***

 
Хохловы
(поэма)

В основу поэмы положены реальная судьба крестьянской семьи и события, произошедшие на Тамбовщине в начале XX столетия,  по воспоминаниям Анны Ивановны Ковалёвой (Хохловой), от имени которой и ведётся   повествование.

I

- “Тебе, бабуля, сколько лет?”.
- “Девятый уж десяток
    Гляжу на этот белый свет.
    Взрастила, вишь, внучаток .

Как я могла жисть прожила…
Тут вспомнилось намедни –
Меня мать крепкой родила,
Ну, аккурат к обедне.

Седьмым ребёнком я была.
Пять малых ребятёнков
Сыра земля к себе взяла,
Как говорят: с пелёнков.

Из-под Тамбова родом мы.
Отсель глядеть дале-е-е-че!
Да, и село звалось  Хапры,
А рядом Ржакс и Сеча.

Там  церква видная была,
Одна с железной крышей.
С трёх сёл дорога к ней вела,
Чтоб к Богу быть поближе.

Вот в ней отца мово отец
И матеря молились.
Дочь с сыном  выдать под венец
Однажды сговорились.

Жисть в деревнях была другой.
Её понять вам сложно.
Наказ родителев – святой!
Ослушаться не можно.


И молодые под венец
Пошли с поклоном просто.
Хотя, признаться, мой отец
Был ниже мамы ростом.

Чтоб всё прошло чин-чинарём,
Усердно дед молился
И даже пил со звонарём…
А  казус получился.

Был  виноват во всём картуз,
Что к свадьбе припасался.
Отец-то был тогда  безус
И шибко волновался.

То ль солнце брызнуло в глаза
У церквы, пред порогом…
Но козырёк у картуза
Порвался ненароком.

Так и венчался мой отец,
С тем козырьком  в кармане.
Блеск медных, свадебных колец
Лучился, как в тумане.
Что было дале – расскажу…,
Чему есть удивляться.
Конечно, не до барышу,
Но стали обживаться.

Избу поставили себе
Добротную,  из леса…
Не ведали, что в их судьбе
Зависит всё от беса.

II
Жисть чередом своим текла,
Детёнков народили,
А Власти тут на три села
Колхозы объявили.

Крестьянам, знамо, не понять
Пошто в колхоз сгоняют,
Пошто добро хотят отнять,
В Сибирь сослать стращают?

И мать с отцом пошли  в колхоз,
А может так верней?!
Овец отдали, пару коз,
Да пару лошадей.



И, знамо, жалко отдавать
Своё в чужие руки…
Да  уж чего там  горевать!
В деревне не до скуки.

Перебивались, как могли.
Трудились спозаранку,
А как снега-то полегли,
Жисть будто наизнанку…

Наш председатель попросил
Дать место под “Правленье”.
Отец в избу-то и пустил
В знак, значится, почтенья.

Изба им глянулась,  поди,
А чтоб мы не мешали,
Фанерой нас отгородив,
Свои дела решали.

А я, бывалочи, лежу
На печке и часами
Одним глазком в дыру гляжу,
Как языки чесали.

Куда девчонке – мне понять
Их было разговоры?
Вряд в куклы только бы играть,
Да вышивать узоры.

В тот день мороз не сильным был,
А солнце скрылось в тучи.
Но  по-особенному выл
Наш домовой дремучий.
Я на своей печи - нишкни!
Свернулась, как калека..
Два в чёрных кожанках вошли
Суровых человека.

Бабуся сразу поняла,
За кем пришли те “дяди”
И на задворки побегла,
А я за ней же,  сзади.

А тут отец идёт домой
Чем Бог даст закусить.
Ему руками машем: “Стой!
Не надо в дом  ходить!”

 


 Там за тобой, сынок, пришли!
-  “С чего взяла ты, мать?
     Аль пуд зерна у нас нашли?
     Нам нечего скрывать,

И на виду у нас семья…
Пойдём в дом. Не пужайся.”.
- “Так! Ты Хохлов?!”
- “Да! Это я.”.
- “Ну что же!  Собирайся!”.

