Василий Фёдоров. Чуть-чуть...

ЧУТЬ-ЧУТЬ...

Прошлым летом мне довелось ехать из Махачкалы в направлении аула Кубани. По правую сторону необозримой долины причудливой цепью громоздились горы, образуя замысловатые фигуры, четко проступавшие на чистом небе. Где-то после получаса езды мой спутник остановил машину и с загадочной улыбкой предложил посмотреть на горы. Меня поразило: на ниспадающих складках гор, запрокинув голову к небу, лежал Пушкин — Пушкин на смертном одре. Да, да, всё — кольца кудрей, крутой лоб и орлий нос, чуть-чуть приплюснутый книзу, верхняя удлинённая губа, застывшая в нервности, и крутой подборо-док, скорбно выпятившийся из тени бакенбарда, — всё повторило Пушкина таким, каким он рисовал сам себя на полях своих рукописей...

Мы тронулись и проехали всего десятки метров — в облике Пушкина произошли какие-то сдвиги, но он всё ещё оставался Пушкиным, а через сотню метров это был уже совсем чужой человек. Ещё через сотню метров не стало и его. На том месте снова громоздились горы с отвесными скалами и впадинами. И тогда я подумал, что это мимолётное видение — то самое «чуть-чуть» в искусстве, которое даётся стечением многих счастливых обстоятельств: сошлись вместе — есть Пушкин, выпало хоть одно — нет Пушкина...

О нагорном Пушкине я вспомнил в связи с дискуссией в «Литературной России» по поводу сомнительной буквы в тексте «Чёрного человека» С. Есенина, которую из-за похожести написания её автором можно читать как «ч» и как «г». До сих пор во всех изданиях была признана буква «г», и текст читается так:

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.

Литературовед В. Вдовин, уже доказавший свою бережность к поэзии Есенина, считает, что «на шее ноги» — бессмыслица, что следует читать «на шее ночи (множественное число) маячить больше невмочь». При этом он ссылается на С. Злобина, в своё время высказавшего такое же мнение, а также на поправку с «г» на «ч», сделанную в машинописном тексте при издании первого собрания сочинений поэта, но почему-то не принятую в расчёт, а более всего — на образную систему есенинского стиха. «Заметки текстолога» В. Вдовина вызвали большой интерес литературной общественности. Со своими суждениями выступили читатели и литературоведы, среди которых оказались горячие защитники и ныне действующего текста.

Скажу откровенно, дискуссия была для меня несколько неожиданной. Не занимаясь текстологическими изысканиями, ранее я предполагал, что поэма «Чёрный человек» при жизни поэта не имела чистового списка и поэтому, читая «на шее ноги», закрывал глаза на сплюснутость этого образа. Но поскольку чистовая прижизненная редакция существует, то спор приобретает для меня особый смысл.

Из всех оппонентов В. Вдовина наиболее аргументированно выступил В. Баранов, считающий, что ныне существующая редакция соответствует задачам поэмы и вполне передает «болезненно-надломленное состояние героя», якобы обозначенное поэтом с первых же строк:

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Все последующие выводы В. Баранова будут исходить из той посылки, что поэт находится в состоянии болезненности и надломленности. «Повышенная экспрессивность языковых средств направлена на то, чтобы это состояние передать». С этим можно согласиться лишь отчасти.

Герой поэмы признается, что болен, но с выводом, что надломлен, торопиться не следует. Болезненность не обязательно должна сопрягаться с надломленностью, он ещё не знает ни характера, ни причины своей болезни: «Сам не знаю, откуда взялась эта боль». А коли так, не будем забегать вперёд и определять якобы необходимого характера «экспрессивности языковых средств». Легко поддаться соблазну и увидеть природу болезни в строчках: «То ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь». Тогда исследователю можно принять и экспрессию есенинского стиха вроде пьяного бреда. Однако поэт пишет: «То ли ветер свистит... То ль...»

