Суламифь. По А. И. Куприну

Суламифь
(по А.И.Куприну)
(второе издание)

1

Красив и статен Соломон,
Из всех царей он мудр, умён,
И у него блестящий двор,
И слава на земной простор.

На побережье всех морей,
В Египте, даже в Финикии,
В устах живущих там людей
Звучали подвиги лихие.

Он даже строить начал храм,
Ещё — дворец в Ерусалиме;
Такой размах не снился нам,
Дивятся этому и ныне.

Десятки камнетёсов тысяч,
Носильщиков — не менее;
Ведь камень надо было высечь,
Искусство — очень древнее.

Десятки тысяч дровосеков;
Снабжал их деревом Ливан,
И их плоты сплошным потоком
Всё время «шли», как караван.

А в Яффе с опытом тиряне,
В столярном деле мастера
Пилили брёвна эти в плане
И выдавали «на гора».

Следить за стройкой тоже нужно,
Отряд из тысяч человек
Смотрел за стройкой столь натужно,
Не закрывая просто век.

Дворец воскрес через тринадцать,
Семь лет прошло, и храм восстал;
За что отдал селений двадцать?
Чудесну(ю) роскошь он создал.

Но, кроме них, ещё сюрприз:
Дворец жене своей построил,
Дочь фараонова — Астис,
Подарок сей, её достоин.

За что же двадцать тех селений
Дарил Тирскому он царю?
За то, что он без повелений
Помог создать всё, как в раю.

За древа разных и кедровых,
За древа дорогих пород,
Резных орнаментов готовых,
За всё железо для ворот.

За оникс, дороги(е) каменья,
За кость слоновую, пурпур,
Златых изделий гарнитур,
Его за все такие бденья.

И красно дерево дарила
Царица Савская, Балкис;
Всё шло на лестницы, перила;
И это был ещё сюрприз.

И ароматные куренья,
И благовонные масла;
Да иногда не прочь сама
Потратить время с наслажденьем.

Росло богатство Соломона,
Был у него торговый флот,
Товары все из-за кордона
Крепили славу и почёт.

И колесницы из Египта,
Везли ему слонову(ю) кость,
И даже древо эвкалипта,
Алоэ и даже трость.

Зверины шкуры, белы кони,
Все хищники и тигры, львы;
Узорчатые, чудны ткани,
Красивы пёстрые ковры.

Стекло и кубки золотые,
Парвоимский златой песок,
Мозаика из Ниневии,
Не перечислить весь поток.

Он строил каменные бани,
На стены шёл — один порфир,
За счёт сбираемой им дани;
Его ценил за то весь мир.

Огромный двор держать в достатке,
Кормить их, дать приличный кров;
Прислуга, свита — на всё падки,
До всех в нём жизненных основ.

Лишь приведу я для примера,
Что ежедневно шло к столу;
И никакого чувства меры
Не знали люди в ту пору.

Овец три сотни, всяка птица,
Десятков несколько волов,
Под тридцать пастбищных коров,
За всё — не грех и ошибиться.

2   

Не быть запрету его сердцу,
Чего бы царь ни пожелал,
Везде открыты были дверцы,
Чего бы только ни сказал.

Наложницы и жён семь сотен,
В придачу танцовщиц, рабынь,
До всех он был всегда охотен,
До женщин — не мешала лень.

Невиданную силу страсти
Зачем-то бог дарил ему,
Какой не дал он никому,
Хотя и обладал той властью.

Любил он женщин многих стран,
Но чтоб они были красивы,
Чтоб был красив и гибок стан,
И не скучны, в любви — игривы.

И черноглазых хеттиянок
За слишком яркую красу,
И пламенных фелистемлянок,
Им украшения к лицу.

И маленьких амморитянок,
В любви покорных для услуг,
И желтокожих египтянок,
Неутомимых в том подруг.

И сладострастных вавилонянок,
С гладкою, как мрамор кожей,
И застенчивых моавитянок,
Прохладны груди их на ложе.

И щедрых всех аммонитянок
С редчайшей тела белизной;
Голубоглазых северянок,
Как лён с волосьями, косой.

Любил он девушек Ассирии,
Красивы делали глаза,
И на лице их точки синие
Мерцали точно, как звезда.

Любил он дочерей Сидона,
Умевших петь и танцевать,
Быть украшением салона
И так чарующе играть.

И девы Бактрии соседней,
И дочери своей страны,
Все были там не из последних,
Его любви не лишены.

Его пленяла часто очень
Царица Савская красой;
И с бедной девушкой простой
Жил и любил он, между прочим.

3

Носильный одр — шедевр искусства,
Из злата весь и серебра,
С шатром, обшитым так искусно
И полным всякого добра.

И с драгоценными камнямя,
И ткани c золотым шитьём,
Опоры со златым литьём
Лежат под сильными руками.

В дни праздников, торжеств великих,
Когда же одр с царём несли,
Казалось, что цветы цвели
Среди растений прочих диких.

Как лилия в речной долине,
Прекрасен царь наш Соломон,
Как личность, как мужчина он,
Превыше всех, живущих в мире.

Бледно лицо и лентой губы,
И чёрны власы с сединой,
И белые здоровы(е) зубы,
Седые нити с бородой.

Глаза, подобные агату,
Ресницы — стрелами вверх, вниз,
Как тучи с солнцем при закате,
Врагов всех повергали ниц.

В часы сердечного веселья,
Когда вином он опьянён,
Когда насыщен этим зельем,
Тогда был добр, смеялся он.

И тихо длинные ресницы,
Бросая тени на лицо,
Спускались до его пол ли;ца,
Светлело бледное чело.

Кто видел раз улыбку эту,
Готовы душу всю отдать,
Она разносится по свету
И женщин может покорять.

В руках его — целебна(я) сила,
Они нежны, сильны, теплы,
Коснётся лба — болезнь остыла,
И люди рады и живы.

На пальце — гемма постоянно,
Астерикса кровавый цвет,
Всегда светил тот камень ясно,
Лучами озаряя свет.

И надпись там такого рода:
(Веков прошедших то кольцо),
«Проходит всё» — сие словцо,
Наречьем древнего народа.

Ему подвластны даже звери,
Власть Соломона — велика,
Толкались мордами в колена,
И хищники — у ног царя.

Он гладил спины неукротимых,
И чёрных всех пантер и львов,
Любил он слушать дикий рёв,
Повадок хищных, неумолимых.

4

Как сказано в писанье древнем,
Сказал ему однажды бог:
— Чтоб быть тебе народу верным,
Просил ты мудрость — я помог.

