Журнал

СОДЕРЖАНИЕ

Слово редактору. Л.Сирота
Карляки Сан-Тораса (интервью ученицы 5 класса Полины Страховой)

1.ОБ  УШЕДШИХ  И  НЫНЕ  ЖИВУЩИХ

Прощай, Тонино. Воспоминания о Т.Гуэрра. Сан-Торас
Дунин Бунин. Диалог
О Набокове и Лолите. Диалог
Москва – Елабуга. Сан-Торас. Диалог
Мисc Вселенная и Бродский. Итальянские дневники. Сан-Торас
Воспитание Рождественским романсом. Сан-Торас
Стихи к Бродскому. Сан-Торас
Диалог о Евтушенко. Поэты о поэтах. Сан-Торас
Черный квадрат. Тем, кто хочет понять Малевича. Сан-Торас
Вариации на тему Поколения ПИ. Сан-Торас
Кто он, герой нашего времени? Сан-Торас. Диалог
Курт Воннегут на Гавайях. Сан-Торас
Индейцы, Багрицкий, Чехов и другие. Сан-Торас

2. ЛИЦОМ  К  ВОСТОКУ

Немного хайки в каждом ясене. Сан-Торас
Русские поэты пишут пишут сонеты на японские сюжеты
Разговор о русской и японской поэзии. Диалог
Ещё немного о Японии. Сан-Торас, И.Ихенова

3. ПОЭЗИЯ  В  СЕГОДНЯШНЕМ  МИРЕ

Погас очаг… Сан-Торас
Куда исчезла поэзия? Л.Сирота
Страницы поэзии. Сан-Торас,Палад,Л.Сирота,В.Карижинский,И.Ихенова,Р.Абузаров

4. ПЕРЕВОДЫ,  СТИХИ НА  ДРУГИХ  ЯЗЫКАХ

Стихи на украинском языке. Палад
Стихи на армянском языке. Р.Хастян
Переводы. Р.Хастян, М.Мартынова, К.Паренаго

5.ВЗРОСЛЫМ  О  ДЕТЯХ

Ты царь, ты раб, ты друг. Сан-Торас
Первенец моего первенца. Книга в журнале. Сан-Торас
Детский дом. Сан-Торас
Детство без отца. Сан-Торас
Я был сквозь детство проведен за ухо. Сан-Торас
Баллада о рыжей дворняге. Сан-Торас
По следам баллады. Сан-Торас
О наркотиках и детях. Сан-Торас
Ещё немного о воспитании. Сан-Торас
6. СТИХИ  ДЛЯ  ДЕТЕЙ
Лешины книжки. Сан-Торас
Стихи для детей. Л.Сирота, Палад

7.СКАЗКИ  ДЛЯ  ВЗРОСЛЫХ

В чем смысл сказки Курочка Ряба? Сан-Торас
Сказка о Рыбаке и Рыбке. Сан-Торас
Рассказ дядюшки К.

8. ОЛБАНИЗМЫ

Князь Оболенский – родоначальник олбанского. Диалог
Почему возник олбанский язык? Сан-Торас
ИЗБРАННЫЕ ПРАВИЛА ОЛБАНСКОЙ ОРФОГРАФИИ
Олбанские и околоолбанские стехи. Сан-Торас, Палад Л.Сирота

9. КАК СОЗДАВАЛСЯ ЭТОТ НОМЕР ЖУРНАЛА
Слово редактору

Этот номер журнала «Легенс» – особенный.
Как и прочие выпуски, он посвящен вопросам литературы, культуры, нравственности.
Как всегда, он представляет на суд читателей разнообразные жанры: прозу, поэзию, публицистику, литературоведение.
Как и в прочих номерах, в нем публикуются разные авторы.
Что же необычного в этом номере, чем он отличается от прочих?
Одна из его особенностей (но не главная!) – в том, что здесь, помимо хорошо известных жанров, читателю предлагается нечто новое.
Во-первых – это так называемая психоделическая поэзия, 3D поэзия, некий синтез поэтического и научного,  Востока и Запада, созерцательного и философского. Это детище нового века, неожиданное, нестандартное, восторженно подхваченное одними – и встречающее неприятие и отторжение со стороны других. Мы хотим дать представление об этом новом русле развития поэзии – в том числе и российской.
Второй, стихийно родившийся, жанр – это литературные диалоги. В сущности, всё в жизни – и в литературе в частности – вырастает на уже существующих корнях. Жанр литературного диалога тоже возник не на пустом месте. В какой-то степени его можно расценивать как современную модификацию когдатошних читательских диспутов плюс почти отжившего эпистолярного жанра. Новая, абсолютно немыслимая ранее «фишка» этих диалогов в том, что велись они исключительно «виртуально». Эта полемика, эти беседы, споры – с ветвлением тем, с ассоциациями и т.д. – детище Интернета,  а именно – главного стихотворного портала Рунета:  Стихи.ру (www.stihi.ru).
Ещё один жанр, юмористический – так называемая «олбанская поэзия» – тоже родился в Интернете, как и сам знаменитый сетевой сленг, называемый «олбанским языком».
Всемирная Сеть – вообще крестная мать всего этого номера. Она не только дала жизнь новым жанрам – она свела и перезнакомила «в виртуале» авторов этого журнала.
И вот тут, говоря об авторах выпуска, пора сказать о главной особенности номера.
Изначально он замышлялся как журнал одного автора. И на сайте Стихи.ру, и на других площадках Рунета этот автор известен как Сан-Торас. Не буду преждевременно ни рассказывать о нем – он сделает это сам, – ни давать оценку его творчеству: предоставим это читателям. Скажу о другом.
Тот факт, что ему был отведен целый номер журнала, абсолютно объясним и закономерен. Жанровое разнообразие Сан-Тораса изумляет: это проза, литературоведческие эссе, публицистика, сценарии, мемуары; это поэзия – лирическая, философская, юмористическая, детская; это упомянутая уже психоделика – и так далее.
Но и это ещё не всё. Все иллюстрации в журнале, включая обложку, принадлежат его кисти. Рисунки, портреты, которые вы встретите на страницах – это тоже его работы.
В сущности, литературное и художественное богатство Сан-Тораса настолько огромно, что его хватило бы не на один журнал. И совершенно логично решение редакции журнала предоставить ему целый номер.
Однако, чтобы понять дальнейшее, надо знать этого человека. Он отказался от своего единоличного участия, сказав, что его не греет одиночество на журнальных страницах.
Поэтому нас тут много. Мы – «его люди», его «команда». Мы – его собеседники в диалогах, его соавторы и просто авторы, приглашенные на «его территорию».
Мне досталась роль художественного редактора. В течение многих недель мы жили в напряженном режиме подготовки номера: отбор материала, обсуждения, споры, правки. Мы с Сан-Торасом никогда не видели друг друга. Между нами одиннадцать часовых поясов – фактически мы живём на разных сторонах Земного шара. Но замечательное явление технического прогресса, называемое Всемирной Сетью, уменьшает расстояния и стирает границы.
Это был насыщенный и радостный период моей жизни. И мне хотелось бы, чтобы радость эта хотя бы в некоторой степени передалась читателям журнала.
Л.Сирота

Карляки Сан-Тораса

Интервью ученицы 5 класса Полины Страховой

     Все-таки интернет – великое достижение человечества. С его помощью можно общаться с разными людьми, даже с теми, кто живёт на другой стороне Земли.
Мое первое интернет-интервью – с Сан-Торасом.

   – Здравствуйте, Санто. Расскажите, пожалуйста, о своей профессии и своих увлечениях. Какие  интересные случаи с Вами произошли? Расскажите о своих удачах  и неудачах.
   – Здравствуйте, Полина! В первом вопросе у вас три вопроса, это очень по-японски, потому что похоже на матрешку – национальную японскую куклу.
      Давайте вытащим из Ваших матрешковопросов каждый по отдельности.
      1. Профессий у меня несколько.
     Но поскольку мы можем израсходовать все Ваши матрешки на мое образование, то остановимся на  двух, дорогая Полина: искусствовед и кинодраматург.
    2. Увлечений у меня немало, но мы также будем их экономить. Я люблю путешествовать, равно как и пребывать дома. Пребыванием дома мне бы хотелось увлечься больше всего, но нет возможности.
    3.  Интересные  случаи – понятие относительное. Мне, например, было интересно совершенно случайно сегодня утром управлять самолетом. Знаете ли, уважаемая Полина, жизнь прекрасна потому, что проснувшись однажды утром, не знаешь, что днем поведешь самолет, а вечером дашь интервью одной юной журналистке. Не находите ли Вы эти случайные случаи интересными? (Тут Вы киваете, как я вижу).
    
    –  Ещё  несколько  коротких  вопросов.
В каких странах Вы бывали?
Какая страна на Вас произвела наибольшее впечатление?
    – Бывать мне приходилось во многих странах, невозможно перечислить. Любимые города: Петербург, Лондон, Париж, Лос-Анджелес.
    – А полёт на самолёте – это не шутка?
    – Полет на самолете – не шутка. Мой сын с другом каждый четверг летают на самолете, который арендуют для этих целей. Намедни и меня угораздило полетать с ними, дали поштурвалить.   

    – Я знаю о том, что Вы рисуете, это очень увлекательно,  я тоже люблю рисовать.  В каких жанрах у Вас больше всего нарисовано картин, или в каком жанре Вы любите рисовать? Какие художники Вам нравятся? Во сколько лет Вы нарисовали свою первую картину?
   
    – Рисовать я люблю в разных жанрах, которые называются: чистосалфетка, почтовобланка и всякабумажка, что под рукой. В журналах много моих работ, но журналы эти американские.
     Люблю  художников  Возрождения, Тинторетто, Веронезе, Тициана, Джорджоне, а также импрессионистов, пуантилистов и фавистов (фависты от слова дикие – Матисс, например).
      Моя первая картина была нарисована приблизительно в том же возрасте, что и Ваша, дорогая Полина, то есть до года. Эти шедевриальные карляки вывешивают на стену, что и является нашим первым вернисажем.

    – Живут ли у Вас дома какие нибудь домашние животные? Как они себя ведут? Можно ли назвать их младшими членами семьи?
    – Животные у нас живут: Кот, Пес и Обезьяна. Ведут себя отвратительно. Все время едят и справляют нужды – это требует забот. Младшими членами семьи их назвать нельзя, потому что непонятно, как в таком случае будут называться младшие члены семьи?
 
   – Недавно прошли Рождественские праздники и Новый год. Какие праздники Вы любите больше всего и какие праздники Вы отмечаете с большей радостью?
   – С большей радостью я отмечаю праздник покоя и одиночества, потому что все остальные праздники – это шум, обжорство, тосты и глупости. Но мне приятно видеть, как на Новый год украшают город, приятно смотреть на суетливых и хлопотливых людей, на детей, конечно, еще приятней.

   – Сколько иностранных языков и какие нужно знать современному человеку?
   – Современному человеку надо знать столько языков, сколько он способен освоить, неплохо иметь привычку спать со словарем, а проснувшись, заглядывать в него.
 
  – Что бы Вы пожелали ученикам 5-х классов в новом году? И тем, ученикам, которые в будущем готовятся стать журналистами.
  – Ученикам пятого класса в новом году я пожелаю перейти в шестой. Это естественно, и потому мои пожелания буквально на 100% осуществятся. А знать, что твои пожелания сбываются, – это почти чувствовать себя волшебником.
   Тем, кто хочет стать журналистами, я желаю: научиться не лгать в прессе. Но это желание, по сравнению с предыдущим, почти не осуществимо. Вот так, дорогая Полина, живем мы на грани реальных и нереальных желаний.

   – Спасибо  за  интересное  интервью.  В завершение разговора мне бы хотелось  предложить   читателям посмотреть на некоторые из последних работ Сан-Тораса.

1. ОБ  УШЕДШИХ  И  НЫНЕ  ЖИВУЩИХ
Воспоминания, публицистика, эссе, диалоги

Прощай, Тонино
Сан-Торас

Памяти моего дорогого друга, «русского итальянца» –
поэта и кинодраматурга Тонино Гуэрра

Тонино Гуэрра родился 16 марта 1920 года в Италии в Сан-Арканджело, неподалеку от Рима. Окончил университет Урбино.
Писать начал ещё в нацистском концлагере.
С 1953 года Тонино Гуэрра пишет сценарии к фильмам, которые вошли в золотой фонд классики мирового кино.
Вместе со своим близким другом и земляком Федерико Феллини снял «Амаркорд», «И корабль плывет», «Джинджер и Фред», «Репетиция оркестра» и «Казанова». Написал сценарии для фильмов «Время путешествия» и «Ностальгия» Андрея Тарковского. Тонино писал «Приключение», «Ночь», «Затмение», «Красная пустыня», «Блоу-ап», «Забриски Пойнт», «Тайна Обервальда», «Идентификация женщины» Микеланджело Антониони. Он работал с режиссёрами Джузеппе Де Сантисом, Марио Болоньини, Дамиано Дамиани, Марио Моничелли, братьями Тавиани. По прозе Тонино Гуэрры Владимир Наумов снял «Белый праздник» и «Часы без стрелок». Первым совместным проектом с известным российским мультипликатором Андреем Хржановским оказался «Лев с седой бородой», имевший невероятный успех у западных зрителей и критики, собравший множество фестивальных премий.
Своей русской жене Лоре, как поклонник муз, он дарил стихи.
«Если у тебя есть гора снега, держи ее в тени».
Стихи Тонино переведены на русский его близким другом Беллой Ахмадулиной. «Тонино может подарить глиняный античный черепок, этрусские бусы, старинное венецианское стекло. Слова. Воздух. Ароматы», — говорит его супруга.
У него много премий наград и орденов.
Премия «Давид Донателло» за лучший сценарий.
«Приз за лучший сценарий» Каннского кинофестиваля.
Орден «За заслуги перед Итальянской Республикой».
Премия им. Сергея Параджанова «Золотой абрикос» «за вклад в мировой кинематограф».
Орден Почёта.
Тонино – зарубежный почётный член Российской академии художеств.

*
Эти данные переписываю из Википедии, потому что его больше нет.
Вчера, в среду, 21 марта ушел из жизни мой близкий друг, Тонино Гуэрра.
Писатель, поэт и художник.

Последняя книга Тонино «Семь тетрадей судьбы» закончена.
Последняя страница. Светает.
Вот и сгорела эта первая на земле ночь без тебя, мой друг.
Нерифмованные белые строки, которые ты написал,
называются «мудрое созерцание».
Они не похожи на японские танки,
что глядят на мир и удивляются ему.
Они не похожи на китайские притчи,
что ловят мгновения, где каждый отыщет свое.
Они похожи на мудрое созерцание,
которое открывает новый смысл в том, что видят все.
Милый Тонино, имя твое Лао-Цзы,
это означает «старик-ребенок».
Старик –  мудрость, ребенок – душа.
В твоем взгляде, в дыхании из туманов,
облаков и листьев есть идея поэзии.
«Семь тетрадей» жизни –
одна бессонная ночь, способная изменить мир в душе.

Тонино был живой частью Пеннабилли,
как ее холм или небо. Он вживался в свой край,
как Волошин в Коктебель.
Его не стало. Это значит, что Романия без него утратила часть себя.
Творчество Тонино было попыткой удержать ускользающий миг,
осмыслить его и вернуть людям.
Он придумывал солнечные часы,
сады забытых фруктов, столпы умных мыслей,
арки славы, фонтаны, скамейки и шкафы.
Он делал поэтическое кино, коллекционировал клетки птиц,
наполнял фантазией жизнь.
Там, где побывал Тонино,
глядят со стен его детские рисунки,
похожие на воздушные поцелуи.
Они добры и простодушны, в их окружении хорошо и спокойно.
Милый Тонино, прощай!
Ведь когда сгорают свечи,
наступает грусть, и сотни ламп
не заменят одной свечи.

В саду забытых фруктов

В твоих «садах забытых фруктов»,
Где в полночь прячется дриада
В дупло арзании, как в бухту,
С кудрявой гроздью винограда,

Темно. Пока не брызнут звезды
Кошачьих глаз, их изумруды,
Пронзая загустевший воздух
И листьев сложенные груды
Волшебным светом.

В час заветный,
Когда глициния раскрылась,
Луна, блеснув, что тазик медный,
От стен небесных отделилась,
Скатившись в сад.

И притворилась
Заснувшей клумбой амбигоний,
А музыканты удивились,
Зажали флейты меж ладоней,

И, надувая шаром щеки,
Как на рисунках карандашных,
Вдруг заиграли караоке,
И ветер заиграл бумажный.

С ним бабочки, вспорхнув над «садом
Забытых фруктов», улетели
В цветные сны, цветным каскадом,
Кружащим у твоей постели.


Прощай, мой дорогой поэт.
Я хочу оставить свою память о тебе.

Первая встреча с Тонино.  Беды богатых. 1981 год.

Это был период моей работы в ГУЗМе (главное управление здравоохранения Москвы)
Мы жили на Чистых прудах, меня вызвали к Данелия, положение было критическим, в течение года не могли справиться с температурой.
Она не падала, несмотря на то, что Фрунзик Мкртчян и Вахтанг Кикабидзе привозили из-за кордона лучшие зарубежные препараты.
Через две недели мне удалось восстановить Георгия Николаевича, и он явился на Мосфильм снимать «Кин-дза-дзу».
Наши отношения перетекли в дружбу.
В ту пору мы бывали у Данелия почти ежедневно, он тогда придумывал свой эзоповский язык для картины «Кин-дза-дза».
Мы обсуждали это с ним на кухне, предлагали новые идеи.
Лада читала Данелия новые стихи.
Он достал с полки свою книгу и, подписав, подарил ей.
«Талантливой Ладе...
...Георгий Данелия». Сентябрь, 1981 год»
Книга эта сохранилась, как память о том вечере и о первой встрече с Тонино.

Кудесник

Данелия сказал, что через час приедет его друг, итальянский драматург Тонино Гуэрра. Он попросил продиагностировать его.
Пришел Тонино, мы закрылись у Гии в кабинете.

Изучаю радужную оболочку его глаз, слушаю пульс, говорю Тонино, чем он болел в детстве, какие у него проблемы в настоящий момент и кандидатом на какие заболевания является его организм.
Прежде я бы умолчал о деталях, но теперь можно.
Теперь его нет.
В зоне мозга (между часом и 11-ю, если радужку сравнить с циферблатом) у Тонино были изменения.
Я сказал, что на это надо обратить немедленное внимание.
Тонино с Лорой переглянулись. Оказалось, что именно с этой проблемой они приехали в Москву на операцию, предполагая опухоль мозга.
– Нет! – это аневризма, а не опухоль.
Через несколько дней  диагноз был подтвержден оперативно.
Точность иридодиагностики всегда изумляет, не исключением был и Тонино.
Накануне он прошел длительное обследование, а тут за несколько минут получил полную картину своих внутренних тайн.
После этого сеанса Тонино сказал:
«Я знал, что на свете бывают кудесники, но увидел в первый раз!»
Так началась наша дружба, длиною в треть жизни.

Ужин в Пеннабилли

На разлитой зеленке холмов –
По щепотке старинных церквей.
Ночь – не светят шкатулки домов,
День – бессменная зелень полей.

Здесь природы живые холсты,
Тяжесть гор, замыкающих круг,
Здесь пространству хватает версты,
И художник его близорук.

Сотни лет от зари до зари
В сочных травах руины торчат,
Как надгрызенные сухари,
Угодившие в свежий салат.

Эта страсть хлорофильных полей,
Эта близость пейзажа в окне...
На закате дрожит сельдерей
И полощется в красном вине!

Кошачьи поэмы

    Жена Тонино Элеонора обожает кошек, правда не настолько, чтобы специально разводить их, но настолько, чтобы не мешать им размножаться. В доме Тонино сорок котов. У меня четвертая часть этого бедствия, потому что также не могу удержать лавину природных инстинктов моих чувственных питомцев. Они плодятся, поглощают и выделяют, балансируя между моим протестом и снисхождением. Чем больше они обременяют меня, тем сильнее я очеловечиваю их, будто задабриваю себя.

Пицетта про Кики

    Поднимаюсь на забрызганную полевыми цветами террасу – в рыжих ботинках стоит Тонино.
Он смешно говорит по-русски, и его немного детская речь звучит, как комментарий к его рисункам.
– Ты знаешь, – улыбается Тонино, – поймали одного большого мафиози, которого не могли изловить 30 лет. Оказалось, он жил на вилле в горах и оттуда управлял преступным миром, рассылая пицетты.
– Что такое пицетты?
– Это такие маленькие записочки, которые пишутся на папиросной бумаге и складываются трубочкой. В своих пицеттах он говорил, кому что надо сделать, и большая мафия слушалась его.
– Я написал пицетту для Лоры.
«Если ты не избавишь меня от своих сорока котов, то я умру.
Но если они для тебя важнее моей смерти, то пусть остаются».
– Как ты думаешь, что она ответит?
С тех пор прошло 10 лет, сейчас я читаю эти строки и точно знаю, что она ответила...
У них 80 котов.
    Антонио и Элеонора не справляются со своей самоотверженной любовью к котам, но
гордятся ею. Им почему-то кажется, что американцы любят животных после собственного комфорта.
               
Звезды кошачьих глаз

    Племя котов, живущее в доме Тонино, разноцветно. Когда за холмы Пеннабилли падает солнце, наступает мрак. «Сады забытых фруктов» загораются фосфором кошачьих глаз. Глаза вспыхивают между ветвями деревьев, как большие круглые светляки.
Спрашиваю его:
– Как зовут твоих кошек?
– Их всех зовут Кики, – кивает он. – Они живут здесь и ловят ящериц. Еще они заменяют фонари: небо роняет в сад звезды, изумруды кошачьих глаз загораются в полночь, я живу так высоко в горах, что слышу, как кашляет Бог.   
               
Ночь в саду

Брызгают звезды зеленых глаз –
В шипенье кошачьего стада.
Качаются тени восточных ваз
В аллее осеннего сада.
Шагают деревья, ломаясь в поклон,
И все это снится, и все это сон.
А в небе открытая скобка луны,
Округлого облака почерк.
Летят на равнины моей стороны
Непарные рифмы, тревожные сны,
Короткие столбики строчек.
И ночь пролетает, и утро встает!
А солнце в сомбреро на крышу ползет!

Два желудка

Однажды мы сидели в одном из ресторанов Сан-Марино в обществе Тонино и его друга адвоката Жана Луиджи Берто.
Крепко скроенный, с живыми черными глазами, адвокат-миллионер, сочинитель сказок и стихов морил нас гостеприимством.
– В чем его истинное хобби: сказочник или чревоугодник? – спросила Лада.
Вначале нам принесли «Панцеротти с тартуфами» – это такое большое блюдо тонких лепешек с крапивой, соусом, сыром и приправами.
По команде Луиджи были подняты бокалы вина rossa и произнесены витиеватые тосты за встречу.
Затем подъехала «Лозанья с порьгини» – это большое блюдо с мясом, маслинами, травой и картофелем.
Плюс – бокал вина rossa – тост за гостей!
Далее перед нами оказалось «Строццапретти с рагу» – такое огромное блюдо толстых спагетти в томате и мясных шариках – и, конечно, бокал вина rossa – тост за хозяев.

Высокий официант в белом, покачиваясь, как эквилибрист, нес на вытянутой ладони громадное блюдо «тальятелли» – тонкие спагетти с грибами и приправами.
Обязательный бокал вина rossa и дружественный тост за присутствующих.

Не успели передохнуть, как следующий официант, лавируя на тонких ногах, преподнес десерт:
«Сорбетто и коктейль Лимонтьелло».
Ну, и Бокал вина rossa, разумеется, плюс баррочный тост за любовь.

В завершение подали кофе-экспрессо с коньяком и...
о Боже! опять бокал вина rossa,
под классический тост, за бамбино.

Все это необходимо было пробовать, хвалить, причмокивать и восхищаться. Наконец, выбравшись на улицу, закуриваем, следом подтягивается адвокат Луиджи Берто.
– Надеюсь, теперь вы убедились, что у итальянцев самые длинные кишечники в мире?! – засмеялся он.
Но тут вышел Тонино.
– О, мама мия, ну почему у меня не два желудка?!!

Липовые улицы Рима

Прогулки с Тонино и Лорой всегда состояли из шуток и стихов.
Мы шли пешком в отель Джоли по Виа Кала ди Рьензо.
Светились витрины дизайнеров:
Гуччи, Армани, Миссони. Над головой цвели и пахли липы.
Лада дразнила Лору, шантажируя тем, что расскажет Тонино, как мы в Риме пили вино с Омаром Шарифом, и она публично лобызалась с ним.
Лада грозилась показать фото-компромат и подначивала: мол, ревнивец Тонино высчитает, что Омар Шариф моложе его на 12 лет.
Лора игриво волновалась и упрашивала Ладу остепениться.

Мы шли под липами, с трудом отрывая ноги от земли.
Рим буквально приклеивал к себе за подошвы, не отпуская.
– Подошвы прилипают оттого, что цветут липы, роняя на землю капли подиевого меда, – сказал я.
Лора не согласилась, доказывая, что в Риме специальный асфальт.
Лада сорвала цветущую ветку.
– Это майский липовый мед, попробуй!
– Лора, настаивала на версии липкого асфальта.
– Он тебе про подиевый мед с небес, а ты ему про липкий тротуар!
Лора лизнула ветку и отказалась от  тротуарной версии.
 
Лада читала новые стихи.

На перекличке католических крестов
Фонтан в манжетах паутины нем.
Погасло пламя инквизиторских костров,
Но вьется плющ, захватывая в плен
Полуразрушенные кладки стен.

Здесь узких троп каскадная гряда,
И скошенной соломы бурый стог,
Здесь листьев шелк, и веток провода,
И черепашьи панцири дорог
В монастыри уводят, как в острог.

А в келье спит измученный монах,
Устав от индульгенций и постов.
Лампады греют кров, на образах
Чернеют перекладины крестов
И кисти рук от праведных трудов.

Долина спит, спит горная река,
Несут холмы на сгорбленных плечах
Созвездия, луну и облака.
Сгорает день в молитвенных кругах
И ночь выносит утро на руках.

А в складках кожи старого ствола
Струится сонный дождевой поток
Стекает каплями кленовая смола,
Кружит листва над проредью дорог
И радугу раскрашивает Бог!

Тут небо дремлет низко на холмах,
Мостится с боку на бок целый день.
Сиесты тень на солнечных часах,
Багровый мак свалился набекрень,
Накрыв панамой одряхлевший пень.

Сорвать в петлицу?! – Наклоняться лень!

Офицер и дама

Вечером мы были в очень милом камерном театре, слушали музыкальные композиции на стихи Тонино.
Хорошо, вдохновенно читала Белла.
Белла дружила с Тонино, часто приезжала.
Было славно. Сидели в ложах. Хлопали.

Мы вышли с Тонино, он рассказал историю о том, как они с Федерико Феллини пришли в театр. Публика ожидала начала спектакля. В ложе появилась красавица-дама. Взоры устремились на нее.
Ею любовались, ее обсуждали.
За дамой возник красивый, статный офицер.
Восторженное внимание публики было обращено к этой паре.
Все смотрели, как он склоняется и медленно целует ее руку.
Зал затих.
Голос из партера:
– Ниже.
Офицер отрывает губы от ее руки и, не обернув головы, так же тихо:
– Позже.

Браво Ватикана

Были с Тонино в миниатюрном театре, слушали под музыку белые стихи Тонино.
Исполняла певица, некоторыми нотами похожая на Пиаф,
ей аккомпанировал аккордеон, некоторыми нотами звучащий, как орган.
– Ты слышала, какие мне сделали овации? – спросил Тонино Ладу.
– А ты знаешь происхождение слова «овация»? – усмехнулась она.
– Нэт.
– «Ове» – это «яйцо».
– Страусиное!? – засмеялся Тонино
– Нет! Это яйцо католического епископа!
– При чем здесь яйцо? – перебил Тонино, и перенес на меня свое недовольство Америкой.
– Ты живешь в чудовищной цивилизации, неспособной на искренние овации.
– Зато католики способны! – засмеялась Лада. – Знаешь, Тоничка? – одна монашка в мужской сутане прожила в монастыре со своим монахом 30 лет.
Поэтому каждый новый пантифик перед инаугурацией проходит «процедуру доверия».
Он садится на трон со специальной прорезью, под которым сидит доверенное лицо. Ощупав гениталии, лицо выкрикивает из под трона: «Ове»!!! (т.е. «яйцо»).
Все апплодируют.
Отсюда и произошло слово «овация».
Тонино засмеялся.
Мы вернулись в партер на второе отделение поэтической программы.

Фонтан тишины

Мы прошли через каменную площадь Пеннабилли.
Посередине стоял фонтан, придуманный почему-то не Тонино.
Это было сразу заметно: фонтан выглядел взрослым, торчал как циркуль, без воды и фантазий, образ тишины.
С нами была прелестная внучка Параджанова – Настя. 15-летняя девочка с личиком, через которое проглядывала лукавая улыбка ее гениального деда. Она мечтала поступить во ВГИК. Фонтан и Настя напомнили мне тогда поступление Лады в институт кинематографии. Оно осуществилось с двух попыток, в первой принимал участие Тонино.

Капеляроссо

Когда-то давным-давно, за тридевять земель, в тридевятом царстве мы гуляли по Москве с Тонино и его женой Лорой, и Лада рассказала свою новеллу «Рыжеволосая». Она отражала кусок ее полусиротского детства.
Лада не была рыжеволосой, но в своих юных новеллах ей хотелось спрятаться за другой, неузнаваемый образ, поэтому новелла сложилась под названием «Рыжеволосая». И понравилась Тонино, и он попросил ее в подарок, сказав, что по-итальянски она будет называться «Капеляроссо». Не оставшись в долгу, он подарил ей свою новеллу про колодец и звезды днем.
Лада была счастлива меной и тем, что ему полюбилась ее «Капеляроссо».

300 человек на место

В ту пору Лада поступала во ВГИК. Конкурс огромный. При таком устрашающем соперничестве хотелось заручиться поддержкой мастера с мировым именем. Был многочасовой письменный этюд. Она написала не одну тему, как того требовали экзаменационные правила, а две: одна из новелл была ее, другая – Тонино, про звезды в колодце.
Вопрос щепетильности улаживался тем, что его новелла – подарок, плюс она оставила экзаменаторам и собственное сочинение. В итоге ее новелла получила «отлично» и была напечатана во ВГИКовской газете, как лучшая, а новелла Тонино получила «неуд», из-за чего ей снизили общую оценку.
Как раз в это время он приехал в Москву и привез «Джинжер и Фред», картину, снятую с Федерико Феллини.
 
Несчастный двоечник

После просмотра в смотровом зале ВГИКа фильма «Джинжер и Фред» мы с Тонино и Лорой пошли в ресторан.
– Тониночка, – сказал Лада, – может, у себя в Италии или в целом мире ты великий писатель, но у нас, в Москве, даже среди абитуриентов, ты всего лишь двоечник!
Она подробно рассказала ему историю со ВГИКом.
– Это фэномэнално! – завопил Тонино.
Курьез его задел, он обиделся на наших экзаменаторов и сказал, что напишет эту историю в литературном журнале. Ректору института Тонино отправил Письмо  (ЭТО КОПИЯ):

«Уважаемый господин Новиков,
На премьере моей картины «Джинжер и Фред» я заметил и оценил ваше присутствие. Теперь мне бы хотелось, чтобы вы обратили внимание на мою молодую и очень талантливую подругу, которая имеет честь держать экзамен в вашем институте.
С уважением,
Тонино Гуэрра.
P.S. Синьору зовут Л. П.
Дата……»

Синьора

Из всего текста Ладе запало в сердце одно словцо – синьора! Когда среди обращений «гражданин», «товарищ», и «женщина» возникает «синьора» вдруг видишь, что живешь в королевстве кривых зеркал, искажающих  цвет и форму жизни.
(«Женщина, передайте на билет!» И в ладонь впихивается чья-то потная медяшка. И кондукторша с катушками билетов хрипит с перепоя: «Граждане, посторонитесь! Дайте людЯм войти! Идите в заднюю, нече в переднюю лезть!») И хочется исчезнуть из этого мира, из его звуков, запахов и форм и очутиться там, где говорят: «Oh, molto bene, signora, oh, molto bene!»

Деревенский самородок

Тот факт, что итальянский писатель и драматург, почетный доктор института кинематографии и других мировых университетов получил на вступительном экзамене двойку, всполошил киношные круги.
Режиссерская группа взяла над Ладой шефство. Было сказано, что слишком она городская.
А профессор Парамонова любит одаренных провинциалов. Ей велели окать и робеть на экзамене. Нарядили ее в сандалии Людмилы Чурсиной, добытые в костюмерной Мосфильма, у них оказалась одинаково узкая и длинная стопа. Оттуда же приволокли вологодский сарафан, в котором играла Алла Демидова, и заплели ее натуральную косу.
В этом виде она предстала перед экзаменационной комиссией и, окая, проявила познания во всех областях культуры. Профессор Парамонова растрогалась, обозвав Ладу «самородком» и чиркнула «отлично».

Я или она!

Через несколько дней экзамен принимала комиссия, не терпящая лимиту, и режиссеры преобразили Ладу в столичную львицу.
Одежда – фирменная, туфли – на шпильках, волосы копной, глаза в боевом раскрасе, запах Chanel №5 и интеллект в сопровождении светских манер. Она получила уравновешенную пятерку. В коридоре с поздравлениями ожидали режиссеры. Наконец-то можно расслабиться и закурить.
Едва она, погасив спичку, выпустила струйку дыма, как профессор Парамонова, выйдя из аудитории, налетела на прямо на нее.
Со лба профессорши соскочили очки, из рук выпала сумка, дальнейшие действия продолжились в ректорате. Опрокинув стопку валерьянки, Парамонова вопила: «Я или она! В этом институте останусь я или она!»
Ректор размахивал письмом Тонино.
Лада отправилась забирать свои документы. Как ни старался Тонино, ну, что поделать, не получился из нее деревенский самородок.

Культурный шок

После провала во ВГИКе мы уехали в Одессу на море, следом за нами прибыли Тонино и Лора. Мы принимали их у себя на даче. Удобства располагались во дворе.
Они представляли собой ветхое деревянное строение, с щелями, железным крюком и круглым отверстием, обнесенным нечистотами. Ни о каких салфетках, туалетной бумаге, кондиционерах, сливных бочках, которые придумал еще Леонардо в своих «Мадридских кодексах», не было и речи. Пройти через наш дворовый гальюн – все равно, что пережить культурный шок.
Дом был просторным, ветки белой сирени бились в распахнутые окна, в саду цвели плодовые деревья, к ним вела виноградная аллея. На стенах висели подлинники русских художников.
Столовое серебро с фамильными вензелями, усиливало контраст: «Отведал маринады на серебре, покорнейше ко двору, как говорится, до ветру».

Самые крепкие мочевые пузыри

Мы старались ублажить гостей: деликатесы южного рынка, копчености, солености, пряности и сладости разнообразили остатки дворянского быта. Во время обеда, ожидая вопроса, как пройти в туалетную комнату, Лада была рассеяна, она ждала этого с ужасом.
На десерт подали громадный сахарный арбуз. Вот она, малая смерть чести и достоинству! Тониночка управлялся со спелыми скибами, аккуратно складывая черные блестящие косточки на край тарелки. Лада смотрела на это, и ей становилось дурно. Вот сейчас он встанет, вот сейчас скажет, а где у вас тут?..
– Тонино, отведай черешни, клубнички, персиковый шербет... – предлагала она. –
Нет, арбуз, арбуз, и все тут!
Они просидели около пяти часов. Сто раз Лада вздрагивала, мысленно провожая их ко двору и обратно. Но Тонино, веселясь, рассказывал анекдот за анекдотом, засим распрощался, и мы их благополучно проводили. Это были самые крепкие мочевые пузыри в мире! Будто они что-то предвидели, будто боялись не пережить дальнейших испытаний. Даже после того как такси с ними исчезло за поворотом, мне все еще мерещилось, что вот они вернутся и выразят желание посетить этот позорный сортир.

Белый Пароход

Через несколько дней они отбудут в Италию, туда, где живут синьоры, и среди них Тонино, фантазер и сказочник Оле Лукойе с лукавым прищуром внимательных глаз.
Мы стояли на морвокзале.
Тонино уже взошел на белый пароход, и стрелки его компаса отвернулись от нас.
Мы остались прикованными к местам своего рождения, крепостными заложниками эфемерных идей партийного строя.
А он исчез в синем море, растворился, как летучий голландец, в туманном сфумато, придуманном Леонардо для своей загадочной Джоконды.
Мы легко взбежали вверх по Потемкинской лестнице, чтобы оттуда разглядеть его белый кораблик. У входа в небо  раскинул руки Дюк Де Ришелье, а цыганки кружили вокруг него, веерами цветастых юбок распугивая воробьев.
– У вас есть виза? – строго спросил Дюк.
– Нет! – засмеялись мы,
– Тогда пропуск с отпечатками пальцев!
– Наши пальцы не отпечатываются, месье! Они еще не успели испачкаться!
Это было в Одессе... летним солнечным днем... это было давно...

