Анна Каренина. Часть 5. по Л. Н. Толстому

Анна Каренина
 
Часть 5

1

До свадьбы не успеть с приданым,
Сыграть чтоб свадьбу до поста,
Придано(е) было долгожданным,
И так решилось неспроста.

Для этой свадьбы и помеха
Была возможностью полна:
Их тётка, рода князя веха,
Совсем стара, уже больна.

Княгини мудрое решенье,
Решив о всём в кругу семьи,
На части две, как разделенье,
Приданое собрать смогли.

А после свадьбы малой частью
Везут в имение с собой,
Ведь им для полного их счастья
Всего-то нужен лишь покой.

Он также думал, с Кити счастье,
И Левин так всему был рад,
Его минуют все ненастья,
Нашёл какой-то будто клад.

Пусть всё решается другими,
Он верил абсолютно всем,
Считал их действия благими,
От всех он уходил проблем.

Давал советы ему каждый,
Как после свадьбы им-то быть,
Но свой совет считал он важным,
Сказав лишь, как им дальше жить.

Степан Аркадьич заграницу
Им сразу ехать дал совет,
Лишь только там свою жар птицу
Они увидят — «белый свет».

Но Кити с полным пониманьем
Отвергла Стивина совет,
Она, конечно, всё вниманье
Отдала Левину в ответ.

Она внимала, что в хозяйство
Вложил немало он идей,
И не «купается» он в барстве
И ждёт уже он много дней.

Он весь «ушёл» в свою заботу,
И есть хороший результат;
А бросив просто так работу,
Лишится всех своих затрат.

И мало понимая в деле,
Но мужа уважая труд,
Они, конечно, не хотели
Остаться после свадьбы тут.

И Стива послан был в поместье,
Устроить всё для молодых,
Чтоб после свадьбы они вместе
В краях «ютились» бы родных.

Но вот ещё одна помеха
Встаёт на свадебном пути,
Не знал такого Левин гре;ха —
Молиться в церковь не идти.

Он не был церкви прихожанин,
Не верил в бога никогда,
Он многим был в ту пору странен,
Но для венчанья — в том беда.

— Тебе говеть теперь придётся,
Осталось лишь четыре дня,
О том и документ даётся,
А без него — венчать нельзя.

Уладил тоже это Стива,
Помог обычный подкуп в том,
И дьякон в церкви столь учтиво
Всё сделал, чтоб «не грянул гром».

В тот вечер весь в гостях у Долли,
Был Костя очень возбуждён,
Сравнив себя с собакой в роли,
Он будто заново рождён.

2

В день свадьбы требовал обычай,
Жених чтоб ждал и был готов,
Он стал в гостинице «добычей»
Своих друзей холостяков.

Обед у них прошёл весёлый,
И вспомнить было им о чём,
И дружбой давнею влекомы
Болтали просто обо всём.

И помня все их разговоры
Своих холостяков друзей,
Их жарки(е) о свободе споры:
Женатых жалко им людей.

Пронзили Левина сомненья,
Свободен будет, коль женат,
И есть ли чувство сожаленья,
Что этим чувством он объят?

Его улыбка при вопросе:
— Свобода? Ну;жна ли зачем?
Где б ни; был я, хоть на покосе,
Всегда доволен буду всем.

Ведь только в том моё и счастье,
Любить, желать свою жену,
Тогда все жизненны(е) ненастья
Нам с нею вместе — по боку.

Её чтоб исполнять желанья,
Любить и мыслить, как она,
И не нужны по ней стенанья,
Тогда свобода не нужна.

А знаю я ли её мысли,
Всю жизнь которую любя,
Её желания в том смысле,
Искусно вдруг ведёт себя?

Меня совсем она не  любит,
Выходит замуж за меня,
Что ж за семья у нас с ней будет,
А я женюсь, быть может, зря?

Дурные, странные те мысли
Вдруг закружились в голове,
И ревность, и сомненья грызли,
Как не поддаться  злой молве.

Себе сказал уже в отчаянье:
— Нет, дальше жить мне так нельзя,
Спрошу её я, паче чаянья,
Затеял свадьбу, может зря?

Презрев людей со страшной злобой,
Пронзённый мыслями черней,
Всего верней, пока свободный,
Сейчас поехать прямо к ней.

Свою, перепугав невесту,
Ворвался с ходу прямо в дом,
Обязан ей такому жесту,
Не мог сказать он толком в чём.

— Скажи мне, Кити дорогая,
Всё время мучаюсь один, —
Глядя в глаза ей, умоляя,
Сказал он ей, вбивая «клин».

Такой красавицы невесты,
Не раз я говорил себе,
Достойна лучшего ты места,
Что при твоей-то красоте.

Чтоб замуж выйти, дав согласье,
А можешь ты любить меня,
Решиться так, не зная счастья,
Да разве можно не любя.

Тебе не принесу я счастья,
С каких-то пор тебе стал мил?
Я в высшем свете — без участья,
Всё время я в деревне жил.

Была растеряна настолько,
Её он испугал совсем,
А тут совсем ей стало горько,
И так хватало всех проблем.

— Ты свадьбу отменяешь нашу?
Никак я что-то не пойму,
Зачем завариваешь кашу,
Ведь я ж тебя давно люблю.

— Ах, что я сделал, дорогая!
Меня прости, я сам не свой,
Давно ты, Кити, мне родная,
Давно я потерял покой.

Когда уже вошла княгиня,
Они, сидя; на сундуке,
И Кити, Левина богиня,
Держала платья на руке.

Княгиня разобралась в споре
И крепко зятя пожурив,
А Левин, виноватый вскоре,
Свой странный выпад уж забыл.

3

Церковь, выбранная к венчанью
Была «взята; толпою в плен»,
Гласило всё о том  вниманье,
«В ней мало окон, даже стен».

Кругом неё толпились люди,
Сквозь прутья, направляя взор,
Болтали о каком-то чуде,
Всех просто охватил задор.

Не без помощи полиции,
Десятков несколько карет,
Блеском, выказав амбиции,
Уже «отдали свой привет».

Блистая убранством и лаком,
Они стояли ровно, в ряд,
Вся знать Москвы «валила махом»
В них на венчания обряд.

Всё подъезжали экипажи
Один другого красивей,
И все лакеи, даже пажи
Так восхищают всех людей.

А сами господа и гости
Все в рангах графов и князей,
Скрывая от морозов кости,
Всё удивляли всех людей;

Своей изысканной одеждой,
Брильянтов блеском и мехов;
Иной не оставлял надежды
На выраженье добрых слов.

А церковь вся внутри сияла,
Богатством красок и свечей,
В себя как будто бы вобрала
Всю прелесть «божеских ночей».

Все ожидали новобрачных,
Прибыть давно уж им пора,
От действий слуг столь неудачных,
Путь «скрыла целая гора».

Но их чрезмерно(е) запозданье
Покой нарушило у всех;
В толпе росло негодованье
И даже возникал и смех.

Он перешёл в тревожный ропот,
С минутой каждой всё сильней,
Скорей услышать пары топот,
Переживали всё больней.

А та причина опозданья
Была до крайности проста:
Из-за Кузьмы, «его старанья»—
Рубашка к фраку — вся не та.

В багаж отправлены все вещи,
Лишь та рубашка, что на нём,
Могла лишить на веки чести,
Быть пересудам на потом.

У всех все нервы на пределе,
Рубашку новую достать,
Во время в церковь не успели,
Пришлось промашку исправлять.

4

Они все, наконец-то, в храме,
Вздох облегченья в толпе,
Всё за себя сказали сами,
Бой дали злой такой молве:

У них случилось будто что-то,
Бывает в жизни же случай,
«Что не сыграла нужна(я) нота»,
А может просто невзначай.

Сравнив её с богиней Вестой,
А Левин, не спуская глаз,
Смотрел всё на свою невесту,
Её он видел без прикрас.

И весь бомонд ему был чужден,
Не замечал он никого,
Невесты видом был возбу;жден
И церкви убранством её.


Её высокая причёска
С цветами белыми, вуаль,
Ей столько придавали блеска,
Смотреть других лишь просто жаль.

Смотреть бы вечно эту фею,
А вверх стоячий воротник,
С боков скрывавший чудну(ю) шею,
Особый придавал ей лик.

К тому же платье из Парижа
И тонка(я) талия её,
Достигло верх всего престижа,
Смотрелось классно всё шитьё.

Лица и взгляда выраженье,
Уж сколько лет тому назад,
В плену держало восхищенье,
И всё пленял её наряд.

Сказала Кити, улыбаясь:
— Я думала, хотел бежать,
Невольно року подчиняясь,
Ах, как противно было ждать.


— Случилось всё из-за рубашки,
Отдали новую в багаж,
Был сам не свой, будто мурашки,
Меня повергли в сильный раж.

На всех отсутствующим взглядом
Смотрела Кити, как жених,
И на слова, стоявших рядом,
Улыбкою пленяла их.

А Левин весь в плену волненья
Всё время путал весь обряд,
С начала самого моленья,
Его давило всё подряд.

Не той рукой брал Кити руку,
Он вместо правой — левою,
Во всём испытывал он муку,
Хотя и был он, как в раю.

О всём молились как обычно:
Здоровье, мире и душе,
Конечно, и о счастье личном,
О Ките с Костею вообще.

Несли слова молитвы радость
И совпадение их чувств,
У Левина исчезла слабость,
Он к остальному как бы пуст.

Взглянув, при этом, он на Кити:
— А вот, что чувствует она?
Он понял, их связали нити,
По выражению лица.

В слова все службы не вникая,
Причём, не слыша даже их,
Всю душу радость наполняла
И пронзала в тот же миг.

Всю радость полного свершенья
Заветных чувств, мы;слей своих,
Что составляли суть мученья
И грызли душу за двоих.

О нём, о Левине все мысли,
И глупый Левину отказ,
Они на ней всё время висли…
Её ж объял уже экстаз.

Наш Костя часто ездил в гости,
Но предложений не давал,
Ей прежде нравился же Костя,
Чего-то он всё время ждал.

А Вронский — этот граф красавец,
Её однажды обольстив,
Всё время помнила тот танец,
Взамен он Анну пригласил.

Но не прошёл совсем бесследно
Её тот жизненный кошмар,
Всё для здоровья стало вредно,
Она — отвергнутый товар.

Но вот теперь в церковном храме
Её счастливей в свете нет,
Конец пришёл любовной драме,
И кто теперь несёт ответ?

Её надежды и желанья,
Здесь, в храме прочно скреплены:
Она — жена без раскаянья,
Отныне вместе жить должны.

Но как ей будет в жизни новой,
Знакомым с детства Костей ей,
Она на всё была готовой,
Чтоб избежать молву людей.

Одно лишь было в ожиданье,
И страх, и радость впереди,
Что это пышное венчанье
Должно ей в жизни принести?

И снова путаница вечно,
А дальше — кольцами обмен,
Отныне пленник он навечно,
И вот теперь желанный «плен».