За то, что не просил богатства,
И долгой жизни не просил,
И всех людей ты в духе братства,
В своей стране давно сплотил.

И он познал строенье мира,
Познал расположенье звёзд,
И званье прочное кумира
Обрёл он средь владык всерьёз.

Животный мир ему подвластен,
Умело флорой он владел,
Над мыслями людей он властен,
Решал он много важных дел.

Он притчи сочинял и песни,
Он точно мысли выражал,
В словах его и мыслям тесно,
И веско всё, что он сказал.

Гнушался мудрости обычной,
Он был мудрее мудрецов,
Он жаждал мудрости истцов,
Создавших мир, считал первичной.

Хоть много изучил учений,
Но не нашёл её везде,
Познал он также, что нигде
Нельзя найти других течений.

Терпел он жертвоприношенья
Людьми любимым им богам,
Обрядам разным увлеченья:
Той мудрости не надо нам.

Одно ему понятно стало:
Всему живому есть венец,
Нигде, ничто не миновало,
Для всех смерть есть один конец.

«А в мудрости полно печали,
Томленье духа, суета»;
Таки(е) слова и записали,
Чтоб люди помнили всегда.

Таким представил Соломона
Историк царства этих дней,
Таким он в памяти народа
И всех живущих там людей.

5

А местом для всех размышлений —
Он виноградником владел,
Когда бывал он не у дел
И отдыхал от впечатлений.

Тот пир закончился с рассветом,
Дан в честь Ассирии посла,
Где мудрым он своим советом,
Всё Тирско(е) царство и спасло.

Они друзья с Хирамом были,
Богат был нынче Тирский царь,
А войны — то не та мораль,
Они их оба не любили.

Уставший от вина и споров,
Так утомлён был Соломон,
Велел себя доставить он,
Где мог бы охладить свой норов.

Он руки на коленях держит,
Одет он в белый плащ простой;
Встречает солнце, мысль содержит,
И взгляд — недвижимый, в застой.

Прохладный ветерок с Востока
Разносит запах всех плодов,
И дуновениям потока
Душа встречает всех богов.

Услышал царь росистым утром
Вдруг чистый, ясный голосок,
В горах, как звонкий ручеёк,
Внимал чудесному всем нутром.

А песенка звучит всё ближе,
Уже почти что рядом с ним,
И звук её от верха ниже
Всё лучше стал уж уловим.

Он, разводя кусты руками,
Идёт к ней, не меняя поз,
Глядит — она между рядами
Заня;та укрепленьем лоз.

Она одна, никто не видит,
И нет у ней других забот,
Она не знает, царь уж сле;дит
И восхищён от всех работ.

Разносит ветер, встретив солнце,
Наивной песенки слова,
И царь подумал, вот бы всегда
Её иметь бы у оконца.

«Ночные тени убегают,
Дохнул прохладою и день,
И солнечны(е) лучи играют,
Сметая с винограда тень;
Так возвращайся же скорее,
Как серна лёгок, милый мой,
С тобой мне будет веселее,
Не будь же робок, дорогой».

В ответ на песню, нежный голос,
К ней обратился Соломон:
— Я будто вижу чудный сон,
Он так дразнит меня небрежно.

Хочу услышать я твой голос,
Красавица, открой лицо,
Ты спой мне что-нибудь ещё,
Я слышать рад, звенит, как «колос».

Увидел царь всю прелесть эту,
Когда стоит лицом к царю,
Наверно только лишь в раю
Такие есть, а в жизни — нету.

Прижал к ней платье сильный ветер,
Вкруг тела облепил и ног,
И, как нагую, всю в расцвете
Он разглядел, как только мог.

Он видит круглы, крепки груди,
Сосков набухших бугорки,
И тёмно- рыжи(е) чудны кудри
Легли на плечи, как тиски.

И линию между ногами,
Как чаша, круглый и живот,
И смуглое лицо и рот,
Прикрытый пухлыми губами.

Из красных ягод ожерелья
Висят на шее в два ряда,
И у мужчин растёт волненье,
С такою феей быть всегда.

6 

Так нежен голосок у девы:
— Я не заметила тебя,
Испуг чуть-чуть хватил меня,
Здесь слушал ты мои напевы?

— Видать, он у тебя красивый,
О парне пела ты своём;
— Да нет, мы просто так поём,
Его ведь нет, но он мне милый.

С минуту смотрят друг на друга,
Трепещет грудь под полотном;
— А ты — прекрасна как нет друга,
И не скучаешь ты о нём?

— Смотри, я чёрная какая,
Смеёшься что ли надо мной;
И руки тянет над собой,
Их до плечей аж обнажая.

— Мной недовольны мои братья,
Я виноград должна стеречь,
Попала к солнцу я в объятья,
Так тело мне не уберечь.

— Ты красивее от загара,
И зубки чудные блестят,
Пылают щёки, как от жара,
И губки алые горят.

А волосы…Сравнить их можно
С овечьим стадом, что гуртом,
Когда с горы так осторожно
Идут, покрыв весь склон кругом.

От света солнца и от пыли,
Таким красивым, как волной,
Весь склон горы они покрыли
Кустом пушистым над главой.

Стройна, пряма, прекрасна шея,
О, как красива дева ты!
Ты у мужчин их все мечты
Вобрала, помыслы лелея.

— Сравнить их лишь с Давида башней;
— С Давида башней? Образ — смел;
— Тебе так скажет даже каждый,
Там целый ряд щитов висел.

И на твою теперь же башню
Я тоже вешаю свой щит…
— О, говори, мой слух открыт,
От слов твоих мне даже страшно.

— Увидел под одеждой тело,
Вдруг обернулась ты когда,
Свершили восхищенью дело
Твои два чудные соска.

Соски, как маленькие серны,
Пасутся меж лилиями;,
А стан похож на пальму, верно;
Трясутся гроздьями груди;.

Лицо руками закрывая,
И дева вскрикивает чуть,
А грудь локтями защищая,
Сама краснеет — просто жуть.

— Ты вся годишься для показа,
И бёдра видел я твои,
Они стройны, как ценна ваза;
Свои ты руки отними.

Покорно опускает руки,
Кружит главу сиянье глаз,
Её пронзают сладки муки,
Нет сил, не выполнить приказ.

— Скажи мне, наконец же, странник,
Откуда взялся и кто ты;
— Пасти стада я стал «избранник»
Средь этой чудной красоты.

