Дух Женевы

      «ДУХ ЖЕНЕВЫ»

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

            А чтобы назревание этих тёмных сил
            хоть как-то предотвратить, есть два
            средства, во-первых, не пить «Ханаанский
            бальзам», а, во-вторых, пить взамен его
           коктейль «Дух Женевы»
                Венедикт Ерофеев

            1

Я в детстве крылья смастерил
из зонтика. «Какие крылья! –
сказала мать, когда накрыли
родители меня. – Парил?
Признайся, сын?» А я заплакал
и новые штаны обкакал.
Короче, в небо взмыть «Икару»
не удалось: «Икар» стоял,
а по ноге тёк жёлтый кал.

            2

Я в юности мечтал сигару
купить. Однажды я, голяк,
продав штаны за четвертак,
подумал: «Прошвырнусь с Мариной
вдоль ”говнотечки”, как моряк,
и удивлю друзей-куряк,
застрявшей в гроте субмариной,
т. е. ”гаваной”, изо рта
торчащей!» Я уже помчался
вприпрыжку, как герой труда,
который лижет зад начальству,
но в наш весёлый гастроном
в тот миг – как на беду! – и ром,
и каберне, и красный вермут,
и водку завезли. И я
окликнул алкаша: «Илья!»
и потерял из виду «герму»
(ориентир). Я в «самбери»
взял вермута бутылки три
(отравы цвета марганцовки).
Потом, напившись, матом крыл,
валялся на полу в спецовке
и дымогарные курил.

            3

Хотя я до сих пор и в робе
валяюсь, пьяный, и дерусь,
и бормочу: «Ругают Горби!
Но развалил-то он не Русь,
а зла империю!» Я, гусь
ощипанный, и харахорюсь,
как ****ь, с похмелья, у пивной,
сосущая «ячменный колос»,
но чувствующая спиной
косые взгляды и ухмылки
(пожалуй, все мы – лишь обмылки
в руках у сильных мира). В «грот»
вошла «подлодка», т. е. в рот
воткнув коричневый окурок,
уже курю!.. Да, господа!
сбылась-таки моя мечта!
Где арфа? Где моя бандура?
Кифара? Кантеле?.. Рапсод
Вам что-нибудь сейчас споёт.

            4

Ночь. Вяло бродит сперма в теле,
а на окурке пепел, как
курчавый волос на Манделе,
дымится. К острову Бэк-Кап
лет двадцать пять я шёл, но так и
остался с носом – не доплыл
и страшной тайны не раскрыл,
хотя бывал и на Итаке,
и остров Лычный изучал,
и «Эй, на катере!» кричал.

            5

Как ноготь – месяц. В синем небе
плывёт мерцающий рубин.
И, наливая в стопку «бемби»*
уже я слышу шум турбин.
Быть может, это «хлебодары»
уже летят «из-за бугра»,
хоть видеть «за бугром» врага –
сильна привычка в нас! Радары
уже ощупывают мрак.
Бегут лучи, как пальцы вора.
«Карман» бездонен, как барак,
который охраняет свора
полулюдей-полусобак.

            6

Взметнулся тюль и сизой, длинной
полоскою ушёл во мглу
ночную, и пахнуло тиной,
а крохотный листок калины,
как детская ладонь, к окну
прижался. Вьются занавески!
Не просквозило бы? Знобит…
Я часто слышу: «Подлый быт!
Среда заела!» Климат мерзкий
заест любого… и ландшафт….
Небось, Пуссен на брудершафт
пил с Богом! Чимабуэ фрески
писал, взирая на холмы
и горы… Что же видим мы?!
Как стол – равнина!.. Выпить не с кем
на брудершафт! Сосед мой горд,
я – тоже. Эх, включу «рекорд»…


         ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                – На вас я надеялся! – сказал воробьям Чепурный. –
                Вы наша кровная птица, только бояться теперь
                ничего не следует – буржуев нету: живите, пожалуйста!
                Андрей Платонов

            1

С тех пор как, сидя в ветхом кресле,
я в бездну провалился (если
мои настенные не лгут),
прошло – сейчас скажу! – четыре
часа и двадцать семь минут.
Часы-то отставали: к гире
я привязал флакон из-п;д
«Кармен»*. Теперь они немного
спешат, но я-то – в рот компот! –
со временем шагаю в ногу.
Я и позавчера шагал,
а тень – то спереди, то сзади
ползла. Да, я, как Марк Шагал,
взлетел бы, если бы не Гварди
Франческо**, мне сказавший: «Ты
такого славного окурка
не увидал бы с высоты
полёта птичьего! Наука
тебе, мой друг: деталь, нюанс,
на панцире жука ряд точек,
зелёный стебля завиточек –
обрадовать способны нас!»