5,6

Но как всегда, при обрученье
Шёл меж гостями разговор,
И не хватало им терпенья,
Он превращался даже в спор.

Она растрогана от счастья,
У Долли — слёзы на глазах,
От той своей любовной страсти,
И даже слабость чуть в ногах.

Всегда счастливые все свадьбы,
И даже вспомнила свою,
Вот если раньше это знать бы,
А после, в жизненном бою,

На их семейное то счастье
Свои отстаивать права,
Сейчас в семье другие страсти:
Взамен любви взросла трава.

И не забыта ею Анна,
В числе «счастливых» всех невест,
Мужчиной ей желанным звана,
Ему дарила свой «насест».

Довольно странная жизнь штука,
Когда кончается любовь,
Когда охватывает скука,
Свою любовь ты ищешь вновь.

Обряда после обрученья,
Пред аналоем лёг ковёр,
Все ждали на него вступленья,
Чтоб упредить извечный спор.

А по преданию, кто первый
Из них наступит на ковёр,
Тот должен в этой жизни верной
Не посягать на вечный спор:

Из них кто есть глава семейства?
Но Костя с Кити не могли,
Чтоб ясен стал итог судейства,
И вспомнить, чьи были шаги.

Вопроса после о желанье,
Обычном, их вступленья в брак,
Молитвы вновь и пожеланья,
Любовь цвела чтобы, как мак.

Их повели вкруг аналоя,
Одев на них уже венцы,
Они терпели чуть не воя,
Как те невинные агнцы.

— Теперь целуйте Вы друг друга;
Поздравленья со всех сторон;
— Отныне Вы — супруг… супруга…
Вам — новый жизненный закон.

7

Они «витали» заграницей,
Уже три месяца подряд,
И мог им раньше только сниться
Такой чудесной жизни «ад».

Пленила их уже Италия,
Решили бросить якорь в ней,
С Европой кончить всю «баталию»,
Остаток провести там дней.

И Рим, Неаполь и Венеция,
Глаза не спрячешь от красот,
И даже вся сама Флоренция,
Восторг достиг уже высот.

Одни осмотры, переезды,
И как бы ни был Запад мил,
Устали от осмотров бездны,
Всё много требовало сил.

Ведь Анна не совсем здорова,
Им нужен отдых и покой
Достойного искали крова,
Но не должна быть жизнь простой.

В красивом городке, у моря,
Раскинувшись на склоне гор,
Палаццо сняли они «с горя»,
Для жизни в нём — «морской простор».

Он русский граф, а как иначе,
Не позволял обычай, нрав,
С красивой женщиной, тем паче,
Жить за границею он стал.

Когда ещё жил граф в отеле,
Там друга встретил юных лет,
Они, узнав друг друга еле,
Мечтам своим отдались вслед.

Пажеский корпус, кончив вместе,
Друзьями не были они,
«Замешаны на разном тесте»,
Их жизни разошлись и дни.

Граф Вронский выбрал путь военный,
А друг его — гражданский чин,
Был каждый в деле своём «пленный»,
Судьба свела таких мужчин.

Обычных после разговоров,
Знакомств о жизненном пути,
Особых не возникло споров
И Вронский предложил войти:

— Войдём же к нам я Вас представлю,
А ты с Карениной знаком?
Мы с нею избежали травлю,
С ней сняли мы отдельный дом.

Ответ его был равнодушен:
— Да, я не знал (хотя он знал);
Но Вронский понял, он радушен,
Он ничего и не сказал,

В таких случаях щекотливых,
На дело смотрит «как должно»,
Он из людей не столь спесивых,
Хоть положение ложно;.

Держал себя вполне прилично,
Он из порядочных людей,
Ведёт себя, как друг он личный,
В знакомстве то всего ценней.

И Вронский рад такому другу,
Голенищев — один из них,
Представил он свою подругу,
Познакомил сразу их.

Не знал он прежде такой Анны,
Её был поражён красой,
Такие женщины желанны,
И он доволен был собой.

Ещё был удивлён он больше,
Естественной той простотой,
(Хотя в душе её — и горше)
Владела как она собой.

Она слегка лишь покраснела,
Увидев гостя пред собой,
Достойный вид держать сумела,
Ему понравилась такой.

Назвала Алексеем друга
И добродушно весела,
Ведёт себя и как супруга,
И счастье будто обрела.

Он знал Каренина, конечно,
Что слухи все о них в ходу,
Но в жизни часто человечьей,
Она у Вронского в плену.

Он восхищён её поступком,
Казалось, понял всё вполне,
В её таком «сраженье» жутком,
Одну нельзя винить в «беде».

Была несчастна, бросив мужа,
Оставив сына, наконец,
И мненье заслужила хуже:
Пошла с любимым «под венец».

Любовь разбила все преграды,
Ещё не будучи женой,
Она, как бы; себе в награду,
Любой, пожертвовав ценой;

Себе, любимому мужчине,
И мнений света не боясь,
В преддверии своей кончины,
Девчушку родила, силясь.

Теперь втроём приняв решенье,
В своём палаццо побывать,
Проведать дом, составив мненье,
Как бы заране(е) «обласкать».

— Там Тинторетто есть прекрасный,
Работ последних жизни всей,
Хотя палаццо этот частный,
Ещё смотрелось красивей.

— Теперь лишь одному я рада,
У графа будет ателье,
Ему ваять картины надо,
Всё время не сидеть в «тепле».

Хвалили знающие люди,
У Алексея есть талант,
И так сказали даже «судьи»,
Ему я вовсе не гарант.

8

На всём пути к выздоровленью,
И став свободной от семьи,
Ей в счастье жизни обновленье
Невзгоды прочно отлегли.

Но то, что муж её несчастен,
Не отравляло счастья ей,
Один он только и причастен,
Ещё чтоб действовать смелей.

Об этом всём  воспоминанье
Казалось горяченным сном,
Ей, перенесшей все страданья,
Возможно, тронуться умом.

Она была весьма счастливой,
С любимым заграницей жить,
Достойной жизнею красивой
Гнездо с мужчиной милым вить.

Хотя ей муж и незаконный,
По сути — новая семья,
Но их союз настолько кровный,
У них — любимое дитя.

Цена такому её счастью
Неимоверно высока,
Её же сын  — её был частью,
И эта травма — глубока.

Болезнь была на грани смерти,
Всё надо было пережить,
Её чуть в ад не «взяли черти»,
Хотелось на весь мир ей выть.

Нет права Анне быть счастливой,
Пронзала мысль её порой,
Должна страдать и быть тоскливой,
Престиж чтоб сохранить ей свой.

Каким бы сильным всё не бы;ло,
Оно ей не давало знать,
И сердце вовсе так не ныло,
Хотелось искренне страдать.

Но не страдала, нет позора,
И русских избегая дам,
Никто не делал ей укора
За этот необычный  срам.

Такая жизненна(я) потребность,
Здоровье тоже в помощь ей,
И к жизни вызванная ревность,
Вдали от света и людей.

Быть непростительно счастливой,
Всё помогало лишь тому,
Что не осталась сиротливой,
Как благодарна вся ему,

Чем узнавала его больше,
Тем ярче, слаще были дни,
Тем восхищенье было больше,
У них сейчас — расцвет любви,

Она любила, как мужчину,
За то, что он любил её,
Их страсти бешенну(ю) лавину,
Не мог остановить никто.

Его наружность в штатском платье
Была милее ей в стократ,
А раньше не давалось знать ей,
Как он прекрасным всем богат.

Она его всегда хвалила,
Всё, что ни делал Алексей,
Все начинания ценила.
Всегда было приятно ей.

Её пред Вронским восхищение
Пугало и её саму,
Ему обряд боготворенья
На каждом делала шагу.

Он помнил жертву постоянно,
Он видел, чувствовал любовь,
Назло всем людям, как ни странно,
Когда смешали они кровь.

Как он пожертвовал карьерой,
Могла ль она не оценить,
Служить ей правдою и верой,
Лишь для того, чтобы любить.

Влюблён, почтителен к любимой,
Он просто счастье Анне дал,
И слыли парой неделимой,
Её надежды оправдал.

Чтобы неловкость положенья,
И для неё и самого,
Не вызывала раздраженья,
Он делал всё лишь для того,

Её чтоб подчиняться воле,
Её желанья исполнять,
Даже сказать можно и боле(е):
Вниманье всё ей посвящать.

Его забот вся атмосфера
Бывала в тягость часто ей,
Посеял он надёжну(ю) веру
И дал защиту от людей.

Всех исполнение желаний,
Казалось, он достиг всего,
Венец мужских его мечтаний
Нашло и счастие его.

Осуществив свои желанья,
Стал счастлив как бы не вполне
В виде особых ожиданий,
Он как бы поднят на волне.

Его успех в сношеньях с Анной
Лишь на ошибку указал,
Когда победу над желанной
Тогда за счастье он признал.

И в самом деле, перво(е) время,
Как платье  штатско(е) одел,
Проблем служебных сбросил бремя,
Свободы счастье он имел.

Свободы жить с своей любимой,
Свободы, как бы вообще,
Жизнь стала боле(е) нелюдимой,
Но, в то же время и проще;.

«В томленьях грусти безнадежной»,
Весь светлый день и вечера,
Сменить сегодня бы с надеждой,
Чем были заняты вчера.

Кипела жизнь у них в России,
Балы, концерты, вечера,
Жизнь света высшего ловили,
Как направление ветра;.

Об удовольствиях при этом,
Забыл о жизни холостой,
Как с тем заброшенным предметом,
Давно прогнивший старый строй.

Ради любимой им подруги,
С тем всем простился навсегда,
Одну не оставлял в досуге
В её счастливые года.

При всём неясном положенье,
Не видеть чтобы русский свет,
Не подвергаясь униженьям,
Наложен должен быть запрет.

Уже порядком надоели,
Осмотры всех чудес, красот,
Они, конечно, не сумели,
«Спуститься» со своих высот.

Искал какое-либо дело,
Занять бы время чем ему,
В искусство «ринулся» он смело,
Писать картины самому.

Его одной такой работой
Его любимой был портрет,
Её он, окружив  заботой,
Палимый страстью — стал ответ.

В том модном итальянском стиле,
«Взошла царица на портрет»,
Кто видел, все портрет хвалили,
В душе оставил яркий след.

9

Палаццо был довольно старым,
С лепными фресками везде,
Но русским он поддался чарам,
Живя в уютном как гнезде:

Все залы с ре;зными дверями,
На окнах жёлтый штоф гардин,
И с мозаичными полами,
Он полон множеством картин.

Не столько, как помещик русский,
В нём Вронский чувствовал себя,
Любитель древнего искусства,
Там все приличья соблюдя.

Себя считал довольно скромным,
Знаток искусства — небольшой,
Живя в дворце таком огромном,
Он наслаждался всей душой.

Писал с натуры он этюды,
Успел учителя найти,
И живопись, как древне(е) чудо,
Желал бы он приобрести.

Прельстила жизнь средневековья,
Что шляпу и широкий плед,
Носить стал прошлому «сподобья»,
Взрастив в душе приятный след.