В горах там пастбища красивы,
Приди ко мне, моя краса,
Там сплошь зелёная трава,
Нарциссы в ней пестреют живо.

— Лицо нежно и руки белы,
Тебе поверить не могу,
Хитон красив и я скажу,
Застёжки — состоянье цело.

Ты, верно же, из царской свиты,
Пришёл сюда из-за стены,
С двором Вы все как будто слиты,
Катился в колеснице ты.

— Подметила всё верно очень,
К тому же ты ещё умна,
И глаз твой в этом плане точен,
А в праздник Пасхи ехал я.

7
 
Ко мне ты подойди поближе,
Сядь рядом тут, возле меня,
И о себе мне расскажи же,
Мне как же называть тебя?

За что же рассердились братья?
— За то, что люди часто лгут,
И научилась тоже врать я;
Меня же, Суламифь зовут.

Меня купить послали хлеба,
Я масло розово люблю,
Его взяла я на потребу,
Покупку скрыла я свою.

И всю глазами пожирая,
Коснувшись властною рукой:
— Не страшно ли сад охраняя,
Не скучно ль быть тебе одной.

— Не скучно, если есть работа,
К тому же я ещё пою,
А к вечеру я устаю,
Ведь у меня одна забота.

Я корни манградоры рою,
Их покупают здесь купцы,
И от тебя того не скрою,
Они ль помощники в любви?

— В любви любовь лишь помогает,
И над людьми — одна лишь власть,
Она одна людей скрепляет;
Скажи, а есть отец и мать?

— Отца давно уже как нету,
Одна осталась наша мать,
А если хочешь ты всё знать,
Живётся туго нам на све;ту.

Братья; от первого все мужа,
Они же сводны у меня,
А от второго — я, сестра;
Нам виноградник очень нужен.

— Ну, а сестра твоя красива,
Она, как ты, иль красивей?
— Она мала ещё, игрива,
И девять лет лишь будет ей.

Доволен Соломон ответом,
Её — в обнимку и, смеясь,
Он смотрит на неё при этом,
Вещает он, чуть наклонясь:

— Но в девять лет ещё нет гру;ди,
Такой горячей, как твоя,
У ней же впереди всё будет,
Тебя давно хочу уж я.

— Твои глаза меня волнуют,
О, не гляди так на меня,
И облик весь меня чарует,
Тебе доверилась не зря.

Сама же изгибает спину
И голову на грудь кладёт,
Своё лицо к его придвинув,
Дала для поцелуя рот.

И он, горя желаньем страстным,
Целует жадно чудный рот,
И пламень губ её прекрасных
Его мужско(е) начало жжёт.

Проходит несколько мгновений,
В томленьях их — любовный зной,
Её проснувше(е)ся забвенье
Взрывает девичий покой.

Её же слышен еле шёпот:
— Так что ж ты делаешь со мной?
Ведь виноградник, как живой,
Мне с ним же очень много хлопот.

Но Соломон целует страстно
И шепчет сладкие слова:
— Иди ко мне, здесь безопасно,
Здесь очень мягкая трава.

Здесь за стеной темно, прохлодно,
И не увидит нас никто,
И мы устроимся здесь ладно,
Мешать не будет нам ничто.

Свиданью — явная угроза,
Вдруг снизу слышатся шаги,
Уже была любовна поза,
С земли «поднялися» они.

Но держит Соломон за руку:
— Где ты живёшь? Тебя хочу!
Зачем терпеть такую муку!
— Нет, нет, оставь, я не могу!

— Я вижу, что ты хочешь тоже,
Скажи мне, милая, где дом,
Так нам страдания за что же?
А дело лишь за мной потом.

Приду к тебе домой я ночью,
Терпеть уж больше не могу,
Тебя обнять желаю очень,
Во всём тебе я помогу.

— Ты смотришь уже слишком  властно,
Твой взгляд околдовал меня,
Я вся тебе давно подвластна,
Целуй, коль поцелуй любя.

Ко мне же и ходить не нужно,
Сама к тебе я прибегу,
Иди домой сейчас, послушно,
За мной идут, я не могу.

Прощай, возлюбленный, мой милый,
О нет, не уходи, постой,
Скажи мне имя же, любимый;
— Я — Соломон и тоже твой.

8 

Судам он придавал значенье,
Суды всегда проводит сам,
В них видит важность привлеченья
Народа к истинным судам.

Своё судилище святое
Вершит в Ливанском он дворце,
Чтоб знать потомкам про такое
И дать понятье об истце.

Держали потолок у храма
Колонн штук сорок в каждый ряд,
Пьянят, как запахи бальзама,
Красиво так они стоят.

Колонны выложены кедром,
Капители — из лилий — верх,
Как должное, ваяньям щедрым
У храма в уголках у всех.

Вся в злате кедрова(я) отделка,
С рисунком херувим и пальм;
На пользу вышла эта сделка,
И жалко, не досталось нам.

А в глубине трёхсветной залы
Ступеней шесть вели на трон,
Размеры залы и не малы,
Трон, как корона, с всех сторон.

Ступени с бронзовыми львами,
С оскалом страшным головы,
Одни скульптуры эти сами
Ваянья чудной красоты.

Сам царский трон — слоновой кости,
Он златом тоже окроплён,
Чтоб восхищались бы все гости,
Когда сидит на троне он.

А спинка трона с диском златым,
Опоры рук — из златых львов,
Завесы тканей — до полов;
Такое место — просто свято.

Но Соломон одет был скромно:
На нём поверх цветной хитон,
Венец берилловый огромный;
Не позволял здесь роскошь он.

В судах всегда царил порядок,
Судьёй он главным был всегда,
У стен на яшмовых, на скамьях
Сидели гости иногда.

Чтоб слушать мудрость всю судейства,
Пришли с соседних гости стран,
Как пресекал он все злодейства,
Ломал злодейству кости, стан.

Стояла стройными рядами
Царя охрана и суда,
И воины, блестя щитами,
Внушали страх всем навсегда.

Мне здесь рассказ вести уместно
Примеров несколько судейства.

Но вот предстал гранильщик, первый,
Истец он, некто Ахиор,
Нашёл он камень очень ценный,
Он с другом разрешал здесь спор.

Сам был в то время он вне дома,
Просил Захария, дружка,
Поскольку сам не был готовым,
Жене отдать наверняка.

Домой вернулся он когда же,
О камне он спросил жену;
— Мой милый, дорогой, и даже
Вопрос я твой и не пойму.