С тех пор не видела отца.
Сначала часто снился.
Теперь не помню уж лица,
Весь в жисти растворился.

III


Беда же бродит за бедой,
Придёт куды не звали.
Чрез пару дён, да на другой,
Всех нас арестовали.

За что? Про что?
Почём нам знать!
Скарб дружно собираем.
Сухарик сунула мне мать…
 Что будется,  гадаем.

По списку стали выкликать.
Одной не досчитались.
Куды? Да где?
Взялись  стращать…,
На маму матюгались.

Сестрёнка старшая моя
В другом селе училась.
А чтоб не мучить ноги зря,
У тётки приютилась.

Туда помчался верховой
Привезть назад сестрёнку.
Но слух вперёд летел стрелой,
Чтоб уберечь девчонку.

А там хоть чёртом обернись…
По всем дворам ходили.
Да  люди добрые нашлись,
Сестрёнку  схоронили.

Пожалуй,  цельных восемь  дней
Нас под ружжом держали.
А, окромя нас, шесть семей
Еще арестовали.

На двор  водили под ружжом.
Плевать, что бабы, дети…
Для них мы были все скотом
И не жильцы на свете.

Вернулся верховой один,
От злости раскрасневши.
А мы на улице стоим
Озябшие, не емши.

На нас тут начали кричать:
- “Грузись, кулачье племя!”,-
Своими ружьями стучать:
- “Живей! Жидово семя!”

На станцию нас привезли,
А там полно народу.
У кажного в руках узлы,
Что нет нигде проходу.

Но вот подали эшелон,
Товарные вагоны.
Нас всех погнали на перрон.
Повсюду плач и стоны.

В толпе нас родичи нашли.
Уж где и как решили…?
Родным, что проводить пришли,
Детей взять разрешили.

- “Пусть девку тётка заберёт
И бабку их больную!”,-
Сказали:”Пусть уж тут помрёт,
Чем в ссылку гнать такую!”


IV


Мать на руках с грудным мальцом
Поехала скитаться.
Судьба опять свела с отцом.
Вдвоём верней держаться.

Везли их, бедных, как скотов.
За кипятком пускали
С теплушки пару мужиков.
Чтоб, значить, не сбежали.

В теплушке тесно, холодно,
Хоть посередь буржуйка.
Под крышей узкое окно,
Попробуй, забалуй-ка!

Да нары сбиты из доски,
Устлатые узлами…
Помрёшь, пожалуй, от тоски.
А там и помирали.

Куда и сколько дён везли
Они уж не считали.
Но слух прошёл: “На край земли!”.
Где этот край? Не знали!

Сыночка  бы уберегти,
Самим уж как-нибудь…
Бог муки им помог снести.
Дожили! Кончен путь.

Остановился эшелон
В лесу. В ночной глуши.
- “Покинуть живо всем вагон!”
Снег, тьма и ни души.

Тут крупный снег стеной пошёл.
К земле деревья гнуться.
А эшелон давно ушёл…
Друг к дружку люди жмутся.


Понятно – бабы сразу в вой:
“За что нас по - гу – би-ли – и – и-?!”
Стояли мужики гурьбой,
Да самосад1 курили.

Реви теперь уж, не реви,
А что-то делать нужно.
Костёр сначала развели
И вкруг расселись дружно.

Вот так и встретили рассвет.
Глядь, лес не так опасен.
Жилья, понятно, рядом нет,
Зато струмент2  припасен.

Избу срубили мужики.
Гуртом в ней поселились.
Потом ещё… и нужники3.
Ну, кое-как обжились.



Трудились все: и стар, и мал.
Разжились по избёнке.
Но всяк по родине скучал,
Своей родной сторонке.

Хозяйством стали обрастать,
Что сдюжили  дивились.
И ничего бы, но видать
  Пред Властью провинились.

Гуртом всех  на лесоповал
С собаками погнали.
Ну а детёнков, кто был мал,
В казённый дом забрали.

А там за ими разве мать
Посмотрит на подворье?
Горазды только, вишь, орать:
“Заткнись, дерьмо коровье!”