Одесса, лето, жаркий день
Ветвями шелестят платаны,
Играют радугой фонтаны,
И пахнет белая сирень.

И в городском саду старушки
На перекличке новостей
В нас осуждают бег страстей
И молодежные пирушки.

И кружит голову слегка
Вино в кафе на морвокзале,
И ласки в душном кинозале,
И зов ночного маяка,

И взлет Потемкинских ступеней,
Откуда Дюк на корабли
Глядит, и скачут воробьи,
А мы гадаем на сирени:

Пять лепестков – благая весть,
Но будущность судьбы тревожит,
Цыганки пристают к прохожим.
Увы! – в ладонях не прочесть,

Что коммунальные трущобы
Покинув через много лет,
Мы бросимся на континент,
За океан, под небоскребы.

И было хорошо – не знать,
Какая выпадет нам доля,
А просто жить по Божьей воле
И, улыбаясь, засыпать.

Не знать, что белую сирень
Переживет букет бумажный,
И в памяти всплывет однажды
Одесса, лето, жаркий день.

Дунин Бунин

Диалог:
Любовь Сирота – Сан-Торас

Любовь:

Санто, у Вас удивительные портреты. Дело даже не в портретном сходстве. Они – живые. Они у Вас думают и страдают. В Вашем Бунине, кажется, весь трагизм его жизни.

Санто:

Благодарю Вас за реплику об удивительном. Вы попали в точку, говоря о трагизме его жизни. Но – Бунина давно нет, а трагизм продолжается.

Не знаю, смотрели ли Вы картину Дуни Смирновой о судьбе Бунина  «Дневник его жены»?  В  передачу «Школа злословия», которую она ведет с Толстой, пригласили поэта Гандлевского.
Почему, думаю, она приседает перед ним?

Потому что их взгляды совпадают. Он ей импонирует. У него роман «Трепанация черепа», а ей нравится вскрывать.

Ею выбран сходный с ним ракурс, в котором она вылепила своего Бунина.
Мне был гадок «Дневник его жены» от чувства ее авторского куража, ее хватки: вот как выпукло, пастозно, реалистично я вам изображу его жизнь, нутро его! Вот таким вездесущим оком загляну!..

Не могу освободиться от ощущения, что в сценарии о Бунине она не с теми, кому больно за его унижение, кто отвернулся б, чтоб не смутить, – она с теми, кто рассматривает и оценивает его страдания.
Не думаю, что столь кровожадна Дуня, чтобы наслаждаться чужим унижением, но достаточно беспощадна, чтобы сфокусировать свой взгляд на нем.
И ей, похоже, удалось завлечь зрителя в позицию своего ракурса: Идите сюда! Вот отсюда надо смотреть! С этой точки виднее! Вот здесь он настоящий! Она вела за собой, отодвигаясь подальше, подальше от лживой советской патетики, и от цветаевского излишества, и от ахматовского декаденства:

От этого:  «Сжала руки под темной вуалью...»
Чуть ли не заломила!
Где под вуалью руки?! Ведь вуаль – не муфта! Не паранджа!
Как это – надела на правую руку перчатку с левой? Как ухитрилась?

Столь настойчиво уводила Дуня в свою реальность, так старалась отодвинуться от высокопарной позы романтизма, что, потеряв равновесие, бултыхнулась прямо в кровь, в теплую кровушку бунинской судьбы.
И ничего… поплыла, размашисто загребая, ныряя и брызгаясь.
Смотрю и думаю: «Неужели она его любит?»

Вот любовь:

…И – немножко хребет надломя –
Обнимаю тебя горизонтом
Голубым – и руками двумя!

Марина Цветаева.

А ломать хребет, чтобы  портки стянуть?.. Так ведь беспардонно, и ничего не добавляет к Бунину. (Речь идет о  сцене в купе поезда, когда Бунин пересекал границу, его стали обыскивать, он вспылил, кричал, что он Нобелевский лауреат, и тогда его хладнокровно согнули и поставили в позу, в которой осматривает проктолог. Он был  унижен, он плакал.)

Что открыла она этой правдой? – Нагнув, оголив, заглянув…, она вскрыла – что...? Что она показала?!!!!
Мне не нужны преукрашения, я знаю, что там темно.
Но ее хирургическое мастерство, ее удаль – эта пляска на метастазах!

Автор, входя в «биографическую область», как врач в полость живота, должен помнить клятву Гипократа: Noli nocere! – Не навреди!
А если ты уже идешь в чужое сокровенное, в чужую боль со своей авторучкой – то будь Достоевским! – Сделай эту боль своей!

Интересно, понравилось бы Бунину такое кино?
А, если бы ОН мог взять ответное слово?! Если бы каждый, кого вот так зверски выворотили! Только с одного бока, с этого простреленного Ван-Гоговского бока! – Откуда хлынула кровящая мякоть унижения прямо в сонную морду кинозала – на! смотри!

Микеланджело в «анатомичке» в смердящих утробах задыхался, чтобы достоверность Давида создать!
Но публику туда за собой не волок! Не предлагал посмотреть, из какого сора... Его бы за это сожгли!
А в этом хозяйском Дунином вытряхивании нобелевского лауреата из его порток – нет благородства и нет мастерства!
Какое-то полудокументальное препарирование.
Сцена в купе – это не художественный кадр, а жалкая удача папарацци!

Я понимаю ее задачу – мы знаем, что Бунин великий писатель. Она хотела его показать его другого, стирала пыльцу фанатизма.
Но те, кто Бунина не читал, кто впервые прикоснется, посмотрев это кино, – что поймет? Какой он?

Русским писателям свойственно собственной жизнью утверждать свои идеалы. А жизнь не выдерживает: у Пушкина в 36, у Лермонтова в 27...
Художник и так обречен, а после смерти – совсем беззащитен.

Бунин знал и это:
Что ж! Камин затоплю, буду пить…
Хорошо бы собаку купить.

И Пушкин знал:
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
и не оспаривай глупца.

А сам у Черной речки оспаривал!
Потому что – как тут приемлешь, да еще и равнодушно? Как не оспаривать? Когда
такая боль Шекспировская...

Да, грешен я,
но не грешнее вас,
мои шпионы,
мастера злословья!

Да, тут, у нас и с мастерами злословья все ОК, и со шпионами!
Уж лучше грешным быть,
чем грешным слыть.
Напраслина страшнее обличенья.

Думаю, что Дуня осталась с чистой совестью, потому что не возводила напраслину.
Если, конечно, не считать огласку чем-то более жестоким, чем само изнасилование!

Вам, может, покажется странным, но это правда: после всего сказанного добавлю парадоксальное – она мой человек!
И вот так вот я ее… мг… в общем, любя...!
Нравится мне и принцип ее мышления, и ясность ее зрения – умеет углядеть!
Это не та голова, что, как голубец, нафарширована чужим!
Мне нравится и женское в ней, застенчивое, чувственное, сумбурное. Нравится, что она умная, внятная и естественная.
Да и сам Иван Алексеевич не шибко церемонился, умел вспороть нутро, умел смотреть не по направлению указательного пальца. Мог обрушиться и на Волошина, и на других, мог огорошить без особых на то оснований, а с такими-то основаниями – уж не знаю, что бы осталось от Дуни Смирновой... Потому что именно она в то гнусное купе завлекла столько глаз.

Помните Блока?
Я верю, то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала.

Фигу тебе великодушие Дуни позволит, чтоб вьюга тебя целовала. Ты верь, а мы не такие легковерные, потому как зрим в самый корень, в то место, где жизнь втоптала, а не в то, где Бог снегом занес!
Поэт сам открывает подъём и падение своей жизни – поцелуй белой вьюги –
благословение, и втоптанность в землю.
Но когда это со своей судьбой делает художник – одно, а когда за него стараются... мг – другое.

И Белый:
стоял «дураком в венце своем огнистом»
…В пустынях отдаленных
и ждал народных толп
коленопреклоненных.

Можно написать диссертацию об амбициях пушкинской народной тропы и коленопреклоненных толпах Андрея Белого.

А можно грамотно поведать миру, что не стоял и не ждал, а лежал в койке блоковской жены! («Имел ее белое тело» – так, кажется, писала Любочка Менделеева).
И в жизни Бунина, как и в любой судьбе, найдутся еще не те смотровые площадки! – Дело вкуса!

Кто-то спекулирует на эрогенных зонах всеядного зрителя, а кто-то, притормозив низменные интересы, разгоняется в направлении узкой тропы, чтобы не заросла.
Мне не то чтобы хотелось скрыть «Дневник его жены».
Не о том забота, чтоб скрыть письмо, а о том, кто вскроет конверт!
Кто взгромоздится «на бабочку поэтиного сердца» и в чем: «в калошах или без калош»?
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется… –
он все равно уже не сможет «захохотать и радостно плюнуть»! Потому что «бесценных слов транжир и мот» мертв.

Любовь:

Прочитала. Не знаю подробностей, фильм не видела, поэтому трудно принимать участие в обсуждении конкретно эпизодов фильма. Но в целом поняла, о чем речь, и думаю, что вопрос тут стоит шире, обобщённее: ЧТО вообще дозволено биографу, живописателю? И это Ваше впечатление о фильме меня лишний раз убеждает: нельзя, нельзя бестрепетно – в чужую жизнь!!! Будь ты хоть семи пядей, хоть семидесяти,  с умением разглядеть что-то доселе не увиденное, – никто тебя туда не звал и не давал туда пропуска: мало того что подсмотреть, так ещё и толпу за  собой  поволочь – смотрите! Судите!
Почему проникновение на чужую территорию – это уголовно наказуемое деяние, а вот так, в жизнь ушедшего – можно?
Вспомнилось кушнеровское: «Быть классиком – значит стоять на шкафу...» Там, правда, про Гоголя:
…Не то что раздеться – куска проглотить
Не мог при свидетелях – скульптором голый
Поставлен. Приятно ли классиком быть?

Гоголь, или Бунин, или кто угодно – принцип тот же, не важно, о ком.
Не просто о Бунине речь, не просто о Дуне и её лихости, фильм я (повторюсь) не видела, но тоже неоднократно думала об этом: о допустимости/недопустимости того, что делают биографы, о том, как трудно найти золотую середину между «сотворением кумира», то есть рисованием иконы вместо живого лица – и обнажением до исподнего. Очевидно, биографу мало быть умным и наблюдательным – надо быть ещё и тактичным, порядочным, короче  говоря – нравственным, простите за столь благочинное, почти фарисейское слово. :))

О Набокове и Лолите

Диалог:
Палад – Сан-Торас
 
Палад:
 
Есть фантастическая версия о точках пространственно-временной совместности параллельных миров.
Царство теней давно присутствует рядом. И мы, те, кто волею судеб по эту сторону, вживую наблюдаем тех, кто уже там – вне рамок нормальной человеческой участи: ничейных детей-оборвышей без будущего, больных и немощных, выжатых как лимон и обобранных нуворишами стариков, бомжей и увечных.
И никто из нас не Орфей, чтобы вывести оттуда на солнечный свет хоть одну душу.

Сан-Торас: 
 
Друг мой, вот ваша цитата:
«И мы, те, кто волею судеб по эту сторону, вживую наблюдаем тех, кто уже там – вне рамок нормальной человеческой участи».
Кто Вам сказал, что мы волею судеб?
Мы своею волею по эту сторону. Или Вы не умеете напиться, или Вы думаете, я не могу найти идейный торчок на Ямайке? Там все такие добрые, такие красавцы, всегда тепло, приятно и никаких проблем?
А… наверно, Вы думаете, что батрачить сутками, тащить на себе кучу душ и ртов, иметь вечное напряжение, делиться всем своим от сна до хлеба и ума, от времени до пространства – это какой-то особый удел, который бедные «по ту сторону» какой-то волею судеб не могут себе позволить?
Мне не жаль ни пьяниц, ни наркоманов: когда они кайфуют, а я в это время жилы рву, они меня не зовут, а когда у них отходняк и жрать нечего, тогда они бедные, им надо помогать. Выходит, когда они праздные, а мы в поте лица, это окей, а когда им хреново, мы опять должны батрачить на них же, бедных?
Ерунда. Мой ответ – нет. Только детям, Палад, мы должны, они беззащитны, они зависимы от нас, и мы по-настоящему в ответе за них, потому что растить, кормить, учить их – наш долг. Даже старики, Палад, сами выбирают свою старость, сами строят ее.
Твоя Старость – это результат твоей Жизни, а детство твое – результат жизни твоих близких и окружающих.
Когда уходила мама, из меня душа чуть не выпала, но дочь сказала: не мучайся так. Я мечтаю о такой смерти. Человек рождается и живет для того, чтобы так уйти. Значит, надо жить, а не пьянствовать, не сидеть под забором. Несправедливости много, но шанс дан каждому.
А ваш папа был окружен заботой, любовью, потому что он так жил, старался, себя не жалел, не спал ночами, когда вы ребенком ловили его бессонный луч сквозь закрытую дверь. А мог бы расслабиться и уплывать в нирвану, в забытье. Жизнь трудна, но по какую ее сторону быть – наш выбор. Когда в глазах ножи и солнце еще не взошло, ломит кости, но надо встать и работать, ни один бомж тебя не пожалеет, а ты должен жалеть его за то, что он расслаблялся и только этой заботой и был заморочен. Нет. Ты не знаешь, скольких детей этот «несчастный» бросил, скольких он сделал несчастными. Пусть каждый отвечает за свое. Сделай счастливыми тех, кто вокруг тебя, своих сделай счастливыми – это труднее, чем на паперти подать.
Я подаю, конечно, но это рефлексия. Бежать мне надо. Обнимаю Вас.

Палад:

Обнимаю, Санто, Вас и Вашу категоричность!
Пусть древо трудов Ваших плодоносит обильно и в срок!   
 
Сан-Торас:

Дорогой Палад, я выражаю не категоричность, но определенность взглядов, причем собственную. Четкость сформулированной точки зрения не есть категоричность, ибо таким образом я объясняю свое отношение, я не полагаю цели другим.
Довольно часто отсутствие ясности воспринимается как либеральность, а наличие  ясности – как категоричность.
Категоричность отрицает – все на себя не похожее; я, напротив, приветствую – все непохожее на меня, за исключением банальности и тупости.
Вы говорите: «И никто из нас не Орфей, чтобы вывести оттуда на солнечный свет хоть одну душу».
Если б Орфей не сошел в Аид
Сам, а послал бы голос

Свой, только голос послал во тьму,
Сам у порога лишним
Встав, – Эвридика бы по нему
Как по канату вышла...

Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное – взято.
Марина Цветаева.

Вам дан голос, Палад. И этот голос Вы можете послать во тьму, чтоб за ним идти на свет.
Но не каждый, кому голос дан, ведет к свету.
Совместимы ли гений и злодейство? Пушкин думал – нет! Я думаю – да! Потому что наличие гениальности не подпадает под категорию добра и зла, гениальность – это категория силы.  А с ней приходит ответственность. И чем мощнее гениальность, тем огромней ответственность.
Именно степень силы, как мощи, в амплитуде от добра до зла, определяет шкалу ответственности – здесь заложены категории нравственных качеств. А что означает злой гений?
Кто обладает талантом, тот обладает выбором, поскольку сила – это преимущество, а преимущество – это привилегия, которая дает возможность выбирать, в какое русло направить свой талант.
Можно потратить его на добро, можно на зло.
От личных качеств зависит выбор русла, а это определяет уже человеческая сущность.
Разницу между хорошими и плохими людьми характеризует направление наших природных и приобретенных сил.

Русская литература, пожалуй, единственная в мире, пыталась живыми судьбами своих писателей утверждать свои же литературные идеалы:
Петрарка  воспевал любовь – но был чуть ли не самым развратным человеком своего времени.
Бальзак  презирал высший свет – но всеми силами стремился туда.
А Толстой шел за плугом – граф бывал в ночлежках, подавал нищим.
То же Достоевский.
Пушкин – погиб за честь.

Степень таланта дана каждому – по способности напрячься.
А в современной лексике ключевые сленговые слова – не напрягай, не заморачивайся, не грузись, расслабься. Что расслаблять?
Ладно когда головка еще худо-бедно напрягается, а голова – «до прелести пуста».

Набоков делал с русским языком, что хотел – владел им, написал «Лолиту» – мир упивался ею.
Но думаю, что весь этот педофилийный проект – дрянь редкостная.

Когда писатель использует свой дар, выражая, по сути, мысль – «хочу совокупляться с детьми», то свобода слова, дающая право озвучивать свою мысль, не снимает ответственности за свое самовыражение.
Ибо этими литературными излияниями он дает возможность иным людям, их грязным движениям души, опереться на свой талант, подпитываться им, укореняться в мысли, что зло есть нормальность жизни. Такой посыл писателя – преступен (в категории «совесть»).

Отвращает не сам факт человеческого выбора или фантазии, воплощенной в литгероя, а гнусная самооценка: какой я молодец! Благодаря этой самооценке ему не подняться до Достоевского:
«Тварь я дрожащая или право имею»?
Потому что нет вопроса, а право присвоено.
Присвоено, прежде всего,  одобрительным отношением к себе.
Обладая мощным талантом, Набоков, как злой гений, не признал  огромную ответственность.
Говорю это Вам, чтобы открыть, как именно формулирую для себя понятия добра и зла.
Почему одно близко, а другое нет – эти формулировки проясняет степень моего понимания, а не степень категоричности.
Потому что любой самостоятельный взгляд на общепринятые вещи мне интересней моего собственного, особенно если этот взгляд противоположный, но содержит столь же внятные аргументы.

Палад:

Рад, что Вы рядом, Санто.

Гений и злодейство – часто рука об руку.
Этого  же поля ягода, на мой взгляд, – навязывание идеи о том, что «нетрадиционные  сексуалы» – сплошь все талантища, и быть таковым чуть ли не почетно. Сатана обольщает нетвёрдых примерами успешности.
А Набоков… какую запретную доктрину он вручил миру своей «Лолитой», разве сказал –
«делайте так, как мои литгерои»?
Сомневаюсь.
Запретить произведение? Но ведь было… так и было!
Достоверность повествования – это минус Набокову? Куприну в «Яме»? Она равна пропаганде образа действия, или всё-таки описано явление, которое существует вообще, и тем имеет право быть сунуто под микроскоп художественной литературы?
Шокирует в основном разница в возрасте.
Хочется натоптать герою, который «он». Но персонаж «она» – разве есть невинная жертва, а не циничная, наделенная подростковой жестокостью недоросль, которая, если бы не с этим сорокалетним, то с каким-нибудь двадцатилетним – уж наверняка то же самое замутила? Тогда не было бы элемента скандала, но… греховность связи от этого меньше?

Санто:

Мой друг, как трогает меня ваша защита свободы творчества, на которую не посягаю!
Вы спрашиваете: «Запретить произведение? Но так ведь было!»
Вы уж, дорогой Палад, не применяйте ко мне ярлыки, я не ратую за тупоумные запреты.
Но тема об ответственности художника за свой дар, которую мы подняли, – серьезна. Потому что художественный образ дает душевный толчок к мысли, к действию.

Вы пишете: «Достоверность повествования – это минус Набокову? Или Куприну в «Яме»?
Она равна пропаганде образа действия, или всё-таки описано явление, которое существует вообще, и тем имеет право быть сунуто под микроскоп художественной литературы»?
 
Достоверность – не минус, авторское отношение к достоверности – минус! Оно характеризует человеческую позицию – об этом речь, а не о запретах и не о качестве произведения.

Вот моя цитата в обмен на вашу: «Отвращает не сам факт писательской фантазии, воплощенной в литературного героя, а гнусная самооценка автора – какой я молодец!
Благодаря этой самооценке, иным писателям никогда не подняться до духовности Достоевского:
«Тварь я дрожащая или право имею»?
У них нет вопроса, они присвоили себе право.
Присвоили тем, что одобрили себя, свои пороки».

Вы, мой друг, достаточно фривольно сравниваете Набоковскую «Лолиту» и Куприновскую «Яму» – Куприн милость к падшим призывал!
Набоков, напротив, утверждал естественность педофильной любви.

Далее Вы пишете: «Шокирует, в основном, разница в возрасте. Хочется натоптать герою. Но «она» – разве есть невинность, которая, если бы не с этим сорокалетним, то с каким-нибудь двадцатилетним – уж наверняка то же самое замутила? Тогда не было бы элемента скандала»?

Эта мысль рассчитана на один ход, если сравнивать с шахматами.
На первый взгляд она кажется справедливой, но она останавливается на свершившемся факте, не идет дальше – а жизнь идет.
Вы не хотите видеть, какой стала Лолита после того, что с ней сделал взрослый мужчина, и вы никогда не узнаете, какой бы она была без него.

Вы пишете: «Если бы не с этим сорокалетним, то с каким-нибудь двадцатилетним – уж наверняка замутила бы то же самое. Тогда не было бы элемента скандала».

Дело не в скандале. Подлость в том, что зрелый человек срывает недозревший плод. Он надкусывает его, и мы уже никогда не узнаем, каким бы этот плод вызрел.

Знаете, что самое СТРАШНОЕ из того, что он с ней сделал? – Он  украл у нее то, кем она могла бы стать. Он украл у нее ее саму – будущую женщину.
Он разрушил ее. Она никогда не сформируется в то, во что  должна была вызреть.
Поэтому она – жертва, а не «циничная, наделенная подростковой жестокостью недоросль».
Она насилованный подросток – и страшен даже не сам факт физического воздействия.
Люди переносят переломы, со временем забывая о них, но переломы психики чинятся годами и не забываются.
«Господи, душа сбылась – умысел твой самый тайный» – помните?
Её душа не сбылась – он забрал у нее возможность созревания в человека, которым она была задумана.

Ибо тот, кто имеет стаж, и тот, кто стоит в начале развития, – идут разными путями.
Есть вещи, которые ты должен открыть для себя сам – эти вещи, человек познает в процессе жизнедеятельности.
Ребенок сначала по капле пьет молоко, а не ест сандвич с водкой, понимаете?
Он в первом классе пишет корявые палочки, а в десятом строчит конспекты, не замечая этого.

То, что она проделывала бы со своим ровесником, есть путь познания для обоих.
Когда два подростка «елозятся», они получают оба соответственные впечатления, на них не обрушивается весь спектр взрослого опыта.
В юности мечтают о поцелуях, испытывают волнение от прикосновений, а через 20 лет этого почти не замечают.

Детям свойственно влюбляться и желать, но это не означает, что взрослый может этим пользоваться, просто потому, что он сильнее, опытней.
Для ее 15-летней сексуальности с головой хватило бы впечатлений от ровесника.
Она может влиять на него, а взрослым она просто подавлена, раздавлена его превосходством.
Задача взрослого человека – опекать ребенка, а не развлекаться им, потому что взрослый для детской психики – авторитет.
Когда ребенок совершит проступок, он смотрит на старшего, что тот скажет, и ему говорят: это плохо.
А в данном случае взрослый говорит: делай так – это хорошо! И еще, и еще! Ребенок же разгорается.
Сексуальное начало присутствует в каждом человеке, есть и сексуально активные дети, так что, всех их тащить в постель, я не понимаю?
 
Особенно руководствуясь таким аргументом, как: «Та... они все равно между собой…»
Давайте воровать их души, развращать, все равно ведь кому-то достанутся – Так?
И все воры, полагая себя порядочными людьми, думают так же: не я украду, так другой, уж лучше я – Да?
 
Думаю, что и вы, будучи подростком, интересовались многими вещами, но если бы зрелая тетка взяла Вас в оборот, мне бы захотелось ее придушить, и мне бы не пришла в голову мысль: ну все равно – не она, так другая разговеет этого любопытного мальчика.
Всему свой час, мой друг. И то, что преждевременно, так же разочаровывает нас, как и то, что слишком поздно.
В данном контексте, считаю мысль: если не я, то другой – порочной:  эта мысль пытается оправдать подлость.
А циничного подростка, и всякую развратную недоросль, надо пытаться улучшить, а не усугубить.
Вы уж простите меня за горячность и переход на личные примеры, но поцеловаться в юности с девочкой или с женщиной – две совершенно разные вещи, определяющие ход дальнейшей судьбы и понятий.
Потому что разрыв в возрасте от 15-ти до 40-ка, больше чем от 40-ка до 80-ти.

Невольно сравниваю Набоковский ход с Бальзаковским.
Первый не просто художественно описал явление, имеющее место быть, он оправдал его, сделал естественным. И появился термин – нимфетка.
А второй – раскрыл свое отношение к зрелой женщине.
И появилось понятие: дама Бальзаковского возраста.

Палад:

Санто, заветный мой наставник и душеприказчик, каким волшебным умением Вы перевернули моё восприятие, всколыхнули, взбудоражили застоявшиеся воды утлого моего сознания; ответьте, кто после этого на Вашем фоне Макаренко? Шкидо-пигмей с чахлыми ивовыми прутиками?!
Поклон и почтение Вам, чей талант воспитателя воссиял новой гранью благодаря ужасающему роману несостоявшегося нобелевского лауреата.
А может быть, именно то омерзение, вызываемое у мыслящего читателя литгероем «Лолиты», и есть его неоспоримая цель и заслуга? Иначе роман, изначально изданный порноиздательством, так и канул бы не замеченным широкой читательской общественностью в грязной луже текстов-однодневок, рассчитанных на потребу сугубо низменной, извращенной публики?
Может, ошибаюсь. Не гневайтесь, дружище.
 
Ночь ворожила желтооково.
Завёлся ветер и опал.
Я тихо выкопал Набокова.
Избил. И снова закопал.

Стоял. Вертел в ладони биту.
Сочилась мысль, по биту – бит:
«За кражу детства, за Лолиту,
за сотни, тысячи Лолит!»

И раздухАрясь, пущей силой
пылая средь холодных плит,
я снова занялся могилой,
дабы развратник был добит.

Санто:

Милый друг мой, ну стишами насмешили, не просто улыбнули, а животину защекотали!!
Палад, с тяпкою, сапкою склепы крушит, скелеты пушит! (пушить – от английского push –тревожить, подталкивать).
Да ведь не сокрушите склепов, небось какой-нибудь чудной тучкой залюбуетесь…
Упрямец вы этакий, уж отвоевали «Лолиту», как кусок литературы, что сказать, роман – хорош.
Да мы все о разном. Достоевский (опять же о нем), сделал любимыми героями всея Руси –
проститутку и убийцу.
Нет светлее человека, чем Соня Мармеладова, нет симпатичней души, чем Раскольников, нет добрее и чище, чем идиот Мышкин.
А Раскольников-то – от слова расколот. Раздираем надвое, натрое, на сто частей…
А помните, как к Раскольникову на улице старик приставал: «Убивец!» – говорил, почти, как Паниковский (от слова паника).
Думаете, я Набокова не ценю? Еще как! Только не укладывается весь спектр чувств и отношений в одном параграфе.
А стиш ещё прочту,  и смешно, ну…

Санто:    

Ночь желторотой луной говорит:
Спи, успокойся, несчастный пиит!
– Знаешь, Луна, мне не спитца…
– Что так?
– Лолита мне снитца…

Вижу кладбИще – могилки квадрат,
С сапкой в руках выступает Палад:
«Фатит! – кричит лежебокам,
Фстаньте, товарисч Набоков!

Что же вы с Лолой не шли под венец?
Ждет Вас от Санто великий пипец!
Слишком уж многа порокав!»
Тут и заплакал Набоков.

Каецца, лобиком бьецца апгроб:
– Чтоб я пропал, провалился я штоб!
Сапку хватает костлявой рукой…
 
Стыдно, но славно смеяться с тобой!

Не очень-то мне шутится, друг мой.
Вообще у меня возникло впечатление, что вы подзабыли «Лолиту». Вы массу вещей в разговоре указали неверно.
Давайте я освежу.
Гумберту было не 40 лет, как вы пишете, а 30. Ему нравились девочки от 9 лет.
Он в Англии снял дом, где жили мать и дочь. Девочку звали Долорес.
Ей было не 14 лет, а 12.
Гумберт пишет в дневнике о том, что влюбился в Ло.
Ло – Лолита. Чтобы достать ее, он женится на ее матери, но после свадьбы мать отправляет Долорес в пансионат, а Эвард хочет спать с девочкой, а не с мамашей, и он решает утопить жену, т.е. мать Лолиты в озере.
Но за ним следит соседка, из-за чего идея провались.
Мать Ло прочла его дневник и выгнала к чертовой матери из дому.
В припадке она выбежала на улицу и попала под машину. Погибла.
Гумберг похоронил мать Лолиты и поехал за девочкой в пансионат, взяв с собой снотворное, чтобы подсыпать ей, а потом… (вот ведь как русский язык не приспособлен  для главного дела жизни!) – а потом совершить соитие.
Сначала он сказал ей, что мама заболела и лежит в больнице. И они поедут к маме.
В гостинице дал ей снотворное, чтобы насладиться ею, как пишет Набоков.
Переспав  (будь он проклят), он рассказал Ло, что ее мать умерла.
Дальше Набоков таскает их год по Америке и показывает читателю разные красоты на фоне их отношений.
Ло требует от Эдварда денег за удовлетворение его секс-заказов.
Потому что мечтает накопить и удрать.
Он отдает ее в гимназию, ей уже 14 лет, и там она влюбляется в писателя, который ставит свою пьесу, где  она играет. Гумберг увозит ее насильно.
Потом Лолита попадает в больницу, оттуда ее выкрал тот самый хрыч писатель.
Эдвард всюду ищет ее, через пару лет получает письмо, что она замужем, ждет ребенка и нищенствует, ей нужны деньги.
Он по штемпелю на конверте находит ее, уже старуху лет 16-ти.
Да, замужем она не за писателем. Писатель заманил тем, что они поедут в Голливуд, где ей будет роль в хорошем кино. (Видите, что такое опыт, разница в возрасте, расчет.)
Но на самом деле Лолиту ждали пьянство, наркотики, извращения и групповые оргии, она отказалась – и была вышвырнута писателем на улицу.
Эдвард вроде раскаялся перед Ло и отдал ей деньги от продажи дома ее матери, то есть ее дома. (Он ей платил за секс ее же деньгами.)
Вскоре Лолита умерла, родив мертвую девочку.

Макаренко из меня, канеша, неважный, но люди меня поражают, потому что моя точка зрения на эту вещь ещё ни разу не нашла отклика.

Москва – Елабуга
Сан-Торас

ПОЭТАМ  СЕРЕБРЯННОГО  ВЕКА

Твои осколки, век Серебряный,
Горячей стружкой серебра
Сегодня сложены и сцеплены
По звеньям правды и добра.

А мир закручен кругом белкиным,
Сгорает мир на вертеле,
Как в подмосковном Переделкино
Свеча сгорала на столе.

Забудь запреты, ложь и патоку.
Но трудно раны врачевать,
Когда Иосиф шел на каторгу –
Не выжить шел, а умирать!

Когда в чужом краю, в Елабуге,
Марина отказалась жить –
И вознеслась душа по радуге
В попытке свою боль избыть.

И рифмы звонкие, мятежные
Застыли на краю строки,
А думы, горькие и грешные,
Сложились в вечные стихи.

Они летят, как шарфик газовый,
Подхваченный взрывной волной,
А небо светится алмазами
И серебром, и сединой.

Диалог о прочитанном:
Ирина Ихенова – Сан-Торас

Ирина:

Боже, какая красивая и какая трагическая здесь Марина, как надломленный цветок, как будто знает свою судьбу. И стихи Ваши о ней – замечательные. Спасибо.

Марину я полюбила в студенчестве, причем стихи её услышала не от преподавателей, а от кого-то из соседок по парте, и она легла в душу как-то сразу и целиком. Никого больше я не принимала всего – что-то любила, что-то не очень, а Марину – всю и, как оказалось, навсегда. В молодости я писала стихи, даже печаталась, но с замужеством, работой и появлением детей это на долгие годы проявлялось редкими случайными всплесками – едва ли наберется десятка три за 30 лет.
И вдруг я заболела, а диагноз страшный, одна операция за другой, а у меня сын в 9 классе. Перед второй операцией уже в душе со всеми попрощалась, и вот, после наркоза просыпаюсь в луже крови, но живая. И тогда в полусне-полубреду стала вспоминать стихи Марины: «Кто создан из камня, кто создан из глины, а я – серебрюсь и сверкаю...» – и другие, о которых я и забыла думать, потом Гарсиа Лорку…
Так я снова начала жить и писать стихи. Об этом у меня есть стихотворение:

У окошка больничной палаты
В свете уличного фонаря
На каких-то бумажках мятых
Я стихи пишу втихаря.
Столько лет ничего не писала.
И, казалось, была права.
А сегодня – не удержалась,
И стихи растут, как трава.
Вперемежку – свои, чужие,
Строчки, рифмы, слова-слова…
Может, слишком всё обнажили,
И не стоит зря рифмовать?
Но, мучительно стиснув руки,
Запрокинув в мольбе главу,
Я, сплетая в созвучья звуки,
Вдруг поверила, что живу.
У окошка больничной палаты
В свете уличного фонаря
Я стихи пишу, с этой даты
Снова строчками говоря.

Санто:

Какой путь вы прошли… Боже мой.
Знаете, меня пронзило, что Евгения Гинзбург (мать Аксёнова) в «Крутом маршруте» (роман о сталинской каторге) – стихами спасалась.
Дух, силы черпала.
И Вы… в такой судьбоносный час…
Страшно, больно, тоскливо – так проснуться.
НО – все же проснуться!
Знакомо мне это, понимаю Вас…

…И стихи Ваши – хорошие.

Давно у меня описана первая встреча с Мариной, но Вам здесь оставлю этот эпизод, клочок жизни…. О ней, о Марине…

Ах, Марина, давно уже время,
Да и труд не такой уж ахти,
Твой заброшенный прах в реквиеме
Из Елабуги перенести.
Борис Пастернак.

Когда мне 14 было, ее стихи пронзили. (Самиздат.) Тогда ничего не было в книжных магазинах, никто о ней ничего не знал (в моем окружении).
Мне показалось, что ей лет 30, что она живет в Москве.  Мне казалось, что нет лучше ее, и надо в Москву поехать и оставить ей свою тетрадку. Она решит мою судьбу.
Это был восьмой класс. Первый мой самолет, собранные от завтраков деньги на билет в один конец, ну, и этюдник продался, хватило.
Сижу, в окно смотрю на облака – они тугие, пружинистые, чудно.
Ни единой мысли: где остановиться, что есть, как обратно. Облака, тетрадка, Москва.
А там будочка, справка. И мой запрос за 1 руб. 30 коп.
– Марина Цветаева. 30 лет.
Заполняю серенький бланк.
– Где родилась? – спрашивает тетка в кудряшках.
– В Москве, конечно!
– Кем работает?
– Она поэт.
Нашли адрес какой-то Маи Цветаевой. Мая – странно, не может быть.
Но еду по этому адресу, на окраину, искать Маю, с тетрадкой в клеточку, а там стиши, стиши, столбцы растут, рифмочки толпятся.
Дверь открыла толстуха в фартуке, цветы нелепые на животе, карман огромный.
Мне и спрашивать не захотелось... вижу, не она, не она.
Потом блужданье по Москве, спанье на вокзале, в Ленинку прусь. А там, в читалке – синяя книга, толстая, настоящая.

Моим стихам, написанным так рано,
что и не знала я...

И дата смерти.

И какой смерти, какой смертельной судьбы.
Для меня она в эту минуту умерла, и с нею вся совдепия для меня кончилась.
Через Марину открылся мне Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Маяковский (настоящий) – все, кого она любила. И через их судьбы мне открылась правда и фарс социума, ложь, в которой я живу, салютую, клятвы какие-то дикие раздаю.
И каждое слово из телевизора врезалось фальшью.
Собрания, обсуждения – оборотни.
И люди мне близорукими показались, и очень недалекими.

Возникло неистребимое чувство ехать в Елабугу к ней, к настоящему.
А там, в Елабуге… было холодно, дико и пусто.
На кладбище стояли громадные ворота, полусорванные с петель, был ветер, летали черные вороны, ворота, болтаясь на ветру, ржаво скрипели.