            2

Я, правда, возразил: «Парили
и Вы! У Вас ведь были крылья?»
«Так ты с полотнами знаком?»
«Да, был знаком. Тогда не пил я
Одним коричневым пятном,
покрытым золотистой пылью,
остались в памяти полотна».
«Коричневым?»  –  «Как этот вот
окурок». –  «Подними!»  –  «Живот
поднять мешает: очень плотно
покушал». –  «Врёшь!»  –  «Ну, не могу!
Мне совестно». –  «Эх, ты! С того бы
и начинал». –  «Я начал с ”торбы”,
в которой плавает рагу
в томате». –  «Получил наследство?»
«Нет. Продал книгу, старый шкаф
и плащ – и появились средства.
Три дня башка, как батискаф,
дно голубого моря будет
рассматривать, идя по дну,
и тварь (быть может, не одну!)
откроет».  –  «А башка-то будит
в тебе художника, шутя,
не так ли, взрослое дитя?»
«А на четвёртый – позабудет
всё, что узнала». –  «Чудный фарс!»
«В пещеру ляжет и, сверкая
иллюминаторами глаз
и с шумом воздух выпуская,
начнёт и охать и вздыхать,
а ночью – драму сочинять».
«Обрадовал!» –  «Иные уток
в речушке ловят по ночам!»
«Ты позавидовал бичам?»
«Жаль их и уток!» –  «Кроме шуток?
Тогда окурок подними,
пока его другой не поднял.
Вещь дорогая!» –  «Я Вас понял».
«Так не зевай же, чёрт возьми!»
И я, подняв с земли ”гавану”,
её в карманчик положил.
А Гварди будто в воду канул!
Да был ли он?.. Наверно, был.

            3

Когда «рекорда» глаз зелёный
побагровел, «рекорд» рыгнул
и алым глазом подмигнул,
и хлынул из него зловонный
поток. А я сказал: «Палит
шпана! палит в четыре глотки!
Знать, выпито немало водки,
раз рвота по соплям скользит,
как п; льду детские салазки.
(Я в детстве ни любви, ни ласки
не знал: угрюмый и в тоске –
съезжал с горушки на доске.)

            4

В тот миг, когда в потоке рвоты
проплыл, как гибнущий атлант,
великолепный Роберт Плант,
я сразу выключил «рекорд» и,
вздохнув, на круглый циферблат
моих настенных посмотрел, а
минуты через три уснул…
Однако, пахнет! В чём же дело?
Чт; в комнате моей горело?
Ага! «Манделу» я смахнул
со столика. Вот горстка пепла –
«Манделин скальп». И на полу
я вижу мусор и золу.
Ах ты разбойник! Ты Пуэбло
или какой-нибудь Хосе
из медельинского картеля,
а не герой! И в самом деле!
Вот он! во всей своей красе.
Не понимаю, как я только
не задохнулся. Тлел-то долго
мой коврик.. Над бандитом дым
кольцом, как нимбик – над святым.
Сидит разбойник, мафиози,
в колючем войлоке, как жук-
навозник в высохшем навозе!..
Я обо всём Вам расскажу
подробно, но сначала браги
хлебну и коврик уберу.
Перо ворсинку по бумаге
катает. Нужно и перу
помочь: ему же неприятно
размазывать чернила по
бумаге, да и двух клопов
с кушетки нужно аккуратно
смахнуть на «Правду» и ногой
прихлопнуть. Дел-то – ой-ёй-ёй!

            5

Я снова у окна с «гаваной»
во рту. Моё перо скрипит.
Мой серый коврик мокнет в ванной.
Заря! Она бледна – как «рваный»,
и, кажется, её крепит:
она сидит, а злата горка
над горизонтом не растёт…
Сейчас пишу, а из Нью-Йорка,
быть может, кто-то смотрит зорко
ей в жопу и стихи плетёт,
а наше утро называет
зарёй вечерней. Так бывает!
Глядим-то с разных точек мы:
я – на восход – из полутьмы,
он – на закат. Заря трясётся!
С неё течёт блестящий пот
и капает на горизонт,
но выжать золотое солнце
ей из себя не удаётся…

            6

Её крепит, меня грызёт
сомненья червь. Тому лет двадцать
назад я начал сомневаться
почти во всём. С тех пор меня
грызёт он. Раза два в неделю,
больной, весь день валяюсь я
в своей засаленной постели,
гляжу в окно на облака
или на нити паутины,
свисающие с потолка,
и рассуждаю: «От скотины
не отличаюсь я ничем:
мной понукают, я болею,
сплю, испражняюсь, пью и ем;
хоть псов боюсь, сам – вместе с тем! –
самец… и самку я имею,
как бык – корову… или как
баран – овцу. Нет! между нами
есть разница; и велика
она: я шевелю губами
и говорю, они же не
умеют говорить. Я мыслю!
Я вспоминаю о жене!
Мои глаза на коромысле
густых бровей уже повисли,
как вёдра. О своей вине
я думаю и, плача, каюсь;
а плача, подлый, сомневаюсь
в своей же искренности!.. Скот!
ой, скот!.. Быть может, тА ослица***
не сомневалась?.. Вздор! Наш кот
МурзА Васильевич, и тот
знаком с сомненьем. КАк он злится,
когда ему под нос кладу
две рыбки!  Кот МурзА не знает,
с какой начать. Когда балду
Илья, приятель мой, гоняет,
он пьёт сначала вермут, а
потом – «тройной». Когда вчера я
пил «Шипр» и «Утро»* у сарая
за бузиною, я мента
переодетого боялся
и очень сильно сомневался.
Не зря ребята, по полку
товарищи, меня тупицей
считая, пели: «Не ужиться
с Лукою нам! Убьём Луку!
Лука ещё не начал бриться,
а в пользе службы усомниться
уже успел! Ку-ка-ре-кууу!
Друзья мои, убьём Луку!..»
Я, обращаясь к пауку,
который с потолка спуститься
по тонкой ниточке решил,
но медлит, говорю: «Тебе-то
легко! Ты нА зиму за лето
себе букашек насушил
немало. А меня соседи
бранят за пьянство и за сети
твои… Вон мухи-то висят
в углу, как декабристы, в ряд…