И материнскою слезой
Земля вновь окропилась.
Как будто вострою косой
Под корень жисть косилась.

Но жили с верою одной:
 Господь наш всемогущий.
Уберегёт своей рукой
Детёв для жисти лучшей.

Власть стала вожжи отпущать.
Народная Власть всё же,
Дозволив деток навещать
В неделю раз, не больше.

Но матеря-то и тому
Радёханькими были.
А после встречи на луну
Волчицами ночь выли.

Вот так и жили много лет,
С бедою породнившись,
В трудах не видя белый свет,
И, с участью смирившись.

Но стали как-то примечать,
Кто надоумить смог ли,
Что стали люди исчезать.
Властям плевать. Подохли!

А как-то раз в избу, к моим
Товарка  заглянула.
И, между прочим, взяв стопин,
Тихонько намекнула,

Что в двух верстах крутой размин-
Товарняки стихают,
Идут не шибко. В день – один.
И бегуны сигают.

А дале, как уж повезёт
Где пересесть на скорый.
Есть человек, что подмогнёт.
За труд берёт целковый.

-“Да ты, Лукерья, не шуткуй!
Греховны те делишки”.
-“А ты скумекай, обмозгуй.
Глянь, мрут-то как людишки”.

Мать часто думала с отцом
Над тем, что услыхали..
Со старшим как решать мальцом,
Которого забрали?

И всё ж решились на побег.
Отец лишь остаётся.
Согласье дал тот человек,
Обстряпать всё берётся.

Был день, не приведи Господь!
Метель, как зверь взбесилась.
Мать страх смогла перебороть,
В бега с детьми пустилась.

Всё было гладко до поры.
Всё так, как завертелось.
Да сил уж нет от детворы
И дюже  спать хотелось.

Бог смог беглянке помогти,
В плацкарте очутиться,
И место ей помог найти,
Хоть с краю притулиться.

И всё бы было ничаво.
Да, вишь, патруль тут взялся.
От страха стало горячо,
Язык совсем отнялся.

- “Гражданочка! Где Ваш билет?”,-
Спросил её детина.
А у неё билета нет.
Такая вот картина.

- “Эй! Тётка! Что, язык отсох?”,-
В плечо толкнул детина.
- “Иван,  я от тебя  оглох!
Не видишь? Спит, скотина!

Оставь её. То не беглец.
Умаялась с дитями.
В руках, смотри, какой малец.
Знать кормит, вишь, грудями”.

А мочи  нет дитё держать.
Да и откуда сила?
И стала свёрток-то ронять,
Соседка подхватила.

Уж сколько мыкалась она-
То Богу лишь известно.
Кажись, вовсю была весна,
Как добралась до места.

Хлебнули горюшка сполна.
Что мы для Власти значим?
И посередь стоим гумна,
Обнявшись, вместе плачем…

VI

Был дед мой - материн отец,
Из бедных, право слово.
В своей семье седьмой малец.
Тут не до разносола.

Хлебец, картоха  да свекла
И всё тут угощение.
А жисть, как лодочка плыла,
Всё супротив течения.

Когда братья-то в рост взошли,
С родительской  указки
Старшие в пастухи пошли,
А младшие в подпаски.

А за работу брали снедь,
Делам другим учились.
Ведь сызмальства семье радеть
Они приноровились.

Кто кожу выделать могёт,
Кто валенки валяет.
А деду навык не идёт,
Знай, землю ковыряет.

Не слаще редьки жисть была
Умыловых  девчонки.
Одна, как перст, в избе жила
У края Шепелёвки.

С отцом мать померли давно.
Замужни сёстры были.
Нужда застила ей окно,
Что тараканы выли.
 
Чужих  овец в её подклет
Загнал дед хворостиной…
Вот так и встренулся мой дед
С женой своей, Ориной.

В селе жил мельник  и страдать
Под старость стал глазами.
Решился мельницу продать,
А братья, вишь, прознали.

Зажглися в складчину купить.
Тот, сдавшись уговорам,
Законно сделку закрепить
Поил их самогоном.

