Не о Высоцком

Эти байки в самом деле не о Высоцком, с которым я знаком не был, видел его только на экране да на сцене Таганки.

Дважды я слышал: «Жаль, ты вчера не пришёл, был Высоцкий, пел весь вечер».

Как-то знакомый, живший в том же доме, что и В. С., предложил мне, хихикая:
- Хочешь позвонить Высоцкому?
- Чего вдруг?
- Набираешь номер, трубку берёт Марина Влади, просишь позвать Владимира Семёновича и она так вежливо отвечает (он проговорил, подражая её французскому акценту): «Владимир Семёнович не может подойти, он работает над ролью Гамлета». Представляешь, каждый раз так отвечает!  Мы всем домом развлекаемся.

Но я уклонился от участия в общем веселье.

Однажды он пробежал совсем рядом. Я стоял возле стола вахтёрши, сторожившей служебный вход театра на Таганке, и ждал знакомого актёра, который должен был вынести мне пропуск на дневной предпремьерный просмотр «Преступления и наказания». Наконец знакомый появился, протянул бумажку и смущённо проговорил: «Прогон может и не состояться – Высоцкого нет, а уже пора начинать, иначе к вечернему спектаклю монтировщики декорацию не успеют выставить».
В этот момент влетел Высоцкий в длиннополом чёрном пальто и с гитарой в чёрном чехле наперевес. За ним неслась пёстрая ватага иностранцев, весело галдящая на нескольких языках. Вахтёршу, начавшую было приподниматься с грозно сведёнными бровями, он осадил властным движением руки и непререкаемым: «Эти – со мной!»  И мгновенно сбежал по ступеням (проход в закулисную часть старой Таганки идёт через подвальные помещения), увлекая за собой остальных. Всё произошло столь стремительно, что вахтёрша ещё несколько секунд по инерции продолжала подниматься с раскрывающимся для окрика ртом…

Я прошёл в зал, занял своё место в задних рядах у прохода. Начался спектакль. Забегали, задёргались артисты, заметалась белая дверь с кровавым пятном. Короче, – Таганка во всей красе. Возле меня остановилась легендарная актриса, воспетая Аксёновым в «Ожоге». Она опоздала к началу, и выглядывала в тёмном зале свободное место, которого не могло быть по определению. Я попытался подняться, чтобы уступить своё, но она усадила меня обратно, надавив на плечи, а сама пристроилась на подлокотнике кресла, продолжая слегка на меня опираться.
 
Вскрики, всполохи света продолжались ещё какое-то время. Вдруг всё стихло, все разбежались, на сцене пригасили свет почти до минимума. И в темноте раздался голос: «Здравствуйте, Родион Романович».

Какой это был голос! По телу живой легенды пробежала дрожь – оно отозвалось на обволакивающе мягкие вибрации мужского голоса, заполнившего весь объём зала, и буквально заворожившего публику. Заговоривший шагнул из темноты и только тогда я узнал его. Да, это был Высоцкий. Тот самый хрипатый, орущий из динамиков всех магнитофонов страны. Он «замечательно провёл сцену» (как некогда любили писать рецензенты), открыл люк – с внутренней стороны обнаружилась всё та же белая дверь с кровавым пятном – и со словами «Передайте, что барин в Америку уехал» спустился под сцену. Зрители зааплодировали и… захохотали. Смех в финале сцены вовсе не предполагался. Но как раз незадолго до выпуска «Преступления» Высоцкий вместе с Мариной Влади побывал в США, и выступал там, что вызвало жуткий скандал в Москве… Впрочем об этом сказано и написано достаточно, нет смысла разъяснять. Большинство зрителей прогона «для театральной общественности» тоже явно было в курсе, и когда из уст Высоцкого прозвучала фраза про отъезд в Америку – зал отреагировал соответствующим образом.


А увидел я Высоцкого вблизи уже в гробу. Простите за невольный и нелепый каламбур.

Про прощание с Высоцким в театре на Таганке тоже писано-переписано. Про пустой периметр Таганской площади, очерченный плотными рядами милиционеров в праздничной белой форме и дружинников в сизо-голубой униформе олимпийских волонтёров, про огибающую этот живой многослойный забор бесконечную вереницу людей…

Мы большой компанией прорывались к служебному входу, где нас должны были пропустить «по блату» без очереди. (Ну да, как же без него, без блата в Стране Советов даже на похоронах.) Через внешнее оцепление нам удалось протиснуться благодаря козырянию громкими именами. Видимо сыграло свою роль то, что большинство милиционеров были провинциалами, командированными в Москву на Олимпийские игры. Но на  подступах к служебному входу нас ждало ещё одно оцепление. Никакие ссылки на звучные имена и клятвенные заверения «нас ждут!» на укрывшихся за переносными металлическими ограждениями стражей порядка не действовали. Наверное на стратегическом направлении оборону держали москвичи. Но мы прорвались. В прямом смысле – молодечески проломились, валя заграждения, расталкивая  растерявшихся от нашего дружного напора «мусоров» и дружинников. При этом мы ещё умудрились протащить через все кордоны глубоко беременную жену одного из наших ребят, оберегая будущую мать (и будущее дитя) от столкновений.