Иду, думаю о том, что она чувствовала, когда петлю на шею набрасывала, вспоминаю дом стариков Бродильщиковых, где она жила с Муром, гвоздь в балке торчит, вбит крепко, к нему веревку прикрепила, шляпка широкая. Как это больно, когда горло ломается, воздуха нет… это значит – меньше больно, чем душа. Боль души – души, дыши… Иду по кладбищу, плачу. Шнурок развязался, ставлю ногу на какой-то холм, завязываю, пальцы не гнутся, закоченели. Думаю, что это за холм с палкой?
Синяя палка, грубо отесанная… поднимаю голову, а это крест. На поперечной перекладине мое имя. Написано криво, в синих кровоподтеках этой краски – значит, на могиле стою со своим шнурком.
Жуть ледяная навалилась, смотрю – темно уже, никого, одни кресты вокруг, птицы черные кружат. Бегу, бегу, могилки перескакиваю…
Какая там школа, как все жестоко, глупо… лживо, лживо, лживо… Город серый, обшарпанный, полупустой, какая-то тетка идет с молоком в прозрачном сосуде. Молоко такое белое, живо плещется.
Смотрю, колокольня полуразрушенная, высоченная, на верхних ярусах бойницы, всклокоченные кустами, – кусты, точно волосы, проросли.
Растрепанная колокольня, волосы дыбом торчат, шевелятся.
Захожу вовнутрь, а там все сломано, лестницы без ступеней, только остов, камни-валуны валяются.
Карабкаюсь туда, наверх, подышать, ближе к небу.
Вся Елабуга лежит передо мной, а птицы внизу.
Сифонит, ветрище пронизывает – пусть.
Какая тяжелая, больная жизнь.
Но есть ведь земля, солнце есть, почему эту радость надо так испоганить?
Превратить жизнь, судьбу человеческую в такую муку?
Измываться над людьми, уродовать, пачкать кровью, гнобить, доводить до гвоздя, шею в петлю…

Обо мне, плавучем острове
(По небу, не по водам)!
Души, души! быть вам сестрами…

Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез…
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан – остальное взято.
Марина Цветаева.

Мисc Вселенная и Бродский. Итальянские дневники
Сан-Торас

Мисс Вселенная

Гостиница Поджетто
10 мая, полдень.

Всю ночь, зависнув на Интернете, редактирую очередной номер журнала.
В полдень пришла красавица-уборщица с лицом таких чистых линий,
что впору рисовать.
Она моет унитаз и биде... неловко.
Выяснилось, что у нее дети, и она работает на них.
Вот реальная жизнь – жертва женщины-матери.
Кто оценит, пожалеет, наградит?
Уборщица с лицом мисс Вселенной рассказала, что муж ушел к другой,
но она все еще любит его.
Пока она трет полы, я сижу на подоконнике и пишу эти строки:
       Самое дискомфортное – неразделенная любовь.
       Самое печальное –  разлука.
       Самое тоскливое – болезнь.
       Трагическое – смерть.
       Самое прекрасное – дети.
       Самое сильное – любовь.
       Самое красивое – природа.
       Самое большое – Вселенная.
       Самое лучшее – доброта.
       Самое загадочное – Бог.
       Самое раздражающее – глупость.
       Самое интересное – человек.
       Самое великое – тайна.
       Самое приятное – отдых.
       Самое пакостное – насилие.
       Самое коварное – ложь.
       Самое нестерпимое – рабство.
       Самое подлое – предательство.
       Самое волнующее – красота.
       Самое захватывающее – ум.
       Самое яркое – творчество и секс.
Это же и самое отвратительное, когда бездарно и ждет похвалы.

На обложке с кошкой Бродский

Андрей К. продолжает съемки картины о Бродском.
Отовсюду к нему стекаются свидетели со своими воспоминаниями.
Не могу я рассказывать о наших встречах в Нью-Йорке.
Вокруг такое беспардонное любопытство, что не хочется ни полслова,
ни полстишка.
Первый настоящий Бродский, не самиздат, а изданный типографским способом,
попал ко мне во время студенчества в Академии художеств в Питере.
На обложке его фотография с кошкой.
В моей синей тетрадке между лекциями по Египту снова появились стихи к нему.
На полях конспектов летели крылатые сфинксы и топтались пятиногие быки Шеду.
В зашторенном академическом зале профессор Верко Блек, розовая как лососина, демонстрировала слайды чудес Египта:
царицы и пирамиды Хеопса и Хевфрена в Гизе и Дашуре.
Через все это просачиваюсь к нему вместе с новыми рифмами...
          
         …Оставь мне крошки многоточий
         В конце заброшенной строки,
         Оставь мне белые стихи,
         Написанные темной ночью…

Сплю тревожно, как разведчик начеку. Потом встаю, курю,
варю кофе, снова включаю экран.
Интернет работает только на маленьком компьютере.
Плохо вижу – мелкие буквы на клаве.
Открываю в ворде файл, чтобы скинуть на флешку.
В «теме» вместо «ЛюдЕ»  пишу «ЛюдИ!» – умная ошибка.
Люди!
– Надо  строить жизнь...
– Нельзя быть несчастным...
«Быть несчастливым некрасиво...»
В параллелях с Пастернаком думаю о Бродском, о том,
что однажды он мне читал простые стихи… говорил что-то про рябину…
Теперь, особенно когда бываю в Москве, наплывают его строки:

     Воротишься на родину. Ну что ж.
     Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
     кому теперь в друзья ты попадешь?
     Воротишься, купи себе на ужин

     какого-нибудь сладкого вина,
     смотри в окно и думай понемногу:
     во всем твоя одна, твоя вина,
     и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

     Как хорошо, что некого винить,
     как хорошо, что ты никем не связан,
     как хорошо, что до смерти любить
     тебя никто на свете не обязан.

     Как хорошо, что никогда во тьму
     ничья рука тебя не провожала,
     как хорошо на свете одному
     идти пешком с шумящего вокзала.

     Как хорошо, на родину спеша,
     поймать себя в словах неоткровенных
     и вдруг понять, как медленно душа
     заботится о новых переменах.

Я спрашиваю его:
– Почему неоткровенных?..
Он кривит губу, ежится, молчит.
Его небритое лицо теперь вошло в мое чувство родины.
Родина с небритой щекой, усталыми глазами.
У Блока Россия – кобылица:

Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль...

Вполне секси, усмехнулась бы моя дочь.
Родина моя не мнет ковыль, а глядит куда-то мимо с небритой щекой,
к которой прижимаюсь.

       И холодней дожди косые,
       И крепче грусть.
       Я не вернусь к тебе, Россия!
       Я не вернусь!

Нет, неуютно прижаться щекой к колючей скуле моей родины.
Как он сказал?  ВО-РО-ТИШЬ-СЯ. 
Не вернешься, не возвратишься – воротишься,
какой-то особый разворот всем корпусом.
Воротишься на родину... Как на круги своя… И это его.
НУ ЧТО Ж, ГЛЯДИ ВОКРУГ...?! Вопрос к вопросам:
Кто виноват? Что делать?
НУ ЧТО Ж? – Будто развел руками...
КОМУ ЕЩЕ ТЫ НУЖЕН?
Наши вопросы к вопросам: Быть или нет?
Сплошные вопросительные символы,
Эти искривленные восклики – ????? – Перевернутые и недописанные скрипичные ключи...
Неперевернутые басовые...
Тогда... мы стояли на Манхеттене на ветру, он говорил через полипы:
ПОЙМАТЬ СЕБЯ В СЛОВАХ НЕОТКРОВЕННЫХ.....
Что-то рванулось внутри от этих строк:
НЕОТКРОВЕННЫХ... Почему?
Он пожал плечами, закурил...  рябина...
Теперь ВОРОТИШЬСЯ НА РОДИНУ...  ловлю Его в 
Его словах неоткровенных...
«КАК ХОРОШО, ЧТО НИКОГДА ВО ТЬМУ
НИЧЬЯ РУКА ТЕБЯ НЕ ПРОВОЖАЛА...»
Что ж тут хорошего? – когда ничья рука во тьму не провожает?
– во тьму – в неизвестность,  не провожала…
значит, не встретит... ты один-одинешенек, ничья рука...
Не помашет вослед, не протянется навстречу, не обнимет...
«КАК ХОРОШО, ЧТО ДО СМЕРТИ ЛЮБИТЬ
ТЕБЯ НИКТО НА СВЕТЕ НЕ ОБЯЗАН»
– Разве хорошо, когда плохо? – эти слова неоткровенны.
Ими он уговаривал обиду – гордый, горемычный.
Он удерживал равновесие души, хотел остаться философом.
Быть тем, кто понимает все людское
(все это слабое, суетное, несовершенное) без боли.
Он хотел быть тем, кто созерцает мир без боли,
и не мог – оттого, что во всем винил себя.
«ВО ВСЕМ  ТВОЯ ОДНА, ТВОЯ ВИНА
И ХОРОШО. СПАСИБО. СЛАВА БОГУ».

Так он обманывался, баюкая грусть... и поймал себя
в словах неоткровенных, потому что неправда, что это хорошо,
когда до смерти любить тебя никто на свете не обязан...
Этим «не обязан» он будто отмахнулся: ну и не надо!
Оттолкнул всем своим отвращением к системе обязательств.
ГЛЯДИ ВОКРУГ, КОМУ ЕЩЕ ТЫ НУЖЕН? – он говорил о пустоте и грусти...
Злился на себя за эту грусть, за то, что на самом деле ему надо,
чтобы его до смерти любили.
Никто на свете не обязан любить... как будто речь идет
об обязательствах, а не об одиночестве.
О том, что ты, ИМЕННО ты никому не нужен.
Что хорошего во всем этом, кроме его отношения?
Его философского: «И хорошо. Спасибо. Слава Богу».
– Он тогда сказал о рябине.
У него были те же чувства, что у Марины:

      Тоска по родине давно
      Разоблаченная морока!
      Мне совершенно все равно -
      Где – совершенно одинокой
      Быть... 
      …
      …Мне все равно, каких среди
      Лиц ощетиниваться пленным
      Львом, из какой людской среды
      Быть вытесненной – непременно…

      Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
      И все – равно, и все – едино.
      Но если на дороге – куст 
      Встает, особенно – рябина...

Он говорил о том же….
Это попадание душ, разобщенных вектором времени, в точку одиночества.
И моя душа чувствует так же...
Но, проникая в смысл сказанного им и Мариной, моя душа теряет
одиночество и обретает сопричастность.
Сопричастность душ усиливает стойкость!
– Ты понят, значит, ты не одинок...
Когда ты понят, ты живешь не в одиночестве, а в тишине.
В тишине глубже чувствуешь значения света и тени, покоя и смерти.
Те понятия, что правят жизнью.
Их можно ловить, прислушавшись к тишине.
Значит, оставшись в одиночестве, открываешь неизвестное тебе...
Это все равно как выйти на воздух.
Не своди все к известным вещам, и все к вещественности.

Не выношу, когда мысли подменяют перечислением своих физических действий:
был там-то, делал то-то.
На подсознании чувствую, как у меня крадут время!
Люди видят причины своих тягот в «мало денег».
Все сводится к динариям, во всем рациональное объяснение.

И я ловлю себя в словах неоткровенных:
У нее рябина... У него любовь до смерти, это об одном и том же...
Песни летят в мир, возвращаясь из ниоткуда.
Из их символов складывается Тарот – дорога судьбы.
Точная строка – окно в мысль. Мысль строит прогноз.
А сама Судьба надвигается как фатум – неизбежность.
Принято считать, что мы не в состоянии управлять ею.
Почему? Что такое судьба? Путь, на который мы не можем влиять?
В Индии, когда человек объясняет, почему случилось то, что случилось,
он показывает ладони – это написано на моих руках!
Но и предсказанное можно обойти.
Сказать – не хочу! Поступить по-другому!
Можно поменять модель поведения и, таким образом,
изменить прогноз, даже диагноз.
__________________________________________________________

Воспитание Рождественским романсом
Сан-Торас

Воскресенье.  6 утра. 21 июня.

Дочка ждет ребенка. Она сказала, что для нее самое
сложное – понять, как воспитывать дитя,
чтобы дать ему достаточно места удариться
в другую сторону?
– Как нам дать ему место качнуться влево,
чтобы это потом его качнуло вправо?
Спросила она.
– Ты хочешь воспитать Рождественским романсом Бродского?

«…как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево».

Она сказала, что в английском есть такая идиома,
независимо от стихов Бродского.
Интересно, знал он эту идиому, когда писал свой
Рождественский романс, или нет?
– Это был  61 год, до моего рождения, смешно звучит, как до Р.Х.
Много позже мы виделись с Бродским в Нью-Йорке,
гуляли по 57 стрит, у Централ парка,
почему  не вспомнились тогда эти строчки?
 
Теперь мы лежали с ней в полумраке и
шептались о его романсе.
Мы долго говорили о нем, потому что
Бродский считал  РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС –
пророческим, он выделял его из всего своего.

                Посвятил Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
28 декабря 1961

«Плывет в тоске не объяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый..»

Говорю ей:
«Надсада» звучит как «досада» и уже определяет
минорный (меланхоличный) аккорд дальнейшего романса.
Наверное, он пил за Рождество, убитое коммуной,
и все поплыло, в тоске необъяснимой…
А он глядел на ночной кораблик из Александровского сада.
Кто знает Питер, помнит кораблик, смахивающий на
желтую розу, из сентиментального настроения
Маленького Принца.
Любимые в земле – их свет над головами,
а прохожие на земле
и  что-то чувствуют.
Памятью перебираю  его строчки:

«Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц».

Она:
Знаешь, а пчелы летают только по кругу,
и в их  полете есть безысходная человечья тавтология.
– Да, такая же, как в пьяном сомнамбулизме.

И «пьяницы с глазами кроликов».

И такси с больными седоками выезжает на Ордынку.

Спрашивает: почему с больными седоками?
– Там на Ордынке  много церквей, а Крестный Ход бывает
на Рождество, значит, в  хрущевскую оттепель люди пошли в церковь,
а кто больной,  того на такси везут.
А  Бродский идет в тоске и видит на пути:

«В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец».

Смотрит, как иностранец снимает фото:
«и мертвецы стоят в обнимку
с особняками».

Это памятники (что же еще снимать иностранцу),
но они не могут
стоять в обнимку с особняками.
На фоне стоят, но у него все плывет, сливается во мраке:

«Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице».

Это он сам – Иосиф, печальный певец, идет
по питерской столице и видит:

«стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый»;

«спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый».

Она улыбается: любовник, старый и красивый –
узнаваемый тип  с букетом в целлофане и  седеющим виском.

«…плывет в несчастие, случайный,
блуждает выговор еврейский»

Ну да,
под Новый Год, под воскресенье
он слышит случайный выговор еврейский...
Все же это Сочельник, а не Ханука,
Так что еврейский –  вполне случайный,
и в несчастии... – синагоги-то нет.
 
«И  от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя».

Она улыбается:
– Кто эта красотка? Девушка – гордая, одна идет в ночь, поссорилась с любимым?
Сняла решительно пиджак наброшенный?
– Нет:
(хотя, думаю, у него записная, видимо, от «красавица писаная»)
идет красотка записная, значит по записи, на платную любовь –
от любви до невеселья.
(Вот и качнуло влево, чтобы качнуться вправо)

– Почему? – не соглашается она.
– Потому что у Бродского не та девушка,
что пела у Блока, в церковном хоре.
Та девушка пела –
«…о всех усталых, в чужом краю,
о всех кораблях, ушедших в море», –
о  бедных, лишенцах, страдальцах, и голос той девушки был
сладок, и платье белое.

– «Мне нравилась девушка в белом, а теперь я люблю в голубом».
– Это Есенин, и уже про другую девушку.
– Про свою?
– Не знаю... может, сначала он любил девушку Блока, а потом полюбил красотку Бродского, а уж потом свою в голубом…
– И  на розовом коне! – смеется она.
– Я полюбил тебя опавшим кленом на розовом коне!
– Нет, опавшим и даже обеленным кленом он стать не успел.
– А каким успел?
– Мгмм... Калёным клёном, раскалённым...
А на розовом коне мы сразу любим девушку в белом, 
а потом уже другую, в голубом...  когда на Пегасе.
– А, в красном когда?
– Мгммм... до этого цвета русские поэты обычно не доживают..
Но, какую б ни любили, а мечтаем о той...
у которой луч на плече сиял,
и казалось, что радость  будет, и
все корабли в тихой заводи...

– А те люди, что пошли на чужбину искать другую жизнь... Нашли?! –
Она  смотрит и ждёт моего – «Да».
– Нет. Там, у Блока – Всем ка-за-лось:

«Что на чужбине усталые люди
светлую жизнь себе обрели».

– Точно, как мы – на чужбине?
–  Почти.
– Девушка Блока пела, и они ей верили,
думали всё о’кей! Да?  А на самом деле не о’кей?
– Нет, не о’кей, потому что ребенок плачет.
– Почему он плачет?
– Он знает правду. Он же высОко у Царских Врат!!!
Причастен к Тайнам.

«И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад».

 И мы не придем?
– Не придем.
– А что это за ребенок?
– А  ребенок этот, известно – девочка!
– Почему именно девочка?
– Потому что причастность к Тайнам – это обряд крещения.
Мальчика  окунают в купель и заносят в алтарь, а девочке в алтарь нельзя,
ее поднимают  перед алтарными вратами, они золотые, как царские,
ее держат высОко, и она причащается к Тайне –
к таинству обряда крещения.
Младенец плачет от непривычной обстановки,
но кажется Блоку – о том плачет, что никто не придет назад.
(В смысле – этот мир мы покидаем навсегда, бесповоротно.)
Что глубже тихой заводи и кораблей, тут он под ил нырнул.

Незаметно  мы качнулись от девушки Бродского к девушке Блока.
– Да… у них слишком разные девушки.
У Блока девушка – певунья,  из церковного хора,
с голосом сладким, как Рожественская халва –
девственная девушка.
А у Бродского – распутная.
У той – голос, летящий в купол, как в небо.
Там  Христос  Пантократор, Вседержитель...
– Где?
– В куполе и, видимо, в небе.
А у этой с хрипотцой – от любви до невеселья…
У Блока  девушка пела, а младенец-девочка знала истину,
(ибо младенцы, как известно, глаголют её своими устами) о том, что никто
не придет назад – зря, мол, люди надеются.

Блок написал  про Поэта-девушку и Младенца.
А у Бродского – «красотка записная, своей тоски не объясняя»,
потому что объяснять такую тоску –
все равно что рассказать, за что сидел.

«Дрожат снежинки на вагоне».

– Значит, вокзал,  и ехать куда-то предстоит, а

«мед огней вечерних льется»,

люди не спят, свет  тянется из окон, и пахнет халвой –
Сочельник.

Она:
– Зачем он сказал «сладкою халвою» –
будто бывает халва горькая?
– Для меня его халва не вкус, но запах праздника. 
Праздники – пахнут.
Новый  Год – мандаринами и хвоей.
Март – мимозками, особенно восьмое!
Май – вербы да гвоздики...
А Рождество – халвою…

«Ночной пирог несет сочельник над головою».

– А что за ночной пирог над головою?
– Ну что, как не Луна?!  – Луну испек! 
А еще у него в Мари Стюарт:

«Подруга на плече...
Луна, что твой генсек в параличе».

Это он про ее Генриха Стюартового.
А лицо у луны, правда, бывает с бровями домиком.
Иногда уставлюсь на нее – и тщусь увидеть то же, что Пушкин.

Во все века Луна магнитит наши взоры: и Леонардов, и Лермонтова,
и мой, и твой.
Луна – Селено моё – место встречи живых глаз – и людей, и волков…
Только свиньи не могут узреть.
– Почему же?
– У них головы не поднимаются.
Магометы не едят свинью – потому что она неба не видит.
А когда 350 лет иго было татарское,
украинцы, ибо Русь тогда была Киевской, свиней разводили,
чтобы те узурпаторы сжирать не все их добро могли.
– И они не сжирали?
– Куда там, поедут за оброком, да полный воз навалят,
отсюда фраза: что с возу упало, то пропало!
Значит,  в телегу не уместилось, такая гора – грабь награбленное!
А что свалилось сверху, то уж хозяевам оставят.
Потому незваный гость хуже татарина.
Но ты  это особо на карандаш не бери, это я для себя так понимаю,
а официальные версии, может, другие.
– А я помню ту дискриминационную предьяву, мол, обидно «хуже татарина», тогда  наши согласились:  о’кей! – незваный гость лучше татарина!
Значит, хорошо, что монголо-татары религию свою
не откорректировали под украинский шнапс?
– Да все равно!
– Почему?
– Потому что нельзя попасть в рай одной религии,
не угодив за это в ад десяти других.

«Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского»

– Темно синяя волна – что это?
– Полночь – время суток.
А полдень – золотая волна, желтая, и он
«средь моря городского», «СРЕДЬ» значит – не между, а  в центре.
МИР – центр – ПОЭТ.
Город   покачивается, как  море.
А поэт – плывет  в тоске необъяснимых  предчувствий,
что качнет его  влево, чтобы потом вернуть вправо.
Понимал горечь, о которой пела  девушка в церковном хоре,
об усталых в чужом краю.
И он станет  усталым в чужом краю.
 
«как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба»...
 
Так ему кажется.
Потому что  «как будто», означает не по-настоящему.

Это слово понарошку, но картинку из воображения вытягивает реально:

«как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево».
   
– Депортировали из России, качнув влево,
а за бугром, дали Нобель – свет и слава.
И жизнь его все-таки качнулась вправо, качнувшись влево.
Так же, как  Рождественской ночью, где он
одинокий и хмельной...
(Как умывальник, одинокий и хромой, – улыбнулась она. )
Рассвело.
Сын принес мне воды со льдом, для поджелудочной.
Пью мелкими глотками, приступ утихает: холод, голод и покой – такое лечение.
Она дремлет, что детенок.
Как ему дать достаточно места качнуться в нужную сторону?
(Думаю о крошке, что еще не родился.)
Чуток обрисовали мне траекторию этого маятника,
две девушки Блока и Бродского,
и еще один младенец у церковных врат.
Незаметно, убаюканные его Рождественским романсом,
мы упорхнули в сон тихонько.
_____________________________________

Стихи к Бродскому
Сан-Торас

***
Оставь мне длинное тире –
Соедини одной чертою
То, что пропущено судьбою
В последней жизненной главе.
Оставь мне крошки многоточий
В конце заброшенной строки,
Оставь мне белые стихи,
Написанные черной ночью.
Оставь вопросов тяжкий вздох,
И легкий выдох восклицаний,
Оставь мне часть своих страданий,
Которую нести не смог.
Оставь тот жест, и этот взгляд,
И шепот губ, сложивших строчку.
Оставь мне то, что невпопад,
Что не под силу в одиночку,
Что сам оставить был бы рад.

***
Ты научил держать открытой дверь,
Не покидать заброшенных могил
И не считать бесчисленных потерь –
Ты научил!
Ты научил не жаться в хоровод,
Идти на свет, на зов ночных светил,
Их собирать прозрачными, как лед, –
Ты научил!
Ты научил не клясться и не ждать,
Лететь над бездной из последних сил,
И расшибаться насмерть, и страдать –
Ты научил!
Но жизнь длиннее лжи, длинней дождей,
Бессонницы, бессмыслицы и вьюг,
Длинней надежд, длиннее всех потерь,
И всех утрат, всех знаний, всех наук! 

Иосифу и Кавафису.

Ты довел до простейших речей
Суть вещей, даже их оболочки.
Вот ручей; это просто ручей,
Без метафор вплывающий в строчки.
Ты ясней выгораживал смысл
От фантазий, от воображенья,
Чтоб не знала препятствия мысль
На пути своего продвиженья.
Вот и все. Через тысячи лет
Или сто (времена – не водица)
Где-то в Питере русский поэт
Над твоею страницей склонится.
У него миллионы идей –
Это все, что с собою мы носим.
Он по крови родства – иудей,
Он зовется библейски – Иосиф,
Он в истории ценит труху.
В белом храме читают акафист,
Чтобы встретились там, наверху
Тот Иосиф и этот Кавафис,
Чтоб глядеть им вдвоем с облаков
На заснувшую, грешную землю.
Две души без телесных оков
Только чувствуют, видят и внемлют.

***
Снижая пафос просторечьем,
Шел разговор о временах.
Он заключен потоком речи
Был в междометья: «ох» и «ах»,

Звучали скорые сужденья...
Но, Боже мой! Но, Боже мой!
Шли облака, как наважденье,
Определенное судьбой.
И ритм, затеянный в стихах,
Уже пульсировал в висках.

Вот улица – она двоится,
И комната, и разговор
Исчезли. Исчезают лица...
Что означает смерть? – Простор,
Пространство темноты, темница...

Прочь из дому! Вот и проспект,
И площадь... Нужен переулок...
Здесь одиночество прогулок
Отыскивает слабый след
И свет. Мешает запах булок.

Здесь хлеб печется по ночам;
Значит, и пекарю не спится.
Вот узаконенный бедлам! –
Что жертвам, то и палачам:
Один и тот же хлеб – пшеница!

Здесь преломление теней,
Вот тень твоя, через мерцанье –
Всех звезд, всех бледных фонарей,
И темы вечности... За ней –
То, что за гранью пониманья:
Событий, слов, молвы...
Молчанья.

***
Как бродячая собака,
Бродит Бродский по планете.
Слышен здесь, в стенах ГУЛАГа,
Вздох твой там, на континенте.
Демократия-подруга
От души и всласть натешит!
Может, с этим делом туго?
Может, нынче ты безгрешен?
С кем бы кто ни веселился
Или где бы кто ни плакал –
Ты один не суетился.
Выбор пал: алтарь да плаха!
Все поделено по-братски:
Тот бежит, тот остается.
Ты погибнешь в муках адских!
(«В муках адских?! Нет!» – смеется.)
Дон Жуан и Казанова –
Не твои, поэт, сюжеты! –
Ты изгнанник, ты без крова,
Значит, ты – дитя планеты!
Путешественник, скиталец!
Бедный рыцарь в старых латах,
Сын Земли, ее страдалец –
Ты – бессмертен в смертных датах!

***
Опять о прошлом? – Да. Который год.
Как ненавистно нынешнее. Что же?
Отсюда ехать «в», как ехать «от»,
Как ехать в никуда по бездорожью.
Духовные потребности вольны,
Мучительны, опять же беспокойны.
Как не навлечь проклятия войны,
Когда так отвратительны все войны!
Неисцелимо скучно понимать
Религии любой незавершенность.
К какой из них духовно припадать,
Прихрамывать, ища определенность?
Для прихожан понятно, что и как.
Они счастливцы, и они обрящут.
Кому-то вера – праведный маяк,
Кому-то – камень, из пращи летящий,
Что, центробежной силой увлечен,
Летит в века и валит на колена,
И каждый, кто на веру обречен,
Безумно мудр и глуп одновременно!

А ты опять один, опять ни с чем,
Над древнею задумался загадкой –
Кому печаль, беду кому повем,
Склонившись над исписанной тетрадкой.

***
Был спор о чем? – О временах,
Верней, о Времени. И что же?
И ветер, явствуя в умах,
Сопровождал по бездорожью
Верней, чем ветер в парусах.
И нам не удержать никак
Волынку вечную, тик-так.
Вот это самое: «Замри!»
Быть может, только «Ты – прекрасно»,
Как объяснение в любви,
Как восклицание: «Живи
Или умри!» По сути – ясно.
Но в смысле вечности всегда
Неотвратимо, как беда.
А ты в дыму от сигарет
Сидишь, кивая головою,
И мой расстегнутый браслет,
Как круг, разорванный тобою.
Кто при делах, кто ни при чем,
И нам не счесть свои утраты;
Контрасты пряника с бичом
Беспутны, как возня с мячом
На мировых чемпионатах.
И я шепчу, кусая рот:
«За что его тиранить, люди?!
Ведь рядом с вами тот живет,
Кто скоро в вечности пребудет!»

В Венеции у Бродского

Теперь в Венеции прохлада.
На площади Святого Марка,
Вблизи старинного фасада, 
Взлетают голуби над аркой.

И музыканты в белых буклях
Несутся в небо за смычками,
В кафтанах бархатных и туфлях –
За музыкой, за голубями.

Чтоб люди головы подняли,
Навстречу солнцу – наконец-то!
Чтоб на весеннем карнавале
Народ заглядывался в детство.

Смотрю… Собор пора бы красить –
Поблек, что торт позавчерашний.
Под бой курантов восвояси
Скульптуры исчезают в башне.

И мне пора средь масок плоских
Пробраться к пристани на катер
Туда, где лег недавно Бродский,
Где много мраморных распятий,

Где травы шелестят живые,
Когда-то им же и воспеты,
Где карандашики цветные
Ему оставили поэты*

В коробке. Там, у изголовья,
Записки, рифмы, обещанья...
Не захотел лежать у моря
На родине. И с ней прощанья

Не захотел, ему постыло
Твоё стремленье – что есть силы 
Губить певцов, губить, Россия,
Разбрасывая их могилы!
___________________
*У изголовья могилы И. Бродского на Венецианском кладбище поэты оставляют свои ручки в знак уважения и признания. (Прим. автора.)

***
Бесповоротно сожжены мосты –
Утрата, боль, сомнение, тревога.
Кто не был с одиночеством на «Ты»
В час горечи не уповал на Бога,

Тот не поймет, что хлеб и молоко
Есть благоденствие, благополучье,
Что счастье это выдохнуть легко,
Вдохнуть легко, когда ничто не мучит.

Кто не искал поддержки в небесах,
Не отрекался, не терял терпенья,
Кто не сжимал глухую боль в висках
До взлета и падения давленья,

Тот не поймет, что крик и тишина,
Беззвучие и звуки – означают,
Что теплится внутри тебя душа,
Которая живет и умирает...

Кто не познал кромешную печаль
И не впадал в кромешное унынье –
Тот не поймет, как горько и как жаль
Расстаться с орхидеей и полынью.

Тот не поймет, как день теряет свет,
Как будто прикрывает Бог ресницы.
Тот не поймет, что думает поэт,
Когда все спят, когда ему не спится.

Когда к нему заглядывает ночь,
Касается прохладными руками,
И некому спасти или помочь:
Что происходит, Господи? Что с нами?

Что происходит, дорогой поэт?
Листаю рукописные страницы...
А мир кружится миллионы лет,
И чтобы ни случилось – мир кружится!               

Диалог о Евтушенко. Поэты о поэтах

Диалог:
Сан-Торас – Любовь Сирота
 
Санто:

У меня утро, Любовь Евгеньевна, думаю о теме Евтушенко – 60 годы, это ведь ренессанс нашего поколения, не совсем моего – я в 63. Но последнего на моем веку душевного всплеска Российской изящной словесности.
Мы с Вами беседовали о Евтушенко, было бы неплохо объединить этот обмен мыслями, чувствами во что-то цельное и опубликовать.

Мне, думается, надо подчинить тему ей самой, а не нашим личностям.
Потому что интересны не мы с Вами, а он. Он скрепляет нас. Мы находимся там, внутри нашей любви-нелюбви к нему.
Но отношение и понимание наше выстраивает картинку эпохи.
Потому что мы выбираем ингредиенты из собственной истории для блюда, которое называется Евгений Евтушенко.
Скиньте мне металлолом текста, попробую спаять его в скульптуру.
Чтобы в этих диалогах  зажглась лампочка – последней фазы электричества – фазы соединения.
Сейчас они мне напоминают электрощиток – торчит множество разноцветных проводков:

Неправильно соединим – перегорит.
Вообще не соединим – не зажжется.
А соединим как надо – будет свет.

Любовь:

Санто, наши разноцветные проводки – естественны: мы же не обдумывали художественную сторону, общались непосредственно, без дальних прицелов.
Я просто не знаю, что Вам понадобится для монтажа. Для соединения проводков. Поэтому выгружаю всё, что связано для меня с темой...

Санто:

Правильно!
Давайте выгрузимся спонтанно!
Понимаете, любимое наше – это избранное, процеженное, продуманное, но главное – проверенное временем, пронесенное через жизнь.
Только так можно дарить, только так – открывают любовь.
Этими цитатами из души, своим комментарием, возможно, мы пробудим чей-то спящий взгляд, и он начнет видеть, любить уже через наше, выдержанное, как вино, чувство.
Моим стихам, как драгоценным винам
Настанет свой черед! М.Ц.

Любовь:

Начать, я думаю, надо с того, с чего, собственно, эти диалоги и начались: с Вашей статьи о Евтушенко.

Из очерка «Как Евтушенко съел шляпу Диброва»

...В программу «Временно доступен» ведущие Дибров и Губин пригласили Евтушенко – шестидесятник, как и Высоцкий, о котором шла речь до него, но другой…
Нет, я не Байрон, я другой!
Постарел... А старый поэт в России – как динозавр в ренессансе.
Так сложилось... Наш поэт обязан умереть молодым, умереть или быть убитым.

Не рыдай так безумно над ним,
Хорошо умереть молодым…

– Что хорошего?..

Гляжу на Евтушенко – не молод, а суетлив.
Сидит в синей блузе с гигантской ромашкой на груди
Ромашка оранжево-лепестковая с малиновой сердцевиной, почти эффект желтой футуристской кофты Владимира Владимировича (не этого, а того).
Прячет «свое синее в его желтое, нежное».

Хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское
В.М.
Облако в штанах.

Ромашка и морковка смотрятся, как знаки поэтических эпох… А вид у Евтушенко уверенный, мол-де, «ему можно, а мне нельзя, что ли?»
– НЕТ!!! Тебе нельзя – ты же не застрелился!
Постепенно вся телезатея сползла в пересуды, очередной раз доказывая, что ничего не докажешь.
Ведущие – как два следователя, злой и добрый:
Губин – кнут, Дибров – пряник. Кнут нужен – обострять и провоцировать.
Пряник – утешать и оглаживать, чтобы гость не удрал.
Один бьет, другой извиняется, тот перчит, этот подслащивает – такова драматургия.
Евтушенко к передаче подготовился, дебют разыграл, эффектное вступление, а дальше – как покатит, главное – первый аккорд, настрой.
Начал с самовосхваления, по принципу: хвали себя – источник забудут – впечатление останется.
– А помните, Дима, как в том-то году мне предложили выступить в Кремлевском дворце? А вы сказали: мол, зал не будет полон, иначе я готов съесть свою шляпу! Но был аншлаг, Дима! Все слушали и аплодировали мне (ведь я нравлюсь народу).
И он закольцевал свое вступление командой:
– Шляпу в студию!
Длинная, худая, синюшная, как аватар, девица внесла на подносе шоколадный торт в виде ковбойской шляпы, блюдца и чайные ложки.
– Съешьте, эту шляпу, Дима! – сказал Евтушенко и, не дожидаясь его, сам отгрыз кусок «тульи».
Но Россия не была бы собой, если б на ее самобранке возникли салфетки! Такое чудо даже в сказках не предусмотрено.
Увы, не возникли! Евтушенко, проглотив «шляпу», ловко обтер рот большим
и указательным пальцами, мазнул по губам туда-сюда и в продолжение умной беседы… скатывал с пальцев клейкие катышки.
Закрутив шляпой свою режиссуру, он все же промахнулся с носовым платком.
Сто лет прожил за бугром, а не дозвонился до этикета.
Да и телевиденье не «алё» в теме «салфетка», не отесалось пока.
Дибров вталкивает рахат-лукум, Губин капает желчью, а утереться нечем.
Евтушенко жует шляпу, пока ему осторожно хамят – мол, все в прошлом, молодежь вас не читает!
Он отмахивается и запальчиво врет:
– Юноши меня читают, еще как!
(Думаю, молодежь так же знает его стихи, как он их рэп.
С его культурным грузом не облегчиться до скоморошьих частушек в бойком негритянском бите.)
На провокации «ядовитого» Губина:
– А что ж вы, батенька, сами себе музей учинили, не скромно-о …
У нас, вроде, сперва помереть полага-тцА! …
– Дурак вы! – отвечает Евтушенко, – это ж я для страны!!!
Для родины моей стараюсь!!!
– А что ж вы, намедни, в 60-тых, перед властью заискивали, из страха подлизывались али корысти ради?
– Так я ж заблуждался, – говорит, – от энтузиазма!
...И все божья роса…

А Заболоцкий, смею напомнить, каторгу отмотал, вернулся, а когда ему велели топить Ахматову с Зощенко на позорном съезде писателей-коммунистов, пошел все-таки (семья, со страху перед новой тюрьмой, настояла), но не дошел, на станции попил с мужиками крепкого и назад воротился.