Приятна Вронскому та  новость,
Узнал её он из газет,
А новость, что печальна повесть,
Нарочно подана на свет.

Михайлов, сей художник русский,
Живёт в одном с ним городке,
Как будто мир такой уж узкий,
С общеньем здесь «накоротке».

Все слухи о его картине
Давно тревожили умы,
Сюжет в ней — вызов той рутине,
Что нынче часто видим мы.

Укоры в ней и к Академии:
Броше;н на произвол судьбы,
Лишён и помощи, и премии,
Как результат его борьбы.

Картина куплена заране(е),
К ней подогрет ажиотаж,
Он тем привлёк к себе вниманье,
Что нестандартный там типаж.

На ней — Христос перед Пилатом
Евреем злым изображён,
Под новый реализм зачатой,
И тем народ был возмущён.

Талантлив он и как художник,
Чудесный он и портретист,
Он весь сговорчив, но безбожник,
Похоже, он и атеист.

— Хотел иметь портрет я Анны;
— Зачем его? Мне —  твой важней;
Вот нашей доченьке желанной
Он был намного бы нужней.
 
Вот с няней нашей, итальянкой
Малютка уж пошла гулять,
Была лишь местною крестьянкой,
Красавицей — вторая мать.

Её он выбрал для портрета,
Её с натуры рисовал,
У Анны как бы честь задета,
Но всё равно, он настоял.

Она признаться же не смела,
Что это лишь приём такой,
И нужен на благое дело,
Он — любовался красотой.

Желанье помня Алексея,
Таланту русскому помочь,
У Анны родилась идея,
И были все они не прочь.

Его застать в своей «берлоге»,
И с ним знакомство завести,
Возможно как бы и в итоге,
Его шедевр приобрести.

10

Он как всегда был за работой,
Когда визитки принесли,
На этот раз его заботой
Лишь были личные мысли;.

Теперь его лишь волновало
Прибытье важных сих господ,
Но он боялся вновь скандала,
А, может быть, наоборот…

О той картине на мольберте
Сужденье было лишь одно:
«Подобной вещи, мне поверьте,
Ещё не рисовал никто».

Не думал он и о сравненье
Средневековых мастеров,
Но он охвачен был волненьем,
Сомненьям верить был готов.

На суд людей одной с ним веры,
Что он хотел в ней передать,
То передал он в полной мере,
Сейчас она должна предстать.

Людей он уважал сужденья
И рад, конечно, был тому,
Частица та чужого мненья
Пришлась и по душе ему.

Он понимание чтил судей
И даже глубже, чем своё,
И ждал всегда от важных лю;дей
Того, что сам не видел в ней.

Невольно взгляд «застрял» на Анне,
Своих он оглядел гостей,
Не приходилось видеть ране(е)
Таких красивых здесь суде;й.

Картин своих всех созерцанье
Он даже медлил, чтоб начать,
Как штамп поставить в подсознанье
Весь облик Анны, как печать.

Невзрачным живописца видом,
Они были; поражены,
Не дать бы повод сим обидам,
Картины были им важны.

11

Своей вертлявою походкой,
В сторонку как бы отойдя,
С подобострастною он  ноткой
На своих гостей глядя,

Он указал им на картину:
— Вам, не угодно ль лицезреть,
Как в древнем Риме «в паутину»
Могли всегда и всех «заплесть».

Христа Пилатом увещанье,—
И встал он позади гостей;
— У многих лишь непониманье
Вызывает вид страстей.

Вселил в художника надежду,
В молчанье длившийся осмотр,
Что здесь не встретит он невежду,
Картина «прёт» на высший сорт.

Картину видел новым взглядом,
Губами от волненья тряс,
Сюжет ли не считают адом,
Сомненья вспыхнули сейчас:

В лице досада у Пилата,
Лицо спокойное  Христа,
Все в ожидании расплаты,
Фигур прислужников места.

Хвалил картину Голенищев,
Пилатом был он восхищён;
И Анна — похвалу почище:
— Христос как будто бы — смущён.

Михайлов весь был в восхищенье,
Картина как ожила вновь,
Смотрел на «су;дей» с умиленьем,
Как будто в нём взыграла кровь.

12

Все восхищались ещё боле(е),
Осмотр продолжив всех картин,
А ими можно выстлать поле,
(Осмотр напоминал смотрин(ы).

Но вот, они уже все трое,
К картине вышли небольшой,
Пред нею облепили, стоя
И дружно, как пчелиный рой.

Картина эта — столь прекрасна,
У всех лишь мнение одно:
И это стало счас лишь ясно,
Что Вронский будто бы давно,

Другого ничего и боле(е),
Её хотел приобрести,
Помочь ему в нелёгкой доле,
И тем художника спасти.

13

Они приобрели картину,
Всё шло с художником на лад,
Достойным быть «такого чина»,
И даже сам Михайлов рад:

Писать портрет «самой графини»,
Красу которой оценил,
В его глазах она богиня,
Её Одну боготворил.

Не только сходством, красотою,
Портрет всех сразу изумил,
И в то же время — простотою,
Сам Вронский покорён им был.

Её душевно(е) выраженье
Художник сразу смог «схватить»,
Создать такое чтоб творенье
Ведь надо было так любить.

Он был всегда вне пониманья,
Портрет сравнил граф со своим,
Но не поймал её «сиянья»
Ведь он любил и был любим.

Своё он выражал почтенье,
Ему казалось, он гоним,
Боялся с ними он сближенья,
В гостях Михайлов был другим.

Наоборот, у Анны с Вронским
Он ими уважаем был,
Но человеком очень «горьким»,
Господ он просто не любил.

Почти всегда он приглашенье
Имел остаться на обед,
Но постоянно возраженья,
Боязнь оставить грязный след.

А чувство Анино по взгляду —
Любил смотреть он на неё,
Считал за высшую награду,
Как пить любимое зельё.

Он Вронскому не дал оценок,
И был обычно молчалив,
Как будто он попал в застенок,
В душе быть может и злоблив.

Устал от «умных» рассуждений,
Был рад, что кончил он портрет,
Его хотел добиться мнений
Наш Голенищев, как «поэт».

Считал он графа дилетантом,
Нисколько тем не удивлён,
Что Вронскому с таким «талантом» 
Сей вид искусства разрешён.

Оставил Алексей писанье,
После Михайловых картин,
В искусстве сложном рисованья
Он не достиг ещё вершин.

А без этого занятия,
Жизнь казалась, так скучна,
Ко всему пришла апатия,
Им заграница — не нужна.

Они опять в родной стихии,
Надеясь, лето провести,
В именье Вронского, в России,
«Следы свои чтоб замести».

14

Наш Костя счастлив был в женитьбе,
Но ожидал совсем не так,
Ему одну жену любить бы,
А оказалось — всё в мечтах.

Сравнить бы можно его чувство
С плывущей лодкой по реке,
Но в том казалось и искусство,
Быть плавным должен ход в среде.

Сидеть лишь ровно, не качаясь,
Грести и помнить «плыть куда»,
И ни на миг не забываясь,
Что под тобой одна вода.

Что лишь смотреть на это дело
Совсем легко со стороны;
А если сам возьмёшься смело,
Во многом действия страшны.

Вникая раньше в жизнь чужую,
Когда бывал он холостым,
А ссоры, ревность — всё впустую,
Ему казалось всё простым.

И лишь с улыбкою презренья
Он ненавидел суету,
И он был полон убежденья,
В семью вносило «духоту».

Не может быть ничто подобно,
В счастливой, будущей семье,
Спокойно всё пройдёт и ровно
В семейной той его «игре».

Забитой жизнь вся мелочами
Вдруг оказалась у него,
Что лишь могли придумать сами
Коснулась жизнь почти всего.

Дивился как прекрасна(я) Кити
Он с удивленьем с каждым днём,
Связала дом крепчайшей нитью
И даже больше, чем во всём.

Всё время вся была в заботе
Устройством своего жилья,
И то была её работа,
Заботы взять все  на себя.

О тюфяках и об обеде,
О мебели, о скатертях,
Всегда стремление «к победе»
Во всех буквально областях.

И те же самые проблемы
Она решала вместе с ним,
И все их планы, и все схемы
Достались только им одним.

Он видел — всё необходимо,
Своей гордился он женой,
Она не проходила мимо,
Она совсем стала другой.

Она взяла правленье домом
Под неусыпный свой контроль,
Так просто стала управдомом,
Теперь в нём Левин  — не король.

Ему же этого и надо,
Отдался он хозяйству весь,
Хозяйство ведь — его же чадо,
Разделов в нём — сплошная смесь:

В нём и сады, и огороды,
В нём и коровы, и зерно,
Бывают иногда невзгоды,
И даже споры, заодно.

Другой размолвкой были ссоры,
Всё больше их по пустякам,
То были в основном  укоры,
Любовь и слёзы — пополам.

Одна из них — вернулся поздно,
Когда его давно ждала;
Упрёки высказаны грозно,
Когда терпеть уж не могла.

Эти споры и даже ссоры
Все продолжались от того,
Что до какой-то в жизни по;ры
Шло изученье — кто кого.

Ещё не изучив друг друга,
Что важно каждому из них,
Страдали друг или подруга,
Не угодишь на каждый чих.

Кончалось всё благополучно,
Превыше всех была любовь,
И помня это — неразлучно
Она цвела всё вновь и вновь.

15
   
Прожив два месяца в деревне,
Тянуло молодых в Москву,
Наверно жизнь в поместье древнем
Навеяла лишь ей тоску.

С Москвы вернувшись, были рады
Уединенью своему,
В деревне местные уклады
Их жить учили ко всему.

Они зажили жизнью «мирной»,
Уступки делая во всём,
И в их судьбе счастливой, дивной,
Такой был жизненный приём.

Они сидели в кабинете,
И он — за письменным столом,
У них любовь была в расцвете,
У них теперь свой общий дом.

Она — в тёмно-лиловом платье,
Которо(е) дорого ему,
То платье шила она гладью,
С улыбкой в ней, не знай чему.

А он трудился всё над книгой,
В нём чувство радости росло,
Причём с какою-то интригой,
В душе разлилось и цвело.

Её он ощущал дыханье,
И что она всё время с ним,
И что счастье — в пониманье,
И что ею он любим.

Начал писать он с новым рвеньем,
Свои бумаги вновь собрав,
Подать проблемы с новым мненьем,
Он что-то новое понял.

Считал важнейшим земледелье,
Полезным он считал свой труд,
В земле «копаться» — нет безделью,
И в этом деле нужен «кнут».

Он внёс и опыт заграничный,
И не забыл он опыт свой,
Учёл он и уклад различный,
И барству дан достойный бой.

Но он собой был недоволен,
Что он хозяйство запустил,
Был этим как бы обездолен
И лишь немножечко грустил:

«А всё, конечно, из-за Кити,
Оставить жалко же одну,
Опутали семейны(е) нити,
Не езжу в поле, не хожу.