Первая строфа, как и вторая, о которой разгорелся спор, ещё только экспозиция поэмы, задача которой — поставить верный диагноз болезни. Для экспозиции же не требуется какой-то особой экспрессии. Тем более вскоре же мы узнаем, что болезнь героя — не банально бытовая, а нравственная. Уже сам поиск верного диагноза болезни, активная борьба с ней, борьба на взлёте светлой половины раздвоенного сознания, не снимая трагичности ситуаций, исключают надломленность как результат болезненности.

Перейдём к доказательствам В. Баранова: «Машущая крыльями ушей голова» и «шея ноги» — это две составляющие единого причудливо-гротескного образа, имеющего, кстати, и определённую зрительную основу. Поэт как бы произвёл наложение друг на друга двух образов — головы и птицы, стремящейся взлететь. Перед нами словно два отпечатка на одном и том же листе фотобумаги».

Мысль сама по себе интересна, но слишком лабораторна для есенинской практики. Дело в том, что таких наложений образа на образ у Есенина не было даже в период увлечений имажинизмом. Рождение действительно причудливого образа «на шее ноги» он пытается объяснить влиянием образной системы драматической поэмы «Пугачёв», во время работы над которой якобы задумывался и «Чёрный человек». Не берусь оспаривать дату замысла поэмы. Она пока что не имеет значения. Хочу возразить В. Баранову по существу самих аналогий. Их несколько.

Наконец-то я здесь, здесь!
Рать врагов цепью волн распалась,
Не удалось им на осиновый шест
Водрузить головы моей парус.

При этом он замечает: «Пространственное построение образа то же, что и в «Чёрном человеке». В этих стихах пространство есть, а где пространство у образа, который представляет, по мысли самого же В. Баранова, «два отпечатка на одном и том же листе фотобумаги»? Его-то как раз и нет. Образ замкнулся на «шее ноги». Уже нет ёмкости, которая всегда присутствовала в стихах Есенина даже в раннем имажинистском периоде, включая и «Пугачёва». Вот примеры самого же Баранова:

Прыгают кошками жёлтыми
Казацкие головы с плеч.

Ваши головы колосьями нежными
Раскачивал июльский дождь.

И дворянские головы сечёт топор —
 Как берёзовые купола
В лесной обители.

     У Есенина была очень разработанная архитектура образа. Он был всегда объёмен и зрим. У него не было никакой нужды в экспозиционной строфе, по задаче — действительно, информационной, изменять своей образной системе вообще, а тем более после того, как он публично отказался от имажинизма и объявил о своём повороте к Пушкину. Утверждение, что поэт в 1925 году лишь завершил давно начатую поэму, как видим, ничего не доказывает. У В. Баранова есть ещё пример из «Пугачёва», который он считает важным в своих доказательствах.

Видел ли ты,
Как коса в лугу скачет,
Ртом железным перекусывая ноги трав?
Оттого что стоит трава на корячках,
Под себя коренья подобрав.
И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы,
Потому что не может она, как птица,
Оторваться от земли в синь.
Так и мы! Вросли ногами крови в избы,
Что нам первый ряд подкошенной травы?
Только лишь до нас не добрались бы,
Только нам бы,
Только б нашей
Не скосили, как ромашке, головы.

После этой цитаты со многими курсивами оппонент В. Вдовина приходит к выводу: «Если допустимо сказать, что есть у трав ноги или ноги у крови (!), то почему поэт не мог сказать: «шея ноги»? Законно в свою очередь спросить, а почему мог, если все приведённые образы по своему смысловому значению однолинейны и элементарно понятны. Ноги трав? Весь этот образ в пределах наших обычных представлений. Ещё обычнее то, что «не может она, как птица, оторваться от земли в синь». Здесь лишь один образ выходит за грань реальных представлений — это «вросли ногами крови в избы», но у него, по-моему, есть и другое толкование — не в смысле «ноги у крови», что было бы странным, а сама кровь — и есть ноги, которыми вросли в избы, подобно тому, как трава корнями врастает в землю. Потому-то и сказано следом: «Что нам первый ряд подкошенной травы?»