Но не давал никто мне камня,
Как клятву, говорю сейчас;
И Ахиор что-то промямля,
К Захарию пошёл тотчас.

Но тот уверил клятвой тоже,
Что камень сразу он отдал,
Не верить другу ведь негоже
И двух свидетелей призвал.

Вот пред судом они все в сборе,
В прекрасном светлом зале том,
Представ в подсудном этом поле,
Над ними грянул царский гром.

Приказ он тут же отдал строгий:
— Сейчас я каждого из Вас,
Поскульку Ваш вопрос не долгий,
Подумать дам я Вам лишь шанс.

Садитесь в комнатах отдельно,
Вот глина вам и так скажу,
Чтоб форму камня бы предельно
Слепил бы каждый — я сравню.

Все были в ожиданье важном,
Узнать, кто камнем завладел,
Как форму вылепит ту каждый,
Какую камень тот имел.

Лошадка был один из слепков,
Другой — овечья голова,
Попали оба «в сети» крепко,
И не нужны здесь и слова.

И молвил царь: «Коль те расхожи,
Свидетелям — один лишь путь:
Штраф за поддержку, коли ложью
Решили исказить всю суть».

— Отдать владельцу велю камень,
И сорок шеклей штраф с тебя,
Ты от стыда сгоришь, как пламя,
Знать будешь, воровать нельзя.

Пришли на суд ещё два сына
Отца неследство разделить,
Им не ясна совсем картина:
Наследником кому же быть.

Отец уже пред самой смертью
Всё завещал примерно так,
Но он в предсмертной круговерти
Уж плохо понимал в делах.

«Достойному владеть богатством»—
Он волю так провозгласил,
Но кто достойным мог бы статься,
Об этом он сказать забыл.

Уже стоят пред ца;рём братья,
Спросил их род занятий он;
— Охотники — вот род занятья,
Стрелки из лука, — молвят в тон.

— Решим мы дело это Ваше,
Я должен убедиться в том,
Что волю выполните нашу,
Ответ же Вам я дам потом.

Поставим труп отца у древа,
Кто сердце поразит точней,
Владеть богатством будет первым,
А значит, будет он главней.

Вернулись оба брата к дому,
И с ними человек-судья,
Терзала каждого истома,
Что лучший буду только я.

Судья царю поведал прямо,
Пронзил сын старший метко труп,
А младший был наверно глуп,
Не стал стрелять в отца упрямо.

— Ему всё передать наследство,
Достойным оказался сын;
Для старшего найду я средство,
Чтоб он остался не один.

9

А после встречи с Соломоном
Суламифь другою стала,
Не зная, что владел он троном,
Она его уж обожала.

Хотя была ещё ведь юной,
Проснулась женщина вдруг в ней,
Понравился он очень ей,
Но жизнь была, её же трудной.

Она дала же обещанье,
Придёт она сама к нему,
С мужчиной нужно для общенья
Готовой быть ей ко всему.

Он как хотел, нагрянуть ночью,
Мог не послушаться её,
В её нехитрое жильё;
Готовить тело надо срочно.

Прода;ла ювелиру серьги,
Купить потом себе масла,
И все полученные деньги
За банку мирры отдала.

С мужчиной ей такая встреча,
Уже познав в тринадцать лет,
Ведь в жизни — это яркий свет,
Светиться может даже вечно.

Всю мирру вылила на тело,
Раздевшись дома догола,
И растирать всё начала;
Теперь совсем другое дело.

Пронзало сладкое предчувствие
От касанья к телу рук,
Её пронзал всю до бесчувствия
Их чудный запах, аж до мук.

— Ты весь теперь моё желанье,
Всё для тебя, ты милый мой,
Ах, как сладки твои лобзанья,
Ты с первой встречи — дорогой.

Благоухающая миррой,
Легла девчонка на кровать,
Глаза закрыв как будто ширмой,
Она уже не может спать:

Когда она тем утром ранним,
Случайно встретила любовь,
Её обнял он и желанным
Ей становился вновь и вновь.

— Любимый мой, приди скорее,
Я с нетерпеньем жду тебя,
Теперь и нет тебя милее,
Я вся твоя, тебя любя.

Душа ушла куда-то в пятки,
Вдруг слышен стал и звук шагов,
И голос милый: «Я готов
Тебе отдаться без оглядки»!

— Возлюбленная голубица!
Так отвори скорее дверь,
Любимая, ты мне поверь,
Готов я на тебе жениться.

Она оцепенела телом,
И Суламифь не может встать,
В стремлении навстречу смелом
Не может руку аж поднять.

Слова его уж опьяняют,
И он к себе её зовёт,
Душа от счастия поёт,
И виноград благоухает.

— Цветы уж цвет свой раскрывают,
Так выйди, милая ко мне,
Всё нас к любви располагает
В природной горной тишине.

В хитон на тело облачаясь,
Встаёт девчоночка с трудом,
В него как будто бы скрываясь,
Одеялом сверх, кругом.

— Ушёл и не дождался милый,
За дверью никого уж нет;
Вернись, мой Соломон, любимый,
Его найти же где мне след?

10

Стремглав бежит она на место,
Где Суламифь ещё вчера
К нему прижалась очень тесно,
Где стала счастливой она.

Возлюбленный, ты так прекрасен,
О, боже мой! — Раздался крик:
— Я так ждала тебя, сей миг
Уже давно он стал мне ясен.

Она бросается на шею,
И дале — страстный поцелуй:
— Я вся от ласк твоих немею,
Ты мне всё время их даруй.

Для них обоих это ясно,
В одно сливаются тела,
Уже любовь над ними властна,
Свершив любовные дела.

Трава зелёная под кедром
Им была ложей для любви,
Похожи действа их свои
Безумству, как в порыве щедром.

Они, насытившись неспешно,
Легла она на грудь царя,
И он шептал на ухо нежно,
Винясь пред ней в глаза глядя:

— Ты не жалеешь, дорогая,
Отныне ты, как вся моя;
Глаза закрыв и чуть краснея:
— Мой Соломон, я вся твоя!

И с миной лёгкого смущенья,
С улыбкой чудной на лице,
С задором лёгкого веселья,
Ему шепнула уж в конце:

— Стеречь должна я виноградник,
А свой сберечь-то не смогла,
Ты Соломон, любви рассадник,
Такого я и не ждала.

Но, ни о чём я не жалею,
Ни счас и никогда потом,
Тебя всем сердцем я согрею,
Любовь была покрыта льдом.