Она ни в чём не виновата,
Её мне не в чем упрекнуть,
Я сам сподобился, как вата,
Пора бы шире чуть взглянуть.

Я должен сам бы быть «потвёрже»,
Мужской характер проявить,
Потом не стало чтобы горше,
Её к тому же приучить.

К хозяйству нет в ней интереса,
Она ведёт лишь только дом,
Понять хозяйство —  нет прогресса,
Что в нём свершается кругом.

Он осуждал её, конечно,
При этом он не мог понять,
Хозяйку ждал всегда извечно,
Период, когда ей рожать.

И в то же время быть женою,
Рожать, воспитывать детей,
При этом — с поднятой главою,
В плену семейных быть сетей,

16

В столовой, сидя c самоваром,
(За новым, он —  из серебра)
Со старой няней разговором
Досуг свой начали с утра.

Сервиз был чайный тоже новый,
Роскошна(я) скатерть на столе,
Повсюду видно, что не вдовый
Живёт помещик на селе.

— Вишь, посадила меня с Вами,
Велела с нею здесь сидеть;
Он понял, что конец той драме,
Котору(ю) вынужден терпеть.

Счас между нянею и Кити,
Всю в доме отобравшей власть,
Связались уже дружбы нити,
И всем было это всласть.

— Вот и письма, — сказала Кити,
Вручая Левину конверт;
— Оно от той… его… простите…
Нам с тобою на десерт.

— А это мне, от моей Долли…
Детей возила в детский бал…
Прочтя письмо, он полон боли,
Совсем серьёзен Левин стал.

— Письмо от Марьи Николавны,
Подруги брата моего,
Её заботой было главной
Уход, защита от всего.

Причём письмо уже второе,
Писала в первом всё о том,
Что дело ей, совсем родное,
О нём забота, как родном.

Что брат прогнал её невинну(ю),
Что без неё он пропадёт,
И что жизнь такую «дивну(ю)»
Как-нибудь переживёт.

Она от нас ничто не просит,
А лишь напомнить хочет нам,
Что всё равно его не бросит,
Что мы забыли — просто срам.

Она сейчас нам сообщает,
Его нашла она в Москве,
Что с ней он вместе жить желает,
И весь о Вас уже в тоске.

Едва ли встанет Коля снова,
Сейчас лежит он весь больной,
Что нет ни денег и ни крова,
И часто он совсем хмельной.

— Вот на, прочти письмо от Долли, —
Но на него вдруг бросив взгляд,
Лицо, скрививше(е)ся от боли,
Как будто только принял яд.

— Да что с тобою, Костя милый,
Лица-то на тебе ведь нет;
— Она нам пишет, брат постылый
Покинет уже скоро свет.

Я должен ехать к нему срочно,
А то ведь поздно может быть,
Умрёт он в этот раз уж точно,
Зачем позор мне и как смыть.

— Должна делить я горе с мужем,
Нет, не поедешь ты один,
Твой взгляд для этого не нужен,
Смотреть на жутких там картин.

Опять случилась мала(я) ссора,
На почве сей у молодых,
Она была его опора,
Любовь связала их двоих.

Они решили ехать вместе,
Конечно, уступил жене,
Жена должна лишиться чести,
Всё это по его вине.

С какой-то уличною девкой
Спать будет в комнате одной,
Считал всё это он издевкой,
Нарушив весь его покой.

Но так любила его Кити,
Что он был счастлив от того,
Что с ним связала крепко нити,
Что ей есть дело до всего.

Собой в душе он недоволен,
И не в восторге от того,
Перечить ей уже неволен,
Что не пускает одного.

17

В гостинице настолько грязной,
В одном губернском городке,
И, в общем, очень безобразной;
Людьми забитой, как в мешке;

С обычной мыслью о надежде
Лежал брат Кости Николай,
Что как и раньше, как и прежде
Ещё не попадёт он в «рай».

Приличный получить в ней номер
Супругам там не удалось,
Для них комфорт как будто умер,
И чувство Левина сбылось:

Попасть с домашнего уюта
В российскую привычну(ю) грязь,
Досталась грязная «каюта»,
Сказать бы проще — просто мразь.

Но наконец-то, он у брата,
И был он просто потрясён,
Уж смерть открыла свои врата,
Был Левин явно угнетён.

В той грязной тесной комнатушке,
На стенах где сплошны плевки,
Где не заметишь и подушки,
Брат коротал свои деньки;

Он безнадёжный, одинокий,
И кисть привязана к доске,
Весь жалкий вид его убогий;
А сам он — будто бы в узде;

Лежит он боком на кровати,
И потны(е) волосы в висках,
В той душной крохотной палате,
А лоб обтянут, как в тисках;

В нём не узнать-то Николая,
Забрался он в далёкий край;
И часто службу покидая,
Напившись, попадал он в рай.

Уволен был, болел он часто,
Давно в нём червь и зрел, и тлел;
Теперь он здесь совсем несчастный
И денег даже не имел.

Не может быть, чтоб «мёртво(е)» тело,
Его живой брат Николай,
Здоровье еле в теле тлело,
Беднягу звало оно в рай.

Уже со строгой укоризной
Он на вошедшего взглянул,
И в этом взгляде, полном бездной,
Он брата как бы укольнул.

За то, что тот такой здоровый,
К тому ж женился, счастлив был,
Помочь ему всегда готовый,
Но почему-то позабыл.

Поведал в разговоре брату,
Приехал не один, с женой,
Но в мыслях знал, сию утрату
Не даст он ждать жене одной.

И Кити тоже, вслед за мужем,
Решила брата навестить,
Уже теперь не так он чужден
И из родных не исключить.

— Я Вас встречала за границей,
Знакомы не были судьбой,
Да разве нам могло присниться,
Что станете теперь родной.

Уже погасло оживленье,
И этот нездоровый взгляд,
И явным было выраженье
К укоризне вновь возврат.

Та зависть «мёртвого» к живому,
Вся горечь бедности его,
Как к им потерянному дому,
Не смог нажить он ничего.

18

Смотреть на брата, быть спокойным
Не мог он совладать никак,
Был Костя пленником невольным,
В нём всякий здравый дух иссяк.

Не знал облегчить как страданье,
Там запах, беспорядок, грязь,
Его давило всё сознанье,
Назвать бы это, словом мразь.

Ему ничто уж не поможет,
В одном был твёрдо убеждён,
И их обоих это гложет,
Исход давно сей предрешён.

Но Кити думала иначе,
Проснулось всё в её душе,
Она не поддалась и сдаче,
Все меры приняла уже.

Вся эта русская гадливость
В далёком городе чужом,
Рождала в Кити справедливость
И лишь заботу о больном.

Что помощь будет бесполезна,
Не родилось сомненье в ней,
С ним Кити стала столь любезна,
Что удивила всех людей.

Тотчас же принялась за дело
И навела там чистоту,
Его обмыто было тело
И запах сняли, остроту.

Теперь на нём и на кровати
Было заменено бельё,
И доктор появился кстати,
Там завелось уже гнильё.

Совсем сменили атмосферу,
И все лекарства и уход,
Обрёл и брат каку(ю)-то веру,
Совсем другой стал и подход.

— Теперь же мне гораздо лучше,
Здоров уже я б был давно;
Он взял за руку Кити тут же:
— Я знаю, мне же всё равно.

19

Вернувшись в номер от больного,
Сидел, не зная делать что,
Всем ясно, брата что родного
Спасти не может уж никто.

Осталось жить три дня не боле(е),
Уже и доктор подтвердил,
Во всём отдавшись божьей воле,
В кровати, лёжа, он смердил.

Чтоб кажда(я) вещь была на месте,
Пред сном была увлечена,
Сама сложив свои все вещи,
Она была оживлена:

Ей в номер принесли чтоб ужин,
Стелить пыталась и постель,
Уют домашний ей был нужен;
В свиданье с братом прошёл день.
 
Пред сном причёску поправляла,
Ко сну готовясь, как всегда:
— В беседе с ним я предлагала,
Нас, Костя, пронесла беда.

Молитва есть для исцеленья,
Собраться б из последних сил,
Молитва тоже вид леченья,
Но в церковь он едва ль ходил.
 
20

В глазах больших и устремлённых
Стоящий образ на столе,
Надеждой страстно умилённых,
Мольбою к жизни, весь в борьбе.

Смотреть на это было трудно,
Ведь он так страстно жизнь любил,
Прожил её он слишком бурно,
И этим он себя сгубил.

Не верил в бога, как и Левин,
Но от молитвы ждал надежд,
Молился от души без лени,
Чтоб бог простил таких невежд.

Надежду ту вселила Кити,
Об исцеленье рассказав,
Его связать чтоб с богом нитью,
И силы тем ему придав.

На взгляд, наполненный надеждой,
Смотреть мучительно всегда,
Не быть ему же здесь невеждой,
Молился так, как никогда.

Больной воспрянул как бы духом,
Он вёл себя, как джентльмен,
И не повёл он даже ухом,
Как силу получил в обмен.

Не кашлял он, а улыбался,
Он руку Кити целовал,
Он как бы с жизнею прощался,
Он это точно сознавал.

Не долгим было обольщенье,
Заснул всего на полчаса,
Его страданья без сомненья
Бросались всем тогда в глаза.

Все дни прошли у них в мученьях,
Дежурством ночи все полны,
Помочь не могут все леченья,
Надежд погасли все огни.

Внезапно Кити заболела,
Во всём виной была среда,
В которой жизнь их так кипела,
Вот Вам ещё одна беда.

Всем ясным было угасанье,
И всё свершилось, наконец,
Обряд так начался прощанья,
Всей жизни смерть и есть венец.

А вот у Кити нездоровье,
Семье лишь радость принесло,
Был Левин ошарашен новью,
Его семьи растёт число.

21

Быть в шкуре брошенного мужа
Не дай-то бог Вам побывать,
Как на душе рождалась стужа,
И на самом себе познать.

Беседы все и с Бетси, Стивом
Явно понять дали ему,
Что жить с женой в союзе лживом,
Не подобает никому.

Каренин очень был растерян,
Решить не мог сам ничего,
Он в жизни как бы был потерян,
И помощь ждать ни от кого.

Отдавшись полностью в их руки,
Он мненью покорился тех,
Чтоб как-то сгладить свои муки,
Волнений избежать чтоб всех.

Своё несчастно(е) положенье
Он понял только лишь сейчас,
Как после с шурином «сраженья»
Он Анну «выпустил из глаз».

Когда уже после отъезда,
Один оставшись сам с собой,
Ему открылась эта бездна,
Куда летел вниз головой.

Всё то прошедше(е) с настоящим
Никак не мог он примирить,
Чтоб было объясненье вящим,
Как должен всем он объяснить.

Хотя и пережил страданье,
Неверность «собственной» жены,
Но всё в пределах пониманья,
Такое все понять должны.

Он был бы огорчён, несчастлив,
Вот если бы ушла тогда,
Он был бы просто незадачлив,
Страдал бы, как супруг всегда. 

