Гроза

Низкая шёпотность его голоса навевала её на мысли о жгучей обидой недосказанности в каждом слове, каждом вынужденно непринуждённом жесте небритой трёхдневной головы. Кажется, вот не так он всегда и во всём почёсывал ухом и перемигивал глазами, под новым, неизведанным углом залегла тонкая складка рта, еле уловимо не туда кустились и пушились брови..
Около двух дней она, не подавая и малейшего вида, присматривала на него, сверяя ощущениями и тонким женским зрением, пока он наконец не выдержал и осведомил:
- О, что-то не так в облике моём, повадках? Мне чувство, что протыкаешь меня рентгеном. Или я вру в этом?
Несколько минут она не принимала отказом словления себя на горячем и переспрашивала, наивно надеясь, что он интересуется в чём-то не этим.
Но он в упрямстве мог позавидовать даже самому. И не отвлекаясь налево, всё повторял вопрос, как выучив.
Поняв, что не отвертелось ей в этот раз, она страшно забегала глазами и заикнулась о правде своих тайных опытов наблюдения.
- Мне увиделось по тебе, что у нас разорвалась какая-то ниточка.
Он машинально подтянул спортивки, вскрикнул ей наигранным удивлением:
- Но почему ты за это? Чем натолкнулась этой мыслию и что за нитка, объяснишь?
Она тупо смотрелась насквозь него через правый глаз и начинала молчать, то ли реша, что он побулькает и сам захочет забыть.
Но он и не спешил с её ответом, и повторил ей чёткость вопроса.
Тогда она почти уже обезумев попыткой свести всё на нет, бывшей неприятной и ему, и самой, оказалась идти до конца. И повторила ему в ответе.
Он как-то потемнел и понял, что дольше бежать некуда, и низко опустившись, присел краем стула. Оттуда послышан был маленький скрип. Так скрипят дети на беспомощность родителей понимать в простых детских истинах. Но никаких детей в стулах не водилось - он в этом твёрдо знал и еще не сошёл умом - и продолжил находиться в сгорбленно сидячей форме тела. Так, наверное, приседали цари перед казнью их жены. Знали, суки, что глупая женщина не виновата своей способностью быстро надоедать и нести лишнего, а всё ж.
В том была правда, что он сочетался женатостью еще не сознавая в её придыханиях о любви. Так протолковала ему настоятельность в потребности молодым организмом - уж очень нужно стало. И он автоматом ей мурковал непонятые еще собой "да", "тоже", "я тебя да". А она таяла и дребезжала посудой серванта. Правда и то, что поздней нагнавшая его супружеской тропой открылость чувств настоятельно побуждала повторялости им всё тех же речистых оборотов, но уже с подлинной, торжественно-восторженной ноткой глуповатого энтузиазма новобранца любви, что после недавней бездушной механистичности функции речевого аппарата казалось вслух пошлым позёрством. И мало того, обретя новыми чувственными гармониками теперь, спустя временем, все эти "да", "тоже", "я тебя да" наводили в подозрительность к раздумью - а с чего вдруг именно ТЕПЕРЬ иначе? Иначе надо было раньше, когда она терзалась душой возможным бортанутием с его стороны, собачечно проглядывая его взором в ужасной надежде уловить страшное намерение в зародыше и по-возможному удавить.
Теперь, состоялость его супругой видимо успокоила её ожидания заверений. Она всё еще провоцировала ему на всё те его же "да", "тоже", "я тебя да", но большим местом по привычке и потому, что всё, чем знала в жизни и по школе, было с ним по кругу раз семь-восемь проговорено, а молчать семьёй как-то стрёмно и рано ещё.
И вдруг, приехали - все его нежные нотки полезли наружу, как слепой распирающей беременностью лосось на инспектора рыбнадзора, проглядывая даже грубовато-бытовушным "иди жарь картоху'на!"

Как и чем возникло ему всё прелестное в ней, зачем сейчас, когда и так сошло бы, но чем-то понял он одним утром, что рядом уникальное, удивительное, хрупкое и до дрожи необходимое ему существо. Она еще спала, полураскрыв таз бедра и как-то застенчиво зажевав угол наволочки. И косое солнце лизало веснушки её мерно вздымающего носа. Он так загляделся, что солнце сползло на паркет, затем сузившись и испарившись невдалеке, а сияние её продолжило своё отдельное незамысловатое существование. И он колебал версиями: она - часть солнца, такой себе солнечный марсианин женского рода или всего бестолковая губка, напитавшая светом и изменившая свою химическую диоптрию?
Она тем временем начала заканчивать спать и разжмурила глаз.
Блеклым еще, непонятным пушистым ртом она затянула обычную волынку:
- Ты меня.. ?
- Да, - ответил он своё дежурное "да" в на удивление себе несвойственной манере глубины, искренности и безвозмездной ласки.
В этом было так необычно, что она разлепила в него вторым глазом и продолжила привычную тягомотину:
- А я тебя - очень-очень! А ты меня?
- Тоже, - сказал он такой ласкою, что ей пробрало меж пят.
В неожиданом себе порыве она приподняла туловище локотками от подушки и выдавила концовку пароля:
- И ты меня правда так.., как я тебя, да?
- И я тебя да, - вплыл ушами ангельский отзыв.
Локотки подкосились и туловище рухнуло в пропотелую простынь, увлекая к подушке слабо сообразительную мятоволосую голову женского существа.

"Что-то не так", - закралось и зацарапалось её тесными мыслительными отсеками, - "изменил, подонок?, задумал махнуть к сестре на Кубань на всё лето, а мне тут кисни в трёх детях, поселковой бухгалтерии и шлёпнутой на всю голову свекрови с кабаном и поросихой впридачу?!"
Нет, вот последнего она не могла допустить никакой ценой!
И стала приглядывать им, поминутно уверяясь, что делает этим незаметно. Но это бесчувственное животное
<<
оконч. далее