— Скажи мне правду, дорогая,
А знала ль ты, кто я такой?
— Нет, нет, мой милый, дорогой,
Я думала всегда гадая,
Что ты тут бог, поди, какой.

Рассказывают, бродят боги,
Прям здесь, за этой вот горой,
И топчет тут у нас пороги
Сам Гор или ещё какой.

— Но, Суламифь, моя родная,
Признаться должен я тебе,
Что я Ваш царь, но я скрывая,
Не мог признаться сам себе.

Что никогда не бы;л я счастлив,
Что сердце не пылало так,
В любви я был всегда участлив,
Сдержать мой пыл не мог никак.

Влечёт к тебе неутолимо,
Улыбка, губы, кудри — всё,
Волнует так неумолимо,
Сосать, кусать их горячо.

А грудки — бугорки чудесны,
Соски, как ягодки горят,
Ну, до чего ж они прелестны,
Они же просто женский клад.

— Я вся перед тобой открыта,
Любуйся мною, дорогой,
Тобою я уже «изрыта»,
Гляди, гляди, о, царь ты мой.
    
Влюбилась царска(я) власть в девчонку,
Как будто время встало вдруг,
Заботы все ушли в сторонку,
Забыл царь всех своих подруг.

Им кровля — вековые кедры,
Им ложе мягкая трава,
Всё тело «пашет» друга щедро,
Всё время чья-то голова.

11

Дворец имел бассейн купальный,
Смотрелся, как драгой ларец,
Из мрамора, восьмиугольный,
Он сам был водяной дворец.

Ступени все из малахита
Вели до самого аж дна,
И рамою его обвила
Цветная, розова(я) яшма.

Отделка стен — шедевр искусства,
Из ценных дерева пород,
И львы вокруг стоят искусно,
Фонтаном служит каждый рот.

Сидонской зеркала работы
По стенам во весь рост стоят,
Без всякой смотрятся заботы,
Стоят с колоннами тож в ряд.

В бассейн вливали спецсоставы,
Чтоб запах тела нежным стал,
Вода молочною чтоб стала;
И царь с восторгом бы желал.

Нет недостатков у девчонки,
Чудесный зрелый этот плод,
Пушком он озолочен лёгким,
Как чаша выше лишь живот.

Красиво Суламифи тело,
Она прекрасна вся сполна,
Уже вполне оно созрело,
Встаёт желания волна.

— Всё для тебя, мой царь любимый, —
Краснела, глядя в зеркала;
— Как же красив, мой царь ты милый,
Теперь — невеста я твоя.

12

Благоухающая нимфа
Покрыта каплями воды,
Как человеческая лимфа,
Разносит славу красоты.

В цвет белый туники одета,
Из льна тончайшего она,
На ней хитон златого цвета
Саргонского волокна.

В ногах — сандалии красные,
Крупный жемчуг — в её кудрях,
О, как же Суламифь прекрасна
С ношеньем ценностей в руках.

Так Суламифь в своём наряде
Предстала вся перед царём,
И, взявшись за руки, вдвоём
Пошли они друг с другом рядом.

И он твердил ей постоянно:
— Ты, как заря, своей красой
Грозней врагов зловещих явно,
Затмила женщин всех собой.

Какой счастливый буду вскоре
Назвать царицей и женой,
С тобой встречать я буду зори,
Навеки буду я лишь твой.

К двери «прижавшися» щекою,
Сказала: «Соломон, смотри,
Хочу я быть твоей рабою,
Со мной, что хочешь сотвори.

Ты пригвозди его законно»;
Прижала ухо к косяку:
— По доброй воле я хочу
Рабыней быть бесприкословной.

Одел ей дороги(е) подвески
Тогда растроганный наш царь:
— Любовь моя, лишь на алтарь
Готов идти, моя невеста.

13

Все дни любовью наслаждались,
Живёт в дворце уже семь дней,
Им вместе быть не пресыщалось,
Быть сытой не давалось ей.

Любил он украшать всё время
Свою любиму(ю) Соломон,
И не считал он то за бремя,
Дарил подарки часто он.

Вставал пред ней он на колени:
— Как ножки же твои стройны,
И пальчики вполне годны,
Их целовать без всякой лени.

Колечки с ценными камнями
На пальчики ей одевал,
И что за ценность эти камни,
Потом подробно объяснял.

Анфракс — такой священный камень,
Горяч и красен он, как кровь,
Он на руке горит, как пламень,
И разжигает он любовь.

А вот прозрачный, меди цвета,
Его дарил мне фараон,
И лишь у четверых на свете
Содержится под стражей он.

Он некрасив, цены огромной,
Он взят у пленного царя,
Дарю тебе моей законной,
Дарить возможно, лишь любя.

А вот — как васильки в пшенице
Сапфиры, Суламифь, они,
И есть, как море синевы,
Чтоб можно даже и лечиться.

Его сосать — утолит жажду,
Он лечит всякую болезнь,
И ясный ум получит каждый,
Кому носить его не лень.

Вот адамис, неодолимый,
А этот камень — царь камней,
Он прочен, всяких от огней
Всегда он будет невредимый.

Он остаётся сам прозрачным,
Его все носят на руках,
Он солнца цвет и весь в цветах,
Помочь всегда готов несчастным.

Он чистит как бы и дыханье,
С ним в бой и воины идут,
Лунатики с ним не снуют,
Он облегчает все страданья.

А вот смарагд, он — мой любимый,
Кольцо ты с ним носи всегда,
Он тоже дорог, очень дивный
И зелен точно, как трава.

Его повешу я над ложем,
Прогонит он дурные сны,
Он сердце успокоить может,
Он гонит прочь плохи мысли;.

Царь завалил её дарами,
Всех жён была ему милей,
И если честно, между нами,
Ему всё делалась милей.

Дарил агат цветов различных
И камни радуги цветов,
Дарил он щедро, безразлично,
Ему не жалко тех даров.

Цветны(е) жемчужны(е) ожерелья,
Кораллы красны(е) на груди,
Подарки все из подземелья
Ложил он щедро на пути.

— Любимый, мне всего не надо,
Мне важно быть всегда с тобой,
Конечно, для меня отрадно,
Лишь ты — подарок дорогой.

А ложе крыла самоцветом,
Она готовилась у ночи,
И царь так рад её ответом,
Нашёл покой он на груди.

— Ну, до чего ж ты мне родная,
Ты, как ладья в стране Офир,
И лёгкий западный зефир
Несёт навстречу мне, качая.

