Созвездие -Чехов

(108 лет назад Чехов умер, а тригода назад астрономы увидели алмазную звезду)

Он раньше других ощутил давление нового века и сумел круто развернуть парус так, что его вынесло не только в XX век, но и в новое тысячелетие. В парижском метро, где читают книги так же часто, как и в московском, я не раз видел людей, читающих Чехова. О любви к Чехову в Японии, Китае и США можно складывать легенды. Такие разные времена, такие разные народы и континенты знают и любят Чехова. Казалось бы, такой русский писатель, из таганрогской купеческой семьи, а сумел поведать миру что-то настолько важное, что мир не может его забыть и постоянно открывает заною. Есть Чехов театральный, сотворивший своей "Чайкой" величайшего Станиславского и великий МХАТ. Есть Чехов интимно русский, знакомый с детства творец "Каштанки" и автор великого послания к Богу с бессмертным адресом "На деревню дедушке... Константин Макарычу". Есть Чехов, предвещающий Хармса в своей до слез смешной жалобной книге. Кто же забудет почти телеграфное сообщение: "Проезжая мимо станции с меня слетела шляпа"? Наконец, есть по-левитановски до боли щемящий создатель "Дома с мезонином", из которого к небесам вечно будет лететь нежный вопрос: "Мисюсь! Где ты?".

Чехова сразу заметил вполне доброжелательный критик Скабичевский, но с чисто критической неуклюжестью больно ранил писателя тревогой за его будущую судьбу: как бы не умер он под забором, исписавшись в мелких рассказиках. Между тем именно с рассказиков Чехов явно вырвался на просторы нашего века, не терпящего длиннот и не имеющего в запасе ни секунды лишнего времени, ни миллиметра лишнего пространства. Скабичевский так напугал Антона Павловича, что тот до конца дней стремился разбогатеть и написать длинный роман. Слава Богу, роман Чехов не написал, зато осуществил первую часть замысла. Стал богатым "новым чеховским". Однако не путайте "нового чеховского" с "новым русским". Дачи Чехова в Ялте и Мелихове никак не назовешь дворцами.

Где бы ни жил писатель, он тотчас основывал вокруг себя библиотеки, больницы и школы. А кроме того, он считал своим долгом лечить местное население, поскольку был еще и врачом, страдающим самой страшной болезнью своего времени, туберкулезом. Старомодная для нашего времени вера Чехова в науку, медицину, прогресс и просвещение - это еще и вполне естественное стремление заглушить страх перед неминуемой катастрофой. Он утверждал, что, если от какой-то болезни существует слишком много лечебных средств, значит, она неизлечима. Неизлечим туберкулез Чехова и неизлечима сама Россия. И тем не менее хотелось верить в доброго Лопахина. Это он не из мести вишневый сад вырубает, а просто так выгоднее. Надо понять, что такое вишневый сад для Чехова, тратившего львиную часть своего дачного времени на фруктовые сады и кустарники. "Я умру, а деревья останутся" - так думала вся интеллигенция. Ничего подобного. Как только уничтожили владельцев садов, тотчас же, и даже одновременно, вырубили, вытоптали сады. Мичуринскочеховский лозунг моего детства: "Украсим родину садами" - висел всегда среди каких-то тощих саженцев на пыльной площади, где все давно забыли, как выглядит живое яблоко на живой яблоне.

Кто такой этот добрый неудачливый дядя Ваня, который ни с того ни с сего вдруг схватил оружие и стал стрелять в родного брата, преуспевающего профессора? А не преуспевай! Он, дядя Ваня, конечно, лучше разбирается в литературе, поскольку никогда ей не занимался. Он и философией не занимался, а потому твердо уверен, что из него мог бы получиться Шопенгауэр. Впрочем, дядя Ваня опомнился: "Я зарапортовался, я с ума схожу". Ничего, пройдет время, и миллионы таких дядь ваней возомнят себя гегелями да так перекроят Русь-матушку, что ее уже никакой Чехов не узнает.

Лев Толстой смеялся над чеховской верой в прогресс и, посетив его в больнице во время тяжелейшего приступа туберкулеза, посоветовал лучше поверить в Бога. Льву Николаевичу, как и его героям, эта вера далась с трудом, но зато когда он ее обрел, то уже ни секунды не сомневался - в ней единственное спасение.

