Доченька, здравствуй...

  Хозяйка  городской  квартиры, Нина Ивановна Стрешнева, сидит за кухонным столом и внимательно читает письмо. Видит она плохо, потому на ней сразу две пары очков, нанизанных друг на друга.
   Еще вчера она достала конверт из почтового ящика. На конверте указан ее адрес: улица почтовая, дом семнадцать, квартира сорок два.
Письмо читано несколько раз, но она снова и снова перечитывает его, вздыхая и утирая слезы.
- Мама, у нас все хорошо, ты за нас не волнуйся. И работа у меня есть, и муж хороший, не пьющий. Недавно купили новую мебель.
- Ну и слава богу, - шепчет Нина Ивановна.
- Им там лучше знать, как жить. Может оно и правильно. Главное, муж не пьет, чего уж лучше.
Откладывает письмо в сторону, задумывается, подперевшись сухоньким кулачком.
- Мой - то, бывало, как выпьет, только держись…куражиться до последнего, царство ему небесное. Тяжелый был человек, а, без него, еще хужее.
  Снова берет письмо в руки, поправляет очки,  вчитывается  в корявый почерке...
- Петюня ходит в восьмой, учиться хорошо, приносит пятерки…
- А в кого ему плохо-то учиться? Дочку она растила строго, в лучшей школе училась. И с им, сколько возилась, с внучком-то. Молодым некогда, а ей в радость.  А дураков у них в роду, никогда не бывало. Все с образованием, все при деле. Чай не безродные, в канаве брошенные.
Строчки бегут перед глазами, черными таракашками расползаются буквы.
   - Дорогая мама, ты не думай, что мы тебя забыли, просто очень много дел.
Я тебя помню, и Петюнька  тебя любит. И муж мой, Михаил, посылает тебе привет.
 Нина Ивановна сморкается, шмыгает носом.
- Эт, как жа, не любить-то? За что, не любить? Чай она мать. А уж сколько сил отдано, что б вырастить, это она и не считает.
  Вспомнилась молодость, замужество. Больше всего на свете, хотелось ей дочку, и, что бы обязательно была похожа на мужа. Эт, уж потом он стал попивать, а, поначалу, все было складно, как у людей. Дочка, вылитый отец, и лицом и характером. Приросла к ней, не оторвать. Муж-покойник, помниться, обижался: - мол только ее и любишь, а мне никакого внимания.
   - Может, и прав был? Кто, теперь, рассудит? Время ушло, вся жизнь позади. Уж немного этой жизни и осталось.

   В дверь позвонили. Нина Ивановна вздохнула, пошла открывать.
 В дверях стоит нарядная соседка, с пакетом.
- Ивановна, можа чайку попьешь? На-ка вот.
Протягивает пакет: - пироги пекла, дай, думаю, Ивановне снесу…
Внуков - то, у меня, аж трое, не наготовишься. Привадила, на свою голову. Тебе хорошо: никто не мешает, а тут крутишься, день деньской. Ну их, к лешему.
Глаза ее скользят по столу, накрытому неизменной, вязаной скатертью.
- Че делаешь - то? Никак дочка письмо прислала? Балует она тебя. На неделе, по два раза письма шлет. Ну-ну... Мешать не буду... читай, читай.
А то, поглядела бы телевизор.юю Сегодня сериал этот, ну, как его, забыла... В восемь часов. Придешь?
Нина Ивановна закрывает за ней дверь, садится к столу. Из пакета, вкусно пахнет.
  - Может, и правда  поесть? Время обеденное… Чайник, что ль, поставить?
Из крана подкапывает. Она наливает в чайник воды. Чайник тяжеленный, не приподнять.
- Надо бы другой, - полегче, что й - то руки не держат…
 Руки у нее морщинистые, сухие, с вспухшими, синими прожилками вен.
- Вона, пальцы-то, какие корявые, стыдоба. А ночью, как возьмутся ныть, спасу нет…
Разглаживает на руках дряблую кожу, та упрямо собирается в складки.
   - Точь, в точь, как у матери-покойницы. Нежто и я такая стала? В каком году-то мать померла? Ну, да. Семьдесят два ей было… Значит, и ей немного осталось. Может пора, смертное, собирать?
Смахивает со щеки слезу, а с ней и вредные мысли: - как бог даст. Чего об этом думать? Поверх земли не оставят. Только, когда она успела прожить эту жизнь? Живешь, живешь… Сплетается эта жизнь, в непонятное кружево, глядь, а моток – то и кончился. Чудеса господни.
   Закипел чайник. Нина Ивановна наливает, в немытую чашку, старой заварки,  пьет мутноватую, дурно пахнущую жидкость, прикусывая пирогом.
   - Стыдно ей побираться соседскими подношениями, не нищая. В следующий раз, не возьмет. Пенсию заработала, можно и самой купить. В магазинах, теперь, слава богу, все есть, не то, что раньше. Хлебнули лиха… Больше всего было жаль дочку. Бывало,  кричит, без умолку, а она, все сует ей грудь, из которой сочится синее, водянистое молоко...
   На столе сиротливо белеет письмо. Нина Ивановна надевает очки, дужки которых, для крепости, замотаны, ярко синей изолентой.
- Мама, мы скоро к тебе приедем, ты нас жди. Уж и гостинца собираем. Полушалок теплый тебе, да чего повкуснее. Смотри, не болей…  Ты, наверное, совсем себя забросила, к врачам не ходишь… А очки мы тебе обязательно купим, и палку, что б ты могла выходить на улицу.   Жила бы, как все. Какие у тебя, теперь, заботы? Знай, себе, отдыхай.   На этом кончаю. Твоя дочь.