Из всех царей он был мудрейший,
Великий он из всех царей,
Любовью покорён был к ней,
Считал её он всех важнейшей.

И царства были и погибли,
Лета минули и века,
Преданья памятник воздвигла
К Суламифи любовь царя.

14

Стояли тёплы(е) луны(е) ночи,
То были ночи их любви,
Как чудно быть вдвоём им очень,
Они беседы всё вели.

На ложе из тех шкур тигровых
Лежала голой Суламифь,
А рядом, на полу ковровом
Сидел он, радый встречей их.

И томно этим наслаждаясь,
Друг друга гладили они,
Неспешный разговор вели
О днях совместных, увлекаясь.

— Скажи мне, Соломон любимый,
Удивлена я очень тем,
Что так внезапно, в миг единый
В тебя влюбилась я совсем.

Раскрылось сердце вдруг навстречу,
От летней ночи, как цветок,
Пленил меня уже навечно,
Во мне бежит любовный ток.

Целуя нежно ей колени,
Улыбку царь послал в ответ:
— Ещё никто, ни даже гений,
Не смог пролить на это свет.

Я много в жизни не постигну,
Есть вещи в мире — не понять,
Чтоб эти тайны мне подвигнуть,
Хотел бы многое отдать.

Где не понять их дела сути;
Так вот четыре есть пути,
Орла путь, полный всякой жути,
Куда и как он вдруг летит.

Змеи движенье средь камней,
Понятно это только ей;
Средь моря корабля движенье,
Что ждёт он бури приближенье;
Как женщина идёт на встречу
Желанной ей с мужчиной встречей.

Подумав, Суламифь сказала:
— Довольно трудно всё понять,
Цветочный запах я вдыхала,
Но вышел ты, и запах — вспять.

И люди, и цветы, и звери,
Тебя, мой царь, уж любят все,
Любви для всех открыты двери,
Понять всё трудно вообще.

Представить трудно, как возможно
Любить другого, не тебя;
— А без тебя, да разве можно,
Суламифь, жить не любя?

— Как помню на стене сидела,
Ты руку сверх накрыл мою,
Я как бы просто заболела,
Понятно стало — я люблю.

Вот всей души моей мужчина,
Души моей всей государь,
В меня вселилась, как вакцина,
Вот мой любимый, вот мой царь.

— Я помню, Суламифь, картину,
Под платьем я увидел всю,
Как взором я тебя окинув,
Я понял, что тебя люблю.

— О, милый, ты меня волнуешь,
Твоя рука так сладко жжёт,
А уж когда меня целуешь,
К тебе всё тело моё льнёт.

За разговором, за любовью,
Забывшись где, когда и что,
Они обменивались кровью,
Они любили горячо.

Часы бежали незаметно,
И были всё удивлены,
Как в окна спальни чуть приметно
Влетал свет утренней зари.

15

Однажды Суламифь сказала:
— Как много женщин у тебя,
О, царь, возлюбленный, я знала,
Живёшь ты с ними всех любя.

Мне стыдно, я простая дева,
Не знала грамоты, любви,
В загаре тело до предела,
Как мы с тобой сойтись могли?

Из всех одну меня лелеешь,
Как мог ты полюбить меня?
А может быть, ты пожалеешь,
Что остальных отверг, любя?

Но царь ответил ей с любовью,
Заткнув ей поцелуем рот:
— Ты, Суламифь, как спелый плод,
Наполнен он и соком, кровью.

Ты — настоящая царица,
Всегда смела, щедра в любви,
Лишь только ты моя зарница
Из тысяч женщин на пути.

За жемчугом ныряя в море,
Тебя нашёл, как водолаз,
Найдёт он камень нужной роли
Из многих тысяч только раз;
Короны царской украшенье,
Так ты тот перл уж без сомненья.

Но люди думают, что любят,
Любить же можно сотни раз,
Не всем приходит этот час,
Когда любовь его пробудет.

Когда познал средь винограда,
Вот так случилось и со мной,
Ты стала для меня отрада
Под кровлей кедров в летний зной.

— Что женщины тебя любили,
Я знаю, Соломон, родной,
Тогда я помню, все хвалили
Царицу Савску(ю), дорогой.

Её несметные богатства,
За ум и мудрость, красоту,
К тебе лишь в гости бы собраться,
Её я знала ту мечту.

Пленить красой, дарить подарки,
Унизить гордостью своей,
К тому привыкла, чтобы ей
Все подчинялись без оглядки.

16

— Да, Суламифь, всё так и было,
Она была не молода,
Красива, очень горделива,
И тело пышное тогда
Сумела сделать гибким, стройным;
Но слишком мудрой не была,
Загадки — женщины достойны,
Загадка первая — проста.

Полсотни молодых, сверкая,
Одеты так — не распознать,
И кто какой, а кто какая,
Я должен каждого узнать.

Велел у каждого поставить
Кувшин с водой и тоже таз,
И каждый должен был сейчас
Помывку над собою справить.

Когда они все мыться стали,
Плескались юноши резво;,
А девушки лишь натирали
Руками тело так нежно;.

Загадок множество подобных
Она навязывала мне,
Но, как обычно, даже все
Не были слишком неудобны.

Она так не смогла добиться,
Унизить мудрость всю мою,
Всегда на чём-нибудь ловлю;
Любила ночью порезвиться.

Она наскучила мне вскоре,
И я решил её прогнать,
Но, чтобы не быть с нею в ссоре,
Придумал, чем её пронять.

Носила длинные одежды,
Известно было всем и вся,
И ног её, чтоб никогда
Не видеть, не питать надежды.

Что у неё козлины ноги,
Ходили слухи про Балкис,
Её рождения итоги,
Твердили прочие — каприз.

И вот я повелел однажды
Устроить здесь прозрачный пол,
Чтоб мог понять совсем не каждый,
По полу если просто шёл.

Под ним пространство есть пустое,
С водой, пустили туда рыб,
Казалось будто бы такое
Пред ним бассейн как бы открыт.

И вот царица с пышной свитой
Идёт торжественно ко мне,
Она ступает деловито,
Оголяя ноги две.

Хотя прошло всего мгновенье,
Её вдруг раздаётся крик,
И все увидели на миг
И ноги, гнева озаренье.

Но ноги были человечьи,
Кривы(е) и множество волос;
Она обиделась за встречу,
Убралась, затаив лишь злость.

Быть вместе с нею царь старался,
Не оставлял её одну,
Он перед нею раскрывался,
Поведал ей про жизнь свою.