И сам давай три дня гулять,
Но братья дали слово:
“Мучицу мельнику ссыпать -
Один мешок с помола”.

И  сообча за братом брат
Прорехи залатали.
Что будь здоров и кум и сват!
Молоть мучицу стали.

Вот так и зажили они.
Была бы лишь охота.
Порой, не замечая дни,
Им в благодать работа.


VII

А дед-то набожный мой был.
Быть ближе к Богу нужно.
И в церкву за пять вёрст ходил,
Хоть было и натужно.

Он никого не обижал.
Был скромен в поведении.
В селе его всяк уважал
За веру и смирение.

Жена вдруг стала примечать,
Что как-то уж неладно
Муж начал подолгу молчать,
Чудно ей и досадно.

- “Василий, ты бы рассказал
Почто в душе кручина?
Уж  часом  ли  не захворал?
Пылаешь, как лучина”.

- “Орина, милая моя!
Хочу тебе признаться,
Что наконец решился я
В паломники податься.

Пешком пойду в Ерусалим,
Мощам там поклониться”.
- “А ты ль сказал братьям своим?
Вдруг с нами что случится?!”.

  - “Бог не оставит вас в беде.
Поверь! Я это знаю.
На хлебе   жили  и воде,
А ноне пряник к чаю.

Голубушка, не обессудь!
Явилось мне видение,
Что должен отправляться в путь
Намедни, в воскресенье.

А вы пока живите тут,
Ни в чём нужды не зная.
Мои братья вам подмогнут,
Добро оберегая”.

И вот, прощаясь за селом,
Где ива изогнулась…
Дед часто вспоминал потом,
Как дочка отвернулась.

А может быть-то Божий знак
Ему был послан свыше?
Как знать! С котомкой на большак
Дед в путь далёкий вышел.

Он долго-долго шёл пешком,
Харчом своим питался.
“Святой угодник” был при нём.
До моря дед добрался.

“Спаси меня, сердешнаго…
Найду ль пути венец?
Прости мя, Боже, грешнаго…
Небесный Царь, Отец…”.

И Бог молитву услыхал.
Тернист путь на чужбину.
Того, кто верил и страдал,
Привёл к Ерусалиму.

Мой дед с молитвой на устах
Святую зрел гробницу.
И счастлив был, был весь в слезах,
Целуя плащаницу.

И там игумена просил               
Постричь его в монахи.
Игумен не благословил,
Сказав: “Судьба на плахе…

Молись, живи в мирской семье.
Трудись, как ты трудился.
Бед будет много на земле,
На землю бес спустился…”.


VIII

Жисть покатилась под откос.
Народ, как хошь, шпыняли,
Когда его силком в колхоз
Под гребешок сгоняли.

Хоть люди тёмные у нас,
А кой-чё понимали…
Но вот беда:  братья все  в раз               
За год поумирали.

Из братьев только дед один
На мельнице остался.
Весь белый, будто херувим,
Как мог, с бедой вожжался.

А с новой Властью… Ну её!
Своя скотинка, птичник.
Невесть как много, да своё!
Стал дед единоличник.

Молол мучицу для сельчан…
А в год неурожайный
Так председатель осерчал…
Что дед в беде стал “крайний”.

Ну вот. Когда нас, как врагов,
Зимой арестовали,
Тогда же деда  в сам Тамбов
В тюрьме сидеть услали.

Его и  мельницу и скот –
Всё Власть конфисковала.
Да отнятое впрок нейдёт!
К весне скотина пала.

В тюрьме  людей… Куды селу!
Все вдруг врагами стали!
Там даже люди на полу,
По переменке спали.

Народ в тюрьме как мог, роптал.
На деда всяк  дивился,
Что тот смиренно участь ждал,
Да день и ночь молился.

Дед на допросах, не тая,
Всё говорил открыто.
Планида кажнего своя,
В ней истина сокрыта.

  Почти что кажний Божий день
Допрос ему чинили,
А через год, вишь, на Спожень,
На волю отпустили.

В кармане денег – ни гроша!
До дому не добраться.
Стал на вокзале попрошать,
Как нищий, побираться.