Разгорячённые торжеством над «царёвыми людьми» (в те времена – событие уникальное, а потому и ощущения были феерические), чуть ли не забывшие причину нашего азартного прорыва, мы ворвались в театр. Полумрак. Тишина. Все в таганковских чёрных водолазках. Зинаида Славина успокоительно поглаживает вздрагивающую спину Марины Влади. Та опустила голову ей на плечо. Сдерживая дыхание, стыдясь своих раскрасневшихся физиономий идём, куда молча указывают люди в чёрном. Повороты, повороты, ступеньки…

…и мы оказываемся на сцене. На той самой легендарной сцене Таганки. Но понимание этого проскакивает по краю сознания, прикованного к гробу в центре сцены. К Высоцкому, … хотел написать положенное «покоящемуся», но это было бы неточно – его лицо было напряжено и за порогом жизни. Лицо бледное, но не обычной сероватой бледностью трупа, а какого-то зеленоватого оттенка, близкого к цвету гвоздики, лежащей на его груди, на чёрной водолазке. Вспомнилось, что группа однокурсников встретила его всего несколькими днями ранее здесь, у театра. Рассказывали, как стали зазывать на наши дипломные спектакли, Высоцкий обещал, улыбался, но выглядел он очень плохо. Кто-то из ребят сказал тогда: «Лицо прямо зелёное».

Тихо просят проходить, не задерживаться. Огибаю гроб и только тут доходит отчего такое неуютное чувство: зал Таганки полон … «публики». А как ещё назвать людей, сидящих в зрительном зале и внимательно в полном молчании глядящих на сцену? Хотя вроде бы всё логично: умер знаменитый артист, гроб выставили в самом большом помещении театра, чтобы как можно больше людей могло побыть с ним в его последние земные часы, но всё равно для меня ритуал прощания обернулся представлением, в котором свою крошечную роль в массовке довелось исполнить и мне.

Выходим из тёмного фойе через центральный вход на залитую солнцем пустую площадь. И в это время…

Позже выяснилось, пока мы проходили мимо гроба, по очереди прошёл слух (кстати, справедливый), что допуск к телу сейчас прекратят и умершего повезут на кладбище. Стоявшие много часов на солнцепёке люди заволновались, и те, кто оказались наиболее далеко от центрального входа – не все, конечно, но значительная группа, – прорвав оцепление (как мы перед тем), побежали напрямую через площадь.

Выходим мы из темного фойе на залитую солнцем площадь и видим: слева на нас несутся… не скажу «озверевшие», это было бы натяжкой, но «разъярённые» вполне уместное определение… разъярённые люди. Мы все, следуя нормальному человеческому инстинкту, бросились в сторону, чтобы не оказаться у них на пути. Все кроме одного. Этого одного звали Витя Шендерович. (Шендеровичем он и остался, слава богу, жив и здоров, только теперь к нему обычно обращаются «Виктор Анатольевич»). Витя присел и отвёл одну ногу назад, приняв низкую каратистскую стойку, руки выставил перед собой, ладони развернул к бегущим. Вся его поза говорила о том, что он на полном серьёзе намеревается задержать их. И в подтверждение этого он прокричал: «Товарищи, остановитесь, не повторяйте Ходынку!»  Вот тогда-то впервые и проявился его общественный темперамент.

Если бы это происходило сейчас, и мы бы принадлежали к поколению Y (или как там оно называется?), то, вполне возможно, отбежав на безопасное расстояние, мы стали бы снимать на мобильные телефоны, что же произойдёт дальше, как долго нашему приятелю удастся сдерживать накатывающуюся на него волну, чтобы затем эти прикольные кадры выложить на You Tube. Но и мобильных с телекамерами тогда не было, да и воспитание у нас было советское, а потому несколько человек метнулись обратно и, подхватив Витю, в прямом смысле унесли его.  Причём очень вовремя – со стороны театра уже бежали милиционеры, держа перед собой, как огромные щиты, всё те же переносные ограждения. Замешкайся мы, и вместе с Витей оказались бы как раз между двумя стремительно сближающимися силами. А так всё обошлось. Да и в столкновении с милицией, насколько я знаю серьёзно никто тогда не пострадал. Могу только порадоваться, что ОМОН ещё не изобрели.