Картофель. Быль

Возможно, уже нет в живых той женщины, но
и четыре с лишним десятилетия не стерли в моей
памяти оставленный ею след от единственной
встречи.
Было это в тяжелый для страны первый послево-
енный 1946 год.
Так случилось, что меня, десятилетнюю девочку,
пришлось отправить из Рыбинска к родственнице,
проживавшей в вологодской деревне, за 120 кило-
метров от дома. Доставить меня взялась знакомая
молодая женщина, возвращавшаяся в те края. Отчет-
ливо помню грузовики, буксирующие на сельском
бездорожье, ожидание попутных машин да несконча-
емую ленту дороги, пылящуюся под моими босыми
ногами в июльский зной. Заночевала я у своей по-
путчицы, почему-то не пожелавшей проводить меня
оставшиеся тридцать километров.
Утром вывела она меня на большую дорогу и ска-
зала: «Иди все время прямо, никуда не сворачивай.
Через три деревни будет лес, а потом снова начнутся
деревни. Увидишь большое село с церковью, это и
будет Ильинское. В первом доме справа живет твоя
тетя».
Долго клубилась под ногами дорожная пыль.
От однообразия перед глазами, прикованными к
дороге, а может быть, и от голода кружилась го-
лова. Пейзаж 9-километрового леса с вершинами
деревьев, цеплявшихся, казалось, за облака, и жи-
вительная его прохлада на время сняли усталость.
Вдруг от зеленой стены леса, оглашенного разно-
голосием птиц, отделилась долговязая мужская
фигура и остановилась. В правой руке незнакомец
держал большой гаечный ключ, почти достававший
до земли. Сворачивать было некуда. Поравнявшись
с чужаком, я ощутила на себе его оценивающий,
скользящий взгляд. «Взять у меня нечего...» – ус-
покаивалась я мыслью. А о других злостных наме-

рениях я в то время не могла помышлять. И, дейс-
твительно, не обмолвившись ни словом, мужчина
исчез туда, откуда вышел. Кончился лес. Палящее
солнце и длительная ходьба убавили силы. Все
чаще я стала спрашивать встречных, далеко ли до
Ильинского. Время клонилось к вечеру. Возвраща-
лись под кров стада коров. Лаяли собаки, голосили
петухи, блеяли овцы и козы. На мой вопрос «Дале-
ко ли мне идти?» женщина в небольшой деревушке
поинтересовалась: кто я, откуда и к кому иду. Затем
пригласила меня в свой дом.
Вскоре на голый дощатый стол просторной
деревенской
избы хозяйка вынесла из кухни чугун
с горячей картошкой и положила шесть ломтиков
ржаного хлеба. И я, в окружении ее четверых де-
тей (мальчика и трех девочек от пяти до двенадцати
лет), сидела на одной из широких скамеек, обрамля-
ющих стол, и смотрела, как она делит всем поров-
ну, на шестерых. Пять пар незнакомых глаз молча
смотрели на меня во время еды. Накормив, женщина
сказала, что идти мне осталось четыре километра и
предложила остаться на ночлег. Я отказалась. Хоте-
лось поскорее прибыть на место.
К вечерней дойке завершился мой утомительный
путь. В лучах солнца зазолотились купола церкви.
Перейдя через мостик, ведущий к селу, я увидела
на левом посаде домов кузницу, в которой еще до
войны работал мой отец колхозным мастером куз-
нечного дела. Помнится, мама рассказывала, что его
уважали сельчане за руки золотые и добрый, весе-
лый нрав. Отца я не помню, но в кузницу забегала,

когда в ней позже работал брат моего отца. Нрави-
лось смотреть, как при движении мехов росло пламя
огня.
...А вот и дом (напротив кузницы), куда я шла и
где меня вовсе не ждали. Неуслышанной я подошла
к открытой двери двора, где сидящая спиной ко мне
женщина доила
корову. Я окликнула ее. Тетушка ах-
нула и уронила подойник, услышав в ответ мое имя.
Меня она не узнала.
– На кого же ты похожа, родная моя?! – простона-
ла она, глядя на меня. А потом я мылась в деревянном
корыте. И переодетая в чистое с ее плеча белье, ела
за столом в чисто убранном доме, где пахло медом,
прохладой и домашним уютом. А вкусного на столе
было столько, что я не знала, на чем остановить свой
взгляд: жирные мясные щи, яйца, творог, сметана,
мед. Мой дядя, Александр Михайлович, смотрел на
меня печально и ласково и почему-то полушепотом
обращался к своей жене: «Маша, перекормишь де-
вочку. Нельзя столько сразу – заболеть может».
К ночи у меня поднялась высокая температура.
Утром пришел врач. Предположение дяди оправда-
лось. Затем, когда я уже поправилась, приходили
женщины с гостинцами (яйцами, пирогами), плака-
ли, глядя на меня, называли непонятным мне сло-
вом «племянница». Позже я узнала, что прихожусь
племянницей почти половине сельчан, т. к. родите-
ли мои, Олимпиада Максимовна и Михаил Михай-
лович Болотовы, родом из одного села, в котором я
тоже прожила первые три года своей жизни. С этим
селом связаны все мои школьные летние каникулы.