Облетевший мой садик
Безжизнен и пуст,
Да простит тебя бог,
Можжевеловый куст…

Один не позволил себе заблуждаться в отношении того, что подло, а что подлинно.
А другой позволил превратить кодекс чести в комплекс неполноценности. И хоть бы что!
Не упрекаю, по-житейски понятно. Молодец мужик – жены, дети, любовницы,
овации… – ярко пожил. И стареет красиво, с ромашкой, не расплывается как жирное пятно, а худощаво высыхает, как благородный гербарий.

Но все какое-то ненатуральное, разве что катышки на пальцах...

Любовь:

Прочитала Вас, Санто, – и... грустно. Евтушенко был одним из первых моих любимых поэтов. Поэт моего взросления и становления. Некоторые стихи помню наизусть по сию пору – и люблю их по-прежнему. Сейчас уже не могу сказать, что самого его люблю безоглядно, очень неоднозначно к нему отношусь, многое не по душе... и всё-таки, несмотря ни на что, болезненно реагирую, когда чёрной краской…

Продолжаю считать, что он большой поэт. А личность... ну что личность. Это не мои проблемы. Моё – его стихи. Не все. Но некоторые – часть моей жизни, часть меня. Это никуда не денешь. «Третью память», «Серёжку ольховую», «Любимая, спи», «Белые ночи в Архангельске», «Зашумит ли клеверное поле»... И ещё, и ещё...
Чьи это стихи? –

Я встал, насмешливый и резкий:
– А говорят, Есенин пил!
А говорят, что Достоевский
В картишки резаться любил!

И т.д. Не помню полностью. Помню последнюю строчку: «Люблю в нём большее, чем он». Это о другом писателе, но суть не в том. Я имею в виду, что несимпатичный образ автора заслонил стихи. Неуж и впрямь помереть надо было пораньше, чтобы не дожить до презрительного «Евтух»?

Санто:

Дорогая Любовь Евгеньевна, защитница милая!
Да соглашаюсь с каждым Вашим словом!
Но поясню чувство, что стоит за этим нелицеприятством.
Любовь – но не к этому поэту, к другому.
Евтух – не моё прозвище, так Бродский назвал, когда рассказывал о Евтушенко, как
тот вел себя перед властью: так юлил перед судьбоносцами, что Бродский вышел с валидолом под языком, чтоб не видеть.

Но защиту Вашу и обиду, в данном случае, ценю больше, чем согласие и поддержку.

Постель давно расстелена,
В ней ты лежишь, растеряна,
И говоришь мне шепотом:
А что потом, а что потом?
Евтушенко – Белле.

А Белочка лучше их, своих поэтомужчин – Евтушенко, Вознесенского – так же больше, как Марина своих – Пастернака и Мандельштама.
Незадолго до ее ухода встречались мы в Москве. Доброе предисловие она наговорила на диктофон к моему «Бритому ангелу», сказала, что он жемчужина в потоке сером (голосовая запись, потому что не могла уже писать, глаза болели).
Не верится, что и ее больше нет.
Не знаю, прозвучало ли в моей статье чувство, что глядя на Евтушенко с ромашкой, радуюсь, что он жив, сидит, пальцы в торте полощет...
Все это ерунда, главное живет, дышит, спасиБо-г.

Любовь:

Да я тоже всё понимаю. Понимаю, что иногда человек и его талант – две разные ипостаси. Любят или не любят, уважают или не уважают человека (не поэта, именно человека!) не за талант, а за человеческое в нём. И мне больно не только от того, ЧТО говорят о моём когдатошнем кумире, но и оттого, что говорят-то порой справедливые вещи. Вот эти «ножницы» между человеческим и поэтическим...
У меня с Евтушенко свои «личные счёты». Было это давным-давно, в пору восторженного моего к нему отношения – мы тогда с тётушкой (той самой, Брониславой Максимовной, которую шокировала моя «Вагонная песня») между собой называли его не иначе как Евгений Александрович. И вот тётушка, горячая поклонница, уговорила меня послать свои стихи на суд Е.А.
Послала. (Он тогда жил на Котельнической – адрес нашелся в каком-то справочнике.) 
И, что вы думаете, ответил! Не впечатлился.
(Сейчас я понимаю, что впечатлиться теми стишками, пожалуй, было трудно.) Написал что-то вроде: вы, видимо, хороший и думающий человек, но открытий нет, и вообще попробуйте лучше прозу. Вроде бы нормально, и по отношению к тем виршам, наверно, справедливо. Но было ЧТО-ТО в самом письме... Не знаю, откуда было ощущение пренебрежительности. Оттого ли, что это были две кривые строчки на листке бумаги даже не тетрадного формата, а размером аккурат в открытку, или ещё отчего – не знаю. Так или иначе, тётушка с тех пор зовёт его «бывший Евгений Александрович». Тем не менее, любимые стихи его остались любимыми, да и пополнились после того письма другими любимыми.
А Беллочку люблю нежно. Её открыла для себя и полюбила значительно позднее, чем Е.А.
Уход Вознесенского – опечалил, уход Беллы – ранил. И сейчас болит. Вы правы, она лучшая из них.

Санто:

Знаете, Любовь Евгеньевна, меня тронул тот факт, что он Вам написал.
И конверт купил, и марку, и заклеил, и не забыл бросить.
Для меня это подвиг.
А что листок небрежный и две косые строчки, так весь быт такой был: косой, нищий, небрежный.
И постель такая с коротким одеялом, и штаны куцые, и все подсмыкнуто и не с плеча.
А сейчас, когда он уже может себе позволить, все равно этот помято-общежитский вид и страсть нарядицца и неумение пользоваться салфеткой.
То есть умеет, но не нужна она ему, не чувствует необходимости.
Меня даже ранит это.
Потому что можно вывести человека из гетто, но нельзя вытравить гетто из человека.

Любовь:

Хотела ответить про гетто... раздумала. Разговор почти неизбежно скатился бы к системе, к политике. Не хочу.
Санто, тут ещё одна сторона. Я понимаю, Бродский с валидолом – это более чем весомо, и Вы, зная и любя одного – и зная и НЕ любя другого – может, имеете моральное право на нелюбовь. И не только Вы.
Но – хор оплёвывателей, которым в общем-то нет дела ни до Бродского, ни до Евтушенко-поэта, тех, кто и стихов-то ни одного, ни другого не знают, а знают только, как сладко топтать знаменитость...

Санто:

А знаете, Любовь Евгеньевна, почему у нас с Вами не просто обмен любезностями?
Это благородство Ваше располагает к беседе.
Вы прочли про «Шляпу Евтушенко».
Вас задело отношение к нему.
(Нормальная реакция любого человека.)
Вы вступились, за него, за всех поэтов – тоже обычное дело.
Но потом, рассказывая о своей любви к нему, к стихам его, не нашли другой истории (из личных прикосновений), кроме той обидной, что из кумира Евгения Александровича сделала его бывшим Евгением Александровичем.
Но – Вы не привели эту историю в ответ на нелицеприятное о нем, не подхватили волну, не сказали:
Да, вот такой он Евтух!
Вот так он меня…
Вот так он мне…
Вот так и я к нему…
Вы вступились, хотя в личном арсенале Вам неоткуда было черпать средства для защиты, кроме как из истории про «бывшего».
Бывший звучит, как бывший жених, муж – а ведь это любовь.
Но, невзирая на Вашу и мою любовь к нему:
у меня от нее осталась только шляпа, да катышки,
а у Вас – обрывок листка и две косые строчки.
Вторая часть иллюстрации – совместимость наших характеров:
Вы отдали мне свой «обрывок» (не в отместку ему, а как факт знакомства), и у меня таких «обрывков» хватит, чтоб обменяться с Вами, и подтвердить:
Вот как он поступил тут…
Вот как он сделал там…
Но – почему-то – ответ мой оказался таким же адвокатским, как Ваш первичный.
Защищающим:
и трудным бытом,
и куцыми штанами,
и тем, что молодец, все-таки написал, заклеил, отправил…
Это непроизвольно схожие реакции двух разных людей (в чем и заключается ценность спонтанной переписки).

Любовь:

Да, я тоже обратила внимание на эту забавную подробность: я за него «вступилась» и тут же рассказала о «личных счётах» – и тут уж Вы за него вступились. Вот что мне симпатично – пусть не полная объективность (какая может быть объективность, если речь идёт о ЛИЧНОМ отношении?), но всё же – и я это очень ценю – отсутствие однозначной черно-белой категоричности.

Рассказать Вам о своем первом – детском ещё – знакомстве с его стихами? В 60-е, в разгар их, я была ребенком, но уже что-то соображавшим.
Тогда, кроме всего прочего, поэтический бум выразился ещё и в том, что завод грампластинок стал выпускать наборы: «Поэты читают свои стихи». Не знаю, помните ли вы такое. Пластинки маленькие, «миньонки», 2-3 стихотворения с каждой стороны, в наборе – в коробке – не помню, то ли три пластинки, то ли больше. Папа эти наборы покупал. Некоторые имена я впервые услышала именно тогда: Илья Сельвинский, Павел Антокольский, Леонид Мартынов, Евгений Винокуров... Стихов не помню – ни одного, вот ведь удивительно. Зато Евтушенко – до сих пор помню ВСЕ наизусть! Все пять.

О, свадьбы в дни военные,
Обманчивый уют,
Слова неоткровенные
О том, что не убьют...

Не надо...
Стою у дерева.
Молчу – и не обманываю.
Гляжу, как сдвоенные светят фонари,
И тихо трогаю рукой,
но не обламываю
Сосульку тоненькую
с веточкой внутри...

Завидую я – этого секрета
Не открывал я раньше никому...

Со мною вот что происходит...

Окно выходит в белые деревья…
...
Не знаю, почему это было потрясением. Почему – именно это. Может, потому, что он читал замечательно. Не бубнил, не завывал, как другие, из нутра доставал... И родители слушали это благоговейно – и папа до сих пор тоже помнит всё это наизусть. Вот ведь...

В 9 классе к нам пришла новая учительница литературы – Лариса Георгиевна Вертецкая. До неё была Клара – яркая пышноволосая блондинка, не великого ума, поначалу обожавшая меня. (Разве от большого ума стал бы учитель восклицать на весь класс: «Вы же не понимаете, с кем вы учитесь! Брещенко – это же звезда, это же жемчужина!» Класс хихикал, а я готова была провалиться!) Потом она меня резко разлюбила, когда «жемчужина» обнаглела до того, что стала во всеуслышанье поправлять её на уроках, исправлять грамматические и литературные ошибки...
Лариса Георгиевна стала любимым учителем. Она меня тоже выделяла, но спектаклей из этого не устраивала. Она приносила мне книги и музыку. И – переписанные от руки стихи Евтушенко.
«Людей неинтересных в мире нет. Их судьбы – как истории планет...»
«Тают юношеские тайны, как туманы на берегах...»
И даже рискованные: «И наш корабль плывёт, хотя мелка вода, мы посуху вперёд Россию тащим...»
(Л.Г. пережила обе чеченские войны и чудом не погибла, три года назад я была у неё в Туле, куда её занесло из нашего многострадального Грозного.)
Вернусь к Евтушенко.
Позже у нас дома появился сборник «Катер связи», из которого я тоже до сих пор помню наизусть если не половину, то почти... Кстати, «Светятся-то, светятся как, Женька!» (помните, в разговоре о ненормативной лексике мы о нем вспоминали?) – это тоже оттуда. Архангельский цикл. И много чего ещё, что люблю до сих пор. Это уже связано с тетей Броней: мы читали друг другу «Евгения Александровича» (тогда ещё не «бывшего») вслух.
А потом, в институте...
Ладно, остановлюсь пока... а то понесло Остапа.

Санто:

Я не хочу больше думать, ни о каких казусах, нелепицах и кривых зеркалах времени.
Евтушенко стар, Евтушенко поэт, красивый человек, умница, талант!
Господь поцеловал его макушку! Этот поцелуй понесли на крыльях его лучшие рифмы.
Но живой человек – не литературный герой и не обязан жить образцом для нас, чтобы помимо своих стихов питать наше ЭГО, желающее упиваться героизмом и совершенством наших кумиров, личной биографией.
Все люди – люди, все грешны, но до звезд дотянуться способен не каждый.
А Евгений Александрович, Настоящий, милый Евгений Александрович – способен.
Принесем ему свою любовь, уважение, восхищение – его меткой строкой, его жизнелюбием, его душой мятежной.
Спасибо Вам за этот разговор.
И в сердце осталась любовь.

Черный квадрат. Тем, кто хочет понять Малевича
Сан-Торас

ОТВЕТ на статью Татьяны Толстой

Литературный критик Наталья Иванова в статье «Изведем паулинов на коклеты»
о романе Татьяны Толстой «Кысь» дала описание внешности автора:
«Глаз крупный, черный, блескучий, рот большой, зубов много, голос громкий, волосы могучие».
«Экая Глыба!»
Дальше в статье сообщается: «Ведь и пожалеть такую нельзя, можно только посторониться, чтоб место освободить, а мест у нас мало, и освобождать никто ничего не хочет».
Другой критик, Александр Агеев, нахваливал не сам «Чёрный квадрат» Малевича, а ее понимание его «Квадрата». Какие-то премудрости растолковала ему Толстая,
и он кивал, как китайская статуэтка.
В свою очередь Толстая, выступая как судмедэксперт, сказала: А король-то голый! А квадрат пустой!
И всю очередь перекрутила! Раньше как было?
Тот, кто говорил:  любой может так нарисовать! – считался недотепой и стоял в конце, а впереди были интеллектуалы, кто читал «Супрематизм» Малевича, вникая в его идеи. Но пришла Толстая с «блескучим глазом», и объявила «голосом громким»: Ересь все! Путь в никуда! Бессмыслица и бесовщина!
И вокруг «Квадрата» такую пургу подняла, что вся очередь перевернулась. Квадратноголовые, кто был в хвосте, очутились в авангарде, и наступил великий «катараксис»!
Словом, от слепоты до прозрения, как от любви до ненависти, примерно, шаг или два? Или пропасть...
Кто не читал самого Малевича о его «Квадрате», тот из рассказа Толстой поймет, что все тонкости про «картину-икону» она сама заприметила, угол красный, красивый углядела и пишет гладко, читать вкусно. Эпитеты все подобрала один к одному со знаком минус, впечатление хлесткое: квадрат – нуль, от нуля – в дьявольщину, оттуда прямиком в перформанс.
Но в послевкусии ее текста – инквизицией попахивает – ату его, этого Малевича, на костер!
И Львом Толстым подкрепилась, и Бенуа привлекла,
и религиозным угодила: «Бог не навязывается нам, … он просто тихо,
как вода, стоит в нас».
Что это за тихая вода? – Море? Океан? Ручей? – Нет, там не тихая. Тихая – в омуте. Бог в нас, как в омуте! Вот так можно перевернуть и с Бога на черта передернуть.
Лев Толстой представлен в статье о «Квадрате» как авторитет. Между тем,
не любил, например, Шекспира. Ему казалось противоестественным в рифму. Впрочем, балет он тоже не понимал, ему казалось неприличным так высоко задирать ноги. Живопись он расценивал как искусство для украшения стен, чем очень удивлял художника Кандинского. В женщинах видел не равноценную половину человечества, а дьявольский соблазн для первой.
Но даже гений не обязан быть вездесущим. Гений не обязан. Потому не стоит все взваливать на него и во всем требовать от него гениальности. Писатель он великий, поклон ему – низкий. Будем любить его таким, каков есть, потому что больше таковых нет.
Хочется уговорить себя: да таких людей, как Татьяна Толстая, беречь надо, таких немного. И счастье, что они есть! Говорит умно, система мышления внятная, предметы разбирает, детали уважает, мелочи замечает.
Рассказы пишет подробные, почти как следователь: кровать деревянная, ножка гнутая, трещина справа, пятно слева, вот тут няня сидела – такой платок, такие туфли, и все мастеровито, и яркая она, и искренне-гневная.
Может и так про Малевича, и этак, и все будет на правду похоже.
Миллионы людей соглашались с речью Жданова об Ахматовой, о Зощенко, о Шостаковиче. В этой речи были и аргументы, и эпитеты.
ЦИТАТЫ:
О Зощенко: «подонок, пошляк, омерзительно, глупый, примитивный, низменный и мелочный, пошлый и мещанский, нарочито уродливо».
Об Ахматовой: «узкий мирок, гаденькая сентенция, пакостничество и непотребство, подонки литературы, омерзительная мораль, монашенка и блудница».
В статье Т.Толстой эпитеты похлеще идут один за другим –
по порядку:
черным цветом, самой пугающей, черного, пропасть, гробом, смертью, дьяволом, самых страшных, князю тьмы, хозяин небытия, зловещее, черную дыру, провал, мрак, подвал, люк в преисподнюю, вечная тьма, мерзость запустения, всех к гибели, страшно, я умру... (Продолжение эпитетов – см. постскриптум).
Времена меняются: тогда враг народа, теперь друг дьявола. Используются другие идеологические акценты, но по сути одно и то же – Изыди! Исчезни!
В таком же праведном гневе собратья по цеху травили, уличали и исключали из Союза писателей Бориса Пастернака. И обличили, и нашли массу доводов, и написали пламенное письмо. Клеймить – это же заразно. Это – инфекционно! Так любому, «с большим ртом», захочется выйти и поставить точки над «И».
Представим, что кто-то открыл все цвета радужного спектра в белом и нарисовал семь полосок в круге – круг крутишь, а он не цветной, а белый. Тогда художник нарисовал просто белый круг и назвал «Радуга». Это ход... Но для тех, кому интересно открыть для себя радугу в белом! А для других это открытие останется просто белым кругом идиота, пустотой, белым нулём. Такое ведь каждый может нарисовать! И скажет он: «Ты лепестки к нему нормально пририсуй, да?! Чтобы цветок получился, ромашка, да?!. Али цветик-семицветик какой, чтобы понятно было, чтобы на стенку и баста! И нече нас дурить! Чай, не лыком сшиты. Это шо ты нам тута замкнутые круги подсовываешь? Бессмыслицу хождения по кругу подсказываешь? В тупик нас ведешь, зазываешь! Зачем? В белое безмолвие, в немоту! Это на шо ты намекаешь?!!!» И аргументы найдутся, и авторитетами, если надо, подкрепятся. И никогда этот, с «большим ртом», не узнает про все цвета радуги в белом.
Почему-то ей в том квадрате, дьявол привиделся, а другому, может, космос. Почему-то ей – конец всему, а другому, может, начало – точка отсчета, тьма, без которой «ничто не начало быть, что начало быть».
Я думаю, что «Квадрат» Малевича – это не апофеоз живописного мастерства, это мысль, поданная изобразительными средствами. Его квадрат бессмысленно рассматривать как натюрморт или пейзаж, он не для любования, он для размышления.
Потому что обновление искусства художники того времени, видели в преодоление салонного академизма, в переосмыслении живописных приемов. Поиски эти осуществлялись методом редукции, что означает отбрасывать один за другим элементы, составляющие картину, и смотреть – продолжает она действовать на зрителя или нет.
«Импрессионисты выбросили сюжет – оказалось, что и без него отлично!» Система сложных тонов, зыбкость очертаний, вибрирующая свето-воздушная среда, смешиваясь в глазу зрителя, формировала образ в момент созерцания. Например, «Руанский собор» Монэ.
Постимпрессионисты стирали грани между жанрами, тяготели к декоративным тенденциям и тональному единству. Они экспериментировали со светотенью и воздухом, но оказалось – не в этом суть! Например, Поль Гоген, таитянский период.
Фависты, что означает дикие, обратились к лапидарным формулам, то есть они отказались от перспективы! А Матисс вообще покусился на объем и стал писать почти плоскостные картины, например, «Танец», «Музыка». В этих работах рисунок совсем лаконичен, а контрастное сочетание цвета не преломляет плоскость, но при этом все равно оставляет мощное впечатление. Вывод – художественная сила не в объеме.
Затем абстракционисты! – они вывели (для своего времени) новую теорию, теорию – иррациональной природы искусства. Кандинский выбросил самоё изображение, оставив ритмическое сочетание цветовых пятен и геометрических линий.
Нет сюжета, нет формы. Но, оказалось и это работает!
И, наконец, Малевич не нарисовал ничего! «Черный квадрат» – отсутствие всего.
Супрематизм – комбинирование на плоскости геометрических фигур контрастными цветами.
Таким приемом Малевич как бы сделал последний шаг в направлении редукции. Вот почему его тезис о том, что он тем самым завершил живопись, имеет смысл, если вести речь об авангардистской живописи в ее историческом развитии с середины 19 до первой четверти 20 столетия. Подобные поисковые направления в изобразительном искусстве не имели специфической нравственной окраски.
«Черный квадрат», как иллюстрация супрематизма, дает иной ракурс, иной взгляд. Вопрос – куда? Что вышло из квадрата? Только ли «хулиганские какашки перформанса», как утверждает Толстая? – Неправда!
И новый подход к архитектуре, и стилевые дизайнерские решения, и новые эстетические задачи. Кому-то нравятся ионические колонны и голландские натюрморты в витых рамах, в том числе и мне, а кому-то – прямые линии интерьера, минимализм, модерн и абстракция на стенах.
Да и сама Толстая, (зачем далеко ходить) обложку своей «Кыси» предпочла оформить как раз не «голубым и зеленым», а «квадратно-черным», именно его чернотой и привлекала, ибо ничто не должно отвлекать от текста!
Надо полагать, что замысел ее романа, где главное событие – взрыв, главный герой с хвостом, а основная пища – мыши, и есть божественная идея. Взрыв – это не конец, не нуль, не дьявольская фантазия автора. Взрыв – это не черная дыра романа, куда все живое исчезает. Нет! Здесь, видимо, имелось в виду нечто «любовное и нежное», а с Малевичем все проще…
Художнику свойственно что-то отрицать, от чего-то отказываться, чтобы найти свое.
Футуристы сбрасывали с корабля современности Пушкина и Рафаэля. Ну и что? Пушкин и Рафаэль, слава Богу, никуда не делись, но зато у нас есть еще и футуристы!

Эй, вы, небо,
Снимите шляпу!
Я иду. Глухо.
Вселенная спит, положив на лапу
С клещами звезд мохнатое ухо.

Амикошонство! И эта большая буква «Я», отбрасывающая красивую тень!
Художник может ошибаться, но в первую очередь он сам себе страшный суд:

Мечу пожаров рыжие пряди,
Волчьи щетинюсь из темени ям.
Люди, дорогие, Христа ради,
Ради Христа простите меня!
Владимир Маяковский.

Не любовь к квадрату вызвала у меня желание написать эту статью и, конечно, не защита мракобесия и бездарности, а желание защитить Право. Право на поиск!
От статьи Толстой возникло чувство, будто она в его «квадрат» свой гол забила. И попахивает этот гол «бульдозерной выставкой». Бах по квадрату! И роль арбитра выиграла.  Людям приятно – вот были мы ни бум-бум, а теперь оказались ого-го! Какой соблазн! Да за таким, кто так умело обласкает, даст «любовное и нежное», скажет – ты умный, ты правильный – да за таким хоть на край света! И ну давай книжки его покупать, да в ладоши хлопать!
Допустим, не нравится «Черный квадрат» или «Белый круг» – не все обязаны понимать и приветствовать. Но к чему клеймить тоном святой инквизиции? Когда ясно, как белый день, что системы мышления этих людей полярны! Его супрематизм и ее ретроградство – антонимы. Точно так иной ретроград, вышедший из Тургенева, поглядит вокруг и прыг обратно в «Дворянское гнездо» и оттуда скажет:
«Писательница, а по-русски не умеет. Правильно ведь не «каклеты», а «котлеты», и зачем язык выкручивать: «али» то, «али» это? Нормально сказать нельзя: произошел, мол-де, взрыв, товарищи, чернобыльский, так-то и так. Ведь умеет писать человеческой речью. Например, рассказы о детстве – нормальное продолжение классики. Ан, нет же, давай родную речь в своей «Кыси» выкручивать! Нашу поддержку и опору подламывать, наш великий и могучий!
И тут, при таких мыслях, может возникнуть подозрение: а не сама ли она, часом, из квадрата? Счас как выскочу, да как выпрыгну! И превращу опекушинского Пушкина в чурбан с ****уницей на голове.
Может, лучше самого Малевича прочитать, раз уж вопрос принципиальный? Вникнуть, взять на себя труд разобраться. Он квадрат изобразил, он сам и объяснил что, почему, для чего.

За всю долгую и трудную историю нашу мы, может быть, впервые оказались во времени, которое позволяет иметь выбор. У нас есть право жить и думать не с чьего-то позволения.
Не за Малевича, не против Толстой, не для того, чтобы сказать – не она права, а я! – обращаюсь к теме «Черного квадрата». А ради права утвердить, что все имеет место быть.
И то, что мне не нравится, и то, что на меня непохоже, и то, с чем я не соглашусь. Это не означает, что нельзя выразить свое несогласие, как это сделала Татьяна Толстая, или как это сейчас делаю я. Это означает, что в её неприятии звучит четкая параллель между божественным (что есть, разумеется, она сама) и дьявольским (что есть, конечно, другой),  а это уже не критика – это приговор. Как будто не из России родом, как будто не знает своей человеческой и литературной истории: Радищев – за «Путешевствие из Питербурга в Москву» был приговорен к смертной казни («…вина Радищева такова, что он вполне заслуживает смертную казнь…»), Пушкин – убит,  Лермонтов – убит,  Гумилев – расстрелян, Маяковский – самоубийство, Есенин – самоубийство, Цветаева – самоубийство, Мандельштам за стихи – каторга и смерть, Ахматова за стихи – террор, Зощенко за прозу – террор, Бабель – расстрелян. Пастернак за стихи и прозу – террор, Булгаков за роман – террор, Шостакович за музыку – террор, Бродский за стихи – ссылка и высылка из страны. Это все п-р-и-г-о-в-о-р-ы.

Ну должно же быть различие между отношением к творчеству и выпадом против автора, против человека. Кроме того, необходимо все-таки разбираться в предмете. Что это? – «Любой ребенок может нарисовать квадрат! И чертежник, и сумасшедший!» А «Супрематизм» к этому квадрату (книжицу!) тоже любой ребенок напишет? И чертежник, и сумасшедший? А картины примитивистов, которые висят в Эрмитаже, так уж трудно изобразить? А кубики Пикассо? И если иные, с подобными установками, начнут в фондах заседать и распоряжаться судьбами искусства, да еще с такого высока, что тошнотворно глядеть, – то это беда. Это уже настоящая беда.
«После очередного заседания мы выходим на улицу и молча курим, не глядя друг другу в глаза. Потом пожимаем друг другу руки и торопливо, быстро расходимся».
Мне кажется, что в ситуации, когда в глаза стыдно глядеть, то и руки не подают, ибо такое рукопожатие скрепляет какой-то союз бесстыжих. Как заговорщики в подполье из черно-белого кино.
И все-таки до конца не пойму, что это – хитрая конъюнктура или искреннее недомыслие? Но что бы там ни было, и то, и другое – в квадрате!
Так что висеть «Черному квадрату» в музее и служить лакмусом еще долгое время.

Постскриптум:
Прочитав еще раз «Квадрат» Татьяны Толстой, снова убеждаюсь, насколько мощно воздействие ее слов. Все смысловые цепочки, по возрастающей, связаны повторениями. Этот прием создает усиление, нагнетает такой эмоциональный эффект, что с первой строки смысл становится вторичным: «В 1913, или 1914, или 1915 году, в какой именно день – неизвестно…» По логике должно быть – в какой именно год – неизвестно… Иными словами, видимо, автору неизвестен и год, и день. А дальше на нескольких страницах подряд более 100 таких изречений, что Гоголь  для «Вия» мог бы позаимствовать. Просто УЖАСТИКИ в «Квадрате»… цитаты:

ЖУТКО, УЖАСНО, ЖУТКО, УЖАСНЫМ, МРАЧНАЯ, ЕЩЕ ЖУТЧЕ, МУЧИТЕЛЬНО, ТЕМНО, СТРАШНОГО, НЕ МОГУ УБЕЖАТЬ, ОМРАЧИЛО ВСЕ, СТРАШНО, ТОСКУЮ, БОЮСЬ, ГОЛОС СМЕРТИ, УЖАСА, ТОСКА, ТОСКА, ТОСКА, ЖУТКО, СТРАШНО, УМИРАЮЩЕЙ, СТРАШНО, СМЕРТЬ, РАЗДИРАЛО МОЮ ДУШУ НА ЧАСТИ, УЖАС, МУЧИТЕЛЬНО, МУЧИТЕЛЬНО, ЗЛОБНО, ЗЛОБУ, ДЕПРЕССИИ, ВСТРЕЧА СО СМЕРТЬЮ, СО ЗЛОМ, УЖАСА, НАБРОСИЛОСЬ НА НЕГО, ОТРЕКСЯ ОТ ЖИЗНИ, В ПУСТОТУ, В САМОРАЗРУШЕНИЕ, УШЛИ ОТ МИРА, ГОЛОС СМЕРТИ, БЕЗЖАЛОСТНО УБИТАЯ, УГАС, СМЕРТИ, МУЧЕНИЙ, С ДЬЯВОЛОМ, В ВОРОНКУ И НА БЕЗДОННОЕ ДНО, КОНЕЦ, СТРАШНО, ТРУПЫ, ПУТЬ ТОЛЬКО ВНИЗ, УЖАС, ЧЕРНЫЙ, КОНЕЦ, СГОРАЕТ, ПРОВАЛИВАЕТСЯ, МЕРЗОСТЬ, К ГИБЕЛИ, МЕРТВОЙ, ДЕМОН, В ЧЕРНУЮ ДЫРУ, В УЖАСЕ, ЧЕРНЫЕ АНГЕЛЫ, ВОНЮЧЕЕ, КОРОБЯЩЕЕ, ПАЛКОЙ ПО СПИНЕ, УМЕРЛО, УМЕРЛО, УМЕРЛО, УМЕРЛО, БОГ УМЕР, БОГ НИКОГДА НЕ РОЖДАЛСЯ, БОГА НАДО ПОТОПТАТЬ, БОГ ВАС НЕНАВИДИТ, БОГ – СЛЕПОЙ ИДИОТ, БОГ – ЭТО ТОРГАШ, БОГ – ЭТО ДЬЯВОЛ, УМЕРЛО, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СТРАШНО, С ДЬЯВОЛОМ, СМЕРТЬ, ДОЛБИТ НАШ МОЗГ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СТРАШНО, МЕРЗОСТЬ, МЕРЗОСТИ, МЕРЗОСТИ.

«Шаря руками в темноте, гениальной интуицией художника, пророческой прозорливостью Создателя, он нащупал...» Чем он нащупал? Гениальной интуицией? Пророческой прозорливостью? Или руками в темноте? И что он там нашаривал в темноте – истину, откровение, вдохновение? Этот слог похож на ребенка, нарядившегося в родительские одежды. Ошеломляет.
Но увы, получив яблоком по голове, закон Ньютона не открыть.

***
           Ты вечности заложник у времени в плену
                Б. Пастернак

Бессонница. Ах, он заснуть бы рад,
Ночное небо звездность обещало.
Оконной рамой схваченный квадрат –
Конец всему или всему начало.

Запечатлеешь ночь, автопортрет,
Безумство красок – это тоже было.
Тогда он написал сплошное «нет»
Оконной точкой, чернотой бескрылой.

С тех пор не умолкает вечный спор –
Что это? Вызов, прихоть бракодела?!
Шедевр, насмешка или просто вздор?
Квадрат из тьмы! – Неслыханное дело.

Он дух искусства в сердце поразил.
Взамен сирени – обморок квадрата.
Ты б написал ромашки, Казимир! –
Ромашковый лужок в пучке заката!

Мир с изумлением в квадрат взглянул:
Глумишься ты над нами? – Ты безбожник!
Бессонница. Ах, если б он заснул.
Не засыпай! Не спи, не спи художник.

Вариации на тему Поколения ПИ
Сан-Торас

Пелевин придумал прикольное название нынешнему поколению – «ПИ».
Его книжка читается как шарада из рекламных слоганов.
Кто-то заявил, что имеется в виду поколение «Пепси».
Но тогда в заглавии должно стоять «Поколение Пе» – от «пепси-колы», которая заявила в свое время моду на вкус, стиль и образ жизни.
«Пепси-кола», в свою очередь, возникла от «кока-колы», а в «коку» для тонуса добавляли кокаин.
Потому называется – «кока»: все будет «кока-кола»!
Но потом спохватились, и «кока» породила «пепси» – напиток без коки.
В Европе ведь не пьют как русские, там предпочитают траву.
Первый флаг США был сделан из марихуаны.
У них конопля была в производстве, как у нас хлопок, а у китайцев шелк.
Само по себе слово «пи» еще можно воспринять как виртуальную теле-затычку.
Выступающий неприлично выразится, а зритель слышит «пи-пи-пи»!
Иностранцы придумывают сериалы, а наши зрители смотрят reality show в декорациях Госдумы, и дебаты сопровождает знаменитое «пи».
Наши спикеры популярны, как герои мыльных опер.
Имена политиков – рекламные бренды и притчи во языцех.
Видимо, поклонники водки «Путинка» – это поколение «Пу».
А мороженое «Жирик» – просто вкус будущего!
Впереди «Водка-Вовка»! Эффект – пьянеем и соловеем, наливаясь и разбухая,
размазываемся и расплющиваемся.
Побочный эффект – настырность, навязчивость, бубнявость, горлопанство и драка.
Все любят перечислять, сколько пили, как и что.
Алкогольная героика и современная литература – это поколение "Кри": кризис среднего возраста.
Бывшие вольнодумцы ныне полысели, потолстели, постарели, спохватились:
– Вау! Все пропито, а романов-то нет! О чем рассказать миру?
«Пели, балагурили, пили да курили...»
И стали расписывать, что пили да как пили.
Поколение «Пи»... Питие определяет сознание – пить или не пить?
– Пить! – отвечает поколение «Пи».
Писатели пьют и пишут, пытаясь оправдать свои вялые, перегарные судьбы
своими же, похожими на их судьбы, романами. Бутылочная литература.
Ну, уж каковы сами, такова и проза:
Сорокин – сплошное «Пи», Пелевин на «Пи» озаглавлен.
В новом поколении появилось немало авторов-женщин.
Женщины мужают, мужчины забираются на их территорию – любят друг друга, на детей не тратятся, просто бросают.
Формируется поколение «Фе» – феминистки.
Хотите увидеть нормальных мужчин? – Смотрите парад!
Хотя, если всмотреться, так носочек тянут, что и парад превращается в балет.
Читаю сегодняшнюю литературу, и температура моего уважения падает, как
отметка в термометре.
Может, «Поколение Пи» и есть то самое «Пи» – определение длины замкнутого круга, константа = 3,14, и мы замкнулись в круге своем?!.
Когда литературная речь сократится до «пи», мы с вами получим:
поколение «Пи», поколение «Кри», поколение «Пе» и «Фе».
Возможно, «Фсё» это равняется 3,14.
Пусть этот мой экскурс за пределы Пелевина так и называется:
Пи =... (равняется)

Кто он, герой нашего времени?
Сан-Торас

Быт затягивает – работаем за еду.
Дни скомканы проблемами, пока распутаешь – вечер.
Ночь – сбивчивые сны, утро – спешка, пробки на дорогах…
Крутится веретено, силы идут на подготовку пряжи, а когда вязать, когда носить?

Порвалась дней связующая нить,
как мне обрывки их соединить?
– Гамлет. Принц датский.

Тоже не мог распутать пряжу своих будней, волновался:

Пока травка подрастет,
лошадка с голоду помрет!