Когда скрывался он от братьев,
Скитался долгие года,
Когда не было даже платья,
Терпел лишения тогда.

Всё время, как искал работу,
Как голодал, искал ночлег,
Обычной как его заботой —
Добыть себе насущный хлеб.

На рынке, как его однажды,
Дворцовый повар попросил,
Помочь ему в том деле важном,
Чтоб рыбу во дворец сносил.

Своим умом и обхожденьем,
Понравился придворным всем,
И от того своим вхожденьем
Во двор был принят он совсем.

Когда же умер старший повар,
То место занял Соломон;
И как потом вступил он в сговор,
Укрылся с царской дочкой он.

Но, их поймали и судили,
И к смерти был приговорён,
Но боги, может быть, хранили,
Бежал он, чудом был спасён.

Но для неё всё было важно,
Когда же замолкал уж он,
И губы их смыкались жадно,
В любви сплелись, отбросив сон.

А утром от любви усталость,
Ложась тенями вокруг глаз,
При этом нежно улыбалась,
И еле слышен нежный глас:
— Пылаю от любви к тебе,
Скорей несите завтрак мне.

17
 
Религия являлась властью
В далёки(е) древние века,
И праздники, как никогда,
Все чтили и считали счастьем.

Богам священным посвящённый,
Великий праздник наступил,
Он был таинством освящённый
И в два этапа проходил.

Сначала праздник для народа,
Потом, за ним, и знатный люд,
Кровавой жертвою исхода
От праздника давно все ждут.

Над храмом был алтарь повыше,
Портрет Изиды на стене,
А в храма глубине, как в нише,
Вели ворота и извне.

А к алтарю ведут ступени,
В средине — жертвенник с ножом,
И на ступенях, словно тени,
Жрецы и жрицы в доме том.

А в тайном маленьком покое
Искусно скрытое окно,
Царица возлежала в зное,
Ей было видно кто и что.
 
Вплотную облегавший тело,
Сама одета в лёгкий газ,
Оно звало к себе и пело,
Прекрасно тело без прикрас.

И в блеске красоты и славы,
Всего-то ей лишь тридцать лет,
Царь принял от любви отраву,
Забыта им она навек.

Девчонка той была отравой,
Она затмила женщин всех,
Царица знала, он не в праве
Всех бросить для своих утех.
   
В ответ на мужнину измену,
Она разврату предалась,
Где похоть вылилась в систему,
Изиде в службу вознеслась.

Жгли тело жадными глазами
Жрецы-кастраты вкруг неё,
А ароматы, как зельё
Будили страсть сродни цунами.

Ревнуя к женщинам, мужчинам,
Их ревность и была слепой,
Ревнуя даже к ней самой,
Ей поклонялись, как богине.

Она была для них желанней,
Она для них, как божество,
И ненависть, любовь и зло—
Источник радостных страданий.

18
 
Но страшны(е) слухи о царице
Бродили стойко по стране,
Никто не мог со всем смириться,
Старались все быть в стороне.

Все прятали детей красивых,
И хищный ненасытный взгляд,
Чтоб с нею оргий нечистивых
Избежать, не принять яд.

Как пьяные от вида тела,
Но брало любопытство верх,
Бросались к ней, хотя и грех
С Астис иметь любовно(е) дело.

Однажды испытав с ней ласки,
Забыть не в силах никогда,
И все пускались снова «в пляски»,
Рабами стали навсегда.

На преступление готовы,
Чтоб ею снова обладать,
Одели на себя оковы,
Готовые себя отдать.

Как будто зелья все напились,
Что грёзы сладкие даёт,
Теперь навек они влюбились,
Пока безумье жизнь прервёт.

Но сердцем пламенным порочным,
Любим был ею Соломон,
Искала взгляда, как нарочно,
Общенья не дарил ей он.

Почтенье всё ж дарил царице,
В обедах, торжествах, в суде,
Не мог с собою он смириться,
Она была не по душе.

Срослася с ненавистью жгучей
Любовь к царю уже давно,
Их в жизни не понять кипучей,
Порой ей было всё равно.

В священны(е) дни и в храм Изиды
Ходил же Соломон всегда,
И жертвы делал он богине,
Богиня средь божеств — звезда.

Имел он после фараона
И титул главного жреца,
Но «тайны жертвы» и конца
Отвергли сердце от закона.

Пустует в храме без царицы
Их ложе вот уж целый год,
Оно царицу нову(ю) ждёт,
Чтоб Соломон мог насладиться.

От одуряющих курений,
От смеха, криков храм гудел,
Натужно хор церковный пел,
И храм ждал жертвоприношений.

Кровавой жертвы время ближе,
Экстаз охватывал здесь всех;
Царице лишь не до потех,
Её все думы о престиже.

Рассеян взгляд на всё царицы,
И взор на юноше застыл,
Его прекрасны тело, ли;цо
Горело, выдавая пыл.

Глаза и взгляд его пылают,
Всё время смотрит в занавес;
А как прошла с ним ночь чудес,
Так лучше ей и не бывает.

И он — начальник царской стражи,
С тех пор, наш юный Элиав
Готов убить любого даже,
Так сильно страстью воспылал.

Тогда приказ даёт царица,
Его позвать чтобы к себе,
Не знали чтоб, что говорится,
Оставшись с ним наедине.

19

Все страсти накалялись в храме,
И жертва появилась там;
Но план свой этой страшной драмы
Свершит любовник только сам.

И юный воин в ложе тёмной,
К её ногам в колени встал,
Губами платье очень томно
К себе прижал и всё молчал.

Он весь охваченный желаньем,
И слёзы счастья на глазах,
Сама царица с пониманьем
Рукой проводит в волосах.

Поведай мне защитник юный
Всё о девчонке и царе;
— Хотя твой Соломон и мудрый,
Но с ней любовь у них «в заре».

Его глаза сияют счастьем,
Не расстаётся ни на миг,
Он стал её как будто частью,
У них обоих светлый лик.

Она — любовь, вся нежность, ласка,
Она красива, в меру стыд,
Его любовь — так просто сказка,
И нет ни злобы, ни обид.

Вцепившись в кудри Элиава,
И голову его прижав:
— Ну, говори же, — простонала, —
К нему она, как воспылав.

В глазах её — огонь отмщенья,
Откинув голову назад,
Царю был послан без стесненья
Весь полный ужаса каскад.

— Властителем всего Востока,
А хочешь ли ты стать царём?
И мы тогда с тобой вдвоём
Отмщенье воздадим жестоко.