            7

А червь грызёт! Ни Босх, ни Гойя
не выдумали бы страшней
чудовища. И нет покоя
мне от него! И всё сильней
он в мозг впивается. «Изыди!» –
по «крышке» щёлкаю, но, сидя
в извилине, он соки пьёт,
обсасывая мякоть мозга,
как донесение сексот…
А были ли в эпоху Босха
сексоты в Нидерландах?.. Коль
сексоты были, то и голь
была. Без угнетенья голи,
всегда мечтающей о воле, –
сексота нет! Голяк в борьбе
мужал, сексот писал доносы,
само собой, не в КГБ,
а в инквизицию. В толпе
искал и находил он гёза…

            8

А червь грызёт. Что делать с ним?
Блох мы на ноготке казним.
Клопов – на «Правде». Старой шапкой,
хлопушкой, полотенцем, папкой,
стихами, тапком, «Огоньком»
и прочей дрянью мух мы бьём..
А таракана – это поздний
незваный гость и зверь серьёзный –
ошпариваем кипятком,
выводим белым порошком
глисты. (Боюсь, что подавиться
перо ворсинкой может. У!
какой огромный ком. Девицам
я извиненья приношу,
а слабонервных попрошу
не придавать моим страницам
значения. Пожуйте лист
лаврОвый! Что такое – глист?
Глист – чепуха. Мы все лечились!
Мы все с глистами научились
бороться. А однажды царь
у арапчонка эту тварь
из зада вынул. Царь могучий**,
быть может, совершил свой лучший
поступок в жизни, так как спас
не только деда***, но и внука*,
который радует всех нас.
Ведь вот какая, братцы, штука!
Едва случайно я задел
рукой за нить времён, как тут же
и колокольчик прозвенел,
и голос прозвучал: « Потуже!
Вот так! Да не вертись, Абрам!
Портки-то упадут. Ох, крестник!..»
А червь грызёт! Ну, хоть ты тресни
Придётся выпить двести грамм.

            9

Вчера, напившись до потери
сознанья, я упал у двери,
расквасил нос и бровь рассёк,
а ноют темя и висок.
Вчера себя Иеронимом
я представлял, Христом хранимым;
воображал, что я высок,
умён, хотя живу в пещере.
Я даже рассуждал о вере
с самим собой, а мухи-звери
мой нос уже терзали: нюх
хороший у поганых мух…

            10

Да! сильно я вчера ушибся.
Перешагнуть через порог
не смог. А нынче я ошибся:
напильником шершавых строк
обтачивая стих, по нервам
провёл!.. Покуда червь живёт,
едва ли рана заживёт.
Что делать?.. Говорят, Минерва,
дочь Зевса, выйдя из башки
отца, так громко закричала,
что криком Землю раскачала,
и все кувшины и горшки
полопались, а Гелиосу
пришлось коней остановить…
В моей тупой башке вопросов
такая прорва, что из нОсу
кровь капает. Башке родить
мысль очень хочется. И всё же
она родит не мысль, а крик!
«Не выпрыгнешь, дружок, из кожи!
Найди Лауру или Брик!» –
сказал Илья. В Москву Честнову**
Илья влюблён и предложить
не может ничего иного
приятелю. А Лена жить
со мной не стала!.. Ох, не знаю,
гдЕ я ошибся, размышляя,
чтО я из виду упустил,
но тО, что промах допустил, –
бесспорно. Из ошибки вытек
ошибок ряд – вот в чём беда!
КАк выйти на тропу? Куда
идти? Молчит мой строгий критик.
Тот критик родился во мне,
а не вошёл в меня извне.

            11

Я снова до восхода дожил!
Зачем родился я? Похоже,
затем, чтобы спросить: «Зачем?»
Я до рожденья был ничем;
родившись, я в огромном мире
вселенной маленькою стал,
но очень скоро я устал,
хотя ещё бренчу на лире…

2012


*«Кармен» – одеколон.

**Франческо Гварди – итальянский  живописец,
пейзажист венецианской школы (1712 – 1793 гг.).

***Ослица – Валаамова ослица.

*«Утро» – туалетная вода.

**Царь могучий – Пётр Великий.

***Дед – прадед Пушкина Ибрагим Ганнибал.

*Внук – А. С. Пушкин.

**Москва Честнова – героиня незаконченного романа
Андрея Платонова «Счастливая Москва».