Статья В. Баранова меня привлекла как раз тем, что он обращается не только к букве стиха, но и к духу творчества С. Есенина. Подход единственно правильный в таком споре. К сожалению, торопливая посылка, что герой поэмы находится в состоянии не только болезни, но и душевного надлома, повела   его за   сомнительными доказательствами в имажинизм. Он даже привёл пример, что в то время писали другие имажинисты. Другой оппонент В. Вдовина П. Юшин прав, когда утверждает, что «Чёрный человек» связан с циклом «Москва кабацкая», но только связаны они не временем, а последующим развитием темы. Поэма «Чёрный человек» — более поздняя реакция поэта на «Москву кабацкую», породившую чёрного двойника. Сам замысел мог родиться в то время, но выполнить его поэт мог лишь на более зрелом этапе, когда трагедия уже осознана.

Мне хочется «Чёрного человека» отделить от «Пугачёва» не по временным мотивам, а по более существенным. Если бы «Чёрный человек» в какой-то редакции появился в то же время или вскоре после «Пугачёва», то и тогда не было бы оснований искать текстовых связей между этими поэмами. Слишком у них разные задачи, а значит, были разными и эмоциональные накопления. В. Баранов утверждает, что «художественное мышление представляет собой сложное органическое единство. И следует больше внимания уделять тому, что я бы назвал взаимодействием смежных замыслов в творческой лаборатории писателя». Снова мысль очень интересная, но справедливая, на мой взгляд, лишь в одной части. Смежные замыслы наверняка влияют друг на друга в плане их осмысления, но чем больше они осмыслены, тем они обособленней, независимей в строительном материале. В идеале общие строительные блоки им противопоказаны. И те совпадения, которые заметил В. Баранов (в «Пугачёве»: «Золотою известкой над низеньким домом брызжет широкий и тёплый месяц»; в «Чёрном человеке»: «Вся равнина покрыта сыпучей и мягкой известкой»), лишь доказывают мою мысль. Нужно было отдалиться от одного образа, даже забыть его, чтобы написать нечто похожее.

В споре о влиянии «Пугачёва» на поэму «Чёрный человек» для его участников стало важным установить дату написания последней поэмы. Сторонники ранней даты опираются на свидетельство Мариенгофа, якобы слышавшего поэму сразу же после возвращения Есенина из-за границы, сторонники поздней — на Асеева, тоже слышавшего поэму незадолго до смерти поэта. Последнее свидетельство, подкреплённое и другими аргументами, для меня лично более приемлемо, ибо я всегда воспринимал поэму как итоговую, целиком вышедшую из лирики. Именно после «Москвы кабацкой» в стихах поэта последних лет мы найдём явные эмоциональные и тематические пересечения с поэмой, хотя бы в «Ответе» матери:

Родимая!
Ну как заснуть в метель?
В трубе так жалобно
И так протяжно стонет.
Захочешь лечь,
Но видишь не постель,
А узкий гроб
И — что тебя хоронят.

Как будто тысяча
Гнусавейших дьячков,
Поёт она плакидой —
Сволочь-вьюга!
 И снег ложится
 Вроде пятачков,
 И нет за гробом
Ни жены, ни друга!

Разве в этих стихах не слышится та же трагическая нота, что и в поэме, но в «Чёрном человеке» она поставлена уже в более высоком философском и трагическом плане. В герое поэмы, как я уже однажды говорил, одновременно и Моцарт и Сальери, при этом Моцарт знает, что Сальери его отравил. Было бы непостижимо, чтобы такой сложный замысел мог быть осуществлен в простом ряду стихов «Москвы кабацкой» — и так, что текст поэмы потом мог потребовать лишь отдельные стилистические поправки, как полагают П. Юшин и В. Баранов. Нет, вышеприведённый пример говорит о том, что замысел вызрел и осуществился после многих самых лучших стихов последних двух лет жизни поэта.

