Да святится имя твое

               

Да святится имя твое…

Маргарите Михайловне  и ее мужу
Александру Алексеевичу Тучкову-
Герою БОРОДИНСКОГО сражения
           посвящается.               
               
               
Над курганом Раевского синие тучи,
Целый день под  дождем мокнет Бородино,
И кряхтит старый дуб всею кроной могучей,
Вдоволь было ему повидать суждено.

Листья бьют по стеклу, словно просятся в келью,
Где в слезах мать молилась которую ночь,
И в страданье, склонясь над сыновней постелью,
Тщетно милому сыну пыталась помочь.

По вспотевшему лбу проводила ладонью,
Пряди светлых волос убирала с лица,
Но, как пропасть, беда  бесконечна, бездонна.
С телом вынесли гроб через сутки с крыльца.

Монастырь Бородинский стал новым приютом
Николаю Тучкову пятнадцати лет…
Маргарите господь посылал почему-то
Только горе, отняв прежней радости след.

Где взять сил, чтобы выжить в пустынном безбрежье,
Где родного лица не отыщешь вовек?
Их с годами встречает все реже и реже,
На земле этой грешной любой человек.

Мы теряем друзей, дорогих и любимых,
Вместе с ними уходит таинственный мир,
И в груди ноет сердце тоской нестерпимой,
Для вселенной  же боль - скоротечности миг.

А для нас те потери - поток бесконечный,
Что сливается в бездну, где вечно темно.
Отчего же порою легко и беспечно
Проходить мимо счастья всем нам суждено?..

Маргарита опять вспоминала моменты
Первых встреч с Александром, как были близки,
А теперь по России стоят монументы
Храбрым павшим героям в объятьях тоски…

Золотистым окладом сияла икона
На могиле, где рядом - гробница отца,
Где за храмом ручей тек журчащий по склонам,
Там бригада Тучкова дралась до конца.

Славный Ревельский полк вел бесстрашно в атаку
Александр Тучков - боевой генерал,
Чтоб не дрогнул солдат, чтобы не было страху,
Где картечью и ядрами, приступом брал

Корсиканец Россию, Европу разбивший,
Тот, кто с Нельсоном дрался средь бешенных волн,
Кто для славы своей ничего не щадивший,
Имя-вызов в века бросил - Наполеон!

Что ему жизнь людей? Лишь ступени гордыни
К той безумной вершине, где боги живут.
Что ему та земля, та святая твердыня,
Где с великой любовью и пашут, и жнут.

Где хранят память предков и верность любимым,
Где над реками ивы тоскуют скорбя,
Не подумав, поделятся  необходимым
Люди русские, беды и горе терпя.

Не забыли ее Николай с братом Павлом,
Что сражался в Смоленске, французов круша,
Помогли безутешной вдове в самом главном,
В утешении, в чем так нуждалась душа.

Уверяли, что в рай попадает избранник,
Александр был таким. - Зря ночами не спишь.
Удивлялись, как быстро рос милый племянник,
Как похож на отца этот славный малыш.

Лишь смолистые кудри как у Маргариты
Обрамляли лицо. Был он весел и скор,
Розовели в смущении нежно ланиты,
Если видел он матери строгий укор.

Как был рад Александр рожденью ребенка,
Как сажал на коня и водил под уздцы,
Осторожно расчесывал кудри гребенкой.
Как нечасто бывают такими отцы…

Род Нарышкиных знатен, богат и почетен
Маргарита не знала отказа ни в чем,
Посчитать все наряды, ошиблась бы в счете,
Женихи  подпирали карету плечом.

Первый брак с вертопрахом Ласунским распался,
Не всегда благородной бывает и знать,
Хоть ни раз он в любви своей преданной клялся,
Ни к чему Маргарите о нем вспоминать.

Неужели все так: выбирают по платью,
По одежке встречают и весь разговор,
Невзирая на ум, грубо тянут к распятью,
Объявляя бездушно тебе приговор?

Только новый наряд – словно яркая маска,
За которой пугливо укрылась душа,
Потому так нелепо опасна развязка,
Что не стоит, по сути, она ни гроша.