Нина Ивановна вздыхает, достает школьную тетрадку с пожелтевшими листками и пишет...
- Доченька, здравствуй.
Спаси тебя господь от всякого мракобесия, лукавства и гордыни бесовской. Каждый день прошу царицу небесную, заступницу, пресвятую богородицу за тебя.
  Тяжело тебе на чужой-то стороне, без материного  пригляду. Послала тебе носки из овечьей шерсти, целебные. По ноге ли?
   Все думаю, доченька, цельными ночами: чем же я провинилась перед тобой, что ты, даже видеть меня не хочешь и на письма не отвечаешь? Может, что не так сделала, так ты уж прости меня, грешную. Свидимся ли когда с тобой?  Вот и сердце стало щемить, и спина не разгибается. Старость, видно пришла. Радости-то в ней мало, в старости-то. То одно болит, то другое. Особливо по ночам… Так-то спину разломит, хоть кричи.
А что кричать-то? Все одно, никто не услышит. Лишние стали старики-то. Детишек да внучат перенянькали, не нужные стали...
Как там внучок мой, Петенька? Чай большой уж стал? Вона, у соседки трое, один за другим. Весело, да и помощников много. А мне, с хозяйством, одной не управиться: кран течет, замок сломался в двери. Все просить надо.
   Строчки расплываются. Нина Ивановна снимает очки, трет слезящиеся глаза....
- Просто так, ни в жисть не сделают, видно, время такое, кругом деньги.
Раньше-то за честь почтут, старухе помочь, а нынче нет. Не видят стариков-то, будто нас уж и нету. Дочка, так ты уж ответь. Пожалей мать-то. Можа приедешь? Скоко не видались. Прости меня, старую. Прости, Христа ради. Одна ты у меня, кровинушка, осталась.
   Она вновь снимает очки, трет тряпицей глаза.
- Соскучала я по тебе, сил нет. Ростила, ростила и вот... одна теперь. Как же так-то, дочка? Чай я не враг какой.. Никого у меня, окромя тебя нету… Прости, Христа ради, ежели, что не так. Не обижайся, мама.
  Складывает письмо, сует его в конверт, надписывает. Рука ее двигается все медленнее, потом и вовсе застывает. Она вынимает письмо из конверта, перечитывает, и начинает медленно рвать. На столе образуется кучка бумажных лоскутков. Вновь подвигает к себе тетрадку… Надписывает.
- Здравствуй дочка.
Пишет к тебе твоя мама. Я живу хорошо, чего и вам желаю. Все у меня есть. И здоровье тоже хорошее. По вечерам, смотрю телевизор, всякие сериалы… Давеча ходила на рынок, накупила всего, чего душа не пожелает: и чаю и хлебца и маргарину. Нечего бога гневить. Так что мне ничего не надо. Пенсии хватает, и даже остается. А, если надо, так я к соседке схожу, на пироги.
Так что ты за меня не беспокойся. У тебя, чай, и своих забот хватает...
А, коли приедешь, так не привози ничего, только приезжай, хоть на часок.
Она подумала и подписала внизу, помельче.
- А, коли не свидимся, так смертное будет лежать в коробке, в шкафу. Я уж собрала, чтоб тебе не беспокоится, ежели что. А квартиру-то я давно отписала… Ну, что о том говорить,  ты сама знаешь.
У Нины Ивановны затряслись руки, на строчки упала слеза… Только что написанные буквы расплылись в синее, бесформенное пятно. Она решительно переписывает испорченный листок, запечатывает письмо в конверт, надписывает адрес.

  Передохнув, вырывает из тетрадки листок, пишет: - Здравствуй, дорогая мама. Мы все тебя очень любим. Скоро к тебе приедем. Может даже на пасху. Помнишь, как справляли все вместе? Кулич пекли. Так что, мы тебя помним и жалеем, чай ты у нас одна.
   Темнеет. Нина Ивановна включает свет. Комнату, едва освещает, жалкая лампочка, одиноко болтавшаяся, на проводе. Запихивает письмо в конверт, надписывает...
- Улица почтовая, дом семнадцать, квартира сорок два, Ивановой Нине Ивановне.
Неловко ступая, спускается вниз. На двери подъезда синий, почтовый ящик. Нина Ивановна торопливо запихивает, оба письма, в узкую, темную щель, боязливо оглядывается.
Ей все кажется, что беспокойный, глухой перестук ее сердца, слышит вся улица...
- Отдышавшись, крестится меленько:
- Царица, мать небесная, пресвятая Богородица, спаси, сохрани и помилуй, дщерь мою...
Ниче, надо потерпеть... Все образуется... Господь не выдаст...