Можжевеловый посох

Там, где вечер встречается с летним рассветом,
Тишину над рекой нарушают касатки,
Сирота повстречалась с лесным человеком,
От недобрых людей уходя без оглядки.
В заповедном бору у подростков сосёнок,
Когда солнце росой умывалось спросонок.

Из-под кромки платка благодарным приветом
Голубели глаза без недавней опаски,
На лице загорелом кипреевым цветом
Запылали румянца прозрачные краски.
По-крестьянски налитое соками тело
Над землёю, казалось, неслышно летело!

Стали жить они вместе в избушке сосновой.
Посветлела избушка внутри и снаружи.
Лесовик не натешится Лаймой толковой,
А беглянке приятна забота о муже.
В пору птичьих прощаний под шум листопада
Родилась у них дочка – желанная радость.
Хорошела она под родительским оком.
Щебетуньей росла и большой непоседой,
Украшала головку цветами и мохом,
Ни заботы, ни сладостной грусти не ведав.
Поднималась беспечным цветком на приволье,
Что для счастия любящих надобно боле?

Но однажды пропал колокольчик весёлый.
Может быть заблудился в гряде ивняковой?
Или вышел прибрежной тропой на просёлок,
Скоморошьею дудкой влеком пустяковой?
Или с виду хорошие люди украли,
Увели за собой в чужестранные дали?
Мать с отцом побежали умолкнувшим бором,
Обыскали кусты, травянистые кочки,
Камыши, что шуршали расстроенным хором
И особенно громко в безлунные ночи,
Когда ветер-шельмец то шептался с осокой,
То заигрывал вдруг с камышиной высокой.
Безутешная Лайма дитя призывала
На крутом берегу, где раскатисто эхо.
Просыпалась заря, то багрова, то ала,
Только день народившийся не был утехой.
До восхода звала и опять – до заката
Проклинала себя, что сама виновата...

Между тем наступила дождливая осень.
Прохудилась небес потемневшая крыша.
Рыжина появилась на лапах у сосен
И в лесу стало глуше, сырее и тише.
Запорхали бесшумные белые мухи.
Зароптала река беспокойная глухо.
Затужил Лесовик – не утешить подругу
Ни забавною байкой, ни ласковым словом.
Насылала зима завывальницу вьюгу,
Прохватило деревья трескучим ознобом.
Невысокое солнце избушку не грело.
Доставали сугробы трубы закоптелой.

Истощилась зима, на весну повернула.
Заструился ручей в сердцевине оврага.
Нараставшие волны зелёного гула
Торопились по кронам весёлой ватагой,
Пробудили в лесном человеке тревогу:
Собралось его счастье за дочкой в дорогу.
За плечами котомка с краюхой ржаною,
Со щепоткою соли бесценной в тряпице,
Да берестяный ковшик с узорной каймою –
Ключевою водою с устатку напиться.
Поклонилась низёхонько мужу и дому
И  прямёхонько к берегу вышла крутому,
Где тропа становилась дорогою торной.
Заспешил, застучал можжевеловый посох,
Материнской руке доверяясь покорно,
Обвеваемый ветром, купаемый в росах.

Матерь бродит по белому свету доныне,
В опечаленном сердце любовь не остынет.
Худо видят глаза от безмерной кручины,
Да крестьянские руки , её выручая,
Человека поднимут – черты различимы –
Нет, не дочка...А путник случайный...
И пока человек на руках материнских
Он счастливее всех, полон сил исполинских!

На дорогах широких и узких тропинках,
На безлесных горах, и таёжных равнинах
Можно посох услышать, узнать невидимку
По биению сердца от токов таимых.
Матерь -  счастье, бывает , поднимет крылато,
Но падение вниз – неизбежная плата.

Старичок - Лесовик рассказал мне об этом
Там, где вечер встречается с летним рассветом.