И приподняф Любофь владонях

Пает песал ей пра чирешню,
Пра пчолкоф, исчущих нектар,
И как скворец залез в скворешник,
Пра то, куда летел Икар.
Пает песал, она четала,
Вбирая фсё черес себя,
Прям, как термит кромсает жвалом
Любово толстого жердя.

Пает песал, она томилас
Тамилас тем, ап чом стехи.
И фсё ждала с паета милось –
Пустицца фтяжкие грехи.
Она шептала ему вушко,
Мол, фся кипить, хорош песать,
Мол был когда-то Саня Пушкин!
Стих напесал - и шасть фкровать!

Пает, весь музой наприжонный,
Никак не мок сложыть перо,
Но содрогала раздражонно
Любофь гудящее нутро.
Что если щяс не бросит ручьку
И не закроет свой блокнот,
То пусь засунет свою кучьку
Стехоф себе кудато врот.

Страдая от неконформизьма
Пает воскликнул: "Ёлымать!
Мои стехи вам тут не клизьма,
Штобы кудато их сувать!
Мадам, своею красотою
Вы фсех фпирёд апленены.
Вот вам платок, измятый мною,
Утритес ат моей слюны!"

И вот сидить дурило-писарь,
Дурак, попросче говоря.
Уже покакал и пописал,
Уже поплакал фтихаря.
А как не плакать? Фсёж натура,
Ну очень творческое он:
Кудато смылась муза-дура,
И баба тоже сглазьеф вон.

Веть фсе обрямкалис рефлексы.
Да! Вот такая ёлымать.
И нет стехоф и нету секса,
Их ф целом некому читать.
А афтар чо? А афтар понел
Мораль из етово сьтиха.
И приподняф Любофь владонях,
Ей предложыл насчот греха.