Если людям не нес обнаженную душу,
Лихо чистил ботинки до блеска страстей,
И в слова наряжаясь, я тоже ведь трушу,
Как пугаются в жизни плохих новостей.

Чтоб на ценности делая разные скидки,
В голове не осталось разрозненных дум,
Надо выйти с сумою в холщевой накидке,
Чтобы были оценены сердце и ум.

Высока и стройна, глаз лукавых лучистость,
Черных локонов блеск, белый мрамор - лицо,
Темперамент и ум, обаянье, речистость
Привели Александра теперь на крыльцо.

Был он молод, улыбчив, немного застенчив,
Но огромные карие с блеском  глаза
Говорили о том, что не первая сеча
За плечом генерала, и редко слеза

Появлялась на черных пушистых ресницах,
Но отказ, получив, не сдержался на миг.
Маргарите пришлось, извинясь, объясниться,
Чтоб надежду вернуть и восторженный мир.

Заключив договор, что служить будут вместе,
Денщиком и подругой став мужу в бою,
И навек обещать ненаглядной невесте,
Верность, преданность, нежность и руку свою.

Все исполнил супруг, что еще нужно юным?
Если чувства наполнены счастьем любви,
Говорят небеса и гитарные струны,
И господь, что союз этот благословил.

На двоих все делили - пургу и метели,
И в походных палатках ютились вдвоем,
Кроме страстной любви, только мира хотели,
Неба синего, солнца над милым жнивьем.

В дни военных компаний по пояс в болоте,
Через бурные реки, сквозь холод и зной
Пробивалась, терпела в труде и заботе,
Не хотя и не ведая  жизни иной…

Вот однажды под Минском стояла бригада.
Маргарита зажгла у иконы свечу,
Говорила, волнуясь, что счастлива, рада,
Что родить сына мужу и ей по плечу.

И к утру скромный дом был осыпан цветами,
Перекрашены стены, стелились ковры,
И менялись шкафы и диваны местами,
И стучали часами в  лесу топоры,

И готовились люлька, резная кроватка,
И шутили в бригаде друзья денщика,
Что теперь ожидает серьезная схватка
Одного из солдат их родного полка.

Сын родился в отца: тонкий нос меж бровями,
Яркий цвет пухлых губ удивлял красотой,
Лоб высокий, виски покрывались кудрями,
- Не малыш, - говорили, - а просто - святой!

Был в честь старшего брата отцом назван - Колей.
Мать не чаяла в муже и сыне души,
И молилась о том, чтоб от этих раздолий
Никуда не пришлось бы теперь им спешить.

Но двенадцатый год стал началом разлуки.
Наступала последняя звездная ночь.
И в объятьях сплетались горячие руки,
И раздеться пытались друг другу помочь.

Прикасались к вискам воспаленные губы,
И смотрели со стен на любовь образа.
Но тревогу трубили сигнальные трубы,
И текла по щеке в знак прощанья слеза.

К Спасу Нерукотворному мчались проститься,
В полковую церквушку иконы собрать.
Трепетала жена, как подбитая птица.
Надвигалась врага неумная рать.

На прощанье, вдруг вспомнив о том, что ей снилось,
Маргарита вдруг вскрикнула: - Бородино!
Там мне битва жестокая ночью явилась,
Там остаться навек нам  с тобой суждено.

Александр улыбнулся пресветлой улыбкой:
- Нет на картах военных такого села,
Может где-то в Италии в памяти зыбкой
Ты когда-нибудь в юности прежней была?

Только в августе жарком, спустя три недели,
Отступая, войска подходили к селу,
Что когда-то Тучковы понять не сумели.
Бородинское поле гудело в пылу.

Бился полк у ручья, не равны были силы,
Знамя дрогнуло, пало и в Огник легло,
Не успел генерал подхватить: - За Россию!
Как осколком ядра грудь мгновенно прожгло.

Подхватили солдаты, чтоб вынести с поля,
Но каленым ядром в клочья всех разнесло…
И на это была знать  господняя воля…
Ах, как часто ему в этой жизни везло!