Искал справедливости, спорил с матерью, с невестой, с друзьями, бился над вопросом «быть или нет?»
В итоге выкопал ближайшему окружению братскую могилу и лег туда сам.
И что же? – Вот уже 500 лет нет истории интереснее этой.
Князь Мышкин – великий правдолюбец! А на деле? –
Всех перессорил, везде поднял смуту:
– А правда ли, что вы, Гаврила Ардолионыч, на днях не на той, а на этой женитесь?
Простое искреннее участие. И вдруг – трах, бах, пощечины, обмороки, слезы…
– А вот давеча генерал Епанчин сказал про ваc то и это...
– Как так?
– Да!
Тут же все побледнели, покраснели, сконфузились – истерика, а князь в недоумении.
И вот он уже выглянул в Алеше Карамазове, а Рогожин в Мите, а Настасья Филипповна в Грушеньке.
Ну, похожи, не похожи – кому как видится. Вопрос в другом!
Доколе эти истории будут лучшими?
Ведь мир от Гамлета и князя Мышкина до сейчас – радикально изменился: в нем телефоны звонят, самолеты летают, компьютеры загружаются.
А в том мире по старинке колокольчик динь-динь, лошадка, ямщик на облучке в тулупе, в кушачке.
И мужики бородатые все, ни одного бритого, как здесь.
Там и барин в бакенбардах, и князь с косицей.
А теперь что? Все наголо, под Котовского!
А что такое ямщик, облучок? Кто такой станционный смотритель, статский советник, коллежский асессор?
Даже такая должность как кондуктор – теперь атавизм, ее заменил компостер.
А мы еще помним мясистых, неухоженных теток с билетной катушкой и жменей звенящих медяков.
А это «кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне?» – Телеграмма!
Теперь даже понятия такого нет – телеграмма.
Что это?
Скорая весточка без союзов и запятых или примета ушедшего века?
Наступило новое тысячелетие, новая эра, и должен быть новый герой.
Кто он, сегодняшний Гамлет, Лев Мышкин, Пьер Безухов?
Как выглядит, во что одет, какие у него принципы?
Каков он, наш герой? Его нет, он не родился, назло не родился!
Потому что герой нашего времени – человек ли-ш-ний.
Пусть хоть сам классик это изрек, не важно!
Важно – с какой готовностью подхватили, с каким рвением понесли – в школах до сих пор пишут трафаретные сочинения на эту подлую тему:
«Печорин как представитель лишних людей».
У нас же их множество, лишних-то...
Само определение «лишний человек» – античеловечно.
Отчего вдруг Печорин, красавец, умница, философ, смельчак и романтик – лишний?
Кто это сказал? Кто это такой позарез нужный и всем  необходимый выискался?
Печорин лишний оттого, что ему скучно, неинтересно было жить?
А кому интересно сидеть в ауле: ни трубки, ни телека, ни компании.
Вся компания – старик Максимыч и чечены.
И хандра на парня напала, он от хандры и запал на Бэлу, а ситуация изначально патовая.

Действительно, что делать с Бэлой?
Вести чеченку в высший свет?
Она по-русски не умела
Ни бе, ни ме, ни да, ни нет!
Засим и лишней оказалась…

А Печорина Лермонтов с себя списал! Выходит, что Лермонтов – лишний?
По нашей российской истории, по ее поступкам и помыслам – и Пушкин, и Есенин, и Маяковский, и Цветаева, и Мандельштам – все лишние!
Поэтому кого застрелили, кто сам повесился…
Да где же этот нужный герой? Куда подевался?
Читаю романы – те, что премировали или номинировали, ищу героя нашего времени.
Неужели это Гандлевский со своей горестной «Трепанацией черепа?»
Или примерный Каблуков Найдлина – занудный самокопатель?
Может, это Прохановский Белосельцев из «Гексагена» с гебистким наганом и сачком для ловли бабочек?
А, может быть, наш герой – это получеловек Бенедикт из толстовской «Кыси» с хвостом и связкой мышей на завтрак?
Или полулитератор из пелевинского «Поколения Пи»?
Если других нет, тогда вот они, наши герои – полу-человек и полу-литератор!
Пушкин уже писал что-то в этом роде:

Полу-милорд, полу-купец,
полу-мудрец, полу-невежда,
полу-подлец, но есть надежда…

Нет надежды, и нет героя – поколение без героя.
Но все обстоит хуже, потому как из понятия – лиш-ний че-ло-век – вылущивается понятие: враг народа!
И чтобы не качнуться от лишних людей в сторону незаменимых, скажу:
– Мне жаль народ, в понятиях которого «лишние» люди есть, а «незаменимых» нет.
Когда коллектив обретает столь трагикомичное сознание, то цена жизни каждого невысока.
Возможно, в тот момент, когда общество решит, что лишних людей нет, а незаменимые есть, и родится он – новый герой нашего времени!

ОТКЛИКИ  И  БЕСЕДЫ

А Григорий Перельман, чем не герой нашего времени? Андрей Тарковский, Александр Мень, Амосов. Вы вспомните многих сами, а то, что нет художественной литературы о не лишнем человеке, наверно, сейчас больше ценится документальность. Я не спорю с Вами, но всё не так беспросветно. Просто на виду, как всегда, болтается более легковесная субстанция.
Елена Бессонова   

Привет, Елена!
Мнение ваше разделяю.
Но Тарковский, Мень, Амосов – это «герои» не сегодняшнего времени.
Все они умерли в прошлом веке.
Вы пишете: «Когда их манят за границу, они отказываются ехать, говорят – на кого же я брошу свою родную, на бритых?»
Тарковский как раз уехал.
Он жил в Италии у Тонино Гуэрра.
Снимал «Ностальгию» и «Покаяние».
Он просил, завещал – не хоронить его в стране, которая его мучила.
К тому же – я ведь говорю о литературном герое.
О том, кого нам предложил 21 век.
Так кого же?
Спросите любого школьника, кто такой Амосов?
Они ведь не читали журнал «Юность» 70-х годов, про Амосова.
Не смотрели «Зеркало» Андрея Т. и т.д.
Знали б вы, Елена, как бы меня порадовали оппоненты этой статьи.
Благодарю вас, за порыв противостоять «вашими кандидатами на героя» отсутствию героя.
Заполнить зияющую пустоту вышеперечисленными именами.
Но герой Своего времени – это не просто достойная личность.
Это, прежде всего, личность, которая отражается в мыслях и чувствах целого поколения.
Подчеркиваю эту мысль!
К тому же центральная мысль моего эссе – это лишние люди, которые есть, и незаменимые, которых нет!
Сама этика времен и уродство квази-нравственных понятий – вот главная тема!
Ведь «бритоголовые» откуда-то появились!
Сказать – откуда?
Они дети длинноволосых!
Нас ругали за то, что мы были длинноволосыми,
теперь мы ругаем их за то, что они стали бритоголовые.
Извечная тема: отцы и чада, и в каждом поколении борьба «эмбрионов с динозаврами».
Сегодня героя времени заменило понятие – попса и ее Фрики.
Здесь ставлю точку.

Елена, мне сразу почему-то попались мои итальянские дневники.
Это фрагменты для вас.
Романьельские дневники.

Кафе Андрея Тарковского

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как прееображенье.

Элеонора Гуэрра остановилась возле кафе Виа Коло ди Рьензо, здесь любил бывать Андрей Тарковский, это его кафе. Мы сели за столик.
Несколько лет Тонино выкорчевывал Тарковского из СССР. Тогда он успел снять по сценариям Гуэрра две картины: «Ностальгию» и «Покаяние». Элеонора отметила, что характер у Андрея был трудным. Вольно или невольно он подчинял себе всех окружающих. Часто бывал нетерпим, но с ним было всегда интересно. Люди желают иметь удобных гениев, чтобы пользоваться ими без хлопот, брать от них, не чувствуя себя должными. Гениев и богачей используют бесцеремонно: пусть дает, у него много... Но гении не умеют защищаться, как богачи. У них – беззащитное богатство.

Гении и богачи

Люди убеждены, что гениальность, как и богатство, характеризуется понятием «повезло», в чем нет заслуги гения или богача.
Гению его гениальность ничего не стоит, это дар, подарок от Бога. Так же и богачу, его богатство ничего не стоит, ведь он не работает, как трубочист, он просто жонглирует этими дьявольскими деньгами, и они множатся без его личных заслуг.
А потому посягать на них не совестно. У него много, куда ему столько?! Гениев и богачей всегда используют, но и те, и другие мечтают о бескорыстии. В чем гениальность Тарковского? Может быть, в том, что спустя два десятка лет, я помню его «Сталкера», и отчасти благодаря ему отличаю иллюзию от истины.

Тарковский и Антониони

«У Антониони с Тарковским была любовь-соперничество», – сказала Элеонора. «Каждый был личностью, художником, испытывал любовь-ревность друг к другу». Нередко между Тонино и Андреем она становилась громоотводом.
Тонино привез Андрея в имение Антониони, что в Сардинии, самом красивом месте Италии. Вилла Антониони окружена розовыми скалами и изумрудным морем с просвечивающимся дном. Антониони запускал в свою бухту корабли и из спальни дистанционно управлял ими. Тарковский никогда не имел подобного великолепия. Но он сделал то, что не сумел бы сделать великий маэстро.
Андрей взбирался на самую высокую скалу, так, что издалека на розовом утесе едва виднелась его крепкая фигура. Оттуда он бросался в море.
Итальянцы вглядывались вдаль, ожидая, когда на поверхности появится его голова.
Эти отчаянные прыжки были его маленькой местью знаменитым итальянцам.

Виртуальные встречи Андрея Тарковского с сыном на площади Испании

В ту пору Тарковский был изгнанником, насильственно разлученным с женой и сыном. Он тосковал по близким, звонил своему мальчику и говорил: «Смотри на карту Рима. В три часа я буду вот здесь, на площади Испании, у фонтана. Встретимся там. Андрей ехал на площадь, где его ждал сын, водя пальчиком по карте.

Священная земля Праги

Однажды в Доме Кино профессор Вайсфельд познакомил нас с женой Арсения Тарковского – Татой. Мы пили чай, разговаривали. Почти каждая фраза начиналась так: «Когда в Париже мы с Арсюшей и Эдит Пиаф после ее концерта поехали к ней домой...»
Или:
«.Когда в Праге мы с Арсюшей пришли к Марине Цветаевой, Марина Ивановна сидела на полу, счищая землю с обуви на белый лист бумаги. Арсений спросил: «Марина, что Вы делаете?» Цветаева ответила: «Это священная земля Праги, я положу ее в ладанку, чтобы носить на груди».

Вор

Рассказываю Тате историю, которую мне удалось найти в архивах Елабуги.
В квартиру Цветаевой залез вор. Его поразила нищета, в которой жила молодая мать с двумя маленькими дочерьми, Алей и Ириной. Заметив его, Цветаева предложила морковного чаю. Они немного поговорили. Вор ушел, оставив на столе все, что у него было.

Осколок зеркала

Не помню сейчас, так ли это, но мне казалось, что в картине «Зеркало» Андрей то ли думал сделать, то ли сделал сцену, где через поле идет старуха, и звучат стихи:
Свиданий наших каждое мгновенье...
Это стихи его отца, посвященные его матери, они звучат, пока она идет через поле жизни, туда, где вечность...

Предсмертное письмо Тарковского

В гостевом доме сидим с Тонино, пьем чай.
Мы смотрим книги.  Из подарочного тома Пушкина  выпал сложенный вдвое листок. Это оказалось предсмертным письмом Андрея Тарковского. Тонино сказал: возьми себе, это копия.
«В последнее время, очевидно, в связи со слухами о моей скорой смерти, в Союзе начали широко показывать мои фильмы. Как видно, уже готовится моя посмертная канонизация.
Когда я не смогу ничего возразить, я стану угодным властям имущих, и тем, кто в течение 17 лет не давал мне работать, тем, кто вынудил меня остаться на Западе, чтобы наконец, осуществить мои творческие планы, тем, кто на пять лет насильственно разлучил нас с нашим 10-летним сыном.
Зная нравы некоторых членов моей семьи (увы, родство не выбирают), я хочу оградить этим письмом мою жену Лару, моего постоянного верного друга и помощника, чье благородство и любовь проявляются теперь, как никогда (она сейчас моя бессменная сиделка, моя единственная опора) от любых будущих нападок.
Когда я умру, я прошу ее похоронить меня в Париже, на русском кладбище. Ни живым, ни мертвым я не хочу возвращаться в страну, которая причинила мне и моим близким столько боли, страданий, унижений.
Я – русский человек, но советским себя не считаю.
Надеюсь, что моя жена и сын не нарушат моей воли, несмотря на все трудности, которые ожидают их в связи с моим решением.
Париж, 5 ноября 1986 г.
Подпись (Тарковский)».

Курт Воннегут на Гавайях
Сан-Торас

Издаю в США единственный в мире глянцевый литературный журнал.
Редактирую каждый месяц 300 страниц и думаю: надо взять интервью
сначала у Воннегута за его прекрасно-бесполезную «Колыбель для кошки»,
потом у Шекли за его безумно-утопическую «Планету Транай»
и у Рея Брэдбери за непроходящую к нему любовь с детства.
Разбиваю свои журнальные рубрики на пять литературных тем:
Первая – о русских прижизненных лауреатах «Букера». Мой журнал учредил денежный приз и публикацию за лучшее произведение русскоязычного автора.
Летаю в Москву на семинары. Скучно. 
Вторая рубрика о современных американских писателях, с которыми предстоят встречи.
Интересно.
Третья – современная европейская литература. Подождет полгода.
Четвертая тема – китайские писатели. Люблю выборочно.
Пятая – японская поэзия, что называется, для собственной услады.
Сборник японских танка, например, «Сакура в цвету», могу родить за день и собственноручно проиллюстрировать за ночь – сутки пролетят под лейтмотивом:
«пьешь сакэ и грезишь о сакуре».
Задача моих рубрик – поднять тиражи и дать читателям представление о современной
мировой литературе. Правда, они получат мое представление, но никто не мешает
обзавестись собственным – выбор есть.
А способность сделать выбор есть критерий нашего ума и барометр нашей судьбы.
Моя, во всех отношениях гуманитарно-воспитанная, секретарь Элизабет должна
связать меня с Куртом Воннегутом.
Красотка  Элизабет зажигает в высшем свете, тасуясь по ночным клубам и элитным вечеринкам. В Нью-Йоркскую полночь ее встречают престарелые миллионеры на длинных лимузинах, напоминающих дикарские каноэ. 
Они рассекают скоростные хайвеи, и, кажется, если приоткрыть окна и выпустить весла,
то лимузины пройдут по Гудзону вдоль Манхеттена и причалят где-нибудь на пятьдесят
седьмой, около Централ парка.
Стройные негры в белых таксиданах распахнут перед прекрасной Элизабет лакированные
двери. Красотка выпорхнет из прохладного салона и, блеснув порцелановой новинкой,
растворится в теплой нише ночного Манхеттена. Даже под утро в кулуарах 42-ой стрит
прижимистого обывателя ожидает широкая индустрия мелких наслаждений, где точки
общепита на все вкусы пульсируют круглосуточно.
Хозяева злачной жизни  приглашают  Элизабет в гламурные рестораны и там, среди
фонтанов и дичи, в ореоле ее красоты они прожигают ночь.
Элизабет энергична. У нее информативный взгляд и, почти забытая на лице, улыбка.
Выкурив яблочно-марихуановый джойт, она связала меня наконец с Воннегутом.
Мы говорили о России, о литературе, о Довлатове. 
Курт обрисовал его ярче, чем  Олейников в своем «Пире» – друг, а Довлатова подал,
как симпатягу-пьяницу: «Нашел червонец, пропил» – алкаш с шармом.
Веллер повестнул про «Ножик Сережи Довлатова» мелочно, завистливо, придирчиво
и многословно. Он уцепился за этот ножик, с икающим суффиксом, с нежным именем
«Сережа» – тяни! И таки выехал на Довлатове!
Бродский бы уже валидол сунул под язык от такой картинки.
Воннегут сказал, что рассказ «Представление» совершенен с точки зрения писательской
и прекрасен с человеческой. Мне захотелось его обнять, будто похвалили моего папу.
Воннегут подвел к тому, что назначение писателя – служить охранной сигнализацией
для человечества, и мы договорились о встрече.
Оказалось, философ и фантаст черпает вдохновение на Гавайском Архипелаге.
Ура! Культовый писатель века согласен на интервью.
А хоть бы и весь архипелаг пять миллионов лет тому возник из извержений тихоокеанской лавы специально для этой сакраментальной встречи!
Крис, Элизабет и я спонтанно собрались на Гавайи.   
    
После коварных терактов, взорвавших нью-йоркские близнецы-небоскребы,
аэропорты Америки приобрели ухватки совковых КПЗ.
Нас разували, рентгеном прощупывали телеса и саквояжи, изымали подозрительные вещи.
Босоногие граждане США дисциплинированно строились между серыми пластмассовыми
мисками, отыскивая свои пожитки.
Экзекуцию обыска смягчало тихое «спасибо» за бдительную заботу о всеобщей безопасности.
В моей сумке таможенная служба обнаружила шестнадцать зажигалок! Кто мог подумать?! 
Этот бездонный саквояж засасывал в свои потайные днища саму жизнь!
Вот почему вечно нечем прикурить! Даже профессионалы вспотели, ныряя за моими
раритетами! Конечно, если для каждого прикура применять металлоискатель,
то и спички ни к чему. 
Гуманный аэропорт допускал передачу изъятых вещей в багаж, но мы не рискнули,
боясь опоздать. Бог с ними! Пожертвую коллекцией ради скорейшей встречи с Куртом.
У терминала оказалось, что рейс отложили. Вау! Можно было бы сохранить зажигалки!
Через час наш лайнер взял курс на Гавайи. По салону запорхали в коротких юбках пожилые, преувеличено-вежливые стюардессы.
Иллюминаторы затянули черной пленкой и включили телевизоры, в которых на шесть часов лёта завелся старый сериал.   
Время до прибытия увеличивалось с каждым часом, казалось, самолет дрейфует вечность.
Отковыриваю пленку, за оконцем плавно поплыли кучевые облака, наскакивая плотными
клубнями друг на друга.
Наконец-то среди аквамариновых вод Тихого океана забрезжила гавайская земля!
Турбулентность утрясла безвкусную замазку перелетного обеда, и мы под аплодисменты приземлились на согретый солнцем остров.
Вот где обитает мой долгожданный Воннегут!
Вот она – лучшая климатическая зона на планете!
Ласковые ветра, соленые волны и самый короткий рабочий день в мире!
Сами Боги выбрали бы этот Архипелаг для своего земного отдыха! 
А правда, что на Гавайях самый короткий трудовой день? Да! Всего 4 часа!
Возможно, поэтому самая длинная на планете жизнь... догадались? Да, здесь!
Живут почти 100 лет! Здравствуй, рай!
Выход из аэропорта, гостиничный номер, лоджия с видом на океан.
Джакузи и сауна, само собой, в понятиях здешних стандартов.   
Каковы же привилегии, если таковы стандарты? И какова расплата за наркотик комфорта?
Какой разврат! Какой соблазн! И как после этого впрягаться в борозду трудодней?
А природа! А погода! А гавайская публика цвета молочного шоколада?!
Мужчины и женщины ходят в цветочных гирляндах с головы до ног!
А походки девиц?! Неземное покачивание бедер убаюкивает прямо посреди тротуара!
На эти задницы можно медитировать!
В блестящих окнах педикюрных салонов, растопырив пальцы ног, сидят мускулистые маори и благоухающие мавры.
А женщины с маникюрами такой длины, что Конфуций, взглянув на сие, протаранил бы на фиг свою гробницу!
Ах, Гавайи! Ох, Гавайи! Зачем вы так далеки от России, и зачем мы отдали Крым?!
Мы обсудили с Крис разницу между Архипелагами Гулагским и Гавайским.
Боже мой! Что Россия вытворяет со своей жизнью?!
И – о, Господи! Как обустраивают эту жизнь американы!
Ну за что? Ну почему мы должны мужественно страдать?
Чей злой гений завис над нами? Что за горделивая услада в вечных муках и жертвах? 
Мне разонравилось страдать! Хочу нахально обожать комфорт!
Хватит! Мы уже вкусили мук! С этой минуты меняю русские вкусы на гавайские!
Тот Архипелаг на этот! Ту зрелось на эту старость! На эту прелестную старость, которая
выглядит так, что чуть ли не соблазняет.   
Боже, ежели старость здесь соблазнительна, то, видимо, молодость просто рвет мозг!
Поджарые бабки носятся по океанским волнам на сервинговых досках, щеголяют в шортах
и майках, а вечерами тасуются в казино и ночных клубах.
А инвалиды ездят на таких роскошных колесницах, что впору прокатиться!
Однако, мы сюда не за этим.
Элизабет на связи, она сообщила, что писатель пригласил в свои пенаты и
просит подождать его в обществе девицы-секретаря.
– Можно мне «пошапаться» по сувенирам? – лепетнула Элизабет, делая бриз своими
синтетическими ресницами. Получив  кивок, она, мурлыкнув, исчезла.
Мы с Крис взяли напрокат красные мотоциклы и рванули через туннели в кратерах
по указанному адресу.
               
Хижина и гирлянды
   
Среди дымящихся вулканов простенькое жилище Воннегута, почти как домик
дядюшки Тыквы, торчит в кольце архипелага.
Навстречу вышел неожиданно-молодой, гладколобый, не очень черный «мавр» и
представился секретарем писателя.
– Меня зовут Кана, – сказал он.
Мы вошли в более чем скромный кабинет Курта.
– Это нужда или причуда? – глазами спрашиваю Крис.
За столом полунагая помощница писателя в гирляндах из сиреневых цветов от тонкой
коричневой шеи до проколотого розовой жемчужиной пупа.
Вот, собственно, почти и весь гардероб. 
– Айолана, – улыбнувшись, кивнула она. – Мое имя означает – летающая.
– Кана, наверное, тоже что-то означает? – спросила Крис.
– Да, это имя полубога Мауи, который мог принять форму веревки.
Гм... Жемчужины в пупе и крупных сосках не особенно располагают к беседе о Богах.
Что-то не так... (в доме Облонских)... Воннегут своим убранством и окружением явно
не походил на самого себя.
Он не пил кофе из фарфоровой чашки, не имел заваленных книгами полок.
Вокруг диковинные ракушки с перлами, пара курительных трубок и какие-то океанские
поделки – не кабинет, а сувенирная лавка.
Если не знать биографии Гогена, предпочетшего остров Таити городу Парижу,
то стиль жизни Воннегута выпадал из человеческого.
Неужели в часы досуга писатель предается отдыху прямо на плетеных циновках, 
разбросанных по всей хижине? И этот мгммм... секретарь, с торчащим  фаллосом,
обрамленным такой же, как у секретарши, гирляндой. Целую икебану нацепил!
Кана пригласил подождать Воннегута за столом, накрытым по-японски на полу.
Мы разложили традиционные деликатесы из русского магазина.
Айолана сообщила, что гавайцы сохранили в оригинале национальное блюдо – 
«водяной картофель», которое выращивают на специальных плантациях.
Они говорили между собой по-гавайски.
Крис поинтересовалась их алфавитом и узнала, что он самый короткий в мире!
Всего 12 букв!
– Я вижу здесь все супер-мировое! – загружаюсь я ожиданием Воннегута.
– Семь гласных и пять согласных, – кивнула Айолана.
– А как образуется множественное число? – спрашиваю, незаметно разглядывая ее.
– Простым повторением слов, – мелькает жемчужными сосками Айолана, – вода, например, будет вай, а много воды – вай, вай!
– А сколько насчитывает весь словарный запас?
– 25 тысяч слов!
– Ого! – нахваливаем мы гавайскую лингвистику, вот тебе и мумбу-юмбу!
– У вас много гласных оттого, что климат теплый, – заметила, имитируя акающие
гавайские звуки, Крис. –  Распахнешь рот – тепло, и горло не простудишь! А у северных народов множество согласных, речь отрывиста, слова произносятся рыками, потому что мороз. Южане обычно и поют лучше северян.
Мы боролись с голубовато-крахмальной жижей, в которую надо было макать вялые,
будто пережеванные всеми островитянами, коричневые листья.
– А почему технически северные народы развиваются быстрее южных? – спросил Кана.
– Им сложнее добыть пищу и одежду, – улыбнулась Крис, – они прикладывают больше усилий.
– А как же живущие в теплом климате греки так преуспели? – наливая вино,
спросила Айолана.
– Они придумали соревнования, – не задумываясь ответила Крис. – Греция – родина Олимпийских игр. Соревнование активизирует стремление к совершенству, а у эллинов состязались не только спортсмены, но и философские школы.
Кана предложил десерт. Перевожу взгляд с маленькой, скользкой лепешки безвкусно
ванильного риса на часы. Воннегута все нет. Рискнув, кладу лепешку в рот.
Если зайти в магазин «Рос» и, сойдя с ума, сожрать ароматизированную свечу –
эффект будет тот же.
Айолана, прикончив десерт, взобралась на деревянный письменный стол и
довольно страстно сплясала национальный танец «Хвала солнцу и еде».
Она потребовала, чтобы мы встали и повторяли за ней движения ритуального танца.
Каждый жест имел свое пояснение, означая фрагмент легенды или исторического эпизода.
Осмысленность танца делала его легким и приятным, кровь во мне забилась в гавайских ритмах и внутри замутилось такое терпкое чувство родства с этим народом, с его природой и культурой, что хоть иди целоваться.
Айолана и «мавр» продолжали говорить между собой на гавайском.
Думаю, лучшие поэты земли – это дикари и аборигены!
Даже в обыденной речи они используют такие метафоры и ассоциации, какие прагматичный европейский ум может встретить только в сонетах своих лучших певцов.
Во время танца теплота разлилась по телу, ванильная лепешка согрела желудок, появились фривольные мысли.
Кана, скрестив ладони на своем выдающемся фаллическом цветнике, преданно любовался
прекрасной Айоланой. Хммм… так, пожалуй, изнасилуешь кого-нибудь.
Поднимаясь, смотрю на часы, стрелки пляшут и подмигивают:
– Пора.
Айолана, спрыгнув со стола, предложила мне трубку отменной марихуаны.
Не закурив, втягиваю ноздрями запах – сорт «Блудрим», расслабляющий.
– Господин Воннегут говорил мне, что читает здесь курс в университете? – задаю
вопрос уже стоя в дверях.
– Да, – кивает она, – у него скоро начинается семинар со студентами.
Наверное, он, как обычно, задержался, у нас на Гавайях пять университетов.

Направляемся в университет пешком.
– Студенты обычно подрабатывают тем, что демонстрируют для туристов костюмы
племен и быт островитян, – взглянув на них, говорит Кана.
– А сколько им платят? 
Он смотрит на меня, шевеля толстыми красивыми губами:
– Им платят за это ..ммм.. 200 долларов в месяц!
– А остальное куда идет?
– Остальное забирает церковь и ...
– Вот это дерево называется железным, из его древесины гавайцы делают крюки для
рыбной ловли, – перебила  Айолана.
Мы остановились, чтобы погладить кожу железного дерева.
– А еще есть гуляющие деревья, – сказала она, – они передвигаются за идущим.
Меня вдруг прошиб ставший актуальным вопрос:
– А как на острове обстоит дело с культурой безопасного секса?
– Ооо! – оживился Кана, – система предохранения у нас теперь на уровне.
– Что значит «теперь»?
– Когда на остров прибыл белый капитан Кук, аборигены приняли его матросов за богов.
Женщины ушли на суда, чтобы зачать богоподобных детей.
Они не знали, что до этого экспедиция Кука уже заразила сифилисом Таити.
– А разве капитан не пытался противостоять половой вакханалии своих подчиненных?
– Пытался! – кивнул Кана, – но оказался бессилен. Когда через десять лет он вернулся
на Гавайи, то увидел островитянок с проваленными носами и таких же детей.
Тогда гавайцы ритуально съели внутренности капитана Кука, полагая таким образом
остановить мор. Они хотели приобрести его силу.
– Приобрели?
– Нет, – покачал он головой, – вскоре из четырехсот тысяч гавайцев осталось
всего сорок тысяч человек.
– Да?! Каннибализм не помог аборигенам, – вздохнула Крис. – А что мы знали об этом?
Только то, что спел Высоцкий: «Почему аборигены съели Кука? Тара-тата-та, молчит наука».
Вот почему!
Кана указал на необычные растения.
– Представьте, – улыбнулась Айолана, – здесь ведь почва вулканическая, само по себе
ничего не растет, а зерна этих растений занесли сюда птицы в своих желудках.

 По дороге мы заглянули в хижину Гавайского вождя. На стенах висели портреты
самого вождя и его жен с выбитыми передними зубами.   
– Правда, красиво? – спросил Кана. – В знак скорби о вожде его женам надо выбить зубы,
(он показал на пальцах) два передних.
Смотрю на это «правда красиво» и думаю: здесь, как и везде, более всего страдали
женщины. Люди – это млекопитающие животные, в любой цивилизации сильный пол
заставляет служить себе слабый.
– Гавайские женщины могли сделать выбор, – как-то возбужденно произнес Кана. – Если вождь погибал, то участь его жен оставалась неоднозначной: можно было забить их
палками (поглядываю на него – на лбу испарина, на виске сигналит жилка, будто голова
сейчас взорвется, как герметическая скороварка), еще их можно было живыми закапывать в могилу, – мечтательно произнес он, – вместе с господином, или просто сбросить с кратера на острые камни.
– Мда... какая толерантность и демократия выбора, – поежилась Крис.
– А вы бы чему отдали предпочтение? – улыбаясь, спросил Кана, незаметно дотрагиваясь
до ее руки.
– Чему? Ну, естественно, спалить к чертовой матери всю деревню! – не обратив внимания
на его манипуляции, воскликнула она.
– Вы феминистка? – отрывисто дыша, спросил Кана. 
– Нет! Мазохистка! Меня устаивает выбор лететь головой вниз на камни
или лежать в гробу в обнимку с покойником!
Я беру ее под локоть и подталкиваю к каноэ.
Мы сели на жесткую скамеечку, направив желтый нос лодки в сторону университета.
Чем не лимузин? Лодочка качнулась и скользнула под низковисящий мостик,
чернокожий Харон, орудуя веслом, громко стукнулся головой о торчащую балку. 
Крис кинулась на помощь, мы чуть не перевернулись. Айолана захохотала, объяснив,
что у них такая шутка. Прикололся, значит, канойщик? Врезать бы ...
Но Крис мирно села на место и, залюбовавшись природой, сказала:
– Вот ушлые американцы! Практически бескровно забрали себе все Гавайи.
– Да, – кивнула Айоланта, – они предложили островитянам деньги под залог земель.
– Еще бы! Манхеттен купили за 16 долларов, а Гавайи, наверное, и того меньше? 
– Вы считаете, что их обманули? – прищурился Кана, и лицо его сделалось прямо-таки
свирепым. Крис кивнула:
– Вы же понимаете, что бизнесмены имели дело с гавайцами, в лексиконе которых не могло быть таких слов, как контракт, налог, расписка, они же простой гвоздь принимали
за колючку железного дерева.
– Вот это в точку, – засмеялась Айолана, – они закапывали гвозди, чтобы те прорастали
железными ветками. Последний кровный принц острова отдал американцам свои земли и парк, чтобы те больше не брали с него налогов. Принц оставил за собой должность смотрителя парка, попросту уборщика. Очень жаль, но его показывали туристам: вон гавайский принц, подметает свой бывший парк.
Мы причалили и вышли из каноэ, на берегу татуированные парни изображали танец войны.
– У меня есть такие же татуировки, – сказал Кана и вдруг оголил свой ялдык!
– Ничего себе, – спокойно сказала Крис, взглянув на него, – раньше татуировали
рыбьей костью, обмакивая ее в такую гремучей смесь, что многие умирали от заражения
или потери крови.
– Что поделать, – пожала плечами Айолана, – устрашающие татуировки лица и языка
необходимы, чтобы отпугивать врагов!
Танцоры, с обмотанными сухой травой бедрами, грозно размахивали палками, а в финале
танца, в момент кульминации, грозно показывали языки.
Все кругом веселились, стуча в такт бамбуковыми копьями. У Крис задрожал подбородок:   
– Ненавижу этих белых! Их пугают высунутыми языками, а они в ответ из пушек...
Кана подошел к ней вплотную:
– Здесь под кокосовой избой есть подземный ход из железного дерева, – он взял Крис
за руку.
Позвонила Элизабет, не выпуская их из виду, выхожу за дверь, чтобы поговорить с ней:
– Где вы? – громко дыша в трубку, закричала она.
– Не кричи, я тебя слышу.
– Где вы находитесь? 
– В кокосовой избе и...
– Уходите оттуда! Это не секретарь Воннегута!
– А кто?
– Маньячелло какой-то! Он изображает из себя, он опасен... Я потом все объясню! Уходите!
Нажимаю кнопку Крис. Она откликнулась, увидев меня на экране своего телефона.
– Извинись и быстро выйди.
– Я хочу посмотреть подземелье!
– Мне повторить?!
По дороге объясняю ей, что произошло.
Через четверть часа мы катим в туннелях кратеров, перекрикивая ветер по-гавайски:
– Как будет вода?
– Вай!!! Ха-ха-ха!!!!
– А много воды?
– Много воды? – Вай, вай, вай!!!
– Элизабет назначила встречу с Воннегутом в Хемшене, в феврале! – кричу я Крис. – Это она всё перепутала с самого начала!
– В феврале?!. Ура!!! – долетает сквозь ветер. – Значит, будет продолжение!!!
Мы ударили по газам и рванули за гавайским ветром, обгоняя друг друга.

Индейцы, Багрицкий, Чехов и другие

Диалог:
Палад – Сан-Торас

Санто:

Палад, приятно с Вами обмениваться литературными пристрастиями.
Вы, если кем дорожите, пишите мне о нем, я нежно люблю людей пронзенных…
Особенно то, как они отражают в себе объект любви.
Мне любовь в отражении ценнее, чем в прямом соитии.
Потому что в отражении она множится.
Ваше творчество, оплавленное свечками, нравится, и то, как берете темноту в руки, ворочаете, вылепляя свет.
Что-то в вас натуральное есть… а естественность в нестандартном – редкость.
Иные аффтары тужатся, чтоб поинтересней роговицы вывернуть.
Пытаются взглянуть по-особенному.
Ан, нет! – роговицы выворачиваюцца, а результат обыкновенный.
Хочешь как лучше – а оно… ага.
Желание интересничать не вырастает в интересное (вот что интересно), а выглядит как деревенский гламур.
Это типа – крашеная доярка в бюстгалтере на тахте, под ковриком с оленями,
в позе хама-с-утра.
…Вы говорите, Чехов – креативщик?
Думаю, что в понятии «креатив» есть некий кич и выпендрёж.
А в Чехове – рывок!
Как только он кессонную болезнь не подхватил, вынырнув из-под липкого прилавка?
Зяб он там, в Таганроге, бедный, поротый мальчишка, торгуя всячной всякостью.
Вот вам и дворянин во мещанстве.
Хотя туберкулез и есть легкие… Достала, значит, отцовская кессонная лавочка – каверной.
Знаете, особенно больно что? –
Ялта и распроклятый её климат усугубляют туберкулез.
Сырость морская раскачивает его турбулентность.
Знаю об этом из дневников Марии Башкирцевой.
А бедный Чехов там сидел, и скучно ему, и не хотелось…
Он в Москву хотел, в театр.
Думал, что в Ялте бежит от конца, а приближался…
А даму с собачкой (не помните, у нее сучка-то была аль нет? – у него детали важны)  не любил реальный Чехов даму с сучкой, как женщину.
Отдастца на диване (неудобно, вымучишься) – потом рыдает, укоряетца,
вся совестью изгрызётца.
Ему японки нравились, «как языком цокают и хватают салфеткой за мальчика».
Он прелесть человек был. Высок, широк в плечах, женщин ценил,
Книппер свою – «собака» называл ласково. Отца простил, содержал.
А «Черный монах» – это мое любимое из него – эзотерическое.
Он, помимо вишневых чаек и прочих сфинксов: львов-орлов и куропаток –
туда заглядывал… за …, где душенька неприкрыта…
А любите ли вы Воннегута, как люблю его я? Его «Колыбель для кошки»?
А любите ли вы Шекли – утопическую «Планету Транай», как люблю ее я?
А Рея Брэдбери? А японские танки?
Посмотрите у меня рассказик про Гавайи, и про индейцев там есть, ага.

Палад:
Рецензия на «Курт Воннегут на Гавайях»*
 
Ой, Санто, Вам в рецензенты нужен бы профи-филолог, а не провинцальный лошок с глазами по блюдцу каждый, вроде меня))
Как по мне, рассказ идеален.
Ваша секретарь Бэт писана не излишне глубоко, но броскими – достаточными – штрихами художника. Читашь, и хочеца… хм…, при осознании, что этот импульс вирусно передается читателю от автора. ))
Ваши литературные приемчики впечатляют:
–…а хоть бы и весь архипелаг… возник специально для этой.. встречи!
– …этот бездонный саквояж засасывал в свои потайные днища саму жизнь (и далее с юмором);
– …самолет дрейфует вечность… отковыриваю пленку (и дальнейшее лирическое отступление – прелесть);
– …на эти задницы можно медитировать;
– …хочу нахально обожать комфорт;
– …делая бриз своими синтетическими ресницами.
Интригует и держит множество любопытных мест:
– Интересно про «Кана» и бога-веревку – «канат» не этимологический ли родственник «Каны»?
– Любопытны рассуждения о гласных и согласных звуках северных и южных ртов, о соревновательности древнегреков, данные о Куке и десятикратном падении гавайской популяции через сифилис.
– А что за «гуляющие» деревья – это вымысел?
– Закапывание гвоздей – прелестно!. (Некогда одна девочка-селянка впервые в общаге швей познакомилась с газовой конфоркой. И когда ее попросили выключить газ, эта дурища стала дуть на него.)
– Принц-дворник – в нем нечто посконно-русское живет от бродилы нац. сказок – Иванца Ревича.
– Языки атакуют пушки – мощно!