Своё недавнее прощенье,
Теперь не мог он примирить,
Своё такое положенье
Не мог он людям объяснить.

Свою любовь к больной супруге,
С чужим ребёнком на руках,
Такое даже в высшем круге
Его признали в дураках.

Жила с любимым за границей,
В «награду» будто бы ему,
Отмщенье выдано сторицей:
— А мне как жить, я не пойму?

Пред всеми страшно опозорен,
Теперь остался он один,
Во всех он чувствах просто болен,
Он сам себе лишь господин.

Он просто всеми презираем,
Осмеян обществом он всем,
Он просто стал неуважаем,
Как мог он поступиться тем.

Что жизнь течёт его обычно,
Всегда на людях делал вид,
Со всеми вёл себя прилично,
Всегда делами был он «сыт».

Но делать вид, что всё в порядке,
Идёт обычным чередом,
Скрывать все чувства «без оглядки»,
С большим приходится трудом.

Но, как Каренин ни старался,
Порой сдержать себя не мог,
Когда один он оставался,
Ему не помогал и бог.

Ему не выдержать презренья,
Знакомых встретив на пути,
Их строгих лиц ожесточенья,
От них ему и не уйти.

Унять почти что невозможно,
Всю эту ненависть людей,
Бороться с этим очень сложно,
Они сгрызут аж до костей.

С людьми сходился очень туго,
К тому ж, он очень одинок,
Для проведения досуга
К знакомым в гости не ходок.

Они — сироты оба с братом,
Чиновник дядя воспитал,
И он открыл им жизни врата,
И каждый важным в жизни стал.

Кончал учёбу он с медалью,
Он был способный ученик,
«Служебной» не увлёкся «далью»,
Но в судьбы братьев дядя вник.

С тех пор Каренин весь «во службе»,
Служить оставил у себя,
Наладил он со службой дружбу,
И оказалось, что не зря.

В конце концов, стал губернатор,
Менял он важные посты,
Держался, не был он «новатор»,
А в личной жизни — простоты.

Жених Каренин – перспективный,
И не дурён был сам собой,
Но в личном плане он – пассивный
Не слишком, всё же, молодой.

Племянницу решила сватать,
Одна богатая вдова,
Себя хотел он просто спрятать,
Не знал любовные слова.

Но долг чиновника был дорог,
Жениться был он принуждён,
Покинуть должен был он город,
Совсем и не был он влюблён.

На много лет жены он старше,
В конце концов, он стал женат,
Отдал жене в семейном «марше»,
Все светлы(е) чувства, чем богат.

Любовь изъял он просто к  людям,
Любил лишь он свою жену,
Равнял он остальных лишь к будням,
Средь женщин чтил её одну.

Его удел — жена, работа,
Чувств не хватало для других,
Семье отдать была забота
Поступки все свои благи(е).

Имея всё образованье,
Себе он не завёл друзей,
Его высокий чин во званье,
Мешал общаться средь людей.

Лиду Ивановну, графиню
И женским всем своим «друзьям»,
Известной в обществе богине,
К своим не допускал  делам.

22

Уже забыл он и графиню,
Но помнила она о нём,
В своём кругу была «богиней»,
О всех всё знала, обо всём.

В плену же тяжкого отчаянья,
К нему явилась прямо в дом,
С присущим чувством обаянья,
Помочь бы рада в горе том.

С волненьем, полным пониманьем,
Ему, глядя прямо в глаза,
Его вся, окружив вниманьем,
На лицах их уже – слеза.

— Вы друг мой, Алексей, любезный,
Живём  мы с Вами средь людей,
Могу я быть вам и полезной,
Чтоб не грустили Вы о ней.

Вы не должны поддаться горю,
Опору ты найти должён,
Тебя обидели — не спорю,
Ты оказался – побеждён.

Прошу поверить в мою дружбу,
Найдёшь опору не во мне,
Когда несёшь ты богу службу,
Опора та — любовь во вне.

— За свой поступок всепрощенья,
Стыжусь всегда перед людьми;
— Но Вы достойны восхищенья,
Что Вы, любя простить смогли.

Всегда живущий в Вашем сердце,
Поступки совершает он,
Открыл он милосердью дверцы,
Такой поступок не смешон.

То – высший кодекс христианства,
Нельзя стыдиться, всех любя,
Подняться вверх на ниве братства,
Кто просто губит сам себя.

Чтоб снять с Вас мелкие заботы,
Затем приехала я к Вам,
И не боюсь я той работы,
Я Вам советов дельных дам.

Займёмся вместе мы Серёжей,
Я буду экономкой Вам,
Стараться буду быть пригожей,
Мы многих избежим здесь драм.

Вам надо чтить, конечно, бога,
Просить прощенья всегда,
Не всё так выглядит убого,
Спасенье в нём найдёшь тогда.

— Я благодарен Вам, графиня,
За все слова, за все дела,
Как настоящая «богиня»
В моей судьбе ты «всем взяла».

— Сейчас же я иду к Серёже,
Ему всё надо объяснить,
Ему вниманье нужно тоже,
Ему без мамы надо жить.

Войдя в Серёжины покои,
И со слезами на глазах,
Серёжу чтобы успокоить,
И не хватил бы его страх.

— За маму долго он молился,
Серёжа, папа твой — святой,
Хоть доктор с ним за маму «бился»,
Но бог забрал на упокой.

Заботы по веденью дома
Графиней взяты под контроль,
Не стало в доме и «погрома»,
Сыграла в том большую роль.

Совместно со слугой Корнеем,
Лишив Каренина забот,
Теперь сказать мы даже смеем,
Не ведал дел, кроме работ.

Всё время отдавал он службе,
В неё втянувшись с головой,
Его, благодаря  лишь дружбе
С почти что названной вдовой.

Она вселила в него веру,
В ученье божие, Христа,
Что горю надо «знать и меру»,
Что жизнь и вовсе не проста.

Большое испытал он счастье,
Прощенье волею Христа,
Так он, почти, что в одночасье,
«Сошёл со своего поста».

23

Графиня Лидия Иванна
В разводе с мужем не была,
Но мужем не была признанной,
Она с ним просто не жила.

Совсем молоденькой девицей,
Богатый знатный весельчак,
Посмел в неё тогда влюбиться,
Создать семейный чтоб очаг.

Распутство было постоянным,
Гулял всегда  на стороне,
Все чувства в нём «очнулись камнем»
К своей хорошенькой жене.

Уже чрез месяц после свадьбы
Свою графиню бросил муж,
И в свете всем хотелось знать бы,
За что он стал ей просто чужд.

Прошла давно влюблённость в мужа,
Восторг бывал и от других,
В любви давно постигла стужа,
Но сей порыв ещё не стих.

Всегда была она влюблённой
И даже в знатных всех людей,
«Носилась» в свете оживлённой,
Искала  к ним подход, «путей».

Мог не один её быть «жертвой»,
А сразу несколько персон,
Но «хватка» была её — «мёртвой»,
Бывало слышен жертвы «стон».

Но что с Карениным несчастье
На всех затмило ей любовь,
Вселилось в её душу счастье,
Она родилась будто вновь.

С тех пор она — хозяйка в доме,
От всех ушла её любовь,
Каренин был в «семейной коме»,
Ему испорчена вся кровь.

Теперь никто ей не был важен,
Любовь ему всю отдала,
И прямо, не скрывая, скажем,
В него серьёзно влюблена.

За что любила Лида друга?
За душу странную его,
Она давно его подруга,
Любила просто — самого.

За тот протяжный странный голос,
Его всегда усталый взгляд,
Уже седеть начатый волос,
За целый благородства клад.

Всегда с ним радовалась встрече,
И взгляд ловила каждый раз,
Хотела нравиться и речью,
Себя давая на показ.

Она блистала  туалетом,
Нарядной вся старалась быть,
Своим практическим советом,
Пленяла, чтоб себя любить.

Она погрязла вся в мечтаньях:
Вот если б быть его женой,
Не жить бы ей всю жизнь в страданьях,
А быть в семье бы и главой.

Она краснела от волненья,
Как с ним была наедине,
Её улыбка восхищенья
Неслась на радостной волне.

Но вот опять она в волненье,
Явились Анна с Вронским вновь,
Случиться может невезенье,
Взыграет Алексея кровь.

Он вспомнит все свои страданья,
Когда случайно встретит их,
Нельзя, чтоб даже знал заране(е)
О месте жизни их двоих.

О планах этой «жуткой» пары,
Знакомых, допытав она,
Какие выдумала кары,
На них обрушить бы смогла.

Уже спокойной стала Лида,
Когда узнала, что чрез день,
(Но не подала раньше вида)
Они покинут эту сень.

Внезапно послана записка,
Буквально в следующий день,
Бояться стала она риска,
Вся сразу погрузилась в тень,

От Анны было то посланье,
Но, чтобы сразу всё прочесть,
Её пронзило всю волненье,
Что сразу не могла и сесть.

« Внимаю к Вам, моя графиня,
Мы с Вами женщины, я — мать,
Вас в свете знают, как богиня,
Такие чувства должны знать.

В разлуке с сыном — виновата,
И я страдаю потому,
Я вся желанием объята
Прийти на встречу счас к нему.

Мне мужа жалко тем тревожить,
Я лично обращаюсь к Вам,
Мой муж такое дать не сможет,
Устройте эту встречу нам.

Я знаю Вы — великодушны,
В деревню еду через день,
Надеюсь, разуму послушны,
Брожу я, как несчастна(я) тень.

И ссылка на великодушье,
Противно было в том письме,
Видать мешало ей «удушье»
И тон её, что на уме.

Записку написала срочно,
И встреча с другом уж ждала,
В дворец, на поздравленье, очно;
Ответа Лида не дала.

24
 
По окончанью представленья,
Врученья званий и наград,
«Начались средь народа пренья»,
Обычный трёп и склок каскад.

В мундире, с новой красной лентой,
Каренин тож не обойдён,
Он внёс заслуженную лепту,
И Невским был он награждён.

— Как медный грош, доволен, счастлив,
Проекты пишет он теперь,
В работе он лишь так участлив,
Для роста счас закрыта дверь.

Подруга Лида, как графиня,
Та дама, что одна из тех,
Теперь она ему «богиня»,
У дам имеет он успех.

Каренина трепали в свете,
Судили строго и смеясь,
Тем более не быть в ответе,
И темы гнусной не боясь.

Весьма печальное событие,
Случилась с ним одна беда,
Сползла карьера в небытие,
Его отвергла та среда.

Карьера замерла на месте,
Совсем не рос он больше вверх,
Чтоб не терял своей он чести,
Он стал почти уже, как клерк.

Он член комиссий, комитетов,
Ему и сохранили чин,
Его не слушали советов
Совсем без видимых причин.

Его, прослушав все советы,
Кончали все дела на том,
Как будто «не хватало сметы»,
Чтоб по советам «строить дом».

Не замечал он положенья,
Своих прямых лишённый дел,
Лишь критикуя, к сожаленью,
Ошибки все брал на прицел.