Эполеты сверкали на стане высоком,
Крест сиял на груди за отвагу и честь,
И с любовью, и с сыном все было  по срокам,
Да и верных друзей по России не счесть.

-Где тот мальчик, что был так порывист и молод,
Что с тобою случилось, я не разберусь,
Затаенной обиды губительный холод,
И в разбитой душе непонятная грусть.

Ведь всегда были чувства твои нараспашку,
И зачем нам разлука стелила межу,
Вновь твоя фотография в белой рубашке
На груди у меня, с нею милый брожу.

Ведь вдове неутешной, не знавшей покоя,
В Кинешме не сиделось, в дорогу рвалась,
От удара, оправившись, слушала стоя,
Как бригада Тучкова  отважно дралась.

В октябре же пред нею предстала картина:
Горы трупов, изъеденных диким зверьем,
Догорая, мерцала во мраке  лучина,
И махало крылами над ней воронье.

Старый схимник Можайский с колен поднял даму,
Яркий факел зажег, чтоб скорей распознать,
Много видел монах, но подобную драму,
Было трудно без слез и ему рассказать.

Двое суток искали они с Маргаритой
Хоть какой-нибудь признак,  мундира клочок
У ручья, на дороге, под пушкой разбитой,
Под телегой, где рядом горел облучок.

Заказав панихиду по всем убиенным,
И проплакав всю «Вечную память» ушла
Захватив горсть земли дорогой, незабвенной,
Что в пути до Можайска ей руки прожгла.

Мир познаний велик, а душа все ж богаче,
А в реалиях, может, все наоборот,
И душа может выглядеть как-то иначе,
У дороги познаний крутой поворот.

Может, зря мы бредем по полынным дорогам,
Где пыльца разъедает горчинкой сердца,
Может, рай тех небес превратился в остроги,
Где начала не сыщешь, как нет и конца.

И терзаемся зря: что нужней в этом мире,
Восторгаясь, напрасно в рассвете жнивьем,
И пронзает сомненье стальною рапирой,
Ведь, чем больше мы знаем, сложнее живем.

Боль вдовы постоянна, всегда неутешна,
Все, что пройдено, прожито - в сердце больном.
Бог простит за такое страдание грешных,
Видя, как неизбывно и горько оно.

Ровно год пролетел после гибели мужа,
Маргарита, подав драгоценности, дом,
Собралась строить храм. Даже лютая стужа
Не мешала сей женщине в деле благом.

И она с малышом к Коновницыну мчится.
Указал тот на карте участок земли,
Где упал ее муж, как подбитая птица,
Где спасти даже тело его не смогли.

И вдове генерала, погибшего в битве,
Безвозмездно ту землю отдали навек,
Ведь такие дела, что подобны молитве,
С благодарностью примет любой человек.

Десять тысяч рублей император дал лично,
Спаса Нерукотворного храм поднялся,
Пусть гробница была в храме том символична,
Но огонь беззаветной любви не иссяк…

Лик над клиросом скорбно глядит на моленье
Похудевшей от тяжкого горя вдовы,
Вызывала ли в нем эта боль удивленье?
А быть может, давно в нем все чувства мертвы?

А быть может давно он не слышит скорбящих,
Посылая им новые беды вослед,
Испытать их пытается раной смердящей,
Закрывая от взора единственный свет.

Дивный свет, что любовью в народе зовется,
Чувство к  мужу ли, к детям, сторонке родной,
Никогда не умрет, ни за что не прервется,
Ведь без этого света жизнь станет иной.

Но не слышит стенаний, страданьям не внемлет,
Благородного мальчика, сына ее
Он уводит туда, где живых не приемлет
Удивительный рай, где не пахнет гнильем,

Не мерцают лампады над полем убитых,
Искалеченных мальчиков, мудрых отцов,
И телами, осколками ядер прошитых,
Не успевших впервые влюбиться бойцов.

Неужели не рай, где с пеленок ласкают
Руки матери нежной, где свет и тепло,
И не так сладкозвучна там песня мирская,
И мирской каравай из печи так уж плох?

Молчаливо с иконы взирает спаситель.
Нам премудрости бога, увы, не понять,
Лишь  мурашки по коже от крика: - Спасите!
Только горечь утраты  теперь - не унять.

