Сэтчмо

 

*
 - Сэтчмо! Сэтчмо!
Что там в сумке?
- Вечность.
Звуки.
- Ну и рот! Почище бильярдных луз.
- Там блюз.

*   *
Здесь ночь и темень. Ни звезды,
ни человека, ни собаки:
судьба, труба, толпа и ты -
все подают друг другу знаки. 

*   *   *
Когда трубач берет трубу
и губы сложит в бантик лживый,
как у вола в ярме - на лбу
кровь, дергаясь, шатает жилы.

И выползают из орбит
глаза кроваво-мраморные,
и ледником тоски свербит,
как льдами сердце мамонта.

Он корчится попав в тиски
огней, они его свежуют,
всю требуху его тоски
труба вбирает в поцелуи,

и в кольцах, жалящих её, 
в клубке покачиваний мерных -
змей-искуситель лёг змеёй,
баюкающей раем смертных.

И яблоки во тьме горят,
и кожа, нежась, вся иззябла,
и мнится Лысая гора
из крупных, говорящих яблок.

О, пенье дивное, сдавись
до мундштучка, до рта медяшки,
а тело пусть свисает вниз
под мокрым облачком рубашки.

Что если музыка дыша
вольноотпущенницей смерти, --
освобожденная душа,
вдыхающая млечный ветер.

О, чёрный голос горловой,
как мёд живой, как кровь тягучий,
о, солнца сон над головой,
весь медленный, в песке излучин,
весь пеной блюза голубой
и пеньем в глубине излучен.

Угасла жизнь, ушла из глаз
земною солью в звук последний,
там змейкой золотой зажглась,
где он вечноживущий, летний.
______________________________
Так называли Армстронга.