Сравните звукопись стиха второй строфы приведённого мной примера со звукописью строфы из «Чёрного человека» — «Голова моя машет ушами...» Как он сознательно нагнетает звук «ч»! Ради него даже вьюгу обозвал «сволочью», чтобы и во второй строке оказался этот звук. Его нет только в заключительной строке. Но здесь он уже лишний, звуковой спад точно соответствует печальному признанию поэта: «И нет за гробом ни жены, ни друга!» Теперь целиком прочтём строфу из поэмы с исправленной буквой:

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ночи       
Маячить больше невмочь.      
Чёрный человек,
Чёрный человек,
Чёрный человек
На кровать ко мне садится,
Чёрный человек
Спать не даёт мне всю ночь.

Здесь, как и в «Ответе», принцип звуковой подготовки эмоционального взрыва тот же, но если в первом случае есть лишь намёк на трагедию — всё же писано матери! — то при вступлении в трагедию потребность в её звуковой подготовке во много раз большая, ведь поэт трижды в нарастающем чувстве трагедийности повторяет подряд:

Чёрный человек,
Чёрный человек,
Чёрный человек...

Если в первой половине строфы три «ч», то во второй — уже девять. С. Есенин был одним из самых тонких мастеров звукописи стиха, и в данном случае проявилось его высокое мастерство. Так в симфониях великих композиторов вы сначала слышите лишь намеки на тему, они мимолетно вплетаются в уже знакомую мелодию, но потом вдруг являются в полном своём обнажении. Три «ч» в строчке «Ей на шее ночи маячить больше невмочь» выполняют ту же подготовительную роль. Если в стихотворении поэт для той же цели придумывает «сволочь-вьюга», то в поэме потребность в «ночи» подсказана смыслом строфы. Мы видим, что идёт математически сознательная работа на «ч»: три до эмоционального взрыва, девять во время самого взрыва. По задаче строфа разламывается на две части. Первые две строки — ещё экспозиция: это то, что предшествует началу самой трагедии, о которой он решается наконец рассказать. Не случайно им сказано: «больше невмочь».

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ночи
Маячить больше невмочь.

Здесь ещё только информация о том, что было многими ночами. Эмоциональный взрыв с троекратным повтором «Чёрный человек» обусловлен переходом к настоящему времени, к данной ночи, о которой предстоит рассказать.
«Чёрный человек на кровать ко мне садится, чёрный человек спать не даёт мне всю ночь». Трагедия вступила в свои права...

Когда я занялся дискуссией о спорной букве есенинского стиха, у меня не было заведомого желания что-то доказывать. Мне нужно было сначала разобраться во всём самому, что я и попытался сделать. Не знаю, смогу ли я своим разбором убедить других, но себя я убедил в том, что вместо «г» следует читать «ч». Правда, меня и теперь смущает одно обстоятельство. Почему Сергей Есенин, пользовавшийся интонационной разбивкой строк, не отделил «шею от ночей», скажем так:

Ей на шее
Ночи маячить больше невмочь.

Но тут приходит и другая мысль. Если бы поэт знал, что может разгореться такой спор, вероятно, отделил бы, но он-то писал, не подозревая о нём.

А стоило ли спорить из-за какой-то буквы? Ведь читал же я раньше «на шее ноги» и ничего со мной страшного не происходило. Нет, стоило! Реставраторы картин не терпят на полотнах великих живописцев ни одного постороннего мазка. А разве поэзия таких мастеров, как Есенин, не то же самое? Изучая инструментовку есенинского стиха, я ещё больше понял, какой он прекрасный мастер.


ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
 

КНИГА  *НАШЕ ВРЕМЯ ТАКОЕ...* Издательство *Современник*. 1973.
3. ВЕХИ РУССКОЙ ПОЭЗИИ


***
http://stihi.ru/2024/10/22/3081

ВСЯ ТАЙНА — В УДАРЕНИИ ЕСЕНИНСКОГО СЛОВА.

                На 129-летие со дня рождения поэта С.А.Есенина.