То безнадёжно(е) положенье,
Ему не создало помех,
Но он, теряя уваженье,
Не огорчал себя и всех.

Доволен был своей работой,
Он больше, чем когда-нибудь,
Не трудной была вся забота,
В работе той была лишь суть.

Свою он увидав подругу,
К себе зовущие глаза,
Улыбкой наградив друг друга,
Он понял, что пришла не зря.

Труда ей стоило большого,
Всегда блюсти свой туалет,
Он явно требовал другого,
Уже прошло ведь столько лет.

Чем больше и тем лучше вроде,
Теперь не стоит разрешать,
Рядиться надо «по погоде»
Теперь стремилась украшать.

Всегда чтоб нравились бы другу,
Наряды подбирались так,
Чтоб угодить бы света кругу,
Порой сверяя каждый шаг.

Она достигла результата,
Его обворожив всего,
«Родного» опекая брата,
Тем боле(е) было от чего.

Тем стала нужной Алексею,
Она, как остров доброты,
Его всю душу этим грея,
Излучая свет любви.

Его поздравив с награжденьем,
Спешила новость сообщить,
Внезапным Анны появленьем,
Его хотела упредить.

— Есть разговор о грустном деле,
Коснётся Вашей он жены,
В письме добиться хочет целей,
Что в жизни очень ей важны.

Ему жену упоминая,
Стал неподвижен его взгляд,
Бледнел, стену напоминая,
Будто попал в него снаряд.

— Я думал, это всё нормально,
Как бы противен ни был муж,
Но чувства матери морально,
Инстинкт, конечно, ей не чужд.

Сиял восторгом взгляд графини,
И пред величием души,
Он — Бог, а не она Богиня,
Величие спало; в глуши.

25
 
Был мал, но как-то весь уютен
Графини, Лидин кабинет,
Весь лик его был просто чуден,
Фарфор старинный и портрет.

Они одни за чашкой чая,
Прочёл Каренин то письмо,
И молча, слов не выражая,
В его глазах словно бельмо.

Смотрел он, размышлял недвижим,
Но вот изрёк он, наконец:
— В отказе я причин не вижу,
Таков и должен быть конец.

Подняв глаза, сказал он робко,
Ища совета у неё:
— Зло не должно сидеть, «как пробка»,
Отказ ведь будет месть за то.

— Отказ — он будет справедливым,
Напротив, вижу — всё есть зло,
Но мальчик — будет ли счастливым?
Хотя ей в жизни повезло.

Она по-прежнему жестока,
Чрез сына причинит Вам боль,
Она достойна сего рока,
Такую не сыграть ей роль.

— Я всё простил, как христианин,
Лишить потребности в любви?
Я — человек, не просто камень,
В её устах, то крик мольбы.

— Увидеть только бы ей сына,
Разлуку с ним иметь опять,
Здесь вся откроется  картина,
Страданий ей —  не замечать.

Страдать Вы будете же оба,
Но прежде Вы, чтоб в душу влезть,
Нет, не иссякла её злоба,
Так это будет Вам, как месть.

Тогда же что нам делать с сыном,
Ему сказали, мамы нет,
Нам нужно это выбить клином,
Ведь мама есть и дать ответ.

Любил Серёжа свою маму,
Но вдруг такая встреча с ней,
Ему причинит только травму
Возможно и на много дней.

Каренин выслушал всё молча,
Согласен был он с ней во всём,
Но что у Анны хватка волчья,
Сказалась вся она на нём.

Теперь был убеждён в отказе,
И сразу же ушёл ответ,
Записка из одной лишь фразы,
Но дельный был её совет:

«Вся Ваша встреча для Серёжи,
Изранит только душу вновь,
А все вопросы его тоже
Отцу испортят только кровь.

Чтоб объяснить все отношенья,
Сложились как у Вас в семье,
Всё приведёт лишь к осложненью
И тем — к влиянию извне.

Вы для Серёжи есть святыня,
Всё время молится за Вас,
Умерьте Вы свою гордыню,
Тогда поймёте наш отказ».

Письмо достигло тайной цели,
Скрывала от самой себя,
Её лишь оскорбить сумели,
При том приличья соблюдя.

Не мог предаться он занятьям,
Уже придя к себе домой,
Спасённый богом он объятьем,
Найти душевный свой покой.

Не мог прогнать воспоминаний,
Ошибках всех, свершённых с ней,
Их только позднее признанье,
«Цунами» вызвало быстрей.

Когда он ехал с ипподрома,
Ему призналась — не верна,
В раскаянье поверил снова,
Он знал, что делать не должна.

Он только внешнего приличья
Всегда желал бы от жены,
А все другие безразличья
В его лице отражены.

Ему противно раскаянье,
Прощенье дал напрасно он,
Никем не понято вниманье,
Рожденьем дочери сражён.

«Я в этом виноват ли деле»?
Извечный был вопрос себе:
«И как сдержать эмоций в теле,
Где был прокол в моей судьбе»?

А люди как живут другие,
Законы все ж для них одни,
Неужто все они благие,
Проводят в счастие все дни?

Подобны(е) отгонял он мысли,
Себя он убеждал лишь в том,
Чтоб душу мысли те не грызли,
Живёт он миром, да ладом.

А то, что сделаны ошибки,
Мученья нажиты в душе,
Пути по жизни сложны, гибки,
И нет спасения уже.

Но с каждым разом всё короче
Мученья продолжались вновь,
И всё светлели его очи,
Он верил в доброту, любовь.

26,27

Пред самым днём его рожденья
Узнал Серёжа важну(ю) весть,
Отец представлен к награжденью,
Что для семьи большая честь.

Узнал он новость от подруги,
С которой он гулял в саду,
О ней уж знали все в округе,
В устах людей она в ходу.

Звалась его подруга Настей,
«Племяшкой Лидиной была,
Гулянье с ней от всех напастей,
Она «мальчишницей» была.

Забыл Серёжа про уроки,
Его стыдят учителя,
Срывал в учении все сроки,
Ругали все, совсем не зря.

Его отец взывал к порядку,
Внушал, ученье — это труд,
В ученье не играют «в прятки»,
Всегда и все ученье чтут.

Но был Серёжа наш рассеян,
Мечтал, как станет взрослым он,
А детский ум его навеян:
Он будет тоже награждён.

Скучал Серёженька  по маме,
Ему сказали — умерла,
Но он не верил «этой драме»,
Во сне он слышал, как звала.

Его любимейшим занятьем,
Искать её в толпе людей,
Её быть схваченным объятьем,
Гулять все время просто с ней.

При виде женщин столь красивых,
Слегка похожих лишь на мать,
Дышал с трудом от чувств счастливых,
Готов был мамой их признать.

Он ждал, что нежною рукою,
Обнимет, подойдёт к нему,
И будет жизнь его другою,
Конец мученьям и всему.

Узнал случайно он от няни,
Что мама и не умерла,
Что в жизни есть «такие грани»,
Судьба с отцом их развела.

Тогда ему и разъяснили,
Что нет её лишь для него,
Его тем самым, как казнили,
Лишили счастия всего.

Ему сказали, что плохая,
Другая у неё семья,
Он втайне, ото всех рыдая,
Что видеть маму счас нельзя.

Не до уроков ему было,
В себе замкнулся он самом,
Ему ученье всё постыло,
Совсем он думал о другом.

28

Возвратившись из-за границы,
Чтоб им уладить массу дел,
Поселились они в столице,
Где пред отъездом не успел.

Лучший выбрав из отелей,
Жить стали в разных этажах,
Для вполне понятных целей,
Но друг от друга в двух шагах.

Была то как бы маскировка,
От света спрятаться всего,
Была по сути лишь уловка,
Ответа избежать за всё.

В то время нравы были строги,
Интрижка лишь была в ходу,
Нельзя переступать пороги,
А то окажешься в «аду».

Иметь от женщины ребёнка,
И жить свободною семьёй,
Ведь не какая-то девчонка,
И статус вне закона свой.

Другое только аморально,
Возможно лишь развод и брак,
Считалось просто ненормально,
Признать их свет не мог никак,

Им света нужно лишь признанье,
И Вронский ринулся, как в бой,
Хотел переломить сознанье,
Сорвать с их ханжества покрой.

Он начал с посещенья брата,
Застал приехавшую мать,
Понятно было — нет возврата,
Молчаньем дали всё понять.

О связи с Анной — ни полслова,
Обычный шёл с ним разговор,
Тем боле мать давно готова
Достойный сыну дать отпор.

Но брат был очень тем взволнован,
Что ничего не знал о нём,
А Вронский матерью был скован,
Чтоб рассказать им обо всём.

Но для семьи небезразлично,
И брат был так нетерпелив,
Узнать подробности все лично,
Что утром к брату поспешил.

Он связан с ней подобно браку,
Поведал брату Алексей,
И за неё готов он в драку,
Что скоро женится на ней.

— Прошу считать моей женою,
Считаться все должны со мной,
Семью мою считать родною,
В семье чтоб нашей был покой.

Отвергнет свет меня здесь с Анной,
Одобрит ли — мне всё равно,
Нашёл я, наконец, желанну,
Искал жену себе давно.

Растёт и дочь в любви зачатой,
Теперь счастливая семья,
Её считаю своей свя;той,
А с Анной просто счастлив я.

Закрылись все пред ними двери,
Всё ясно, Вронский понимал,
Но он считал, что люди — звери,
Всегда от этого страдал.

Он был сторонником прогресса;
Так было только в старину,
Считали все того повесой,
Чужую кто любил жену.

В надежде думал, что веками,
И взгляд, и нравы на любовь,
Другими станут просто сами,
Когда в любви скрестится кровь.

Но нет, в России не так просто,
Она в хвосте у многих стран,
Чтоб избежать веков «нароста»,
Пора искоренить обман.

Обман — когда попраны чувства,
Когда живут и без любви,
Когда порою так искусно
Измены просто в жизнь вошли.

Он начал очень осторожно,
Чтоб Анну в свете не сгубить,
И сделать всё, что только можно,
Пытался свет переломить.

Явилась Бетси, как кузина,
Одна из первых света дам,
Он настоящий был мужчина,
Его ценила, словно храм.

О том, как было за границей,
Вопросов — будто водопад,
Не отрывая взгляд от лица,
По делу, также невпопад.

Ей стал вдруг разговор наскучен,
Когда узнала — не женат,
Развод ещё и не получен,
Тем более и не начат.

— Я знаю, что меня осудят,
Но всё равно поеду к ней,
Меня нисколько не убудет,
С ней наша дружба всех верней.

Её чтоб оценили дружбу,
Как жертва, нанесла визит,
«Пошла на тяжкую, как службу»,
Проделав будто бы транзит.

Она сказала при прощанье:
— Отверг Вас свет лишь до тех пор,
Пока при всём Вашем старанье,
Семейный не решите спор.

А сделать это очень просто,
Чрез это многие прошли,
Свет смотрит на развод лишь сносно,
И счастье многие нашли.