Санто:

А зачем мне этот редактор, когда есть Вы, дорогой Палад.
Редактор не умеет  кайфовать, он же работает, он читает, как гинеколог смотрит на женщину. А Вы ее красоты видите, вкусности.
Мне ценно Ваше прочтение, потому что я вижу, что все расставленные флажки сбиты!
А редактор, он умеет выбить тубуретку из-под вдохновения, подмылить веревку и атаковать ею нежную душу поэта. А ещё сбить весь раж своей меркантильной тупостью – я ведь редактор, я знаю.
Рассказу продолжение есть, но не хочу Вас в конец замучить своими индейцами.
Американы их так дотошно выклевали с их земли, как дятлы личинки из стволов. Сожрали их стволовые клетки, вместе с эмбрионами и плацентой.
Индейцы тут в обсервации живут, в вагончиках. Им по 50 штук компенсации предлагают, да не все берут. А мы любим гордых!
Крестный моего ирокеза – индеец, его деда звали Черная Нога.
Обожаю его, дружим 10 лет, он интересный, ленивый, добрый, писатель-сказочник – фантазер. Ходит в перьях и крыльях.
У него тоже астма, как у Багрицкого, я всегда для него имею пластиковую дыхалку и служу ему мировой энциклопедией, он знает про Багрицкого, что тот был большой, сильный, болел астмой с детства.
Вы думаете, Багрицкий много видел?
Нет, мало. Кровь, грязь смерть – этого много.
Целыми днями сидел в своей хатынке, прямо на голом матрасе, на ржавой кровати, в белом войлочном ламаистском халате, как буддийский монах. А на щеке черная повязка.
У него была копна волос цвета перца и соли, а впереди не было зуба, а еще не сгибался палец на руке и был громадный шрам на щеке (от флюса). Он с утра до ночи читал романы Стивенсона, отрываясь только чтобы поесть, а еще он любил рассказы Лескова. Для меня это важно, я люблю читать то, что любили те, кого я люблю. А этот полосатый матрац Багрицкого (в красную полоску), на котором он умер в 38 лет, мелькнул в «Двенадцати стульях», в общаге Коли и Лизы, той Лизы, которую Киса разводил, и она чуть не повелась, потому что ненавидела вегетарианские сосиски. Багрицкий тоже терпеть не мог вегетарианскую хаванинку, он писал, скрестив по-турецки ноги, на своем матрасе, кашлял и плохо дышал. К морю ходить не любил, боялся его. Бронхиальную астму получил по наследству от отца. Отец был маклером, его звали Годел Дзюбин. Они жили в Одессе на Ремесленной улице, в маленькой двухкомнатной квартире. Лет 20-ти с небольшим Багрицкий служил в одесской милиции, потому что ему нравился пистолет, а вообще он не хотел колебать мировые струны. Так Олеша сказал: «Не надо колебать мировые струны».
Хорошо (прости Боже), что Багрицкий рано умер, потому что его жену посадили на 19 лет, а сына убили в начале войны.
Он чудесный, волшебный, но его надо сокращать. Неровный он, время было рваное. А вкус он черпал из Рембо и Бернса, Вальтера Скотта и Гуда, но многое сам прозревал.
Например, это:

Мы жили в зелёных просторах,
Где воздух весной напоён,
Мерцали в потупленных взорах
Костры кочевавших племён...
Одеты в косматые шкуры,
Мы жертвы сжигали тебе,
Тебе, о безумный и хмурый
Перун на высоком столбе.
Приходят с заката тевтоны
С крестом и безумным орлом,
И лебеди, бросив затоны,
Ломают осоку крылом.
И желчью сырой опоённый,
Трепещет Перун на столбе.
Безумное сердце тевтона,
Громовник, бросаю тебе...

Их была троица одесситов ярких: Багрицкий, Катаев, Олеша.
Мы потом поговорим о них.

Палад:

За голодного поэта в «Ночи» Багрицкого – четко:
Там всходит огромная ветчина,
пунцовая, как закат,
И перистым облаком влажный жир
Ее обволок вокруг.
Там яблок румяные кулаки
вылазят вон из корзин;
Там ядра апельсинов полны
Взрывчатой кислотой.
Там рыб чешуйчатые мечи..
…
(Рычи, желудочный сок!)…
И голод сжимает скулы мои,
И зудом поет в зубах,
И мыльною мышью по горлу вниз
Падает в пищевод…
…
Лишь поет нищета у моих дверей,
Лишь в печурке юлит огонь,
Лишь иссякла свеча – и луна плывёт
В замерзающем стекле..

Санто, я так рад, что множество вещей Вы и я ощущаем близко!
И вдвойне ценно встретить понимание и отклик, поскольку Вы правы – обо всех и вся, озабоченых телом, выживанием, потребительством и ожирением мозга.
Как немногим остается дело до литературы!

Санто:

Там всходит огромная ветчина,
пунцовая, как закат –

это строчка напоминает, как писатель Куприн с летчиком Уточкиным
полетели на самолете и упали на футбольное поле.
Самолет был желтый. Куприн сказал: мы лежали, как яичница с ветчиной.

Там яблок румяные кулаки
вылазят вон из корзин.
 (И хрустят в глазах, и за ноздри дергают!)
Это просто красота!!!

Палад:

Ой, бедный Куприн-Уточкин!
А кум Ваш колоритен, даа))
У него есть сугубо индейское имя, или Джон Смит, как все американцы?))

Санто:

Куприн очень хорош, любопытен был страсть, все познать желал.
Залез к соседям, как вор в окно, чтобы почувствовать, как оно – вором быть. Страдал, что не может роды познать, женщиной хотел быть (временно).
Так любил своего Ромашова в «Поединке», что не мог его убить.
А убив, так горевал-плакал, пошел в церкву свечу ставить,
службу заказал за упокой души его.
Дорогой Палад, Ваши добрые уши открыты, как морские раковины, которые ловят мои мысли-моллюски и превращают эти планктоны фантазий в жемчуги, светящиеся в темноте стихиры.
В Ваших стишах всегда нахожу изюмы, а другие – что сырые булки, даже без маковинки.
У них утро без росы, солнце без протуберанца, туча без капли.
А хлеб наш насущный даждь нам дождь? – вот в чем вопрос!
Просто обвал, как много людей пишут нитуда:
Я пришла, а ты ушел,
Я ушла, а ты пришел…
А я вам – бац – индейца из кармана! – не хуже Джинна из лампы.
Да не какого-то, а живого внука Черной Ноги, родича Чероки, брата Навахо, вождя Навуходоноссора и кума родного! Одно это уже само по себе стих!
Его Дэйман зовут, Демон, значит, – ну, Дима вроде.
Вам спасибо, за уровень зрения, у Вас там в роговицы такие линзы впаяны, что весь свет как есть отражается цветками и пестиками.
Ну, кому здесь ещё люб Багрицкий, летящий на полосатом ковре-самолете?
Что знают о нем, милом сердцу моему, убийце пионерки Валентины?
Это не похвальба, что я знаю, а кто-то нет, это страдание без сострадания и сочувствия.

Палад:

Начитан слабо. Каюсь. Рутина, лень, рассредоточенность, разрозненность инфы, отсутствие системного подхода и сутки-не-резиновые. Наверстываю, от случая к случаю.
С Шекли не знаком еще.
С Воннегутом как раз познакомился с месяц тому. «Табакерка из Багомбо» – уровень ощутим весьма, и понравилось.
Но поделиться кое-чем могу (поскольку выражаете доверие моему вкусу). Это интересные мне современные поэты, ссылки на тексты которых подсобираю Вам в ближайшее время. Может, на кого-то западёте.

Санто:

Вы сообщили, мой друг, что не так много читали.
Хочу объясниться на эту тему:
меня интересует не сколько человек прочел, а что он думает о прочитанном.
Я затрагиваю любимые имена не для того, чтобы отражаться в вас через них, а для того, чтоб обменяться с вами ими.
Потому что озвучить мысль – это лучший способ углубить ее.
Мне интересны поэты, любящие кого-то, кроме себя.
И потом, где говорить о литературном, как не на в лит. портале?
Родство душ для меня определяется вкусовыми попаданиями, как родство желудков. Поэтому пишите мне о том, что любите, переводите стрелки, и я по ним – как скорый поезд… вообще пишите, о чем думаете, что не нравится – тоже, и почему.
А ссылку на индейцев открою чуть позже. А Купера, который Фенимор, не любите?

Палад:

Авторская достоверность, по сути, – вектор, проекции которого по абсциссе и ординате – личнопережеваный опыт и полёт воображения, умноженый на крохи информации, полученной окольным путём. Почему мы в детстве безоговорочно верим Жюлю Верну, припотевшему задницей к стулу и нигде из описываемого лично не бывавшем? – величину его вектора «вытягивает» составляющая творческого полёта при минимальной проекции личного объективного опыта. (Кстати, недавно узнал, что более раскрученый Некий Великий Современник передрал своего Графа Монте-Кристо с романа Верна, более живого и прописанного. Но РR-технологии работали уже тогда, и верновский роман мало кто читал по сей день).
У Багрицкого же обе компоненты вектора впечатляющи – и опыт очевидца, и образность, передача. Шальная пуля или шашка в Гражданку могли нас в момент лишить этого великолепия – даже жутко думать о таком. Он донёс нам Революцию (и часть постреволюции), как воду в ладошках, как Есенин в той же Анне Снегиной, и даже куда больше. В этой связи, вновь упомяну Шульца (простите мне повтор) с его индейцами, – они настоящие (!). Человек, проживший два десятилетия в их среде и их полной жизнью (в том числе – жена-индианка, сын), принес современникам и потомкам чистое золото. Без Шульца индейцев нет и никогда бы (для нас) не было!
Когда мне было пару горстей лет, еще не понималось, отчего у меня – всеядного и неразборчивого – возникал уже тогда привкус отвращения к Майн Риду после Шульца.
Применяя вышесказаное к моему хобби корябания, вижу, что я больше верновский прототип в стихах – ситуативный придумщик, фокусник, достающий из котелка (космического наития), как повелось, то, чего и сам не предполагал. И после перечитывания, не свожу концы с концами – что думалось, и что возникло в итоге, почти некоррелируемо с прямым мыслительным процессом.
А по мере того, как мое хобби перерастает меня самого – серенького и неинтересного, – проявляется и растёт страх: а ну-де в какой следующий момент мой «черный котелок» откажется «выдать кролика»?! А тут – уж полна горница глазьёв, и я, такой, обтекающий и жалкий посередине – УЖС!

Санто:

Если черный котелок не выдаст кролика, тогда ещё есть голубь в рукаве, не печалься.
А Шульца пойду читать, я его не знаю.
А соловей – он как раз, в аккурат, серенький, ежели под этим образом не замаскииравался павлин.
Доброй вам ночи.


2. ЛИЦОМ  К  ВОСТОКУ

Немного хайки в каждом ясене
Сан-Торас

Начну с цитаты.

Психоделика Или Три Де Поэзия
В основе написания стихотворений (а также малой прозы) лежат две техники: техника совмещения и техника растворения.

САМАЯ КРАТКАЯ ТЕОРИЯ СТИХОСЛОЖЕНИЯ PS
1. Данная система стихосложения дополняет акцентные системы стихосложения.
2. В основе ритмической соизмеримости PS-стихов лежит не только принцип изохронности, временной однородности повторяющихся единиц ритма (строк, стоп), но и контрастно-тематическая полифония (полимелодизм).
3. Полимелодизм – это сознательное включение в метрическую структуру стиха взаимосвязанных полифонических единиц.
4. Полифонические единицы – равноритмические фрагменты стиха.
5. Полифонические единицы – по размеру больше стопы, но меньше или равны стихотворной строке.
6. Полифонические единицы – являются главным инструментом ритмического кодирования в стихотворении.
- техника совмещения;
- техника растворения;
- алеаторика (случайный эффект);
- смешанные техники.
9. Данная система стихосложения позволяет перейти к новому типу текста – психоделическому тексту.
10. Психоделический текст – это текст, в котором существуют однозначно определяемые подтексты (иные малые тексты) с максимально разнесёнными ассоциативно-логическими смысловыми связями.
 
Немного хайки в каждом ясене

Пусть тот бросит в меня камень, кто хоть что-то понял в этом тексте, официально представляющем первую страницу Психоделики 3D поэзии.
Читая это, я начинаю сомневаться в двух вещах.
Первое: достаточно ли развит у меня ум?
Второе: не переразвит ли ум у автора этого руководства к писанию стихов в новом литературном направлении.
3D значит объемная поэзия. Миру известно, что ЗD (Три Ди) – это кино, которое смотрят в специальных очках.
Возможно, и психоделику надо читать в каких-то особых очках, которые как-то особо проясняют смысл прочитанного.
Честное слово, я не такой умный, как автор вышеизложенного текста.
Меня можно читать и не бояться!
Даже самые непонятливые могут бесстрашно углубиться в мои удобные понятия о том, что такое верлибр, ЯС – японский сонет, хайку и хокку.
Но поскольку мне уже приходилось охмурять 3D поэзией не одного человека, то я, чтобы не повторяться, приведу выдержки из моих охмурений, благодаря которым даже легче представить себе, в чем суть этого литературного течения.
Потому что когда охмуряют, то со стороны всегда видней, чем когда ты сам в эпицентре любовного процесса.
 
Поэзия наша, российская – линейная, строчка за строчкой.
ЯПОНСКИЙ СОНЕТ-РЭНГА или «АЛЬБОМНЫЙ» СОНЕТ В ВОСТОЧНОМ СТИЛЕ –  сокращенно ЯС – форма новая, ей три года.
2 хокку (хайку) + 4 строчки – два связанных по смыслу двустишия.
Каждая хайку самостоятельна и в то же время неотделима от другой в контексте произведения.
Количество слогов в хайку, как обычно, 5-7-5. В четверостишии – 7-5-7-5.
Ударные слоги – 1-4-7 (дактиль) или 2-4-6 (ямб).

СОНЕТНЫЙ ВЕРЛИБР – многослойный, он с фокусом – то есть внутри стиха еще стих, а внутри этого стиха – опять стих! 
Японский сонетный верлибр – от 10 до 14 строк.
Верлибр – французское слово: свободный стих, стих без рифмы.
(Строго говоря, в нашем случае это не верлибр, а белый стих, то есть ритмизованный стих без рифмы – но примем для удобства это условное название и далее будем говорить о верлибре.)
Итак, сонетный верлибр.
В нём упрятан ЯС – японский сонет – это 10 строк.
ЯС закручен, как вертута с начинкой.
ЯС состоит из двух хайку и одного четверостишия (катрена).
Хайку – стих без рифмы, который состоит из трех строк.
Хайку или хокку – жанр традиционной японской поэзии.

Как пишется хайка?
(Здесь оговорюсь: слово «хайку», естественно, не склоняется. А то, что я её время от времени фамильярно называю русифицированным именем и склоняю по-русски – так это исключительно для того, чтобы радовать глаз русскоязычного читателя, привыкшего к родным и понятным  гайкам и зайкам.)
 
Первая  строка – 5 слогов
Вторая  строка – 7
Третья – снова 5

Первая строка отвечает на вопрос: Где?
Вторая – на вопрос: Что?
Третья – на вопрос: Когда?

Женщины переделывают эти вопросы на:
Зачем? Кому? За сколько?
Это шутки.

Например, мужская хайка:
 
(Где?)      В ва-нной  лю-би-ма-     – 5 слогов  (-я – это уже лишний слог)
(Что?)      Но-ги   по-бри-ла са-ма  – 7 слогов
(Когда?)    Са-ку-ра  вя-нет.        – 5 слогов


Женская хайка:

(За-чем?)  За шка-фо-м  пы-ль (не хватает слога – где это лишнее «Я»  из мужской хайки?)
(Кому?)   Ко-му ну-жна се-го-дня я (опять лишний слог )
(И – За сколько?)  Оставим просто этот вопрос, но не хватает слога.
Перенесем то «я» сюда: Я и за сколько

Хайку пишется ямбом или дактилем, включает элемент природы и время года.
Глаголы используются в настоящем времени, «мысль должна уметь нарисоваться».
Солнце взошло – рисунок. Любовь – не нарисуешь.
Хайку имеет четкий ритм:
Ударяем на каждый второй слог, без рифмы!
Либо на каждый первый из трёх.

Первая строка – теза, вторая – антитеза, третья – катарсис (это я в заумь ударился).

Сам сонетный верлибр состоит, как сказано, из 10-14 строк,
а внутри живет закрученный яс, он как бы обрастает верлибром, одет в его шубку.
А еще по хайку или хокку можно гадать!
В древних японских традициях есть гадание по хайку, оно сохранило свое значение по сей день.
Надо не просить, но задать вопрос.
На какую строку попадешь, таким и будет ответ.
Разные символы слов:
Черепашка – долголетие и здоровье.
Веер – богатство.
Кошка манеки-неку – черная к деньгам, желтая – к повороту судьбы.

Три строчки без рифмы – это уже хайка, но чтобы получился верлибровый сонет «Матрешка» (Три Ди – объемное кино) – сонет,  начиненный хайкой –
к хайке прибавляются еще слова.
Вы читаете сонетину, как самостоятельное произведение, а внутри него живет ЯС,
а в ЯСе хайку – все это тоже читается, и вместе, и по отдельности, как самостоятельное произведение.
Хайка живет в паззлах Яса.

Вариант моих трактовок – не классический, а скорее произвольный, потому что для меня главное не испугать, а увлечь.
Сейчас разложим сонетину, и получится складенец.
 
Пишем в дактиле (трехстопный размер, ударение на первый слог)
Сначала прочтите только до точек, сам материнский сонет.
Он написан в соавторстве: два автора пишут поочередно, по одной строке.

***
я не увижу как опадают листья жасмина…\............. листья жасмина
пчёл одичалых полёт что кружАт над цветами…...........пчёл одичалых полёт
кoлокол хрaма нем в эту осень, пруд старый в тине\…... пруд старый в тине

двери замкнулись окно в паутине день беспросветный\..... день беспросветный
две статуэтки из фив. рядом бес и анубис \...............две статуэтки из фив*
водят усопших к озирису* для возрожденья\................для возрожденья

свет в коридоре погас, снова вспыхнул, но тускло\......свет в коридоре погас
в мире загробном безгрешным застолье готово\……........ ..мире загробном
анна* читает "путь в ночь" "формы духа" "причины"\... анна читает "путь в ночь"
для человека восходит звезда в пантеоне\……..............для человека

Видите, как ЯС (японский сонет) вышел из этого материнского сонета?
ЯС нужно писать в настоящем времени, и так, чтобы каждую строчку можно было нарисовать.

Японцы боготворят природу, склонны к созерцанию.
Глаголами тоже не злоупотреблять.
Получаем сонет, беременный сонетом.
Как национальная японская кукла матрешка.
Первые три строки помните?  5+7+5 слогов.
Это и есть хайку.
ЯС (напоминаю) состоит из двух хайку и четырех строк: слоги в последнем куплете: 7+5+7+5
Теперь прочтите яс (ясень) и, если интересно, проверьте.

Ясень

листья жасмина
пчел одичалых полет
пруд старый в тине

день беспросветный
две статуэтки из фив
водят усопших

свет в коридоре погас 
в мире загробном
анна читает путь в ночь
для человека

*Анубис – божество Древнего Египта с головой шакала и телом человека, проводник умерших в загробный мир. Покровитель некрополей и кладбищ, судья царства мертвых, хранитель ядов.
Место в пантеоне – Анубис в Цикле Осириса.
*Осирис (Озирис) – бог возрождения, царь загробного мира. Человек с головой быка.
*Анна читает – Ахматова переводила Книгу Мертвых.

Теперь забираем из материнского сонета строчки только одного из авторов
и дописываем НОВЫЙ верлибровый сонет.
Посмотрите в десятисточнике – вот они (зафиксируем их):

1. пчёл одичалых полёт что кружАт над цветами….\ пчёл одичалых полёт

2. двери замкнулись окно в паутине день беспросветный\..... день беспросветный

3. водят усопших к озирису для возрожденья\................. для возрожденья

4. в мире загробном безгрешным застолье готово…….. в мире загробном

5. для человека восходит звезда в пантеоне…….. / для человека

Это верлибровый сонет в дактиле из 5 строк, к которым прибавляем еще 9 строк,
чтобы было 14:

***
сад облетает раздевшись, пусть осень уходит,
пчёл одичалых полёт, что кружАт над цветами,
эхо прощаний черешни и старого гингко,
смерти петля увивается в белую замять.

двери замкнулись, окно в паутине, день беспросветный…
книгу листает поэт, переводит страницы,
там оживает природа, с молитвами души
водят усопших к озирису для возрожденья.

сумерки, падает воск, догорает огарок.
в мире загробном безгрешным застолье готово…
всходит звезда в пантеоне – путь для человека
в чаше граалевой кровь до рубиновой капли
кот жирнолапый лакает с чернеющим глазом.
мертвая книга страницей последней открылась.
_______________
Вот ещё один яс (японский сонет) из верлибного сонета, этот яс завернут в нем.
Посмотрите и увидьте это:

Эхо прощаний.
ЯС
осень уходит
пчёл одичалых полёт
эхо прощаний

день беспросветный
книгу листает поэт
для возрожденья

сумерки падает воск
в мире загробном
в чаше граалевой кровь
для человека

Теперь возьмем из материнского сонета  5 строк
И составим еще сонет из 12 строк.
Вернитесь наверх в материнский сонет и посмотрите эти строчки.


«Анубис в Цикле Озириса» (Сан-Торас)

я не увижу как опадают листья жасмина…...................................листья жасмина
анна читает "путь в ночь" "формы духа" "причины"..............анна читает путь в ночь
кoлокол хрaма нем в эту осень, пруд старый в тине.....................пруд старый в тине
мы были вместе, в долгом изгнанье, в жаркой пустыне.

взгляд стал бездонным. бледные – щёки, тонкие – губы................взгляд стал бездонным
две статуэтки из фив. рядом бес и анубис........................................две статуэтки из фив
чёрная смальта, кто-то работу, выполнил грубо..............................чёрная смальта
в мусорной куче, серая ветошь, ржавые трубы.

свет в коридоре погас, снова вспыхнул, но тускло........................ .свет в коридоре погас
страшно до крика, до сухости в горле, до дрожи............................ страшно до крика
маленький мальчик идёт, а за ним следом утро............................... маленький мальчик идёт
в маске шакала ложится у двери в прихожей................................... в маске шакала

Теперь  из двух самостоятельных верлибровых сонетов (уже из двух)
вытащим еще новые ясы:


листья жасмина........................осень уходит.......................листья жасмина
пчел одичалых полет...............пчёл одичалых полёт.........анна читает путь в ночь
пруд старый в тине..................эхо прощаний..................... пруд старый в тине

день беспросветный................день беспросветный............взгляд стал бездонным
две статуэтки из фив............... книгу листает поэт............. две статуэтки из фив
водят усопших..........................для возрожденья................. чёрная смальта

свет в коридоре погас.............сумерки падает воск............ свет в коридоре погас
в мире загробном.................... в мире загробном................ страшно до крика
анна читает путь в ночь......... в чаше граалевой кровь......маленький мальчик идёт
для человека............................для человека........................ в маске шакала


бес и анубис...........................эхо прощаний..........................
две статуэтки из фив.............сумерки, падает воск..............
мы были вместе.....................колокол храма.........................

тонкие губы...........................в долгом изгнанье....................
пчёл одичалых полёт............книгу листает поэт...................
анна читает............................день беспросветный.................

для человека восход.............пчёл одичалых полёт...............
грязная ветошь......................нем в эту осень.........................
двери замкнулись, окно........мальчик идёт а за ним.............
чёрная смальта......................сад облетает.................
__________________________________
Ясов – примерно двадцать.
Вот вам и Психоделика Или Три Де Поэзия.

Ещё возможна и такая миниатюра:

листья жасмина, пчёл одичалых полёт
.....................................................сад облетает
день беспросветный двери замкнулись окно
.....................................................чёрная смальта
взгляд стал бездонным, маленький мальчик идёт
......................................................в мире загробном
эхо прощаний, сумерки, падает воск
......................................................в долгом изгнанье
ржавые трубы, свет в коридоре погас
.....................................................страшно до крика
кот жирнолапый, в чаше граалевой кровь
.....................................................мёртвая книга

Психоделика Или Три Де Поэзия рождает любопытные тексты, которые изначально не задумывались – эти ясы сложились уже на подсознательном уровне,  сначала думаешь только о первых сонетах.
Для того чтобы ухватить мысль, заложенную в это объяснение, нужно читать по кускам и сверять прочитанное с текстом, считая слоги на пальцах, вникая в содержание.
Постепенно пелена спадает, тьма рассеивается, и смысл ударяет в мозг!

Это еще не все, что можно достать из материнских сонетов.
Структура, сама архитектоника стиха, философия сюжета и наитие (подсознательное чувство), здесь настолько интересны для тех, кто способен нырнуть, что действительно открывается мир, который не каждому откроется, потому что не каждый способен погружаться.
Или не хочет погружаться, боясь загрузиться.
 
***
сад облетает раздевшись, пусть осень уходит,
пчёл одичалых полёт, что кружАт над цветами,
эхо прощаний черешни и старого гингко,
смерти петля увивается в белую замять.

двери замкнулись, окно в паутине, день беспросветный…
книгу листает поэт, переводит страницы,
Там оживает природа, с молитвами души
водят усопших к Озирису для возрожденья.

сумерки, падает воск, догорает огарок.
в мире загробном безгрешным застолье готово…
всходит звезда в пантеоне – путь для человека
в чаше граалевой кровь до рубиновой капли
кот жирнолапый лакает с чернеющим глазом.
мертвая книга страницей последней открылась.

------------Комментарии автора:
Сакура – символ Японии – это дерево называют дикой черешней или горной вишней.
Гингко – золотое дерево японской осени – священное дерево храмов и гробниц.
Чаша Святого Грааля – Чаша Иуды, отлитая из 30 сребреников, полученных Иудой за предательство Христа. Священная реликвия, источник силы вампиров.
Книга Мертвых – Древний Египет – 68 историй.
Это не книга о смерти.
Это книга о жизни, победившей смерть.

Русские поэты пишут пишут сонеты на японские сюжеты

Японских сонетов на сайте Стихи.ру размещено великое множество.
Чтобы из этого изобилия выбрать подборку ясов для журнала, нужен был какой-либо подход, принцип отбора.
Такой принцип был подсказан самой страницей Психоделика Три Де Поэзия.
Здесь регулярно проводятся всевозможные творческие игры и конкурсы.
В частности, существует серия конкурсов на рисунки авторов поэтического сайта.
Сюжеты участникам диктуются картинами художников.
Мы выбрали три мини-конкурса по картинам Сан-Тораса (см. цветную вклейку).
По условиям конкурса, сонеты писались дактилем, до 10 ясов на каждую картину.
Жюри конкурса представлено только одним человеком – автором рисунков.

*** (Санди Иданс)

чёрным на белом
грустную песню плетут
тонкие пальцы

птицы не слышно
сохнет вишнёвый цветок
милый далёко

переплелись в темноте
ветви дороги
светит небесный фонарь
вечным скитальцам

*** прежде, чем пожелтеют в саду листья (Тимофей Александров)

лист спелой сливы.
первую строчку пишу.
ранняя осень.

солнце всё ниже.
вижу под крышей пусты
ласточек гнёзда.

кто возвестит о дожде
если забудусь?..
кто насладится моей
юностью прежде...

*** (День Деньской)

сакура дважды
в год для Naomi цветёт
сад без туманов

робких желаний
строчки похожи на слёт
бабочек пьяных

слепнет луна, есть и нет
веток ресницы
струны признаний звучат
громче, чем птицы
 
*** осень видит то, что не видят люди (Тимофей Александров)

скрипнет ситоми
выпадет лист золотой
из серых створок.

сторож горбатый,
бой колотушки, луна,
туча и снова...

бродят слова вдоль стены,
бьются локтями.
зависть – сухая трава
путает ноги.
 
*** Сакура в свету (Борис Ратников)

Звезды мерцают.
Светится ярко Луна.
Майскою ночью.

Юность беспечна.
Сакура снова в цвету
Лишь на неделю.

Пишет Найоми в тетрадь
Стопы сонетов.
Был день рожденья вчера.
Ей восемнадцать.

*** (Дина Ясная)

белым наливом
спеет луна в небесах
не дотянуться.

щёки краснеют
пишет Наоми сонет
бабочкой-чувства

сакуры нежной цветы
ветер ласкает
девичий локон. мечты
вновь о любимом.

*** (Аристова Нина)

Кроны темнеют.
Рядом с тобою в саду
Слушаю звуки.

Груша упала –
катится к нашим ногам
мелкой ложбинкой.

Крепче прижалась к тебе:
смотрим печально,
не отрываясь от звёзд,
в разных созвездьях.

*** (Целия)

Ночь. Полнолунье.
Шепчутся птицы в листве
Сон отгоняя.

Ветер не смеет
Сакуры нежных цветов.
Тронуть дыханьем.

Пишет Naomi стихи.
Сердце в смятенье.
К ней постучалась любовь
Этой весною.

*** осенью осы жалят так больно... (Анна Малютина - Лю Ань )

возле калитки
стебли осоки сухой,
соты пустые

сёдзи раздвину –
только не греет меня
низкое солнце

осы осенние злы
жалят так больно
ветер швыряет в лицо
пыль и колючки
 
*** о том, что никогда не утонет в воде (Тимофей Александров)

сакура в цвете,
выпал птенец из гнезда,
дождь, крики птицы.

пояс не носит,
вышит по шёлку цветок
алый на жёлтом.

не замечая весны
девушка смотрит
на отраженье в воде
маленькой тучи

*** (Аристова Нина)

Вишни незрелый
плод осторожно сорву
и погадаю:

летней порою
что ожидает меня
радость иль горе.

Образ желанный сквозит
в кроне зелёной…

Знаю - надежда моя
сбудется скоро.

*** (Татьяна Павлова Олилж)

новые чувства
сердце тревожно стучит –
первый наюо.

шелка касанье
трогает ласково грудь –
спелые сливы.

лета с волнением ждет
каждое утро...
первый порадует крик –
здравствуй, наюо!

 ***Ожидание (Наталья Стикина)

ранней весною
падает семя дождя
в почву сухую

дни ожиданья
тянутся...к гнёздам своим
птицы вернулись

скоро ли время стрекоз?
смотрит Натсуми
как набирается сил
дерево вишни
*** (Павлова Лена)

Всё как и раньше
дождик весенний. В саду
сакуры дымка

знает Натсуми
первый наюо придёт
самый желанный

нежно украсит себя
розовым цветом
два лепестка на руке
словно два сердца

*** (Дина Ясная)

Солнце и дождик
В полдень весенний сошлись
Вызвав улыбку

Грёзы Натсуми
К лету тропинкой бегут
В бабочках ярких

Кроха-наюо стучит
Ножкой в живот ей
Птица о счастье поёт
С ветки зелёной.

*** (Лидия Косарева)

Что же ты смотришь
В тонкую прорезь ветвей,
Лунное око?

Несколько раз ты
Сменишь сестричка живот,
Я – только к лету.

Будет малыш яснолик,
Месяцу братец.
Зря разве вышла искать
Счастье Натсуми.

*** (Оль Гром)

солнце в зените
дождь золотит лепестки
дышит весною

ждёт ночь Натсуми
влажны её рукава
скрыто наюо

будет он также красив
летом родившись
как две серёжки в руке –
ликом похожий...

*** (Кэт Шмидт)

полдень весенний
вишня под тёплым дождём
сок набирает

запах сирени
в окна влетает, пьянит
сладким дурманом

светятся счастьем глаза
женщины юной
бьётся внутри в унисон
сердце Наюо

*** Денисова Ольга

Дождь о Наюо.
Утренний свет преломлён
В биссере капель.

Около дома
Всюду лежат лепестки
Сливы цветущей.

Гладит Натсуми живот
Шепчет чуть слышно:
Я не смотрю в небеса
Птиц не ищу в них.

*** Целия

Хмурится полдень.
Тучи лениво ползут
С юга на север.

Только Натсуми
В мыслях своих далеко.
Светится счастьем.

Время сливовых дождей.
Близится лето.
Должен родиться на свет
Первенец скоро.

Разговор о русской и японской поэзии
Диалог:
Палад – Сан-Торас – Любовь Сирота

Полночь. ЯС.
Сан-Торас
 
ты Дикелиди
в сумрак дождей не грусти
ветками ивы
 
та, что на небе,
желтою сливой плывет
в озере Чаде
 
старой даруме поверь –
время вопросов
в ночь открывается дверь –
звездная россыпь.
 ______________
Примечания автора:
*Дикелиди – женское имя, означает «слёзы».
**Дарума – гадальная кукла, типа неваляшки, символ исполнение задуманного.
«Звездная россыпь» в гадании знак любви, благословения, избытка.

Рецензия Палада на «Полночь»

Палад:

Завораживающая картина – как бы раскрывается бутон от влажной грусти темнокожей Дикелиди до панорамы звёздной россыпи.
Вот бы шестую строку доработать. Кажется, Чад не склоняется.

Санто:

Экий Вы славный, конечно, не слоняется!
А я его нахально склоняю, по Вашему, кстати, примеру.
Помните, мы писали с Вами яс по строчке?
Говорю Вам: лишний слог.
А Вы убрали гласную, заявив, что это о’кей!
Ну, тогда я приписываю гласную... и, что я вижу?!!
Нет, не о’кей!
Гумилевское «Озеро Чад», где бродит одинокий Жираф, или «фа» – одинокая Жирафа – не проходит... в виде Чада, а мне недоставало необходимого слога.
Хочу творить с Вами сонеты, втянуть Вас в этот мир, но жду, когда нагреетесь живым интересом.
 
Палад:

Романтик Вы до мозга костей, Санто))
Точно Элли из «Волшебника Изумрудного Города».
А я вот – будто заржавевший Железный Дровосек.
Хочется тёплое что-то Вам подарить.
 
Санто:

Я зайду, спасибо за подарок!
Дорогой Палад, я чувствую, что недостаточно уделяю Вам внимания с восточной темой, потому Вы еще не вошли в неё.

Хочу рассказать Вам, что магнитит меня к хайку, что симпатично мне в Японском сонете.
Прежде всего – тактичность, приглашение к общению, сопричастность, уважение, а также краткость и благородная сдержанность.

Мне импонирует отношение к реальности, наблюдение её текущего момента.
А главное – душевное пространство.
Чуткость поэта к читателю, как к гостю.

Японская поэзия гостеприимна.

Поэт не занимает собой весь стол, все пространство беседы, как русский поэт, который, в общем, и не беседует с тобой, а высказывается: он учит или призывает, он занят этим:

Быть знаменитым некрасиво.
Не это поднимает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.

Чепуха! – Не трясусь, не завожу, и что? – Всюду все валяется, теряется, пропадает!
Или этот, любимец мой:

Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, – хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?…

Очень в русском стиле – пригласить в гости души своей и дать в глаз!
Таков вкус и наших бесед, и наших праздничных застолий.
Упреки, обвинения – немыслимы в японской поэзии.

Нас возмущает беспричинная улыбчивость западных манер?
Но – не смущает собственная склонность грузить своей смурной тоской.
Видимо, климатический холод выработал в нас сжатые губы.
Откроешь рот похохотать – и слёг с ангиной!

Наш  поэт стенает и жалуется, а если он сдержан, то все мы должны непременно заметить
и оценить его сдержанность, в то же время понимая, как он мощен, и как  на самом деле
тяжко ему нести божий дар своих духовных превосходств.
В какой-то степени, русский поэт зовёт читателя любоваться собой, постукивая его
небрежными подзатыльниками.
Он как бы предлагает рассмотреть себя, свои глубины, ум и чувства.

Японец, напротив, не призывает, не назидает, но приглашает разделить вместе с ним,
отдать дань  природе, ее величию, величеству!
Он делится тем, что и  у тебя есть,– скорее, обменивается – и это делает вас
собеседниками, дарит сопричастность момента.
Вы рядом, читатель и поэт, вы вместе!

В русской поэзии – поэт больше читателя, он  всегда одинок, потому, что забрался выше тебя.
На самом деле – так оно и есть, но это неприятно.

Японские сонеты не дают  ни оценок,  ни свойственных нашей поэзии эпитетов: красиво! прекрасно! великолепно!
Это не принято у них, потому что воспринимается как навязывание своего отношения к тому, к чему у тебя есть собственное отношение.
Не деликатно, согласитесь.