Поэт Василий Фёдоров в своей статье "Чуть-чуть...", которая впервые  опубликована в №1 журнала "Москва" за 1973 год
на страницах 206-208, был очень близок к разгадке, касаясь второй строфы поэмы Сергея Есенина "Чёрный человек":

..."Когда я занялся дискуссией о спорной букве есенинского стиха, у меня не было заведомого желания что-то доказывать. Мне нужно было сначала разобраться во всём самому, что я и попытался сделать. Не знаю, смогу ли я своим разбором убедить других, но себя я убедил в том, что вместо «г» следует читать «ч». Правда, меня и теперь смущает одно обстоятельство. Почему Сергей Есенин, пользовавшийся интонационной разбивкой строк, не отделил «шею от ночей», скажем так:

Ей на шее
Ночи маячить больше невмочь.

Но тут приходит и другая мысль. Если бы поэт знал, что может разгореться такой спор, вероятно, отделил бы, но он-то писал, не подозревая о нём."

Поводом послужила статья:
Вдовин В.А. Одна-единственная буква: Заметки текстолога // Литературная Россия. 1971. № 20. С. 14.
Автор приводил достаточно убедительные аргументы в пользу написания “на шее нОчи” (“нОчи” во множественном числе).

Ещё ранее существовал вариант прочтения десятой строки со словом “нОчи” во множественном числе и с ударением на “о”, который обосновал и горячо отстаивал в своих письмах к поэтам писатель С.П. Злобин. Есть его письмо из Боткинской больницы к А.Т. Твардовскому от 27 августа 1965 г., за восемнадцать дней до смерти...

У поэта Василия Фёдорова, как и у многих в этом затеяно-затуманенном буквенном споре на задний план отошло лишь одно действие — сделать простое русское ударение именно в слове "ноги", а не в надуманном — "ночи":

Ей на шее нОги
Маячить больше невмочь.

Разбивка строк Сергею Есенину  и не требовалась, чтобы количество слов "не перевешивало". Вот если бы он поставил тире...

Читаем всё предложение в одну строчку:

"Ей на шее нОги маячить больше невмочь."

У человека есть две ноги от рождения. Об этом понятно и сказал поэт в поэме во множественном числе (!).
Какие уж тут бессмысленные, "уходящие за горизонт", множественные "нОчи"?..

Во второй строфе поэмы "Чёрный человек" поэт Сергей Есенин показательно усилил, сделав упор на слова НЕВМОЧ(ь) и НОЧ(ь) в окончаниях двух четверостиший. Также автор применил усиление и к словам "Чёрный человек", повторив их трижды.
(Смотри фото. В рукописном авторском оригинале поэта не проставлен "Ь" знак.)

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги   (ударение в слове "ноги" на "О" - нОги)
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Поэзия — подразумевает глубокий смысл авторского замысла (слово "туловище" пропущено и нОги сразу маячат от шеи),
поэтому всё единство Есенинской мысли во второй строфе следует рассматривать
без всякого разделения как на строки, так и на слова...

Спасибо страничке Александра Овчарова, которая "довела" до простой истины...
Там пошли ещё дальше, затеяв главную дискуссию вокруг есенинского слова "маячит", а ударение в слове "ноги" рассмотрев вскользь... Это - 2012 год.
http://stihi.ru/2012/03/09/10287

В подкрепление к сказанному выступил с дальновидной подсказкой и сам поэт Сергей Есенин в своём последнем письме начинающему поэту Я.Е.Цейтлину от 13 декабря 1925 года, однако "обсуждение букв" на страницах газеты "Литературная Россия" притупило пристальное внимание спорящих писателей, литературоведов...

..."Избегайте шатких, зыблемых слов и больше всего
следите за правильностью ударений.
Это очень нехорошо, что Вы пишете былИ, вместо бЫли.
Желаю Вам успеха как в стихах, так и в жизни..."

                Сергей Есенин
Москва. Остоженка, Померанцев пер., д.3, кв.8.

Для широкого круга читателей в 1970 году в Москве в издательстве "Правда" вышло 3-х томное Собрание сочинений "Сергей Есенин" тиражом 1 млн.940 тыс. экземпляров.
В 3-ем томе на стр.301-302 полностью приводится письмо Сергея Есенина под №93.

