Одиночество

Поджечь свою печаль, выплеснуть бы керосина отчаянием
На страхи города, скользящие по углам.
Слиться бы с ужасом птиц, с мерзлотою собак, с отвратительным скомканным холодом
Беглецов, что живут под замшелым пнём,
с дрожью фонарных сверчков у дорог срастись бы и не дышать –  ни тут, в темноте. ни там.
Охота идёт.
полчища зверей, как и полчища меня
Идут, но не друг на друга – в омуте теней
Огнями искривлённых рук кусают и дрожат, шагают, заворожённые –
Сами на себя. Как пчёлы, как легионы проклятых проказой, безжалостно опрокинутых лицами вниз солдат.
Где-то, за тенями безмолвных ночных станиц, ускользающих вдаль от разума,
Мечется, рыщет душа моя вдоль баррикад, опалённая до ядра, по стенкам пустот размазанная.
Душа от души отделиться желает: рвётся, мечется, не отступает,
Болью белой ласточки, попавшей в клети -
Одна другую к роковой земле, к сожжённой земле - гвоздями шершавыми, петлями метит.
Плетью расстрелять, разорвать, докоснувшись до органов,
до капилляров душевой самой музыки, моей органики, из нежности очерствевшей сложенной.
Рукоять ружья с болью лесов слилась, в боль мою вылилась, обезумивши.
Тоска моя – одинокий ночной убийца, молчаливый, бездушием вскормленный вор. 
Он стреляет всегда лишь насквозь, в упор, не замечая страха, что разметался вдоль
Островных лагун и огней в полумёртвых, истасканных солнцем дневным, степях.
Он не шервудский славный разбойник с зелёных больших дорог –
Он разящий клинок ассасина, он смугл и высок.
Из него вылетают остатки дыма искривлённых и мутных, как смерч неземной, тревог. 
Он не ведает боли и жалости. Он
Из боли запрятанной соткан моей, перерождающейся в пустоту:
Каждый вздох. Каждый миг. Каждый день, тонущий в серебре дорог.
Долго свистит - леденит клинок, разрывая воздух, перед тем, как достичь моей тени, проникая в кости
спинного и самого костного Мозга, проникая в лютни, отзвеневшей всеми дождями, души моей.
он ворует детей – он крадёт мои стихи, шаги, он крадёт мои встречи, а из глаз – тепло,
Оставляя в них лишь пустоту. Он крадёт у меня тебя. Он ворует мою любовь.
Почему? Для чего ? За что ? И не ложь ли, что имя его – «О, Всевышний, О, Трижды Единый Бог».
Прав был флорентиец скорбный, потеряв ключи от причисленности своей к касте людей,
Каждый из которых обладает местом в этом мире, огромном и разрывном,
Местом, что хоть всю жизнь его и скачет с места на место, бродяжничает по свету, но всё же оно всегда с тобой – будь хоть степь, хоть лес то.
Так и мы, выронившие на миг ключи из рук своих,
обнаруживаем, что место наше отобрано, выгнано, уничтожено
и ни кем-то, а богом-Болью, стрелою отнято у мира, и у нас значит, тоже, отнято.
Оторвано от пуповин наших. Молохом срезано. Прибрано
К рукам измученных преисподников.
Фрики мы. Проклятая душа лишь стенает сама без себя,
Изнутри на куски – лоскутки перерезана –
По венам. По срезам дерева жизни – белого, как вечная пьеса.
И пошли мы скитальцами бестелесными по миру.
Каждый – самим собой-то не понятый, что уж говорить о том, что не принятый.

Одиночество может занимать очень много места.
Заполнять тебя вместо воды и крови ни на половину.
Знай, я слышу его не громче твоего голоса, я слышу вместо.
А клинок всё блестит, всё смеётся в опустевшей земли сердцевине.

 16июля – 27 июля
   2011