Как я познакомился с Андреем Вознесенским

ЭПИГРАФ:
Андрей Вознесенский
Нас много. Нас может быть четверо...
(1964)

Б. Ахмадулиной

Нас много. Нас может быть четверо.

Несемся в машине как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть - для форса.

Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
хорош твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит!

В аду в сковородки долдонят
и вышлют к воротам патруль,
когда на предельном спидометре
ты куришь, отбросивши руль.

Люблю, когда выжав педаль,
хрустально, как тексты в хорале,
ты скажешь: «Какая печаль!
права у меня отобрали...

Понимаешь, пришили превышение
скорости в возбужденном состоянии.
А шла я вроде нормально...»

Не порть себе, Белочка, печень.
Сержант нас, конечно, мудрей,
но нет твоей скорости певчей
в коробке его скоростей.

Обязанности поэта
не знать километроминут,
брать звуки со скоростью света,
как ангелы в небе поют.

За эти года световые
пускай мы исчезнем, лучась,
пусть некому приз получать.
Мы выжали скорость впервые.

Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!

Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся -
а ты божество!
И все-таки нас большинство.

ТЕКСТ СЛОВ:

Между прочим, это стихотворение - первое, с которого для меня начался Андрей Вознесенский.
То был первый курс журфака, самый старт. Мы жили на Шверника дом 19 в общаге МГУ и в соседней комнате среди прочих обитал большой парень. Ах, забыл, как его звали. Кажется, его фамилия была Батуев, впрочем, не помню точно... Саша Батуев?
Мы были почти земляки, я из Иркутской области, а он - бурят из Улан-Удэ. Черт занес его учиться на журфак, потому что по его рассказам был он хулиган, участвовал в местных разборках.
Впрочем, какие были в семидесятые разборки?
Ну вот у нас, в Ангарске, все четко делилось на «кварталА» (ударение на последнем слоге), потому что город застраивался кварталами - квадратами. Это было вызвано простой вещью: город строили заключенные. Для них огораживали «квартал» - прямоугольник, в котором они возводили дома. Потом колючую проволоку переносили на соседнюю площадку и это был новый «квартал», и так далее. Мой был - 58-й квартал. Я до сих пор могу написать на конверте цифрами «Ангарск, 58-...-..» и письмо дойдет до мамы, которая живет в Ангарске, квартал 58, дом.., квартира;;;. Хотя есть и более пафосный адрес: улица Карла Маркса, дом 1, квартира 26.
И суть кварталов еще в том, что они искони были в состоянии пацанской войны. Объединялись, расходились. Поэтому шпана при встрече незнакомца спрашивала: «Ты с какого квартала?» И в зависимости от ответа (они могли быть в союзе с твоим кварталом или в состоянии войны) тебя либо били, либо отпускали с миром.
Так вот, сосед наш бурят, насколько я понял, жил в Улан-Удэ по иным принципам: там все держала та группировка шпаны, глава которой был «мазёром Проспекта». Проспект был центральным в городе и, как рассказывал мне однокурсник, там встречались толпы из разных районов, чтобы выяснить, «Кто мазёр Простпекта?!»
Я спросил его:
- А что такое «мазёр»?
Он изумился:
- Ну так это по-английски - «mother» - мать!
Тут изумился я.
Но дело не в этом. Именно он притащил к нам в комнату первый сборник Вознесенского и с восторгом читал именно стих «Нас мало...». Потом уже была «Оза», «Юнона и Авось», «Витражных де мастер». Выпивая, а пил он красное вино, вполне дешевое (ая тогда вообще не пил) были времена), и быстро пьянея, как всякий бурят, он читал Вознесенского:
- Аве, Оза! Ночь или жилье, Псы ли воют, слизывая слезы, Чувствую дахание твое,
Аве, Оза!..
И так далее.
Но моим любимым было и остается простое и короткое:
«- Мама, кто это там - голенастенький, руки в стороны и парит?
- Знать инструктор лечебной гимнастики. Мир не в силах за Ним повторить!»...
Потом он пел Битлов и мирно заваливался спать.
...Однажды ночью, часа в два, когда я уже задремал, привалившись к стенке, смежной с комнатой своего бурятского приятеля, я вдруг получил дикий удар в затылок. От стенки. Кто-то чем-то двинул в жесткий бетон с той стороны и удар передался мне, как бильярдные шары с сухим хрустом отдают посыл друг другу. Я почесал ушибленный затылок и заснул.
А утром, часов в пять, постучали в дверь. Я открыл. На пороге комнаты Сашка Берда, теперь актер "Современника", у которого брат был пожарным в Институте стран Азии и Африки (и мы ужасно ему завидовали из-за топчана в центре Москвы в дежурке), и который снабжал нас самиздатом «Архипелага ГУЛага» на одну ночь. Саша переминался с ноги на ногу, смотрел своими абсолютно синими глазами, в которых читался собачий вопрос, и, наконец, сказал:
- Мужики, пустите отлить! Я два часа терплю...
Мы впустили. А когда Сашка вышел счастливый, спросили:
- А чего у себя-то не отлил? - это как раз в соседней комнате.
- Да я на свиданке был, а пришел в общагу. А унитаза у нас больше нету...
В общем, мой товарищ-бурят, слушая «Битлов» в записи (Битлы были его коронкой), загрустил, напился, вырвал с корнем унитаз и швырнул его о стену. Как раз ту, за которой блаженствовал я. Вот откуда удар в затылок!
Когда пришли его вязать дружинники, он сидел на кровати в позе лотоса, рыдал, бил себя кулаком в грудь и твердил, что все - козлы, а он - мазёр Проспекта.
Его отчислили мгновенно, даже похлопотать не успели.
Я не знаю его дальнейшей судьбы.
Но за Вознесенкого до сих пор ему тепло благодарен...

ПОСЛЕ ТЕКСТА СЛОВ:

А фото Андрея Вознесенского, которое вы видите, я сделал в Бакулевке, где он обследовался, будучи уже глубоко больным, уже не говорящим, а шепчущим поэтом...
То была дивная встреча!
Там я и познакомился с ним лично...
Жаль, поздновато.