Один ты властелином станешь,
Тогда все ночи уж твои,
Но ты мне в деле помоги,
Убей, в покоях их застанешь.

Сейчас, не медля ни минуты,
Ты знаешь пропуск, их убьёшь,
Ты уничтожишь связи путы,
Союз ты подлый разорвёшь.

Пытался сделать возраженье,
Хотел сказать он что-то ей,
Но видя Астис выраженье,
К губам прижавши рот: «Убей!»

20
 
В любви великой ночь седьмая
Текла в объятьях нежных тех,
И царь девчонку обнимая,
Лобзал всё тело не наспе;х.

Он наслаждался её телом,
Взаимным был её ответ;
В ту ночь печаль была уделом,
Померкнет будто бы весь свет.

Заметила звезду на небе,
Трепещет ярко та звезда,
И, пребывая в сладкой неге,
Его спросила, как всегда:

— А как та звёздочка зовётся,
Что испускает еле свет?
— Звезда Сопдит, свет нежно льётся,
Её все знают, — был ответ.

Толкуют маги стран соседних,
Умерших души там живут;
— Звезда ж, как солнце, души бедных
Сгорят, огнём их все сметут.

Мой царь, увидимся ль с тобою,
Ты сам-то веришь в этот миф?
— Сказать мне трудно, Суламифь,
И спорить с мыслею такою.

А в жизни — время бесконечно,
Бессмертно только вещество,
Круговорот в природе — вечно,
И распадается оно.

Скажи мне, Соломон, мой милый,
Вот если завтра я умру,
Придёшь ли ты к моей могиле
И будешь вспоминать ли ту;

Которая тебя любила,
Которая всегда твоя,
Которая боготворила,
Которая тебя ждала?

Взволнованно шептал ей в уши,
И царь, прижав её к груди:
— Не надо, радость, не грусти,
Царица ты моей всей ду;ши.

— Мне страшно, Соломон, чего-то,
Мне в душу ужас уж проник,
У смерти лишь одна забота,
И, кажется, настал тот миг.

— Не бойся, Суламифь, ты смерти,
Любовь не менее сильна,
Все грустны мысли ты отвергни,
Отнимем жизнь у ней сполна.

С тобою счастлив я, царица,
Я вижу, любишь ты меня,
И мы на божьей колеснице
Всю жизнь пройдём вдвоём, любя.

— Мой Соломон, тебе не трудно;
— Суламифь, что хочешь ты?
— Прошу, когда наступит утро,
Пойдём на гору вместе мы.

Туда, где та стена, где зелень,
Где душу отдала тебе,
Где в счастье мы достигли цели,
Дитя могла б носить в себе.

Под кедрами — твоя я снова,
Там дорог каждый уголок,
Себя не раз отдать готова,
Любить тебя дала зарок.

21

Шаги послышались за дверью,
Она на ложе встала вдруг,
Пронзённая мечом отмщенья,
И не успел хватить испуг.

Шатаясь, словно воин пьяный,
Над телом Элиав стоял,
Когда же он главу поднял,
То взгляд царя он встретил ярый.

Лицо испугом исказило,
Он побледнел и застонал,
Но взгляд царя его застал:
— Кто? От кого всё исходило?

Трепе;ща, щёлкая зубами,
От страха — белые глаза:
—Астис, — лишь шевеля губами,
Зная — плаха его стезя.

Все слуги бегали с огнями,
И во дворце — переполох,
Не стало Суламифи с нами,
Застал всех случай сей врасплох.

Вокруг царя все слуги в сборе,
Врач потирает ей виски:
— Скажу я правду, царь Вам, вскоре,
Царицу смерть берёт «в тиски».

На время Суламифь очнулась,
И очи, устремив в царя,
Просила пить и улыбнулась:
— Любила я тебя не зря.

Царь, стоя перед общим ложем,
Сам был он тоже весь в крови,
Как и она, он голый тоже,
И вспоминал он цвет зари.

Когда впервые он увидел,
Когда обнял, назвал своей,
Когда он даже не предвидел,
Что станет всех ему милей.

Смотрела на него с улыбкой,
Не отрывая, молвит, глаз:
— Любовь была уж очень пылкой,
Мы выставляли напоказ.

За всё тебе я благодарна,
За мудрость, красоту, любовь,
С тобой мне было так отрадно,
Что даже застывала кровь.

Счастливей нет меня на свете,
Дай руки целовать твои,
Так помни же меня и эти
С тобой проведенные дни.

Ответил Соломон, целуя:
— Пока влюбляться люди будут,
И красота пока цветёт,
Тебя, родная, не забудут,
В веках то имя пусть живёт.

Таков ответ был на прощанье,
Её обнял в последний раз,
И вскоре кончились страданья,
Легенда лишь дошла до нас.

22

Одевшись, в свой хитон он царский,
Призвал к себе Ванею он;
На голову — венец свой красный,
Приказ отдал ему бесстрастно:

— Ты умертвишь его, Ванея;
Закрыв лицо, упал пред ним:
— Убить же внука я не смею! —
Приказом страшно был раним.

— Не угрожай мне своим гневом,
Прости, мой Соломон, пока,
Скажи другим заняться делом,
Я стар и смерть моя близка.

Уж очень велика утрата,
Неумолим был Соломон:
— Убил же моего ты брата! —
Ванее в гневе крикнул он.

— Смотри в глаза мне, ты Ванея,
Приказ исполнишь же ты мой,
Нет человека счас подлее,
Чем внук тебе так дорогой.

Когда же он с колен поднялся
И смело глянул на царя,
Он понял всё и испугался,
Подумав, молча вышел, зря
Просил пощады, унижался,
Приказ-то надо выполнять,
Чарам Астис мой внук продался,
Царю решил он изменять.

— Царицу не хочу я видеть,
Подай, Хиссар, ей караван,
Её мне надо ненавидеть,
Снимаю я с царицы сан!

Её отправь назад, в Египет,
Пусть мир узнает о ней всё,
И вряд ли кто захочет видеть
С собою рядом счас её.

Один оставшийся с любимой,
Глядел в прекрасные черты,
На губы, груди, ноги милой,
Обра;зец женской красоты.

На троне, в зале правосудья,
Велел он записать в века,
Чтоб запись та осталась людям,
Передавалась из уст в уста:

«Как печать на сердце
Лягу на твоё,
На руке, как перстень,
Как твоё кольцо;

Любовь, как смерть крепка,
А ревность, как ад, жестока,
Но Суламифь века
Жить будет без порока…»
   
Март 2012