Ну, с Божьей помощью набрал
На поезд. Как иначе?
А к дому грудью-то припал…
А там – замок висячий!

Соседи сказывали, что
Жену его забрали.
Ну, опосля как раз его…
Куды? Они не знали.

Так дед Василий без всего
По старости остался.
Покинул он своё село,
На торф завербовался.

IX

Дед Афанасий, по отцу,
Жил скромно. Верил в Бога.
И часто к дедову крыльцу
Вела людей дорога.

Кому советом подмогнёт,
Кому зерна отсыплет.
В селе любил его народ,
Афоня не обидит!

Евонный, хлебный,  урожай
Всегда давал излишек.
Как так? Поди его узнай!
Он землю сердцем слышал.

На посевной уже давно
Плуг освежил межу…
А дед глядит себе в окно:
“Я трохи погожу!”.

Случалося бывал кошмар –
Опять неурожай!
А дедов ломится амбар,
Лишь только нагружай.

Когда все сеяли овёс,
Дед сеял мой пшеницу.
“Их урожай коту под хвост”,
А дед молол мучицу.

И в церкву дед пешком ходил,
Хоть далека дорога.
Церковну службу страсть любил!
Таких сейчас немного.

Задумал Храм  возвесть в селе
Чтоб был других  не хуже…
Жена его, как нить в игле,
Во всём держалась мужа.

Сельчанам нечем пособить,
Едва концы сводили.
Как Храм-то начали рубить,
Селом смотреть ходили.

Стоят, бывало, в стороне
Да деда обсуждают.
Но все довольные вполне,
Как Храм сооружают.

X

И много лет тот Храм служил
Во имя душ спасенья.
Дед, слава Богу, не дожил
До светопреставленья.

Как Власть Советская пришла,
Про Бога и забыли…
И песнь звонарни не слышна.
Колокола побили!

На радость, видно, всем чертям
Храм нехристи закрыли.
Что только не бывало там,
Чего там ни хранили…

В селе один крестьянин жил
По прозвищу Ларюта.
При церкве батюшке служил,
Потом Властям – Иуда!

В любое дело нос совал,
Во всём бывал начальник.
С Властями церкву закрывал.
Жёг образа охальник.

А бабы лезли  через боль,
Скрозь матерные крики,
Руками голыми в огонь
Спасать святые лики.
 
У нехристей душа черна.
Кто мог к тому сподобить,
Чтоб в Храме Божьем для зерна
Хранилище устроить?!

В селе никто не возроптал
На это святотатство.
Один звонарь на паперть встал,
Но по причине пьянства.

Ходил  Ларюта  в галихфе,
На росписи всё зрился,
 Гадал чего б унесть к себе,
Коль шанец появился.

- “Тут не один войдет извоз”,-
Ломал башку  трудяга.
А  как он это произнёс,
То и ослеп, бедняга.

Вот так охальника нашла
Господняя десница.
Вишь, кара-то  произошла
Чтобы не смел глумиться!

И председателя Кузьму
Бог тоже “не покинул”,
Сполна воздав за всё ему.
Тот с пьяну где-то сгинул.

ЭПИЛОГ


   Я что-то разболталась тут.
Старуху уж простите.
Всё мысли в прошлое бегут
И просят:”Сберегите!”.

Мой дед Василий отыскал
Жену свою Орину.
До смерти шибко тосковал,
Что отчий  край покинул.

Отец обзавелся семьёй.
С ним больше не встречались.
Мы с мамой, вместе с малышнёй
Все к деду перебрались.

Быть можется, в других местах
И было б веселее?
Да поселился в душах страх,
А вместе жить справнее.

Я на дорогу подалась
Дежурной быть на стрелке.
И жисть другая началась,
Как в колесе у белки.

И разгадала лишь потом,
Как постарела дюже,
Что Бога промысел был в том,
Чтоб встретила тут мужа.

Пусть у кого-то свой кумир …
Зла много на планете.
Не красота спасает мир,
А доброта.
                Поверьте!”


                *         *         *