Не исцелить притворством раны сердца...

Не исцелить
притворством
раны
сердца,
сумевший
разлюбить -
распахнутая дверца
в пустоту -
где веры нет -
там нет единоверцев,
уродство -
не прельщает красоту,
я вспоминая
детства моего Алма-Ату
вдруг улыбаюсь странно -
открывая
в памяти мне данной
обетованную
и невозбранную
страну -
с мальчишеским проворством
я сутулый, облысевший -
бросаюсь в умозрения поток -
почти расстрелянный, двенадцать лет по лагерям и тюрьмам отсидевший,
мир проклиная чёрствый -
я не смог
отвергнуть преданности дому отчему, любимым книжкам, току строк
сквозь клеточки тетрадного листка
сквозящих ласточками и взмывающих орлами
под облака
над Алатау - мне родными
Пёстрыми горами,
над проходными -
ныне стёртыми с лица земли дворами,
над тропами, которыми на Иссык-Куль ходил,
минуя перевалы "Проходной", Ак-Су -
четыре тысячи сто пятьдесят - последний - метров
над уровнем невидимого моря,
я милый сердцу мир,
везде с собой носил -
когда чифир
я в карцерах варил,
когда под "вышаком" курил
я анашу,
когда в "учебке" бил
я старшину
за выдирание
машинкою для подстригания
зажатою, как гаду
было надо -
моих жиденьких волос -
мир кровный мне - во мне страдал и рос
сквозь ненавистное - грядущими
стихами -
любить дающими
возможность
волей Божьей -
сакральной дрожью
одолев усталость от разрастанья
повсеместно
ЦВЕТОВ ЗЛА
и пустота вокруг, и пустота внутри к ВЕЛИКОЙ ПУСТОТЕ горением
надстрочным
даже в стылых "одиночках",
как к занозистой распахнутости всем известного
КРЕСТА,
ради
парения
воскресного
души почти убитой
над засопожной
благодатью
мной непреданной тетради,
зачастую самодельной
из бумаги грубой,
грубой ниткою в игле цыганской мной прошитой -
прибивала
и парил я над нетленным, кругосветным, круглый год весенним
расцветаньем
скверов
веры -
альботросом в океане
неба из Бодлера...



Альбатрос

Временами хандра заедает матросов,
 И они ради праздной забавы тогда
 Ловят птиц Океана, больших альбатросов,
 Провожающих в бурной дороге суда.

 Грубо кинут на палубу, жертва насилья,
 Опозоренный царь высоты голубой,
 Опустив исполинские белые крылья,
 Он, как вёсла, их тяжко влачит за собой.

 Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам,
 Стал таким он бессильным, нелепым, смешным!
 Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
 Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.

 Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
 Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
 Но ходить по земле среди свиста и брани
 Исполинские крылья мешают тебе.

 Перевод В. Левика