Есенинская “Шея ноги”, как  предмет многолетнего спора учёных, писателей, литературоведов, графологов, пройдя различные экспертизы, текстологические изыскания и аргументы, — оставила в истории поэмы "Чёрный человек" свой краеугольный след, пощекотав научные умы...
 
В окончании своей статьи "Чуть-чуть..." поэт Василий Фёдоров писал:

"А стоило ли спорить из-за какой-то буквы? Ведь читал же я раньше «на шее ноги» и ничего со мной страшного не происходило. Нет, стоило! Реставраторы картин не терпят на полотнах великих живописцев ни одного постороннего мазка. А разве поэзия таких мастеров, как Есенин, не то же самое? Изучая инструментовку есенинского стиха, я ещё больше понял, какой он прекрасный мастер."
http://stihi.ru/2012/08/03/4461

"Большое видится на расстоянье..." — сказал поэт Сергей Есенин в своём стихотворении "Письмо к женщине" в 1924 году...

Александр Кочетков
3 октября 2024 года


***
Сергей Павлович Злобин (11.11.1903 - 15.09.1965)
Степан Павлович Злобин — русский писатель, мастер исторической прозы. Социально-нравственное начало — вот стержень и главный критерий, лейтмотив и основной тон в художнической палитре писателя: «Остров Буян», «Степан Разин». Роман «Пропавшие без вести», написанный на основе собственного опыта, о мужестве советских военнопленных, внёс значительный вклад в дело их реабилитации.

***
«Сергей, ты — гениален!!!»
Писатель Яков Евсеевич Цейтлин (Цветков) (1909–1977) родился в городе Белая Церковь Российской империи. Детство и юность прошли в городе Николаеве. Трудовой путь начал наборщиком в Николаевской типографии. Первые стихи опубликовал в 1924 году в газете «Красный Николаев».

25 июля 1925 года Я. Цейтлин написал С. Есенину письмо, полученное адресатом только в декабре 1925 года. Вошёл в литературоведение как последний адресат С. Есенина (письмо Есенина в Николаев датировано 13 декабря 1925 года). Личная встреча Есенина с Цейтлиным не состоялась. Я. Цейтлин писал С. Есенину:
 
«Дорогой Сергей Есенин! Я вот уже 2 года имею сильнейшее желание снестись с тобой… И вот я решил прибегнуть к письму… Прости, что так вихрасто пишу, ибо и сейчас при твоем имени я волнуюсь и сердце готово выпрыгнуть и улететь… (Не раз я собирался писать — но письма не получалось, а одни истерические крики…) Разве можно своё чувство выразить словами… Мне нужен огонь, но, увы, словами огня не высечь мне (бездарен я!). Я член гр<уппы> писат<елей> «Октябрь», та самая, что ругает тебя! (Недаром она мне, «горячему», так чужда!) Опять о себе!.. Дорогой Сергей, читая Байрона, Пушкина, Лермонтова и, наконец, лир<ику> Надсона и в корне изучив современную литературу, — у меня создалось впечатление, что <ты> единственно настоящий поэт… Провинция сейчас преклоняется перед тобой (в городе одна лишь «Радуница»), а поклонников… не сосчитать!.. Но это нам не мешает «болезненно» следить за тобой по журналам. У нас очень много есенинцев (так они и прозваны) — рабочие, женотделы, студенты, мещане, комсомольцы и даже пионеры… (У каждого сердце «есенинское»!). И вот, в корне изучив тебя, делаем везде о тебе доклады. А по ночам ходим и, как помешанные, пьём вёдрами твои стихи!.. Дорогой Сергей, помоги нам! Оживи нас!!! Если ты нам пришлёшь свои стихи (книги), мы будем счастливейшими в мире! Пожалуйста, Сергей! Я за твой «Берёзовый ситец» последние свои брюки готов загнать… Сергей, ты — гениален!!! Ты единственный поэт, который заставил меня трепетать перед твоим именем… Если «родовская братия» где-нибудь тявкает о тебе — я болею душой… Я истерично слежу за твоей литературной судьбой… Может быть, ты знаешь знаменитого украинского лирика Сосюру?.. Когда он был у нас в Николаеве, он также с благоговением произносил твоё имя… Весь день шлялись и пухтели твоими стихами… Самая светлая минута в моей жизни (горьких очень много!) будет та, когда я с тобой лично увижусь… О, счастье поскорее на мой адрес! За литературой насилу следить. Приходится здорово голодать… и покупать книги. Ну что, устал, Сергунь?.. Набухтел, набухтел, ничего тебе не сказал — и сотой доли не выразил того, - чего желал бы выразить… Надеюсь когда-нибудь тебя увидеть!.. Если б Госиздат поскорее отстрочил мою книжонку (а спрос на неё пока здоровый!), я мог бы на эту монету прокатиться к тебе… Пишу стихи, комсомолец… Если не возгордишься и мне ответишь, пошлю свои стихи тебе… Дорогой Сергей, пожалуйста, ответь… Твой ответ осчастливит наш город, а в особенности твоих детей ЕСЕНИНЦЕВ. И по возможности свои книги… книги!.. Дорогой Сергей, ответь! С комсомольским приветом от всех твоих поклонников Яков Цейтлин. Мой адрес: г. Николаев, Адмиральская ул., № 23. Пришли свой адрес…». Я. Цейтлин послал Есенину четыре своих стихотворения: «Наган», «Дума», «Ответ» и «Письмо брата». Последнее, очевидно, привлекло внимание Есенина, особенно.

