Прощальный салют

Помнишь утро, деревню Чувашево.
Зной июльский немного остыл.
В белизне над туманами машут
Створных знаков прибрежных посты…

Две семьи оставалось в селение.
На высокой горе у реки
По бесовскому свыше велению
Доживали одни старики.

Берег правый - скалою над Вишерой.
Мы на левом палаткой стоим.
Спит «Казанка» с булями и нишами
Под «Вихрем» - работягой своим.

Дремлют снасти у ярого омута:
На леща и на щуку крючки.
И на счастье, как водится, помнится,
Козодой над обрывом кричит.

Под деревней, где море душистое,
Что зовется в селе «глушником»,
Наварили туристы ушицы
И гуляют на круче верхом.

Пляшет лихо бродяжная молодость,
Хороводит в сиянье костра.
Нипочем и дыхание холода,
И ночей обжигающий страх.

Пламенеющей песнею Визбора
Был окончен прощальный салют…
У крестьян тогда не было выбора,
А сегодня их нет в том краю.


Помнишь утро, деревню Чувашево.
Зной июльский немного остыл.
В белизне над туманами машут
Створных знаков прибрежных посты…

Две семьи оставалось в селение.
На высокой горе у реки
По бесовскому свыше велению
Доживали одни старики.

Берег правый - скалою над Вишерой.
Мы на левом палаткой стоим.
Спит «Казанка» с булями и нишами
Под «Вихрем» - работягой своим.

Дремлют снасти у ярого омута:
На леща и на щуку крючки.
И на счастье, как водится, помнится,
Козодой над обрывом кричит.

Под деревней, где море душистое,
Что зовется в селе «глушником»,
Наварили туристы ушицы
И гуляют на круче верхом.

Пляшет лихо бродяжная молодость,
Хороводит в сиянье костра.
Нипочем и дыхание холода,
И ночей обжигающий страх.

Пламенеющей песнею Визбора
Был окончен прощальный салют…
У крестьян тогда не было выбора,
А сегодня их нет в том краю.