До лёгкости конечной запятой...

****




Всё так же ядовитого пера елозит след в песочном, мелком, сером, где выходцами из эсесесера подсчитано количество утрат. Количество наград легло на грунт, плодонося по лету и по грядам, где ты, слегка отсвечивая прядью под солнечным, решаешь, где копнуть…

Расслабленная суетность невежд – в тебе, межрефлексирующим стройно; мешаются кофейник, рукомойник, намазать маслом  и усталость вежд…
Гася привычки лёгкостью зимы, оставленной в кармане между справкой, что ты не нужен многоликой Клавке, о чём судачат зрелые умы, поддерживая талию, бедлам, удешевленье огурцов в июле, и забывая горстью поцелуи, что сохнут от бессилья между рам… такое время, что жирует жесть, неся жару, жировку и жилетку, и крыши едут в тропики на лето, сносить включённость в список всех блаженств…

Оставшись тут, ты горд, как патриот, поскольку недобрал на самолёты, и смотришь спорт, и производишь клёкот, пока голы нестройные врастут…
Потом к кресту – чинить свою ладью пригожей поэтической заплатой, рассчитывая время, как зарплату, где «полчасам» уже давно «адью»…
Скажите «сыр» – и к вам придёт дантист, с фотографом обнявшийся в римейке, и будет торг, и, что-то промемекав, ты колобку скомандуешь «катись»… И полетит клубочек по тропе, где крошки Гретхен съедены три раза, линяет волк, ползучая зараза мешает крайне дверь закрыть в купе, кричит Му-му, давая молоко, Герасим пьёт с Мазаем за амбаром, цепочку покупает крупный кот, грозя пространству мощным перегаром, помощники осыпались трухой, зато поднавалилось кредиторов,
и ты уже глухой, смотря с повтором свой триллер с неизбывной требухой…

Не отдышаться, а сойти на нет в движении – подмена тренировок. Сбирая волю в кучку из газет, ты однократно крупен, стильно ловок, почти герой мелькающего дня, что вынырнул и сохнет под луною, и даже рыцарь… Только без коня, без лат, что подпирают под стеною, без дамы, что в абортах как в шелках, без денег, что сугубо вышли в люди, и без понятья, что с тобою будет, когда сожмётся мир в твоих руках… Когда земля пестра, мала река, колосья ждут, серпы курочат жвала – ты в розовых, приличных дураках, которых мать природа не признала. Не позвала вернуться на порог, не обняла, прижав к размеру восемь… и вот стоишь ты тенью меж дорог, а по дорогам конницу уносит…
Смещает жёлтопегое в листве спешащий дождь и ветреная осень, и холодят твои болячки росы, наутро выпадая в голове…
Я был неправ, когда остался там, был неуверен, двигаясь оттуда. Узнать, где я шагну назавтра в чудо – возможно. По оставшимся следам….

…и это успокаивает нерв, и убирает вкусную таблетку, и ты уже опять почти на ветке, что, собственно, пример из полумер… Крошится мел, чертя свои черты, на зеркало поглядывая хмуро, и утро ненакрашенною дурой порхнёт с семейной койки до плиты,
а ты, сарказмом сотканный в канат, переметнёшься в русского вервольфа, опять поймав немного сладких охов, что пузырьками полнят лимонад, что помнят о невинном и пустом, а говорят о взвешенном и хмуром – 
что взять билет, остаться на постой, расстаться тут, опять спешить за той, и вместо жести крыть на крышу толь – вполне по одинаковости мудро…

...до лёгкости конечной запятой…