Сергей Есенин ответил начинающему николаевскому поэту Якову Цейтлину:
«Дорогой товарищ Цейтлин. Спасибо Вам за письмо. Жаль только то, что оно застало меня оч<ень> поздно. Я получил его только вчера, 12/XII 25 г. По-видимому, оно провалялось у кого-нибудь в кармане из прожекторцев, ибо поношено и вскрыто. Я очень рад и счастлив тем, что мои стихи находят отклик среди николаевцев. Книги я постараюсь Вам прислать, как только выйду из санатории, в которой поправляю своё расшатанное здоровье. Из стихов мне Ваших понравилась вещь о голубятне и паре голубей. Вот если б только поправили перебойную строку и неряшливую «Ты мне будешь помощником хошь», я бы мог его отдать в тот же «Прожектор». Дарование у Вас безусловное, тёплое и подкупающее простотой. Только не упускайте чувств, но и строго следите за расстановкой слов. Не берите и не пользуйте избитых выражений. Их можно брать исключит<ельно> после большой школы, тогда в умелой рамке, в руках умелого мастера они выглядят по-другому.
Избегайте шатких, зыблемых слов и больше всего следите за правильностью ударений. Это оч<ень> нехорошо, что Вы пишете былИ, вместо бЫли. Желаю Вам успеха, как в стихах, так и в жизни и с удовольствием отвечу Вам, если сочтёте это нужным себе. Жму Вашу руку. Сергей Есенин. Москва. Остоженка, Померанцев пер., д. 3, кв. 8.

О письме Есенина к Цейтлину впервые упомянула в своих воспоминаниях «Как жил Сергей Есенин» (1926) журналист Софья Виноградская. Однако текст письма долго оставался неизвестным. Он хранился в архиве Софьи Толстой-Есениной и впервые был напечатан уже после её смерти. Письмо С. Есенина было проникнуто заботливым отношением к молодому поэту, его стихам. Из Николаева вскоре пришло восторженное ответное письмо, полное благодарности к Сергею Есенину. Но… Есенину было не суждено его прочитать. Письмо это было получено после его трагической смерти.

В 1928 году Я. Цейтлин выпустил книгу стихов «Жажда». До 1930 года Я. Цейтлин жил в Николаеве, потом переехал в Москву, работал в газетах «Комсомольская правда», «Социалистическое земледелие», «Известия», где выступал под псевдонимом «Я. Цветов». В годы Отечественной войны был военным корреспондентом «Правды». После войны выходят его книги «Повесть о Кирилле Орловском», «Выбор Ивана Демина» и роман «Птицы поют на рассвете». Яков Евсеевич Цейтлин умер 1 января 1977 года, похоронен на Введенском кладбище Москвы.