Ещё одна была попытка
В семье уладить все дела,
Но снова испытал он пытку,
Напрасной вновь она была.

Большие возлагал надежды
На Варю, «братову» жену,
Но в деле этом — все невежды,
И он проклял свою судьбу.

С вниманьем выслушала брата:
— Но не могу я Вам помочь,
В тиски я светом вся зажата,
А в деле этом — просто ночь.

Вас, вовлекая к жизни света,
Никак не можем Вас принять,
Не сменит мненье света «цвета»,
Не сможет свет Вас оправдать.

О всём должны мы думать прежде,
Растут две дочери у нас,
Мы будем жить всегда в надежде,
Коль будем принимать мы Вас.

Из тех, кого я приглашала,
Найдутся явные ханжи,
Считают Анна «низко пала»,
«Они ж, во всём так хороши».

Но Анну я не осуждаю,
А Вас люблю я, Алексей,
Я с Вами только проиграю,
Но не могу помочь я ей.

— «Упала Анна», но не боле(е),
Чем сотня женщин — света цвет;
Он встал и понял, в спорах дале(е),
Не ждёт его другой ответ.

Он понял, что попытки — тщетны,
Что жить в столице им нельзя,
Им меры бы принять ответны(е),
А свет им — больше не друзья.

Была ещё одна проблема,
Что на него свалилась вдруг,
Была подруга той дилеммой,
Что родила его недуг.

Он видел, в Анне настроенье
Непостоянно без причин,
К нему её расположенье
Менялось, как платки мужчин.

Всё чем-то мучилась, скрывая,
Она как будто влюблена,
И оскорбленьям не внимая,
То становилась холодна.

29

Для Анны целью возвращенья,
Свиданье с сыном ей важно,
Но мысль, что будет возраженье,
Графине скажет — не должно.

А как устроить то свиданье,
Стоял не просто так вопрос,
Но ясным было пониманье,
Нельзя свершить, отвергнув спрос.

Она отринута всем светом,
Изгоем числилась она,
К кому идти ей за советом?
Так сделать с боем всё должна.

Пути обдумывая действий,
К чему всё может привести,
Чтоб не случилось всяких бедствий,
Себя культурно повести.

Нашла подход к великодушью,
Решила начинать с письма,
Она близка была к удушью,
И сей момент был в нём весьма.

С удушьем жить, не видя сына,
Чтоб ни случилось, она — мать,
И эту жуткую картину
Не пожелала она знать.

Но получив письмо с отказом,
Унижена, оскорблена,
Всё обернулось, как наказом,
За все любовные дела.

Казалось веским основаньем
Отказ в свиданье подкреплён,
Но он, каким-то злопыханьем
Таким ответом осквернён.

И злоба эта по сравненью
С какою нежностью та страсть,
В ней возбудила озлобленье,
Хотелось ей на них напасть.

А горе было тем сильнее,
Что одинокой была в нём,
Свиданье стало тем важнее,
Как будто жгли её огнём.

Сочла ненужным, не хотела,
Чтоб вызвать с Вронским лишних ссор,
Он полагал, что в этом деле
Неважным будет даже спор.

Не будет никогда он в силах
Понять страданий глубину,
Её любовник он и в жилах
Суть пониманий лишь — «в углу».

Конечно, Вронский был бы счастлив,
Чтоб  был обласкан Анной сын,
Но как-то в этом неучастлив,
Не подбивал он в дело клин.

За тон холодный в разговоре,
Когда о встрече шла бы речь,
В возникшем, может быть, и споре
Вся ненависть могла бы течь.

Вот в том скрывалась и причина,
Что часто Анна раздражена,
Рождало Вронскому кручину,
Да с подозреньем она.

Всё с подозрением прохлады
В семейных всех своих делах,
К утрате также той услады
В любовных «откровениях».

К проблеме возвращаясь встречи,
Загнали Аннушку в тупик,
Не может даже быть и речи,
Чтоб страстный пыл её поник.

Конечно, завтра, в день рожденья
Она поедет в прежний дом,
Плевать на все предупрежденья,
Она их пустит все на слом.

Она проникла в спальню к сыну,
Своей истоме дав простор,
К нему внезапно так нахлынув,
Отдав прислуге нежный взор.

Серёжа только просыпался,
Не поняв сразу, кто пред ним,
В объятьях он её купался,
Был очень мамою любим.

— Сегодня мой же день рожденья,
Я знал, что нынче ты придёшь,
Всё время верил в воскрешенье,
Не верил я, что ты умрёшь.

В лице у Анны уже слёзы,
Сдержать их — не осталось сил,
Тот, кто сулил ей все угрозы,
Он просто подлецом же был.

Она всё плакала от счастья,
Всё сына обнимая вновь,
Какою крепкою же властью,
Нас держит вся родная кровь.

30

Свидание Анны с сыном.
(поётся на мотив: «Помнишь мама моя,
как девчонку чужую, я привёл к тебе в дом,
тебя не спросив…»)

В бывшем Анином доме «цвела» непогода,
С днём рождения сына поздравить пришла,
Долго мучилась Анна, искала подходы,
И на дерзость решившись, обманом вошла.

Сына встретила мама спящим в кроватке,
Он уже просыпался, не знал кто пред ним,
В этой нежной и даже мучительной «схватке»,
Ох, как чудно же было, им с мамой двоим.

Ему раньше внушали, что умерла мама,
Как же больно ему было всё сознавать,
В нём надолго вселилась душевная рана,
Он тому не поверил, не мог он понять.

Он поднялся на локоть, повёл сонным взглядом,
С удивленьем взглянув на стоящую мать,
Как могла оказаться она сейчас рядом,
Не дано ему было об этом всё знать.

Ухватил он ручонками мамины плечи,
Обдавая её милым сонным теплом,
Он давно ожидал с мамой радостной встречи
И об мамину шею всё тёрся лицом.

— Сыночек, Серёженька! Сыночек мой милый,—
Задыхалась она, обнимая его:
— Ты всегда для меня будешь самый любимый,—
Во весь рост прижимая Серёжу всего.

— Мама знал я, что ныне, ты в мой день рожденья,
Непременно приедешь увидеть меня,
Я любуюсь тобою и весь в восхищенье,
Тебя не хватает, жить всё время любя.

Анна жадно смотрела, как вырос сынишка,
Похудевшие щёки, завитки волос,
Но он был для неё всё ещё, как мальчишка,
И, конечно, Серёжа немного подрос.

— О чём плачешь ты, мама, меня обнимая;
— Я от радости плачу, что вижу тебя,
Но не бубу, не бубу я, — слёзы глотая:
— Ну, тебе одеваться теперь уж пора.

— Мама, душечка, мама, — опять к ней бросаясь,
Он повис весь на ней, обнимая её,
Целовал её всю, ртом к руке прикасаясь,
И не мог наглядеться никак на неё.

Во время свидания все слуги — в волненье,
Если барин нагрянет к Серёже сейчас,
Любая минута их встреч промедления,
Опасною встречей обернётся тотчас.

Чтоб такой избежать нежелательной встречи,
Сразу нянечка вызвалась делу помочь,
Она тонким подходом и нужною речью,
Только няня могла лишь исполнить всё в точь.
 
Вошла няня как раз в разгар их общения,
Своей маме Серёжа поведал о том,
Как с Наденькой вместе они в воскресенье,
С крутой горки катились, как снежный тот ком.

Анна слыша восторг весь его выражения,
Но совсем не внимала, что он говорил,
Их встрече тот час подходил к завершению,
Так что нянин приход этим всё подтвердил.

— Барыня, душечка! — Все целуя ей руки:
— Вот радость свидания Серёже дал бог!
Все сняты с Серёжи его прежние муки,
Но ведь сколько таких пережить бы он мог?

К маме нежностью верной любимой им няни
Был наш Серёженька так всегда  восхищён,
И няни волнение он видел на грани,
Он и сам был в семейный скандал вовлечён.

Вдруг Серёжа увидел, как шёпотом няня,
Тревожное что-то маме тихо сказав,
Так что волнения эти общие грани
Насторожили, даже Анну застав.

Его папа обычно приходит в то время,
Как он няню услышал: «В девятом часу»…
Начинается сразу Серёжино бремя,
И понял Серёжа, визит «на носу».

Вопрос бы задать, разъяснить все сомнения,
На мамином личике — вдруг стыд и испуг,
Видно было страдает она от волнения,
Откуда же взялся её сей недуг?

Было жалко Серёже любимую маму,
И молвил Серёжа: «Он не скоро придёт»,
Прижался он к маме, чтоб смягчить её рану:
«С тобой ссоры не будет, сейчас он уйдёт».

Сама Анна в сыновнем испуганном взгляде
Уже упредила весь Серёжин вопрос,
Он спрашивал как бы, лишь на маму всё глядя,
Хотя до понятия он ещё не дорос.

Что же думать Серёже о собственном папе,
Как теперь относится к занятьям своим?
— Серёжа, сыночек, так совсем будет кстати,
Ты любить должен папу и быть только с ним.

Он лучше, добрее, я пред ним — виновата,
Вот когда подрастёшь, то рассудишь ты нас;
— Нет, ты лучше, чем папа, любовью объята,
Меня сильно ты любишь тогда и сейчас.

Сказав это, снова прижался он к маме,
И слёзы Серёже застлали глаза:
— Ты, мама, конечно, всегда будешь с нами,
Кака(я) над тобой ни нависла б гроза.

У дверей вдруг шаги его слышались чётко,
Сразу няня в испуге сказала: «Идёт»,
Наш Серёженька юркнул в кроватку так ловко,
И посчитал он, грозу пронесёт.

Уже Анна целует в последний раз сына,
В страшной спешке выходит из спальни его,
Эта встреча супругов — достойна(я) картины,
От Каренина скрыть не пришлось ничего.

Её злобные чувства и отвращение
Вновь сильней содрогнули всю душу её,
Её зависть за сына и унижение
Прочно осели, угнетая житьё.

31

В очень сильном возбужденье
От встречи и, придя домой,
Для такого поведения
Ей надо дать кому-то бой.

Уселась в кресло у камина,
«Опять одна, зачем я здесь?»
Её гнетёт свиданье с сыном,
В глазах тоску можно прочесть.

И неподвижными глазами
Смотрела в бронзовы(е) часы,
Переплелись все мысли сами
Уже которые «разы».

Она отвергла одеванье,
Не стала кофе даже пить,
Во власти вся она свиданья,
Себя в мы;слях стала судить.

Внесли ей в это время дочку,
Ребёнок просто чудо был,
На распускающуся почку
«Котёнок» милый походил.

Но сердце Анны почему-то
Серёже было отдано,
И чувство это слишком круто,
Оно прижилось уж давно.

Серёжа был ребёнок первый,
Хотя и муж был не любим,
Но вся любовь её и нервы,
И сердце было им томим.

Уже большой был наш Серёжа,
Роились чувства, мысли в нём,
Те чувства грызли её тоже,
Был дорог Анне он во всём.