В наших стихах при этих эпитетах всегда чувствую, что мне дали «ничто», с таким видом, будто дают «что-то».
Ложная многозначительность!  Мир, априори и по умолчанию, красив, друг мой! Когда к любому его явлению – реке,  небу, полю – поэт прибавляет эпитет:  красиво,  прекрасно, чудесно – это значит, он не оставляет вам никакого сообщения на своем автоответчике. 
Вы не можете проехать там, где красиво, повернуть туда, где чудесно...

Японцы первые из землян – свидетели распускающегося солнца, они говорят простые, но обвораживающие своей простотой вещи. Мне близко, что их поэзия избегает того, что культивирует наша: этот авторский всхлипик, с приказом сострадать!
Иначе – укор: «Ты черств и бездушен!»  Скованный этими рамками, невольно становишься зависим от них, от чужих оценок  (никто не хочет быть плохим).

А восточный поэт смотрит в окно вместе с тобой. Сонет не пишут, его рисуют. Он возникает картинкой перед внутренним взором.
Это иная система восприятия мира, ибо не в правилах хайку говорить о том, что будет, что было. «Солнце восходит».
Не взошло, не взойдет, а восходит,  и ты – вместе с ним и поэтом!

Но мы научились недооценивать и недолюбливать настоящее, поэтому философия дуализма не укладывается в наше понимание, построенное на прелестях загробного мира. Ибо в реальной жизни грешники не наказуемы, а праведники не вознаграждены.
Загробной справедливости не существует, по крайней мере, меня не утешает эта наивно- мстительная тяга к  эфемерности:
«Там ты, страдалец, будешь вознагражден, а он – обманщик – наказан!»
Такой поворот не вписывается в инкарнационные понятия Востока,  их души регенерируют в цветы, а не жарятся на сковородках.

Открывая томик хокку, ты наблюдаешь происходящее вместе с поэтом, который никогда  не назовет тебя жалким обывателем, а жизнь твою лужей, несмотря на то, что сам он в той же луже:

Пускай я умру под забором как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала…

Но он – Поэт, и он верит, что это «Бог его снегом занес, и вьюга его целовала».
Хотя такое диковинное воображение присуще не только избранности поэта, но всей нации в целом.

«Только настоящее истинно ценно!» – утверждает Восток.
Как уберег бы нас этот принцип ото лжи!
От погони за «прекрасным будущим», на которую променяло свое  настоящее не одно поколение.
Люблю русский стиш,  душу нашу грустную, грешную…
Не отдам березу за сакуру, звон колокольный – за ветер самурайский...
Но как славно выйти из равнинной, снежной зыби  и погостить на Фудзи,
где расцветает солнце, и рисинки ловят палочками,
а женщины кланяются бамбуковыми личиками,  и пьют чай из чашек без ручек,
где нежнейшие гейши без платьев и пуговиц, завернутые в занавес,  кивают с поклоном...
Размотал, вытряхнул легонько, как Клеопатру из ковра – твоя! На все согласна!
Без вилок, без ручек, без стульев, без пуговиц, Палад! – Это явно другой мир.
Ну, вырвитесь, друг мой, из железного ковролина славянских тягомотин!
И даже из этого, чисто русского моего призыва – туда, в толерантную мягкость Востока, где выпьем мы с вами, сидя коленями на полу, горячей водки!
Это сумасшествие, конечно, Палад, но оно очаровывает.

Любовь:
 
Санто, Вы потрясающе убедительны, красноречивы, Ваша влюбленность в Японию сама по себе очаровывает и покоряет.

Но почему такая тенденциозность в отношении русского стиха? Не однобоко ли Вы его оцениваете? Назидательность, «приказ сострадать», высокомерие и прочая, и прочая... Неуж только это???
Да сколько угодно в русской поэзии чисто созерцательных стихов, АБСОЛЮТНО ни к чему не призывающих, кроме как (разве что) полюбоваться вместе! Какое-нибудь проклятьем заклеймённое явление «чистой поэзии» типа «С лодки скользнуло весло, Ласково млеет прохлада. Милый, мой милый! – Светло, Сладко от беглого взгляда» (первое, что в голову пришло из «созерцательного») – чем принципиально тут «русская» созерцательность отличается от японской?
Даже не так: чем она ущербнее японской?
При этом – сколько музыки в самой строке, строфе: от ритмики до рифм и аллитераций!
Вы скажете, что в Ваших ЯСах тоже есть ритм (ямбический, дактилический) – да это же как раз не характерно для Японии, это привнесено из нашей поэтики! 5-7-5 – это совсем другой принцип организации строки, с «нашей» точки зрения – скорее формальный, чем музыкальный.
Конечно, в российской поэзии есть и то, о чем Вы говорите, – да, в ней есть и то, и это, и другое, и пятое, и десятое...
И – да, прекрасна японская эстетика (и не только эстетика) – кто спорит? Но не о ней я, а о том, что «их» и «нас» вообще, по-моему, нельзя ни сравнивать, ни тем более противопоставлять.

Санто:

Боже мой, что Вы так кричите, я уже соглашаюсь на харакири!
Неужели Вы думаете, я не знаю или не люблю родное?
Я до смерти могу зачитать русским!
Вы закопаетесь, я вас откопаю и добью Мандельштамом или кем угодно!

Речь НЕ о том, друг мой, что назидательность – это всё, что присуще русской поэзии,
речь о том, что назидание – вообще не присуще востоку.

Речь о том, что это не свойственно им, понимаете?
А не о том, что нам свойственно только это.

Их души тоже не регенерируют исключительно в цветы, они еще реинкарнируются
в каких-нибудь смердящих тварей, может, и почище адовой сковороды.
Там же Буддизм – умереть не даёт!
Ты хочешь уже перестать быть, а они твою душу в букашку замуруют, и будут тебя мухи
иметь – ужос, ужос.
Просто речь моя обольщала, дорогая Любовь Евгеньевна!
А когда обольщают – не гонятся за объективностью,
ибо она призвана разоблачать, а не очаровывать.

Это же беседа, а не критический обзор двух полярных эстетик.
Вы меня примерами смешите, я забульдозерю Вас: калитками, накидками… кружева на
головку надену, это ж понятно.
Мы, канечно, не состоим исключительно из призывов и упреков – мы неисчерпаемы, друг мой! – Обнимаю, за прекрасный порыв Ваш!

То, о чем я говорю с Паладом, конечно, имеет место в нашей поэтике, но не характеризует ее всеобъемлюще.
Понимаете?

Вы удивили меня, когда отказались вникнуть в ясы.
Не подумайте, что я опять призываю Вас, ни Боже мой!
Я терпеть не могу преподавать! Этим постулатом начинаются все мои лекции от Нью-Йорка до Кембриджа:
Граждане студенты, а не пошли бы Вы на… прогулку! (но не идут н-мерзавцы!)

Знаете, почему я Вас за гланды Японией?
Меня тронул ваш порыв взвалить на себя дикий груз корректировки чужой семейной саги.
Эта готовность напрячься.
Этот сумасшедший альтруизм!
У меня гипертрофированное чувство восхищения.

Я бесконечно ценю возможность научиться, освоить новое.
Ибо в наши годы люди перманентно тупеют.
Никакой мудрости ни к кому не приходит – чушь!
Глупый смолоду – с годами усугубляет этот дар.
Встреча с соучениками на 30-летие меня укрепила в этом.
А у Вас живой ум.
И у меня был порыв внести Вас на руках в Японский сонет.
Хотелось открыть Вам что-то несвойственное привычным навыкам и меня поразила Ваша эээ не подберу слов.
Вы написали: «стесняюсь, не уверена, а вдруг не выйдет»…

Послушайте, мы уже можем позволить себе не стесняться, если что-то не выйдет.
Период самоутверждения – закончен.
Мы есть то, что есть. А то, что есть – достойно!
Поверьте, нам уже не надо доказывать, что мы то, и это – мы самое то!
Поэтому если что-то не получается – не стыдно, надо добульдозерить тему, и все.
Немыслимо комплексовать по поводу чего бы то ни было.
Люди сплошь не имеют элементарных понятий.
Если тешиться этим – можно кончиться от хохота.
Я не смеюсь, а понимаю, потому и живу.

Вы видите, какой у меня спэлынг?
Что ж, конфузиться мне?
Ну тогда, по логике, придется и заноситься, все-таки говорю, пишу и читаю на 4 языках.
Если заноситься – глупо, то конфузиться тем более.
Принимаем обстоятельства по фактам.
Стесняться – весьма опасно! От этого можно стать задавакой.
Ведь природа все компенсирует, там покраснеете, тут сами в краску вгоните.
(Закон причин и следствий.)

Вы достойнейший человек, да мало ли что Вы не умеете!
А сколько Вы умеете?!!!
Если Вам не свойственно хвастаться, то стесняться тем более противоестественно.
Может, резонирует такое отношение, но у меня такое.

О сонетах через санки.

Нет ничего ценнее чьей-то готовности что-то сделать для нас.
Освоение нового – рост в молодость!

Знаете, мне недавно удалось освоить сноуборд. Это было чувство.
Друзья думают, что я люблю экстрим – нет, просто то, что я люблю, мне не кажется экстремальным!
В общем, дети потащили нас, взрослых, в горы.
Я еду, слегка в культурном шоке.
Боже, лететь на дощечке с горы!
Думаю… у меня нет даже страховки!
Мне даже не воткнут такую прелесть, как иглу в вену.
Но дети так стараются, возятся со мной, купили эту чертову доску – кокойкошмар.
Они думают, что я супермен.
Они еще не выросли… но если я не пойду, я никогда, никогда не узнаю этот полет, этот
ветер, скорость, дух горы…
Ну, черт с ним! Я же не печалюсь, что мне уже не скакнуть в балете!
Не поддержать приму за фуэте…
Живу, не плачу….
Скажу им, что не хочу!
А сын бежит, рукавицы тащит, а дочь шарфик повязывает.
А нафиг мне этот шарфик перед смертью?
Я даже не успею заболеть ангиной…

Ангина – это так чудесно!
Уже застегнули на мне эти ортопедические сапоги…
Чувство, что ноги закатали в асфальт.
Господи, как я боюсь!
Эта гора выше сосен, эта гора до неба,
«непомерная и громадная  гОра заповеди седьмой.
Та гора была миры! – Бог за мир взимает дорого,
Горе началось с горы»…
Боже, я так не хочу!.. Но, они так стараются… это мой шанс!
Ну, кто? Когда? Потащит меня в гору?
Вечно я тащу, а тут меня.
Дрожу,  и волокусь в несгибаемых ботах, как космонавт по лунно-грунту – движения
слоновьи – походка Командора к Анне.
Вдобавок пру на горбу эту крышку гроба (сноуборд). «И пусть у гробового входа…»
Ну, как можно стать на неё и нестись, гоголевской тройкой?
Да я не удержусь!
А тут еще контракт подписать – три листа…

«Если вы разобьетесь – мы не отвечаем…
Если вы убьетесь – хрен с вами!
Если согласны – сигначур здесь, и здесь».
Ставлю закорюку.
Ужос.
Подходим к дорожке, подъезжает сзади такое трамвайное сидение, скамеечка для одного человека, и сходу под коленки – бац!
Мне кричат: садись!
И я кроликом – плюх на эту скамеечку!
(Она же не останавливается, на ходу все происходит.)
Сижу, вцепившись в свою крышку, и вдруг эта скамеечка повернула направо и…. ухт! сердцо выскочило!
Верхушки дерев под ногами!
Я над пропастью, на трамвайном сиденье, без всяких застежек, внизу тундра, кедры, как трава.
Сердце ту-дУ, ту-дУ, и думаю: ну не вишу же я на поручне балкона?
А сижу; если не дергаться, то не свалюсь.
Упасть можно только по своей инициативе, а мне еще ни разу не приходилось хлопнуться со стула ни с того ни с сего.
А сердце рвется, думаю – люди сами себя губят, страх их губит, вот мне представился случай усмирить страх. Дон Хуан искал такие испытания.
Страх не усмиряется.
Думаю… надо получать от этого кошмара удовольствие, как другие ненормальные люди.
Им же нравицо висеть и не бояцо, а я как самопугатель, чего доброго, брыкнусь и даже поэму «Славяне» не допишу…  А что там на небеси?
Смотрю в небо, благо оно рядом, хоть рукой потрогай, шевелю рукой – не шевелицца, спазм, значит.
Люди мечтают летать, как птицы – и-ди-о-ты!
Во-первых, холодно, во-вторых, противоестественно и довольно одиноко, вапще, неуютно.
Но… Красиво все ж, да, красиво, и воздух прямо льется в пищевод, как питьевая вода.
И все-таки…. хорошо, да, хорошо…. рукавичка съехала, надо поправить, а руки уже ничего, серцо успокоилось, красота!
Тепло, приятно. Колгочусь на скамейке, уже нравится!
Ехать бы и ехать на этом ошметке трамвая. Каждому от целого что-то достается: кому-то руль, кому-то колесо, мне сидение. Вещь – рациональная.
Как у Гумилева «Заблудившийся трамвай» – Летучий Голландец, как у Теннесси «Трамвай желаний».

Зигзаг в прошлое. (Думы над ветками)

Это второй в моей жизни живой трамвай, вернее, скамеечка от того живого… и я на ней, с комфортом: над лесами, над горами…

А мой первый живой трамвай был в семь лет.
Мама привела 1 сентября в английскую школу на Садовой.
Держала меня за руку железновато, точно собираюсь рвануться в бега, (нервничала, бедненькая, не чувствовала, вообще мы редко рассчитываем силы по их истиной надобности: то недобр, то перехлест).
Мама, стискивая ладонь, говорила худенькой, скуластой учительнице, с усилением, как через водопад:
Я горю! У меня 1 сентября! Я уже на раскаленных углях! (Она директор школы.)
Умоляю, посадите на первую парту, на первую.
Меня отвела Елена Владимировна – волосы цвета грязной воды, то есть по-нашему они называются русыми, а у американов – болотце.
На втором уроке мне сделалось скучно, собираю свой портфельчик на выход.

– Ты куда это?
– А, я здесь больше не хочу, мне не нравица.
– Детка, ты отсюда выйдешь только через десять лет!
– Сколько?!.. Но это больше всей моей жизни!
Это больше, чем мне сейчас!
Это я отсюда выйду через, через… никогда не выйду!
Где же конец этого бесконечного дня?
Уже за всеми пришли родители, уже ушли учителя с цветами в газетах, стою на лестнице, никто не идет за мной.
Значит, бросили… на 10 лет! Навсегда…
Сбегаю по парадной лестнице через дорогу, одну, вторую… иду на трамвай, к маме.
Становлюсь на ступеньку – такое одиночество…
А трамвай поехал, точно живой! Он двигается, как это раньше не замечалось?
Тетка-кондукторша, усатая, с катушками билетов на грудях, так трынькнет за катушку и целую ленту, отрывает.
Полные пригоршни медяков, сует рукой в руку, да как гаркнет: «Следующая по требованию!»
Это мне надо требовать у этого мустанга остановку.
Уже пришло спокойствие, и даже приятное предвкушение, как удивится мама, как станет причитать, что я через весь город, через дороги…
Прихожу в школу…
– Ой, мой ребенок сам приехал! А что, продленки не было?
– Нет.
– Совсем взрослый ребенок!

А теперь у меня от живого трамвая осталось одно сидение, и чудесно я себя в нем чувствую. Могу ехать и ехать…
Вдруг кричат: сейчас за поворотом надо прыгать!
– Прыгай и катись!
– А что, трамвай не останавливается?
– Не-ет! Забыли тебе сказать.
– Что, уже с горы?
– Да-ааа!
Какая прелесть.
Думаю, Бог мой, надо корпус вперед, плечи вперед…
Качусь с горы на доске, вибрирую! Внизу ровесники машут варежками – не поехали, сволочи!
Подкатываю с форсом, с разворотиком…
– Ты с этой горы?!! С ума сойти!
– Та, что там гора! Это – фигня, по сравнению со скамеечкой!
И правда, все ж земля родная под ногой, снежок, не то что висишь над пропастью – ржи, не ржи.

Кабинка вверх тормашками

Говорю Андрею (друг мой великан): поехали! Не пожалеешь!
– Нее… после парка Горького я в отставке!
– А что парк?
– Та попал на аттракцион. Заходишь в кабинку, пристегивают. Стою пристегнутый,
гигикаю. Вдруг дверь закрывается.
Кабинки переворачиваются вверх тормашками, крыша отваливается, и давай меня трясти над ямой, а вниз часы, расчески летят…
Чуть не помер.
Вылез – только и мог сказать: Какого… хья? !!!

Так, что я, как сноубордист со стажем пяти гор, могу сказать: а нихья!
Надо осваивать новое. Надо преодолевать!
Это жизнь. Это и есть жизнь.

Ещё немного о Японии

ЯПОНСКИЙ СТИЛЬ
Сан-Торас

Разговор с сыном из Токио по скайпу, дословный.
У меня многие разговоры с ним по скайпу – записаны.
Комп слушает и пишет сам, программа такая.
Эти документальные переговоры как нельзя лучше открывают человека, а мне особенно смешна его специфическая речь.
Потому что русский – все же второй для него язык, первый английский, потом наш, потом испанский, потом итальянский, потом японский.
Понять вкус его японского мне сложно (знаний мало).
Но вкус русского – такой смешной, что порой исправлять его речь – только портить.

– Японский стиль от американского отличается?
– Да! – В Америке идешь по Голливуду, люди одеты по-разному:
один хламидный,
другой выряженный,
третий скучный,
а тот марширует на работу!
А в Токио – как будто все идут на свидание.
Одеты в одном духе, хоть и отличаются.
Приятно, когда все прилежны, как газоны.
Парни хрупкие, у них такое телосложение,
но они и выряжаются!…
– Как?
Продумано, чтобы в стиль, в стиль!
У них все правильно.
Даже если специально такой задУм, чтобы было размотано, видно, что каждая размотка поставлена по какому-то поводу.
Волосы, особенно у парней, выдрущены...
– То есть?
Выстрижены, так, чтоб по сторонам торчать: вверх, влево, вправо!
Покрасил тут, там не покрасил, тут другого цвета покрасил.
А японки милые, губы налитые и деликатные носики.
У них нет такого, чтобы носовой мост был выпуклый, как у нас.
– Переносица?
– Да! И ноздри у них крохотные,
та часть носа, что мягкая, толще нашей.
И довольно широкие глаза!
– Это новость!
Они у них только слегка узкие, а глазовые яблоки большие,
чуть косят, но не к носу, в общем, косые, конечно.
А рожицы у них довольно хорошенькие, но фигуры плоские.
У девчонок нет груди и задика…
– Что значит – нет?
– Ну, что значит? – Два соска и плоская стенка! Вот что!
А задницы вообще нет!
– Как так?
– Ну, сама выпуклость отсутствует! И при этом дико кривые ноги.
Могу сказать, что ноги сплошным колесиком. Кажется, у них это считается красивым…
– Что?
– Эти ноги колесиком… но я не уверен!
– Удобно ли ты живешь?
– Япония так устроена, что всё всегда под рукой.
– Как понять?
– Ну, скажи, что тебе надо, и я скажу,
что из этого находится около моей квартиры в Токио.
– Хочу в кино!
– Кино есть – 3 кинотеатра рядом.
– Хочу в бассейн!
– Надо идти через парк, но рядом…
– Хочу на Фудзияму!
– О, я там вчера был!
– Ты не говорил.
– Я послал письмо по английский.
– Пиши, пожалуйста, по русский.
– У меня нет русских букв в компе, только японские иероглифы и английские.
Вчера я видел Восход на Фудзияме!
И я вымолил у неба солнце!
– Как так?
– А так, мы пошли с Майки и Эсси.
Восхождение на Фудзияму – 17 часов!
Нас было много, но потом осталось мало.
У подножья нам продали большие палки-посохи, что важно.
Идешь с палкой, она белая, чистая и каждые 15 километров в гору
стоит изба, хатына рубленная.
Посредине громадная кровать, человек на 60.
Все, кто не могут дальше идти, валятся на эту кровать и тут же спят.
– А другие?
– А других у дверей встречает монах. Он выжигает на белом посохе отметину – сколько ты прошел.
У меня девять отметин и вершина!
– Ты спал?
– Нигде не спал, шел и шел.
Был сильный дождь и страшный туман.
Все шли гусек за гуськом с фонариками на лбу,
как предлинная светлячковая гусеница.
– А ты?
– Я молился, чтобы увидеть восход солнца.
– Почему ты молился?
– Потому что туман говорил мне – нет!
Все шли понуро. Брели, в молоке, не надеясь на солнце.
– А ты?
– Я надеялся!
Я читал ту египетскую мантру, что ты меня научил.
Помнишь?
– Нет.
– Как так может быть?! Я шел в тумане с белой палкой и твердил:

Открой, о Солнце – Держатель Мира,
Врата истины, которые замаскированы
Твоей ослепительной чашечкой!
Смягчи вспышку Твоего великолепного сияния,
Чтобы я мог увидеть Твое истинное существо.
Введи меня от ирреальности в реальность.
И открой магические иллюзии феноменальных миров,
чтобы я мог достичь путь реализации.

Я повторял эти слова, и вдруг моя голова вынырнула из тумана, и облака легли на плечи.
Я даже вскрикнул по случайности.
Облака вдруг быстро поплыли разноцветием, небо темно-синее, и на нем возникла одна дико красная ресница.
И тут скобка этой ресницы мгновенно стала распускаться в громадное, алое солнце на все, на все небо.
И с каждым рывком солнца люди дико кричали:
Ах! Ах! Ах! Ах!… А как Солнце полностью вышло из неба
Восторг, папочка, восторг!
Все плакали и обнимались как родные.
Такой красоты я еще никогда не видел.
Ну, я пойду на охоту. Добуду пожиркать что-нибудь.
               
Японке из Фукусимы. (На рис. Сан-Тораса)
Ирина Ихенова

Землетрясений власть немая
Сокрыта в баллах сейсмограмм.
Лишь переживший понимает
Трагедий силу, тяжесть драм.

Дрогнув, сотрясаются  основы –
Где-то чьи-то рушатся дома...
Для меня тот ужас – снова, снова,
Будто снова там и я сама.
Твердь земная из-под ног уходит,
Океан взметнулся для прыжка,
И несёт в смертельном хороводе
Месиво машин, домов, песка.
Стон земли и мертвое молчанье
Океанской гибельной волны…
Коль наступит завтра – это счастье,
А сегодня беззащитны сны.
Страх потери сердце яро гложет,
Душит пыль у городских руин...
Мы похожи, мы теперь похожи.
Дай мне руку – вместе устоим.


3. ПОЭЗИЯ  В  СЕГОДНЯШНЕМ  МИРЕ

Погас очаг…
Сан-Торас

Погас очаг в каморке от тоски.
За рай под солнцем не затею драку.
Жизнь – в зеркалах, разбитых на куски.
Не заведу ни друга, ни собаку...

Зачем? – когда, расщедрившись, прогресс
Раскинул сеть для ловли душ в онлайн,
И мой экран на ширину небес
Жизнь отражает до глухих окраин.

Зайду на «поиск», напишу «поэт»,
Скользящей стрелкой упираясь в Гугол*.
В посконной робе выпадет Валет –
Бубновый плут* взамен иконки в угол.
 
Но кто не одинок? – В преддверье тьмы
Поймаешь взгляд  моргающей лампады.
Что выберешь? – Охранные псалмы
Или домов чугунные ограды?

Вопрос повис... На Яхо* захожу:
Ну что творцы? О чем они стенают?
В России больше выпадет бомжу,
Чем воздадут тому, кто сочиняет!

Но рифмы строчит всякий обормот
От ребусов словес до выкрутасов –
Борьба на смерть! По сути – за живот,
Чтоб выделить себя из общей массы.

Открою Яндекс*... Букеры кому?
Кто нынче дум властитель у народа?!
Что Вавилон повесил на корму?
В идеях – штиль, зато в умах свобода!

Дух истребляли, что не счесть потерь!
В подлунном мире живы ли пииты?!
Емели мелют – алфавит Емель...
Нажму turn off*, что, в общем-то, «Иди ты!»

Погас  экран. Малевичу виват.
Художник, ты провидец! Это супер!
А мир не знал, что черный твой квадрат
Сам выключен, как из сети компьютер!
______________________________
Yahoo, Google, Yandex - поисковые системы Интернета
Turn off – выключить (англ.)
«Бубновый валет». Общество художников
 Название возникло оттого, что «бубновыми валетами» называли политических каторжан.
  valet, (франц.) слуга, лакей, в сочетании с бубновой мастью  как мошенник, плут.

Куда исчезла поэзия?
Любовь Сирота-Дмитрова

Разговоры об умирании поэзии дошли нынче до стадии банальности.
Да кто ж сегодня не знает, что русская поэзия умирает и уже практически умерла? Это ж все знают!
И впрямь: захожу в средней руки книжный магазин, каковых множество.
– Девушка, простите, где у вас отдел поэзии?
На лице милой девушки мелькает секундная растерянность – кажется, она услышала незнакомое слово. Но через мгновенье она берет себя в руки:
– А… Вон там в уголочке посмотрите, там есть две полки.
В уголочке действительно две полки. Поэзия таки есть.
Русская классика, XIX век: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Некрасов.
Классика нерусская, вперемешку (а чего их разделять, их и так мало): Шекспир, Хайям, японская поэзия.
Русская поэзия, ХХ век: Есенин, Ахматова, Цветаева, Пастернак, сборник «Серебряный век русской поэзии»..
ВСЁ.
В других магазинах – те же категории, ассортимент варьирует.
Кое-где попадается нечто более современное: поэты войны, «шестидесятники». Несколько более-менее «раскрученных» имен из, слава Богу, ныне живущих.
Сегодняшней поэзии, конца ХХ-начала XXI века,  – НЕТ.
Куда же она делась?
Неужели и вправду умерла?
Неужели русский поэтический язык изжил себя полностью?
Так ли давно шестидесятник Евтушенко говорил о стихах, что «чуть не вся Россия их читает, и чуть не пол-России пишет их»?
Куда же делись и читающие, и пишущие?
Это не секрет. Практически вся бурная поэтическая жизнь переместилась в Интернет.
Здесь я хочу совершить небольшой, так сказать, экскурс в новейшую историю.
В Интеренете существует множество замечательных поэтических сайтов – и авторских, и тематических, и прочих, отмеченных настоящим вкусом и высокой культурой. Немало в сети и больших поэтических порталов, собирающих поэтов не очень известных, малоизвестных и совсем неизвестных. На этих порталах можно встретить великолепные, истинно талантливые стихи – и рядом с ними вирши слабые, ученические, а то и вовсе беспомощные. Это – неизбежное явление там, где вход открыт всем желающим стихотворцам. И уровень, «качество» такого портала зависит от грамотности, культуры и вкуса администраторов. Администраторы литературных сайтов – это одновременно и законодатели, и организаторы, и редакторы, и цензоры. Лично я с глубочайшим уважением отношусь к энтузиастам, которые занимаются этой непростой и подчас неблагодарной работой. (Ведь сколько обид и претензий приходится выслушивать от «непризнанных гениев», сколько гасить конфликтов!)
Наряду с этими сайтами – невероятной стихотворческой активностью бурлят неисчислимые любительские сообщества, блоги, группы и так далее! Здесь общаются люди, которые сами для себя решили, что писать стихи они умеют… Я заглядывала (из чистого любопытства) на многие страницы таких сообществ – зрелище, надо сказать, довольно занятное: участники с воодушевлением хвалят друг друга, ибо отличить хорошее от плохого практически некому.
Однако речь сейчас не об этих междусобойчиках – о них я упоминаю только в подтверждение мысли о том, что по-прежнему «чуть не пол-России пишет их».
Почему же на книжных прилавках нет стихотворных сборников? При том, что прозой современных авторов прилавки буквально завалены – до пестроты в глазах.
Давным-давно, в далекие 80-е, в пору издательских планов (когда, кстати, поэтические сборники всё же издавались! – тому подтверждение – наша домашняя поэтическая библиотека) один из издательских деятелей при мне произнес сакраментальную фразу: «Поэзия нерентабельна».
Как звучит, а?
А ведь фраза-то многозначная. Можно её вертеть и разглядывать с разных сторон. Можно посетовать на цинизм этой фразы: да как же кто-то посмел оценивать поэзию с точки зрения «окупаемости»?!
А можно улыбнуться и кивнуть: да, нерентабельна! Её невозможно измерить в эквиваленте «презренного металла». Ибо есть – слава Богу, всё еще есть! – нечто большее: то, что не влезает в эти рамки, не живёт в них, вырывается из этого повсеместного мерила.
И если не находится Поэзии места в сферах прагматических – она, как водица, «дырочку найдёт», просочится, заструится, сольется – где в лужи, а где и в чистые озёра.
Вот они, эти водоемы – в Интернете. Их много, и они разные. И все в них, и всё в них живёт и дышит – от китов до планктона.
На одном только стихотворном портале Стихи.ру – более четырехсот тысяч авторов.
Именно этот портал свёл и перезнакомил между собой авторов этого журнала, да и вообще сделал возможным существование этого номера.

СТРАНИЦЫ  ПОЭЗИИ

Сан-Торас

Неопалимая Купина

(Диптих)

Россия – боль! Ты далека.
Как в зеркалах твои просторы.
Но не дотянется рука,
И не доплещется река,
И не переместятся горы.

1.
Белый храм дарует свой покров,
Юная черница* ставит свечи,
А колокола закутал вечер,
И не слышен звон колоколов.

А звонарь пересчитал гроши
На своей мозолистой ладони,
Он пойдет искать иной юдоли:
Одинокой думы для души.

Там, где битва, не спасет броня! –
Вместо алтаря воздвигли нужник,
Пал монарх, и пал его прислужник,
Царство пало, царская семья.

Руссия, голубушка моя!
Как забыть твой юг и белый север,
Подорожник, и лопух, и клевер,
Легких одуванчиков поля.

Скиний** золотые купола,
ДЕвичьи монисты и наряды,
Праздники, пасхальные обряды,
Звонницы твои, колокола!

Как забыть угрюмые темницы,
Красный стяг, призывный барабан?!
Родинка моя! – Страна-капкан,
Звон цепей да братские гробницы.

Звон цепей да колокольный звон,
Медно-монолитный звон набата!
Пусть звонят, чтобы не слышать стон
Дорогих, таких живых когда-то.

Дорогих... Какая, Боже, грусть!
Предо мной прошедшие картины...
За великомучениц молюсь,
За тебя, Цветаева Марина!

Эта боль пусть не переболит!
За непокоренных! За утрату!
В куполе небесном Пантократор***
Грозно, как возмездие, глядит.

Остается – в некий час без слов
Молча преклонить пред ним колена.
Проклята народная измена,
Проклято усердие рабов.

Белый храм дарует свой покров,
Старая черница ставит свечи,
А колокола закутал вечер,
И не слышен звон колоколов.


2.
Там, где сжигают корабли,
Где вечно молнии и громы,
России голос незнакомый,
Звучит вдали.

Она всегда легко карала
И гениев, и бунтарей,
Не берегла, не защищала
Ни скорбных нищих, ни царей.

Теперь державное строенье,
Республик слаженная связь –
Все рухнуло в оцепененье
В густую, вздыбленную грязь.

Конец империи! Россия,
Скрывая горечь, стыд и боль,
Стоит средь мировой стихии,
Как голый сказочный король.

Смешной, обманутый... Не так ли?
Слепец, безумец и чудак...
Но в неоконченном спектакле
Объявлен, господа, антракт.

Мы сами души свои гложем –
Кто убивал и кто любил.
Мы сами прах свой подытожим
Средь преждевременных могил.

Стоят забытые гробницы
И глыбы грабленых дворцов,
И в ступоре стоит столица
От новых русских подлецов.

И пусть кровавым покрывалом
Укрылась бедная земля,
Пока еще не прозвучало:
Конец, финита, вуаля!

Очнется разум постепенно
От обморока смутных дней.
Летящий ангел непременно
Коснется Родины моей!

Пусть от его прикосновенья,
Загадочно и не спеша,
Из вязкой глины заблужденья
Восстанет русская душа.

И с яростной жестокой силой,
Рванется к выси голубой,
И миру явится Россия
Неопалимой Купиной.

*Мирская черница – монашка, которая живет в миру.

** Скиния (шатер, походная церковь) – символ, обозначающий в прообразах грядущее местопребывание Бога в Человеке (Откр.21:3). Скиния была построена на земле, но являлась лишь образом того, что в оригинале хранится на Небесах (Исх.25:9,40;26:30).

***Пантократор (Христос-Вседержитель) – поясное изображение Христа, который правой рукой благославляет, а в левой держит Евангелие.

***

Скажи, кто память сторожит
Столпами соляными Лота?*
Кто звездной ночью ворожит
Моей молитвенной дремотой,

Моей рифмованой строкой,
Небесно-синей оторочкой,
Моей закованной тоской,
Кольцом тернового веночка?

То призрак прожитых времен,
Славянской древностью рожденный,
Над Книгой Велеса** мой сон,
И страх, и дух закрепощенный.

Когда б священным родником
Из океаньей белой пены
Явился Пантеон богов
В наш мир слепой и современный,

И снова б Род*** разбил Яйцо,
Чтоб отделилась Явь от Нави,
И Вишны**** новое лицо,
Как день, предстало перед нами,

И, сбросив непомерный груз,
Наш мир отринул бы вериги –
Из древней «Голубиной Книги»*****
Предстала бы Святая Русь

Былинной, сказочной, родной,
Такой желанной и далекой!
И мы б задумались глубоко
Над православной стариной.

И славя Правь, стезёю Прави,
В преданиях из уст в уста,
Мы вспомнили б, кто нами правил
До появления Христа.

Кому молились предки наши,
Какие чтили имена,
Чтоб родником пролились чаши,
С очей слетела пелена.

Чтоб оказаться у истока
Осознавая и скорбя,
Как горько, слепо и жестоко
Мы предали самих себя.
_______________________________
КОММЕНТАРИИ  АВТОРА
*Лот – племянник Авраама. Бог покарал жену Лота, превратив ее в соляной столб.

** Велесова книга" – священное писание славян. Она открывает перед нами духовную Вселенную древних русов.

***Род – родитель всего сущего. Род отделил  мир Явленный – явный мир – от невидимого – духовного мира. Отделил Явь от Нави, и Правду от Кривды.

****ВИШНА – ВЫШНИЙ,
Всевышний,  есть Бог Вышна, он же прототип буддийского Кришны.

*****Голубиная книга, (вернее Глубинная – от глубины премудрости ), народный духовный стих, в вопросах и ответах, заключает в себе сведения о происхождении мира, людей, животных, сословий, сведения географические, научные.

Стихи к сыну

Ветер качает над городом сны,
Звездами небо ночное прошито,
Будто дуршлаг или старое сито.
Сбоку прилипла заплатка луны.

Каждый рождается белым листом,
Ищет тропу, пролагает дорогу –
Падшие ангелы тянутся к Богу.
Главное – не оставлять на потом!

Мысли проносятся стаями птиц,
Горы внизу покидая и реки.
Ночь закрывает усталые веки,
День начинается взмахом ресниц.

Юный художник корпит над холстом,
Старый философ – над думой о вечном...
Жизнь ускользает, она быстротечна.
Главное – не оставлять на потом!

Соблазн

Хочу прихода тишины,
Когда угомонятся в доме
И блеклое лицо луны
В оконном явится проеме,

И смолкнет колокольный звон
Дневных качелей – майна-вира.
Пусть явь перетекает в сон,
Застыв над колыбелькой мира,

Мятеж – до утренней звезды –
Стихает, как стекает пена...
Вздох тишины, и только ты,
И воздух дремлющей Вселенной.

В полночной мгле, в час темноты,
В строках последних – многоточья,
Созвучьем – только «я» и «ты»:
В полутонах и междустрочье.

И стон любви, и дух стихий,
Боль сокровенно тайной мысли –
Переплавляются в стихи,
Без торжества и без корысти…

…А ковш Медведицы Большой
Качнется и загасит свечи,
Воскреснет день с его душой,
Твой полдень, и зенит, и вечер!

Но после ночи – мне милей
И день-деньской, и шум, и люди
Рукопожатие ветвей,
И всё, что было, всё что будет!
 
Пока не светел окоем,
Пока заря не разгорится –
Оконный затворю проем:
Соблазн шагнуть и раствориться.

Палад

Случайно коснётся

При встрече
топорщимся и ершим.
Обиде не знаем дна.
В ней каждый отпето-непогрешим,
и каждый рас-послан на..

А жизнь беззаботнее мотылька,
которая – мимо нас.
Случайно коснется руки рука.
Совсем, будто в первый раз.