Чехов, хотя и побыл некоторое время толстовцем и даже описал сей период в "Моей жизни", все же не уступил клерикалам и очень тонко объяснил свою религию, которая куда ближе к европейскому варианту буддизма. Между "есть Бог" и "нет Бога" - целая бесконечность, и в ней-то и находится человеческая душа.

Как ни странно, здесь писатель предвосхищает великое открытие философии XX века - принцип дополнительности Нильса Бора.

Истина гнездится где-то в пространстве между двумя противои одна его фраза не страдает ложной однозначностью: ты, Каштанка, супротив человека, все равно что плотник супротив столяра. Есть над чем подумать. Или его знаменитые внетекстовые высказывания в глубине текста типа: "А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища - страшное дело!".

Чехов не любил определенность. "Лошади едят овес и сено. Волга впадает в Каспийское море" - эти истины не для него. Он любил, когда дважды два - стеариновая свечка. Его предсмертное, бесповоротное, сказанное по-немецки: Ich sterbe ("Я умираю") - можно истолковывать до бесконечности, как многие фразы в пьесах. Он самим своим творчеством сделал невозможным любое чеховедение. К его истолкователям так и лепится фраза: "Отойди, брат. От тебя курицей пахнет". Поэтому любой разговор о Чехове возможен только как постмодернистская игра-, где слова значат вовсе не то, что они значат, а совсем другое.

Чехов - это неожиданное высказывание. Даже в семейной переписке с Книппер-Чеховой вдруг где-то в конце письма неотвратимо, как рок, как Ich sterbe? - "Не забыла ли ты залить бетоном ватерклозетную яму?". В семейной жизни главное - терпение. Не любовь, а терпение. Так утверждает один из его героев. А потом он еще много раз возвращается к этой теме. Любовь - это или атавизм из прошлого, или, наоборот, нечто очень важное, что со временем разовьется в человеке и сделает его равным ангелам.

Оказалось и не то, и не другое. Человек не склонен развиваться и переделываться. Он останется навсегда таким, каков он есть. Выдавливать из себя по капле раба - занятие бесполезное. Либо ты раб, либо свободный человек. Промежуточного состояния не получается. "Кто же так жестоко смеется над человеком?" - этот карамазовский вопрос никогда Чехова не мучил. Он сам смеялся.

Чехонте? Чехов? Овсов? Лошадиная фамилия. Или просто по-юбилейному: "Дорогой, многоуважаемый шкаф...". Дорогой, многоуважаемый Антон Павлович Чехов.

Захлопнешь томик Чехова, поставишь на полку, а оттуда все равно голоса: "Жареные гуси мастера пахнуть". - "Господа! Побойтесь Бога, у меня язва!" - "Бросьте вы, батенька. Это у вас все от гордости. Нет никакой язвы".

А чего стоит замечательный чеховский анекдот, когда врач навещает своего больного коллегу и спрашивает: "Ну, каков у нас пульс?". А тот в ответ; "Да полно вам. Мы-то с вами знаем, что нет никакого пульса".

Поразительно, что даже глубоко невежественный Хрущев, когда громил художников-авангардистов, вдруг вспомнил Чехова: "Вы нас призываете отвинтить все гайки, а чеховский злоумышленник отвинчивал через одну, чтобы поезд не сошел с рельсов". Горбачев отвинчивал через одну, но поезд с рельсов все равно сошел. Словом, куда надежнее для России рецепт Пришибеева: "Народ, разойдись. Старушка, не скопляйся". Она, бедная, до сих пор "не скопляется" у метро, где ее с несчастным пучком укропа отлавливает целый полк пришибеевых.

А уж что в Чехове находят японцы, французы, американцы, этого нам вовек не понять. Один мой знакомый поэт, приехав из США, сказал: "Трудно поверить, но там люди все еще добры и наивны, как в пьесах Чехова", Говорят, что такими были люди в России до революции.

Через 300 лет жизнь на земле будет сказочно прекрасна. Так думали герои Чехова. Сегодня мы говорим, что жизнь была прекрасна 100 и 140 лет назад, когда жил и родился Чехов. Видимо, дело здесь не в России, а в Чехове.

Он увидел свое небо в алмазах, но по ошибке спроецировал его из вечного в будущее. Цветет звездный Вишневый сад, летит созвездие Чайки, в созвездии Псов идет Дама с собачкой, и там же Каштанка, и, поблескивая пенсне, смотрит с неба "Большая Медведица пера" - Антон Павлович Чехов. И сияет звезда из чистого алмаза, не так давно ее нащупали спектральные телескопы.