Ей нравились слова и взгляды,
Он знал, любил, уже судил,
В её судьбу подлили яда,
И рок с ним жить ей не сулил.

В суровой жизни поведенья
Охвачена волной страстей,
И в первый год после рожденья,
Хотелось ей сравнить детей.

Раскрыв альбом, где в нём на фото
Серёжа был запечатлён,
Ей дал толчок как будто кто-то,
Чтоб дух был в будни возвращён.

Она Серёжей наслаждалась,
Где в разных позах был заснят;
И Вронским тоже любовалась,
Он в Риме солнцем был объят.

Когда мысли; о встрече с сыном,
Перевернули душу ей,
На встрече с ним сошлось всё клином,
Забыт был ею в пару дней.

В нём мужество и благородство
Пронзило всё его лицо;
«С мужчиной я познала родство»:
Как будто втиснуты в словцо.

К виновнику её несчастья,
Где от любви, в смеси крови,
С ним получила женско(е) счастье,
Её пронзил прилив любви.

Что скрыла думы все о встрече,
Себе лишь бросила упрёк,
Сказать, что не могло быть речи,
Но получила лишь урок.

Слуга вернулся к ней с ответом,
(За Вронским послан был слуга),
Он просит у неё совета,
Прийти не может он пока.

Его товарищ закадычный,
Князь Яшвин у него в гостях,
И он ему небезразличный,
Служили с ним в одних частях.

И тут же мысль мелькнула странной,
Принять ли может их двоих,
Расстаться хочет Вронский с Анной,
Раскрыть не может тайн своих.

Во всём казалось подтвержденье,
Перебирая всё в уме,
В отеле — разно(е) поселенье,
Вчера обедал «чёрте где».

Чтоб с нею избежать свиданья,
Теперь придёт он не один,
Для встреч с любимым ожиданья,
Не нужен ей сей господин.

Её врождённая манера,
Всё выяснять, глядя в глаза,
Иначе, в человека вера
Её покинет навсегда.

Привлечь к себе его вниманье,
И возбудившись ещё раз,
Она была близка к отчаянью,
Переодеться пошла тотчас.

Занявшись туалетом дольше,
Всё только как бы для того,
Ему понравиться чтоб больше,
Достичь эффекта одного.

Не он, а Яшвин встретил взглядом,
Когда в гостиную войдя,
Смотрел на фото, стоя рядом,
Совсем на Анну не глядя.

Такую маленькую руку,
Вложила Яшвину в ладонь,
Чтоб как-то разрядить там скуку,
Разбить мужскую эту бронь.

— Я конные смотрела скачки,
Мне очень нравится и Рим,
Забрав все фото, целу(ю) пачку,
Вступая в разговор и с ним.

Они приглашены к обеду,
С улыбкой князь отдал поклон,
И Вронский тоже, как по следу,
За другом потянулся он.

Его за руку, будто с пыткой,
Прижала вдруг к своей щеке,
Своей прекрасною улыбкой,
Как будто с ходу, налегке:

— Я ль по-прежнему любима,
Не изменился ль ты ко мне?
Я измучилась, гонима,
Нет боле жизни мне извне.

— Нас очень скоро здесь не станет,
Мне жизнь здесь тоже тяжела;
При этом руку свою тянет;
И с оскорбленьем  ушла.

32

Но не застал он Анну дома,
Вернувшись, был он удивлён;
— Была в гостях чужая дама, —
Слугою был он извещён.

А утром ездила куда-то,
Но то, что, не сказав куда,
Понять доверия утрату
Ему не нужно и труда.

И с возбуждённым выраженьем,
Все фото вырвала из рук,
Тем «наградила» раздраженьем,
И целым роем в мыслях мук.

Князь Яшвин, друг его — свидетель,
Какой враждебный приняв тон,
Где вся у Анны добродетель,
Как будто «лезла на рожон».

Нам значит нужно объясненье,
Терпеть такое так нельзя,
Что в ней за странно(е) поведенье,
А может выдумал я зря?

Её он ожидал в гостиной,
Она вернулась не одна,
При том была такой невинной,
Его и вовсе не ждала.

Княжну Облонскую — ей тётку,
Она же привезла с собой,
Заткнув тем самым как бы глотку,
И объясненью дав отбой.

В её таком блестящем взгляде
Мелькало счастье перемен,
И на него мельком лишь глядя,
Любовью — мысленно обмен.

В её движениях и в речи —
Красивой женщины преле;сть,
Его влекло, как в первой встрече,
Он почитал это за честь.

Его не только всё прельщало,
Свою как лицезрел любовь,
Она тревожила, пугала,
В неё вселилась эта новь.

Они собрались все в столовой,
Обед накрыт на четверых,
Для них здесь в обстановке новой,
Кормить пришлось и пятерых.

Ещё Тушкевич с порученьем
От Бетси прибыл неспроста:
Прислала Бетси извещенье,
Что не здорова и больна.

Но чтоб проститься, Анну просит
Приехать к ней до девяти,
Так просто Аннушку не бросит,
Их дружбу им не обойти.

Она ответила отказом,
Ведь тоже очень занята;
— Уже ль не Патти слушать, разом,
Есть ложа и не занята.

— Была бы я Вам благодарна,
Мне ложу если бы достать…
Совсем уже так стала странна
У Анны эта благодать.

Но Вронский лишь пожал плечами,
Он ничего не понимал,
Зачем она, блестя очами,
Устроила весь этот «бал».

Зачем Тушкевич здесь остался,
Зачем здесь старая княжна,
Зачем театр ей так сдался,
Зачем ей ложа так нужна.

Смотрел на Анну строгим взглядом,
Там будет весь знакомый свет…
«Презренным напою их ядом»,
Таков во взгляде был ответ.

Взгляд, как вызов от отчаянья,
Сама — предельно весела,
Всё вне пределов пониманья,
Игрива нынче и смела.

Какой-то вызов в поведенье,
Какой — не может он понять,
Она с каким-то нетерпеньем
Хотела в обществе блистать.

Её застал в шикарном платье,
Парижской моды самый крик,
Чтоб на себя навлечь проклятье,
Счастливый показать свой лик.

— Зачем Вам нужён тот театр?—
Сказал, не глядя на неё:
— Вы словно попадёте в кратер,
Для сплетень станете жнивьё.

— Мой милый, не боюсь я света,
Вины не чувствую ни в чём,
Твоей любовью я согрета,
Мне всё теперь лишь — нипочём.

И если б было всё сначала,
Я точно поступила б так,
С тобой я нову(ю) жизнь начала,
Её не разорвать  никак.

Горжусь тобой, твоей любовью,
Горжусь я дочерью своей,
С тобой любовь скрепила кровью,
Зачем бояться нам людей?

Ещё ль не растерял ты чувство?
Сейчас мне важно лишь одно,
Чтоб нам с тобой не было грустно,
А остальное — всё равно.

— Не вижу твоего я взгляда,
Совсем не смотришь на меня…
Ужель тебе я не отрада,
Меня ты терпишь, не любя?

Но в нём родилась будто странность,
Он видел всю её красу,
Наряд французский, элегантность,
Всё шло к прекрасному лицу.

Лишь вызывала раздраженье,
Её та сама(я) красота,
Ей принесли бы униженье
Его понятья, правота.

Поставить все людские страсти,
Свет не готов на первый план,
Такой не допускал напасти,
Законов общества обман.

— Я умоляю Вас остаться,
Я, Анна, тоже Вас люблю,
И провокацьям не поддаться,
Сейчас я Вас уже прошу.

Но взгляд холодный ощущала,
Она не слышала слова:
— Коль скоро я любовь познала,
Меня не трогает молва.

33
 
Испытывал он против Анны
Досады чувство в первый раз,
Оно казалось очень странным,
То, что задумала сейчас.

Казалось, то непониманье,
Что не жена ему ещё,
Не даст ей право оправданья,
Чтоб можно было делать всё.

Они с княжной сидели в ложе,
В наряде слишком дорогом,
Примерно всё равно, что тоже
В параде выступать большом.

Устроить смотр своей персоне,
На свет весь высший наплевать,
В открытой оказаться зоне
И никого не замечать.

Не мог сказать ей это прямо,
Но возмущался от души:
«Как может поступать так рьяно,
Ведь мы живём с ней не в глуши».

Уже терял к ней уваженье,
Но восхищался красотой:
«Попал я в глупо(е) положенье
С такой вот женской простотой».

В театре все: и брат с женою,
И мать, и Яшвин, и княжна,
Она покинута, как мною,
Как будто больше не нужна.

Спектакль шёл во всём разгаре,
Когда явился Вронский в зал,
С досадой, злостью был в угаре,
Себя он ей не показал.

Он тайно наблюдал за нею,
Он знал, конечно, где сидит,
Подумал: «Я ещё успею
Ей в ложу нанести визит».

Увидел Вронский свою Анну,
Когда осматривал он зал,
Но Анна так была желанна,
Хоть взгляд на ней и не застрял.

В парижском вся она наряде,
Красива горда голова,
Как на людское море глядя,
Смотрелась будто острова.

С ума сводящею улыбкой,
К тому ж сиянье чудных глаз,
Её не видеть — было пыткой,
Его пленяли каждый раз.

Когда в Москве случилась встреча,
Ему напомнила себя,
Знакомство с ней — было предтеча,
Тогда подумал, что не зря.

Уже теперь совсем иначе
Он ощущал ту красоту,
Но пыл его не был утрачен,
Ушло таинство в пустоту.

Она не только привлекала,
Рискуя уронить престиж,
Но как бы даже оскорбляла,
Коль положеньем дорожишь.

Как только глянул он на ложу,
То понял, что-то там стряслось,
В мгновенье ложа была схожа,
Как будто что-то взорвалось.

Он в ложу устремился брата,
Узнать хотя бы что-нибудь,
Ему открылись двери врата,
Всего скандала сама суть.

Там из соседней ложи дамой
Она была оскорблена,
Конфликт закончился весь драмой:
Покинуть зал она должна.

Пустое видя Вронский место,
Домой помчался вслед за ней,
Не ждал такого её жеста,
Не видел Анны боле(е) «злей».

Упрёк, бросая со слезами:
— Случилось что — твоя вина;
— Вы виноваты в этом сами,
— Не ездить я ж просил тебя.

Ту даму знают все на свете,
Твоя обидчица — глупа;
— Глотала оскорбленья эти,
Как у позорного столба.

— Мне всё противно — ты спокоен,
Вот если б вместе были там,
Тогда не был бы свет так волен
Устроить этот тарарам.

Весь вид какого-то испуга:
Вот если б ты любил, как я,
Как если б я была супруга
И если б мучился, любя…

Её чтоб как-то успокоить,
Её он уверял в любви,
Кто знал, что было ему стоить,
От пламенной его мольбы?

Её не упрекал словами,
Её он упрекал в душе,
Но вдруг возникшее «цунами»
Вновь успокоилось уже.

Совсем такие примерённы(е)
В деревню завтра — на пути,
Они по-прежнему влюбленны(е),
В деревне можно их найти.

Декабрь 2010