Свет погас. Ни лампады, ни свечки, ни звука,
Две могилы святые, да пустошь вокруг…
Чтоб с ней сталось без этого громкого стука
Слабоумных двух девочек маленьких рук.

Мать разбил паралич. Та лежала в телеге,
Где рванье, не одежда валялись в грязи,
И семейству подстать конь голодный  и пегий
Бил копытом,  и круп его потом разил.

Кто они, что случилось? Никто не ответил.
Сколько нынче сирот и разбитых сердец!
Только стал дом вдовы вдруг уютен и светел,
Знать не зря бог гостей в дом прислал, наконец!

И стекались бездомные к ней всей округи.
Врачевала, кормила, молилась за них,
А еще о сыночке, любимом супруге,
Чтобы голос ее в их обитель проник.

Чтобы знали они, как тоскует порою
Без веселого звонкого смеха душа.
Лишь глаза на мгновение только закроет,
Снова видит, как муж к ней идет не спеша.

И смеется, и машет ей красной косынкой,
И набросив на шею, кружит у ручья…
И стекает с ресниц, серебрится слезинка,
Шепчут губы взволнованно: - снова ничья…

- Да, ничья - вторят травы и ветер весенний,
- Ты ничья - вторят ветви березки лесной,
- Ты ничья, бесконечный клубок невезений,
 Ты ничья шепчет в ухо докучливый зной…

Ты - моя! Тишину разбивают глупышки,
Ты - моя!  В хоровод потянули, смеясь.
- Почитай Маргарита  молитвы из книжки,
Дивных тоненьких строчек чудесную вязь.

И часами читала она те молитвы
Шевардинским, семеновским  тем мужикам,
Что ходили в той жизни по лезвию бритвы,
И старухам, что верили этим строкам,

Бородинским сироткам, кого приютила,
И для вдов молодых, для призревших калек.
Не жалела одежды, еды и постилок,
Продлевая хоть как-нибудь тягостный век.

Монастырь разрастался, росли и расходы,
Помогали, кто мог, пряли, ткали холсты,
Шили рясы, писали иконы, а всходы
На участках у келий так были чисты,

Так отрадно гляделись под ясной лазурью!
Посетил Николай. Рад был встрече с вдовой,
И помиловал брата, назвав глупой дурью
Декабриста Нарышкина, - слаб головой.

Пригласил на открытие и монумента
В честь всех воинов храбрых на славный курган.
И в поклоне склонившись в прощальном моменте
Руку ей целовал: - Помним тот ураган,

Что унес много жизней. Все помнит Россия.
Да поможет Господь! Вместе с вами скорблю
И ценю вашу преданность, верность и  силу,
Ваше дело святое безмерно люблю.

Оставляем потомкам великую славу,
Героизм беспримерный и веру в сердцах,
Чтобы крепла, росла и мужала держава,
Чтоб в сраженьях стояла всегда до конца!

Четверть века, отдав Бородинскому полю,
И монашеский постриг, приняв в том краю,
Не роптала она, не кляла злую долю.
Русский дух в этом образе я узнаю.

Мать Мария скончалась весною в апреле.
Покрывался курган изумрудным ковром,
На Владимире живо работы кипели,
Где московского зодчего ждали с добром.

Рвался в синее небо собор пятиглавый,
И крестом золотым зацепив облака,
Утверждая величье и память по праву
Обращался всей высью к потомкам в века.

За стеной монастырской - Иоанна Предтечи,
Странноприимный дом для приезжих - приют,
Там горят поминальные в августе свечи,
В память колокола нам призывно поют.

Память…Память хранится в соборах и храмах,
Память в нашей истории, в душах, в умах,
Память в нашей земле, в затянувшихся  шрамах,
Где во имя любви крыльев славный размах!


Огник - ручей на Бородинском поле
Коновницын П.П. - непосредственный начальник А. А.Тучкова
Императоры Александр 1;  Николай 1.
Московский зодчий М. Д. Быковский - по его проекту был построен Владимирский собор на Бородинском поле.
Вечная память - заказанная Маргаритой панихида на Огнике.