дневник охотника

1.Ни одна задача не решается, если её пытаешься решить со звериной серьёзностью,
где-то мимоходом, ухватить главное, что не замечено другими, мелочь, которая будет держать всё здание идеи словно каркас.
2.Путей много, дорога одна. Что хотел сказать этим - забыл. С виду что-то умное. И всё.
3.Твои тексты нам не нужны, они скучны, через дебри твоих рефлексий нам не пробраться, бесят они нас - и всё. Они так думают, молча, но агрессивно.
4.Странно, что он так вас раздражает, пишет себе и пишет без остановки, даже не пристаёт с просьбой прочтения, даже не шастает.
5.Они плещут идеями, не останавливаясь, не присматриваясь к тому, кто и как за ними подбирает и отделяет чушь от бриллиантиков. Они выгорают. Не хотят ни славы за прошлое безумие, ни учеников, не хотят, чтобы им принесли какие-то их никому ещё не известные классные тексты, мысли, горошинки или безумно прекрасные изумруды, яхонты слов, идей. Сорбно хотят лишь одного, снова стать проводником неведомо откуда льющегося не понять чего, но так весело, бесшабашно и упоительно.

https://reading-hall.ru/publication.php?id=26426
Александр ПЕТРУШКИН
ТОЧИЛКА

Моста собака
круглым языком
заточит воздух в свет,
затем взойдет

сквозь карандаш — невидим —
серафим,
как ключ проступит,
после отойдет

вслед корочке
от ранки языка.

Так тень бежит
от плоти и честна

ее печаль, когда —
впитав свой дождь — ты им ослеп
и сам себе
в тоннелях смерти свет.

(10/09/2019)


* * *

Рогатое дерево, вдавленное землей
[линией берега] в сквозняк над песочным
порезом взгляда [кажется, что наблюдатель ушел —
возможно, что вышел и посчитал это адом,
Гадесом то есть]. Вот ты стоишь и сбоишь,
видишь, как щупальцы темной земли водянистой
впущены в ребра, мерцающие между птиц,
которые ищут, как дальше полета продлиться.
Вот пробивают их корни — они порастают корой
словно бы взглядом их уловившим и диафрагмой,
битой в рентгене пластинкой, нам отбивают в прибой
свои телеграммы, что не вернутся обратно,
где ты сужаешься в корень из этих один,
чтобы земля от тебя над собой прирастала
молчание больше, чем разговор, в себе умещая его —
и потому на глазах то солено, то влажно…

(16/07/2019)

* * *

Кто выдувает сон сюда
с пластинок стрекозиных крыльев
когда соленая слюда,
воде глаза сквозные выев,
с сугробов смотрит высоты
себе запоминая выдох.

Кто будет первым? кто вторым?
в считалочке, как смерть, нестрашной,
когда нелепый выход твой
с землей сольется в рукопашной,
себя переходя сквозь свет,
замерзший в тела тонкой пашне

Откуда свет, что вынул сон
из темноты его подвижной,
в земле винтами наследив,
спиралью из холодной вишни
сжимая огородов соль
в потемки бабочек сугробов?

Неважно. Вписанный в нас текст
вдыхает щебет, как дорогу.


* * *

Прости, Господи, нас за то,
что мы — му.аки,
утки летящие над горизонтом
в твои винты,
шелестящие кожею сброшенной,
как закон —
вот возьмем пулемет, соберем
себя из него и — в леса уйдем.
Прости, Господи, нас,
что не виден нам больше стыд,
что лицо от водки и от воды болит,
и, порезавшись зренья
опасною бритвой,
летим в винты,
что берут нас на ручки свои
или в их бинты.

(1/11/2019)

* * *

если послать всех на.ер
станет так хорошо
будет вполне свободно
ангелов вдалеке
видеть светло тебе
или любить бл.дей
будет легко и скудно
и тоньше того что светлей

выплеснешь водку в мороз
как самолетик бумажный
будет чуть-чуть одиноко
падая свертком в свет
свет посылает на.ер
нас меж землей и настом
это красиво очень
и простоты белей

* * *

Сосуд упал — его собрать
в другой сосуд свет прибирает,
раскладывая ад и сад
на человека, и заплаты

свои кладет, и шелестит,
как ветер сквозь бинты и чудный
другоплеменный диалект,
который свет иной учуял.

И лишь сквозняк хранит сосуда
раскрученую в небо нить —
идем, идем, идем отсюда
сосуд свой собирать и пить.

Идем, где свет запузырился
из глины кожи и бинтов
и крошит тени, как ожоги.
Подуй на небо и пройдет.

(13/07/2019)

* * *

Сделав разрез на себе, чтобы выйти в свои пустыни,
чтобы поднять побег, и, как древо, вынуть
себя из карманов дыханья [присмотришься — тверди]
и затвердить — наизусть — свободу не знать больше смерти,

язвочку слова пробуешь — вскользь — губами
и называешь адом или — это пламя, имя,
сложенное из костных твоих поленниц
страха, времени и третьего [что неприметен].

Лопнет под гноищем перепонка от барабанов
сердца, гнева и тишины, то есть сурдокамер
этих, спасающих скарб поодиночке,
текущих на свет из всех твоих червоточин.
Переступаешь надрез и идешь песками —
рыба, которая ищет в них легкие или ноги,
чтобы дойти до воды, чувствуя, что мы сами
обрастаем дорогой, камнем, лесом, небом —
если коротко, то — свободой.

(30/06/2019)

* * *

Нитку воды, чтобы не стать океаном,
держишь, сжимаешь веками, чайками, веком,
прялкой зрения, веслом, но чаще —
принадлежащим тебе, как смерть, человеком.

Быть бы свободой, то есть самим океаном,
солью его, краем, порезанным в слайды
лодок, лежащих по берегу,
как рыбы с разрезанным брюхом,
или песком, между чаек огромных, галдящим.

Все, что вокруг — это берег невидимой точки,
или же пряжи ее диаметр и поперечник,
почка, забитая в ветку, которая в небо длинное свито
свернуто в дождь внутри птиц и там плещет-

ся рыба большая — слушаешь пальцы сухие,
эти, свои, и океан собираешь
страхом и радостью, видишь фрагмент человека —
словно рассвет на виске каждой нити
внутри океана.

(25/06/2019)


* * *

Тот, кем записано это, уже не я.
И тот, кто читает первым, это не я.
Человек — это голос крапивы, которым сгорает дом,
прикасаясь ко смерти своей каждым больным углом.

Теперь времени нет, как и нет пространства для языка —
расколупаешь орешек одышки, видишь: там слюда
за которой дерева отразился прозрачный столб,
неуловленный ветром шелест, прозрачным лбом

человек с той стороны слюды отирает мрак,
словно спешку мира, свой отрясает прах,
не боится больше огня, ибо сам огнем
встал, и смотрит сквозь новой свободы в себе разлом.

(24/06/2019)