Былое – удавка.
Былое – жгут.
Отрепье бинтов и ват.
А руки нарочно на свой живут
никем не учтённый лад.

Забыты все вилы и все рожны.
Забрала открыты влёт.
Как лебеди, руки обнажены.
Лебяжья тоска не врёт.

Твой камертон

Твоих приглядок солнечный авось
еще скользил плечом моим и грудью.
Художник-день – как истину талмудью –
седой пейзаж подвешивал на гвоздь.

Облезлый двор. Затёртая страна.
До вьюжных дыр, до грязнопегих пятен.
А шаг ее униженно-попятен.
Потуплен взор.
Насильственно-странна.

Ей в спину ветр – он в «Ре» её,
и в «До»!
Губа - вприкус, не то и сам я взвою.
Ты, верно, ждёшь:
– Построим-ка гнездо,
уж как сошлись, всяк со своей щепою?

И у соска, чуть ниже и левей,
твой камертон звенит хрустальной нотой.
Нежна.
Близка.
Не разомкнув бровей,
прихлопну дверь, от боли косоротый.

роняет себя

Под кокосьей чалмой, в кабаке с тростниковою крышей,
утопая по грудь
в кисловатом сигарном чаду,
я цедил малибу.
И пока на минуточку вышел,
в мой бокал заглянуть
норовил озорной какаду.

За окном запылён
и приземист мой старенький «виллис».
Вислоносый бармен,
чем-то сходен с седым марабу.
Знаю, чувствует он:
во флэшмобы слегка обрядились
все флэшбэки мои.
И соскучился кий по горбу.

«На коня» пригубя
замутненную полость бокала,
испрошу повторить,
выставляя бармена на понт.
Свет роняет себя
каплей ртути, пылающей ало,
на округлую нить –
океанский сплошной горизонт.

Беспутнейшей из зим

Шумелка-мышь скользила вдоль стекла.
А в застекольи, муторно-скрипучи,
душили ночь сиреневые тучи.
Снег пепелил подворье добела.

– Открой окно!
– Да ты ли это мне?! –
принцесса крови, медленной и зябкой.
Щекотен дым настырною козявкой.
Доверчив отблеск в бархатном вине.

Я – о свече (в которой жизни – треть),
что нас с тобой страхует друг от друга.
Впущу ветра - и как же ей гореть?!
Как вспыхнуть впредь, когда отвоет вьюга?

Как расцвести румяностью княжны,
вкусившей грех с учителем латыни?..
Ты вся – порыв – «Sпасите Наши Дыни!»
Твои движенья властны и… нежны.

Окно – враспах! Беспутнейшей из зим
мы обозвать успеем замять злую.
Свеча уступит время поцелую.
Рука в руке.
И звонкое «летим!»

Проступает

Гуттаперча минуты в матрёшный ил,
самоделкиной прытью снуя-рябя,
из прикормленных девочек-дрозофил
безутешно-поспешно леплю Тебя.

В антагоньях молекул, борьбах микрон,
в отторженьях сукровищных мумиё –
узнаваемо-яростно – эвон-вон! –
проступает искомое не-моё.

Неизбывной отравой пьяня-маня,
пузырьковое счастье растя в кессон,
превращаешь создателя в не-меня.
Учишь сбраживать страшное в полу-сон.

Запускаешь микадо в журавлий клин,
безмятежность на руны кроя-членя.
Я молю –
зачерпни благородных глин,
если, часом, решишься лепить меня!

Двоеветрьем

Никогда не сбыться нам другими,
хоть храбрись, хоть кутайся взапАх.
«Приезжай» – моё второе имя
в неподкупных, взбалмошных губах.

К выходным, а может быть, и в среду,
откромсав безвременья ломОть,
я прие… конечно же, приеду!
Хоть живой, хоть полумёртвый, хоть…

Пронесясь по шелковым знаменам
двоеветрьем, рябями и в шквал,
мы оставим нечто потаённым,
как луны невидимый овал.

Но, с просвет в чреде кромешных ливней,
прозвучит неслыханная речь,
обратя наш заговор наивный
в предпосылку будущности встреч.

Лишь потом, дивясь в каминной зале,
что огонь – как суетливый гном,
я взгрустну о том, что не сказали.
И о чем-то сказанном одном.

Здесь было

Поведайте, ведунья, о престранном,
о тонком – с бабьелетовскую нить,
коль часто с оттопыренным карманом
доводится округой мне бродить.

Истерзана мной травушка-ковылка,
истоптаны в овражках сапоги.
И Йорика радушная ухмылка
капканится нередко у ноги.

В кармане (сквозь прореху – и в подкладке),
укрытые от взоров да смешков,
бранятся перестуками оладки
куриных неотёсаных божков.

И если верить сказочным овинам –
любимцам пышных ивовых путан,
здесь было Море.
Был и я – дельфином.
О чём-то спорил с чайкой-Джонатан.

Туман за межою

Наловчась злободневье ерошить
и мечты хоронить в «прозапас»,
я готов накуриться, как лошадь, –
в распоследний и памятный раз!

Век плетусь колеёю чужою,
из либретто – ни шагу, ни дня.
А родимей – туман за межою,
где схоронят однажды меня.

Или бросят на радость пернатых
на окостье отбывших допреж.
Будет небо в белесых заплатах.
Будет воздух прозрачен и свеж.

Ничего

По аллеям – листьев чешуя.
День притих, как барышня в пруду.
Ты меня не любишь. Ничего!
Подожду. Полжизни подожду.

Через много-много-много лет
Лунь в окне свернется запятой.
Я шагну из шкафа, как скелет.
Прикоснусь к руке твоей седой.

Будут вина – прямо из горла.
Будет слёз два жиденьких ручья.
Будет тихо сказано:
– Ждала!
И в ответ, чуть слышно:
– Ничего!

Сорок коп

– Нинель, почем сегодня вишни?
(ведь Вы проведали торжок?)
– Хвала Дионису и Кришне,
по сорок, ласковый дружок!

Летит июль – уже по сорок..
Душиста охра первых дынь.
В заботах, нежностях и ссорах
грядет сентябрьская стынь.

Что август, – он пропитан этим
предожиданьем зябких дней.
Его почти и не заметим –
лишь в удлинении теней.

Пиши-опять-пропало лето!
А сколь осталось их юнцу?
Недужен хрип мотоциклета.
Трепещет сумерк по лицу.

Бранится пьянь, почти что кротко.
Ленив кошачий перепев.
Смирна рабочая слободка,
перегорев, но не дотлев.

Старевны дремлют у подъезда.
В окне – итог былых щедрот –
Нинель, грустна и затрапезна,
за вишней вишню в рот кладёт.

Разит внезапным перегаром –
ползут с шабашки слесаря..
Пацан уснёт под Кандагаром,
в живот разорванный смотря.

У палнала дошку

Берёзовый жёлудь упал на ладошку.
И кажется снова – ракитно и май.
И будто бы любишь меня понемножку.
И словно бы мной дорожишь невзначай.

Мы, как бы, с тобою в заснеженном парке,
где солнцем бликует речная волна.
Смеясь, принимаешь слова и подарки
и шлёшь ротозеев в далёкие на.

Меня приглашаешь на ласковый ужин.
Всем прочим отказы несут смс.
Я будто бы понят, я словно бы нужен,
отмеченный счастьем любимец небес.

Минуты блаженства непуганно длятся
под пламенный трепет октябрьских крон.
Мне, точно, позволено громко смеяться,
шокируя вусмерть бывалых ворон.

Застенчивый лунный, румяный с морозу,
скользит колобочком вдоль ветки овал.
Смеюсь и целую в подмышку берёзу,
как раньше когда-то тебя целовал.

Я ценитель

Позабыв сигареты и винчик,
приземлённые злые слова,
я читаю Твой каждый мизинчик.
Нахожу одинаковых два.

В суетах и житейских потравах
ни один не утерян сустав.
Я ценитель мизинчиков правых,
да и к левым душа не пуста.

И уж если, по воле Синая,
нам навек разлучиться к утру,
побреду, трепеща и стеная.
И мизинцы с собой заберу.

Июльское

Муравьи – по растрескам плит.
Воробьиный паркур – по-кустно.
У кого-то саднит Лилит.
Кто-то к Еве лелеет чувство.

Резко пахнет сосновый сруб –
на пригорке растят жилище.
Ежевичную прелесть губ
заяц солнечный робко ищет.

Будто Авелем бредит брат,
отворяющий влаги брату –
так румянит листву закат,
редких облак кровавит вату.

Вечер жмётся к столбу плечом.
Равнодушны фонарьи блики.
Ветром пригород вовлечён
в послевкусие ежевики.

Ночь. И звёздочек бакпосев.
Месяц кажет рожок бараний.
Это время лилит и ев,
мягких всхлипов и придыханий.

Любовь Сирота

Река

Птичьим свистом разбужена, или журчаньем воды,
Или ветром, толкнувшим окошко, – по первому звуку
Я встаю – и смываю проплаканной ночи следы
И, как в реку, вступаю в дневное блаженство и муку.

На поверхность речную рассвет из небес перелит.
И, вступая во влагу, готовая к боли и благу,
Всякий раз однократно, несхоже (привет, Гераклит!)
По незнанию брода – влетаю в стремнинную тягу.

И несет меня день, то лаская касанием вод,
То швыряя на мели, на камни порогов и банок –
И лишь к ночи я ощупью, так и не выискав брод,
Выбираюсь на берег – отмытый до ссадин подранок.

Наши реки текут – напрямик ли, в обход, вкругаля,
То волною беды, то любви – с головой накрывая,
Увлекает в воронки река, ушибает, бурля, –
И сама же врачует, поскольку вода-то – живая.

Отдышусь – и опять, только светом прибудет восток,
Несвободу свою окунаю в речную свободу.
Принимай и влачи меня, жадный, любимый поток.
Не спеши обращаться в стоячую тихую воду.

Снова листьев шорохи и всхлипы...

Снова листьев шорохи и всхлипы
После долгой ветреной зимы.
Эти клёны, яблони и липы –
Тоже горожане, как и мы.

Век их задымлён и загазован –
Не передохнуть, не убежать.
Всё трудней живительным озоном
Небеса горючие снабжать.

Но упорно тянутся к светилу,
Шелестя рабочею листвой
И земную впитывая силу
Всей своей системой корневой.

Эти простодушные растенья,
Этот трудный, сладкий кислород –
Может быть, последнее спасенье,
Может быть, последний наш оплот.

Как они глядят светло и больно,
Как шумят у самого окна,
Где при свете сумрачном, настольном
Кто-то не ложится допоздна.

И, стеклом от мрака отгорожен,
Лампой защищён от темноты,
Мается, неведомым встревожен,
Комкает бумажные листы.

Тени рук – а может, это ветви –
На окне качаются глухом.
Нет в природе глубже соответствий,
Чем между растеньем и стихом.

Нет на свете чище параллели –
Да и разве б выжил этот свет,
Если б чьи-то души не болели?
Кто там шепчет – клён или поэт?

Смотрят друг на друга полуслепо,
Заполночь у вечности гостят,
Кислород  подмешивают в небо
И листом бессонно шелестят.

В родительском дому

Поутру в родительском дому,
Пробудясь на стареньком диване,
Вижу, как цвета небесной рани
Слабо пробиваются сквозь тьму.

Темень размывая, разводя,
Проступает серо-голубое.
И, как будто в сердце перебои,
Аритмично стуканье дождя.

Дополняя звуками уют,
За стеной позвякивают ложки:
Это под надзором строгой кошки
Мама с папой чай на кухне пьют.

Нежусь. Подниматься не пора.
Вглядываюсь в милые детали.
Кажется – сюда не долетали
Перемен губительных ветра.

Будто первый, максимум – второй
Я десяток лет живу на свете…
Папа с мамой, мы, по счастью, дети.
Вечно ваши дети – мы с сестрой…

Пустырь

Смотри, мой сын, внимательно смотри,
Запоминай седые декабри –
Седые от тумана – не от снега,
И эту сырость южных январей,
И то, как изгаляется Борей
И гром гремит, как старая телега.

Смотри, мой сын. Я выросла не тут,
Меня причуды климата гнетут
И злят порой, но ты – иное дело:
Ты в этой мгле норд-остовой  рожден
И звать ее своею принужден
И помнить до последнего предела.

Смотри: уже над морем рассвело,
И, накренясь на правое крыло,
Сопротивляясь ветру, реет птица.
Запоминай подробности, мой сын, –
От магии родимых палестин
Не уберечься и не защититься.

И да хранит Всевышний те края,
В которые врастёт судьба твоя,
Да обречет их миру и покою.
...А тот пустырь – он домом был моим,
Который жив, лелеем и храним
Моей непреходящею тоскою...

Отказ от сюжета

Ну наконец-то. Цветные снега кружАт,
Скоро деревья фруктовые отцветут.
Май на носу. По ночам соловьи блажат,
Так и велят утолять графоманский зуд.

Жизнь колобродит – и блеск ее, и возня
Жгут, бередят, даже если видны верхи.
Сколько историй клубится вокруг меня!
Хоть наудачу хватай и тащи в стихи.

Взять эту девочку, жертву страстей и зла –
Чем не сюжет – парадоксы ее житья?
Как опускалась на дно, но себя спасла –
Знает ли кто-нибудь больше о ней, чем я?

Стоит лишь ленту годов открутить назад –
Как ее мучили юности власть и сласть,
Как чернотою сменялся слепящий ад,
Как умудрилась она не пропасть, не пасть…

Значит, вперед – и, крылатых взнуздав коней,
Шпарь по судьбе, отмеряй за верстой версту!
Только… старательно в рифму писать о ней –
Это похоже на сладкую клевету.

Не потревожу запекшуюся тоску.
Хочешь – попробуй сказать о себе сама,
Боль расковыривай, лыко тяни в строку,
Только при этом сумей не сойти с ума…

Я же, родная, смолчу, проведу межу,
Не утолю твоим прошлым пустую блажь.
Лучше чужого кого-нибудь отражу
Или попробую вымыслить персонаж…

Вячеслав Карижинский

Quasi una Fantasia
Ludwig Van Beethoven. Mondeschein-Sonate I. Adagio

Не означить, не озвучить
Сладкой муки расставанья.
Только ветры, только кручи
Помнят голос увяданья,

И валы вздымая томно,
Тяжело вздыхает море
В лунном свете, заоконном,
В неприкаянном миноре.

Эта боль – благословенье
Нераскаянной беглянке.
Ты и он, укравший пенье,
Убегайте без оглядки!

Ты – светла, полна дерзанья,
Он – и молод, и возвышен.
Я дарю воспоминанья
И себя уже не слышу.

Это горькая осанна
Без надежды, без отрады.
Как тебя, любить я стану
Роковой мотив утраты;

Он прольётся млечно-белым
Светом на чужие тропы,
Будет следом каравеллы,
Покидающей Европу.

Это дар любви последней,
Не взыскующей ответа.
Это сердце чёрной тени,
Преисполненное света.

***
Вот весь мой путь, недолгий, как мечта,
Последний жест, неловкий, как признанье.
Избранникам своим я не чета,
Изгнанникам – пустое упованье.

Я – безымянный атом в темноте,
Как ягода в шальной медвежьей пасти.
Я – сложный мир, в предельной простоте
Разобранный на составные части.

И жизнь моя – короткая строка,
Вместившая и время, и пространство.
Я архаизм, сошедший с языка,
Но для кого-то ставший постоянством.

И по следам надежды, что всегда
В нарядном платье, но не по сезону,
Держу я путь; со мной идёт мечта,
Не знающая меры и закона.

Не умеющий верить

Не умеющий верить, я знания жажду,
Как загадку, судьбу я хочу разгадать,
Чтобы верный ответ отыскался однажды,
Подарив мне уверенность, как благодать;

Знать хочу я, что кончатся беды и мщенья,
Что затмений проходит космический час,
И в преддверии новой эпохи прощенья
Свет фаворский победно прольётся на нас;

Знать, что войны детей во дворе – понарошку,
Что с пути не собьют ни лжецы, ни ветра,
И никто не обидит бродячую кошку,
Что у двери подъезда пригрелась с утра;

Что не страшно идти по ночам в переулке
Ни ребёнку, ни старцу с убогой сумой;
Что не может быть с близкими вечной разлуки,
И что смерти стяжать надоело самой.

Как молитву, твержу я свои пожеланья,
И бессонную ночь прогоняет рассвет,
Но ни веры людской, ни небесного знанья
До сих пор в моём сердце невидящем нет... 

Закат

Окутана Земля малиновым свеченьем,
И солнечных лучей усталый хоровод
Ушёл за край земли в безмолвии вечернем...

...Но почему закат был ярче, чем восход?

Я долго постигал рублёвские иконы,
Пытался их прочесть, как книгу, между строк;
Законы строгих форм я замечал охотно,
Но нехотя, увы, осваивал урок -

Там жертвенный огонь соседствовал с бессмертьем,
И мужеством своим достойная похвал
Мать видела Христа в объятьях жгучей плети –

За муки Бог Марию сам короновал...

А лица в наши дни хранят посланья те же:
Краса несёт порок, страданье – чистоту,
Да только Колизей стал цирковым манежем,
И вещих голубей сбивают на лету.

Я вижу, словно сон, картину мирозданья:
Воскресший Логос вновь, покинув отчий дом,
Являет на Земле науку покаянья,
И знает наперёд, что будет кровь потом.

Он – вечный Прометей, несущий пламя жизни
В холодный мир скупцов, где истина – платёж.

Возносятся к Творцу хвала и укоризна,
Как терпкий фимиам и авраамов нож...

И множит человек раздумий тяжких бремя,
Не ведая о том, что жизни естество
В себе самом таит погибельное семя,

Лишь в свой закатный час срастаясь с божеством.

Ирина Ихенова

Кораблик

У каждого моря свой запах, свой цвет, свой характер,
И каждому морю приятна его глубина,
Но море мертво, если только не чертит кораблик,
От края до края по морю свои письмена.
А море безбрежно, бездонно, безумно огромно!
Как можно решиться поверить высоким волнам?
И все же, морские дороги уводят от дома –
Кораблик уходит навстречу другим берегам.
У каждого моря свой запах, свой цвет, свой характер,
И каждому морю по-своему шепчет волна,
Но только кораблик, тот маленький дерзкий кораблик,
Дал каждому морю знакомые всем имена.

Пиши

Вот прихоть неизбывная души –
Беспечно ждать покоя не дано мне…
Бормочет недовольная: «Пиши!
О странствиях своих и дальнем доме».
Печально ветер листья ворошит
Иль майский вечер непривычно томен,
Она свое твердит: « Пиши, пиши,
Как мир хорош и небосвод огромен».
Я и теперь, когда принять спешу
Закатных лет бесценные мгновенья,
Как клинописец, все  еще пишу
Моей  души  то шепоток, то пенье.

про жизнь

Сегодня море снова бушевало –
Волна волну волною обдавала,
Со злою силой приносила шквалы,
Швыряла вниз.
Я у окна тюки обид  качала –
Искала им причины и начала
И битвы волн совсем не замечала,
Шипенья брызг.
Но море мне покоя не давало –
Оно шумело и негодовало,
Оно рвалось в мое окно с причала,
Трясло карниз.
И я забыла про свои обиды,
Ведь вместе с морем мы видали виды,
И мы, наверно, еще будем квиты –
Возьмем свой приз.
А после бури мир непредсказуем –
И мы еще, как раньше, потанцуем,
Ну, а придется, мы и расцелуем.
И это – жизнь.

апрель         

Двор зеленью окрасила трава, 
И на деревьях набухают почки,
Лишь кое-где, пока  поодиночке,
Проклюнулась  веселая листва.
И скоро серых веток кружева
Укроет широко, самозабвенно
Цветенья беломраморная пена,
Лишь кое-где смущенно розова.
А в дальнем море стынут острова –
То ветер рыщет, то терзает стужа.
И этот край так сумрачно завьюжен,
Что кажется химерой колдовства.
Земля  под снегом будто не жива –
Весна туда крадется осторожно,
И высятся над краем тем острожным
Измученные ветром дерева.
Но в море там такая синева,
Такой простор, такое первородство –
Рассветное купается в ней солнце,
И небеса полощут рукава.

Ищу созвучия

Ищу  созвучия  судьбе
В погоде, ветре и дороге…
Еще помедлю на пороге
В раздумьях о самой себе.
В душе по-прежнему жива
Походных маршей перекличка,
И я, наверно, по привычке
Припомню звучные слова.
Пора сомнений и тревог
Меня теперь не будет мучить,
Когда приходит время лучшей
Поры – рассветов и дорог.
Природа  явит предо мной
Своих пейзажей галерею,
И, может быть, тогда сумею
Продлить гармонию строкой.

Муки творчества

Недопетая  смятая  песня,
Недосказанность, полунамек,
Опасенье, что не интересно
Бормотанье придуманных строк.
То уныние, то ликованье,
То мучительный слов перебор...
И всегда – невозможность молчанья.
И всегда – чей-то горький укор.
Голубиного горла картавость
И неистовый танец ветров –
Как сказать, чтобы эхо осталось
В лабиринте заученных слов?

Ринад Абузаров

Эмигрант

Нарисуй мне, художник, мой дом,
А за ним – пару яблонь в цвету,
Покосившийся старый забор
И немного кувшинок в пруду.
Там, где море и пальмы растут,
Там, где воздух и говор не наш,
Где песчаные ветры метут,
Я повешу на стену пейзаж.

Нарисуй мне, художник, мой лес –
Нарисуй мне берёзу и ель,
И то поле, что летом цвело,
Что зимою укрыла метель.
Там, где море и пальмы растут,
Там, куда отправляю багаж,
Где песчаные бури метут,
Я повешу на стену пейзаж.

Нарисуй мне, художник, друзей –
Тех, с кем в школе гоняли в футбол,
В институте с гитарами пели
И все вместе садились за стол.
Там, где море и пальмы растут,
Где мороза и холода нет,
Где песчаные бури метут,
Я повешу на стену портрет.

Нарисуй – постарайся! – мне мать,
Что будила и в садик вела,
Что мою проверяла тетрадь
И по жизни мне так помогла…
  …Вещи собраны, стены пусты –
  Только тяжкая в воздухе грусть.
  Там сигналит такси – ну и пусть.
  Ты скажи им,
                что я
                ОСТАЮСЬ!

Болото

Осветило солнце куст малины,
Видно речку, дымку на полях…
Я шагал дорогой очень длинной,
И пытался этот мир понять:

Любовался красотой восхода,
Встав пораньше утром – до зари!
На опушке леса, возле брода,
Слушал, как природа говорит.

Я смотрел, как волны в океане
С белыми барашками плывут,
Острова затерянные манят,
Звери неизвестные живут.

Мир бурлит – торнадо, ураганы,
И, наверно, даже где-то есть
Дальние, неведомые страны,
Где в цене порядочность и честь.

…А у нас все тихо – ждем чего-то,
Не понять самим, чего мы ждем…
Затянуло ряскою болото –
Зыбкий мир, в котором мы живем.

Огоньки

Мы продрогли, мы замерзли,
Не видать ни зги.
Лес дремучий – пни и сосны
Давят на мозги.

Что мы ждем? Кто нам поможет?
Хворост собери,
Спички есть – давай ладошки
С огоньком внутри.

Нас дурачат, нас разводят,
Нас морочит быт,
И на стенке телевизор
Сказки говорит.

Из газет, не в меру умных,
Ворох собери,
Спички есть  – давай запалим
Огонек внутри.

Слушай, друг, как надоели
Толпы голых дур,
Не-мужицкие ребята,
Розовый гламур.

Я хочу, чтоб мы умели
Правду говорить,
И в друзьях моих горели
Огоньки внутри.


4. ПЕРЕВОДЫ,  СТИХИ НА  ДРУГИХ  ЯЗЫКАХ

Палад
Стихи на украинском языке

Оснiження в коханнi

Агов, то давно не смiшно!
Мерщiй порозпитуй всiх -
мов хрущ у квiтучу вишню,
пiрнаю в безжальний снiг.

В отiм мовчазнiм полонi,
повз брязкiт льодо'вих криць,
повзе менi снiг на скронi
та пагорбами сiдниць.

Живий снiговик, та й годi -
хоч дудли той антифриз
вiд зрад генетичних кодiв,
вiд змiн кiнетичних рис.

Затерпли недужi крила,
що в'язнi вiд батога.
Погруддя моє зомлiле
корiнням глибин сяга.

Пiдмурря, либонь, задурно
згризе навеснi вода.
I лячно менi, i журно.
Твоїх сподiвань шкода.

Та вiрю, поглянеш дивно,
замрiяна i ясна:
- Моя снiгова людино,
я знаю тебе, я зна..

Хурделицi - геть! - патлатi,
приреченi бранки сяйв.
Палати, чимдуж палати -
до скону! - пообiцяй.

Вiдповiсти

Омрiяна,
солодка,
неозора,
закохана,
безжально-громiздка,
бринить весна
у поступах вiзка,
старезного безхатька-Чорномора.

Наввипередки - шлях численних хиб
стримить, мов той язик, до небокраю.
Хмар боязких сiрезна снула зграя
рядниною вкрива скаженну глиб.

Смакує мла. Та груди затiснi.
П'яти чуттям рецепторiв замало.
Зима згорта брудне жовтаве сало.
Мов гуталiн - прогалини маснi.

Анархiя?
Двовладдя?
Перемир'я?
Гравецька хiть?
Спiвпраця?
Люта сiч?
Вiдповiсти не вистачить сторiчч, -
то дощ перемага,
то вогке пiр'я.

Роза Хастян
Стихи на армянском языке (с авторскими транскрипциями и переводами)
(К СОЖАЛЕНИЮ, АРМЯНСКИЙ ШРИФТ ЗДЕСЬ НЕ ВОСПРОИЗВОДИТСЯ)
1.;;;; ;;;;;;;;;

;;;;;;;; ;;;;;;;;, ;;;;;; ;; ;;;;;;,
;;;;; ;; ;;;;;; ;;;;;;;:
;;;; ;;;;;;;;, ;; ;;;; ;;;;;;;,
;; ;;;;;; ;;;;;;;; ;; ;;;;;:
;; ;;;;;; ;;;;;;, ;; ;;;;; ;;;;;;;,
;;;;;;;;;;;; ;;;; ; ;;;;;:
;; ;;;;;;;; ;;;;;;;, ;; ;;;;;;; ;;;;;;;;,
;;;;;;; ;;; ;;;; ;;;;;;;;;...


Транскрипция
СЕР - ВАНДАКУМ
ЛуснотИ кайлерОв, анцАйн у hушИк,
hрашк им кянкИ анцохИк.
СирО урвакАн, им ерАз анушИк,
Им hуйсИ лусавОр ми шохИк...
Им hекиАт hнарАц, им гетАк варарАц,
hайтнутЮн им мткИ у hогУ.
Ко буйрИн каротАц, ко сирУц хентацАц,
ЕргаhАн эм сирО вандакУм...

ЛЮБОВЬ В КЛЕТКЕ
перевод автора

Тихими, лунатика шагами,
Прошел по судьбе, не спеша.
Мечту, трясущими руками,
Держала в руках, не дыша...
Магией слова, ясным ручейком -
Ты был, любимый, иль - не был?
Усилием мысли сердце тайком
Сочиняет песни... в клетке...

(К СОЖАЛЕНИЮ, АРМЯНСКИЙ ШРИФТ ЗДЕСЬ НЕ ВОСПРОИЗВОДИТСЯ)
2.;;   ;;;;;   ;;   ;;;;;;
;;;;;;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;
;; ;;;; ;;;;;; ;; ;;;;; ;;;,
;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;;; ;;,
;;; ;; ;; ;;;;, ;;;;;;; ;;;:
 
;;;;;;;;;; ;;;;;;; ;;;
;;;;;;; ; ;; ;;;;;; ;;;;;;;,
;;;;;;;;;; ;;;;;;;; ;; ;;,
;; ;;;; ; ;;;;;; ;; ;;;;;;;;;:
 
;;;;;; ;; ;;;;, ;; ;;; ;;; ;;;;,
;; ;;;; ;; ;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;:
;; ;;; ;;; ;;;;;; ;;;;;; ;;;;,
;;;;; ;; ;;;;;; ;;; ;;;;; ;;;;;;:
 
Транскрипция:
ЕС УРИШ ЭМ АЙЛЕВС
 
 hогебанакАн чншУмн айлЕвс
ЧИ аздИ копвАц им hогУ врА.
ГунагЕх  хоскЫд - аравЕл Евс,
Инц эл чи хабИ, еркинкЫ вкА.
 
АменаамУр апаражИ пЕс
ПндацЕл э им неркИн ашхАры.
АменакАрцр адамАндн эм Ес,
Вор Инкн э hартЕл ир чанапАры.
 
АйдпЕс ми жптА, эл инц чес хабИ -
Ес Инкс эм ардЕн уришИн хабУм.
Эл инц чен герУм ачкЕрд барИ -
ИзУр эс айдпЕс ду анмЕх жптУм.

Я ДРУГАЯ ТЕПЕРЬ
Перевод автора

Ты на психику мою не дави,
Выдержала всё стальная душа.
И красноречив хоть и твой язык -
Все закончились сказки для меня.
 
И с горной породой  схожа крепость,
В нем – непокорность сердца моего.
И приобрело – алмаза жесткость ,
Пока… ты… терял нежность - своего.
 
Уже не обманешь, и не надо слов -
Теперь я сама могу обмануть!
Проснулся разум  от дремучих  снов,
Ничто не сможет любовь  мне вернуть.

(К СОЖАЛЕНИЮ, АРМЯНСКИЙ ШРИФТ ЗДЕСЬ НЕ ВОСПРОИЗВОДИТСЯ)
3.;;; ;;; ;;;
;;;; ; ;;;; ;;;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;; ;;;;...
;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;; ;; ;;;,
;;, ;; ;;;;;;,  ;;;;;;;; ;;;...
 ;;;; ;;; ;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;...
;;; ;;;; ;;;;; ;; ;;;; ;;;;;;;
;;; ;;;;;;;;;;;;; ;;;;; ;;;;;;...
;;;; ;;, ;;;;;;;;; ;;;;;;; ; ;;;;
;;;;;;;,  ;;;; ;;;;;;;;;;;;;; –
;;; ; ;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;;;;;...
 
Транскрипция
КГА АЙД ОРЫ
 
ЦнкИ  э ичЕл  hпартутЮнд    герутЯн арАч...    
КангнЕл эир дУ глУхд хонАр  шат еркАр ми дар,
Ов,  им алеhЕр,   библиакАн сар!
Байц орн азатмАн кга  верчапЕс...
Ерб цнкИ кичнИ  ко демн  хелаhЕх,
Вохч мардкутЮны,  мткОв анерЕр…
КанИ вор, hахтанАкы танелУ э мишт
КисавЕр, лрАц… чшмартутЮны!
Айд э паhанчУм  ардарутЮны…
 
ПРИДЁТ ЭТОТ ДЕНЬ
Перевод автора
 
Тебя склонили на колени!
Пленённый век уж чужаком,
Ты гордость древних поколений,-
Стоишь с опущенным челом!
О, седовласый, гордый старец,
Ты мой библейская гора...
Настал твой час, пора, скиталец,
Теперь ты у открытых врат.
Мир разрывает круг молчанья...
И память, голову склонив,
Лжи не находит оправданья,
Дорогу в  истину… открыв.

ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ
Сан-Торас

Перевод на армянский Розы Хастян

Ты не знаешь,
как непросто спрятать твой испуг
В хлёсткий ветер перекрестка, в тополиный пух,
В созревающие гроздья, в формулы теней,
В горький, обморочный
воздух
памяти
моей.

Спросишь ты: «Куда исчезли свитки облаков?»
– В опрокинутые бездны, в глубину веков,
В неразгаданные рифы, в капли фонарей,
В тополиный пух и
в мифы
памяти
моей.

Удивишься, как попали в невод ломких снов
Крыши, улицы, трамваи, серебро стихов.
С тополинною воронкой тает, точно дым,
Ночь – рифмованой
колонкой,
облаком
седым.

(К СОЖАЛЕНИЮ, АРМЯНСКИЙ ШРИФТ ЗДЕСЬ НЕ ВОСПРОИЗВОДИТСЯ)
;;; ;;;;;;

;;; ;;;;;;;,
;; ;;;;;; ;;;;; ; ;;;;;;; ;; ;;;;
;;;;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;; ; ;;;;;; ;;;;;;;; ;;;...
;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;; ;;;;;; ; ;;;;;;;;;;; ;;;;;;;...
;; ;;;;;, ;;;;;;;;
;;;;;;
;;;;;;;;;;;;
;;:

;;;;;;;; ;;;; «; ;;; ;;;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;:»
-;;;;;;;; ;;;;;, ;;;;;;;;;;;;;; ;;;;;;,
;;;;;;;;;; ;;;;;;; ;;;, ;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;;;,
;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;, ;;
;;;;;;;;;;
;;;;;;;;;;;;
;;:

;;;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;; ;;;;;;; ;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;,
;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;, ;;;;;;;
;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;,
;;;;;;;;;;
;;;;;;;;;;;;
;;;;;; ;;;;:

ТРАНСКРИПЦИЯ.

Ду чгитЕс!
Те воркАн дыжвАр э такцнЕл ко вАхы,
НрбанцкУм сулацОх камУ ев бардУ ахвамазИ меч,
;асунацАц вохкуйзУм хахохИ ев ствернерУм банадзевИ,
Ев дАры, ушагнАц
одУм
hишохутЯнн
им.

КhарцнЕс индз:" Ур корАв амперИ шыкахУмбы?"
- ДарерУм корАв, андунднерУм - шырджвАц!
ЧверцанвАц хутерИ меч, лаптернерИ - катилнерУм,
АхвамазУм - бардинерИ, ев
араспелУм
hишохутЯнн
им.

КзарманАс - инчпЕс ынкАн урканИ медж пыхрУн еразнерИс,
КытурнЕрЫ, ПохоцнЕры, арцАты банастехцутюннерИ,
АхвамазайИн волорапытУйты- кыверацвИ цыхИ,
hанкарквАц
шарасюнОв
алеhЕр ампИ.

Переводы на английский

СКРИПАЧ

Любовь Сирота
Перевод Марины Мартыновой

Мир безумный, сумасбродный – то ли паперть, то ли плаха,
Суета, разор и смута, плач и ругань, шум и гам …
А в подземном переходе музыкант играет Баха.
Снисходительно и скудно деньги падают к ногам.

Мельтешит поток прохожих, обгоняющих друг друга,
Племя сытых и голодных пробегает, топоча.
И просительно, призывно им вдогон несется фуга
Из-под красных и озябших, нервных пальцев скрипача.

...Этой жанровой картинке дай любое толкованье:
Назови гримасой века, заклейми её, поняв,
Что на заработки вышло молодое дарованье,
Высочайшее искусство на подачки разменяв.
 
Только, если не бояться говорить высоким слогом –
Пусть он суетен и грешен, но смычок в его руке –
Всё равно посредник между композитором и Богом,
Даже здесь – в убогом, смрадном и заплеванном мирке.

Посреди забот и тягот, посреди больной эпохи,
В темной яме перехода вдруг очнусь, приторможу,
Вдруг почувствую, как горло перехватит мне на вдохе –
И в разверстый зев футляра что-нибудь да положу.

За внезапное смятенье, за сумбур в душе голодной,
Стосковавшейся по небу, –  воздаю, не подаю
Современному Орфею в современной преисподней,
Приносящему на паперть скрипку вещую свою.

A VIOLINIST

World so crazy, world so absurd – ’tis a church porch or a scaffold,
With the buzz, ado and racket, tears and quarrel, noise and row…
In a gloomy undercrossing, a musician, tough, though baffled,
Playing Bach, with scarce and haughty coins and papers falling down.

People’s flood keeps running by him, racing, dicing, no one lingers,
Back and forth go stout and meager, each submerged in thought and ache.
While the fugue appealing, pleading, from the stiffened fiddler’s fingers,
Red and brittle in their prayer, calls to feelings in their wake.

… Give the genre piece any label: brand it ugly, passing looker,
Call it a grimace of epoch, taking notice of the fact
That the gifted young musician, out in search of filthy lucre,
Has exchanged high art for pittance, stooping talents by the act.

But, despite it sounding lofty, let us notice for that matter
That the bow his hand is gripping is a medium all the same:
The Composer and the Heaven, even here, in mess and batter,
Come unseen to cry together o’er this world of dirt and shame.

And abruptly seized with longing, I would stop amid my hurry,
In the whirlwind of the epoch long since ill and lost in pain,
I would catch my breath, lump-throated, wide awake to sudden flurry,
In the darkness of the tunnel adding something to his gain.

For the mess and sudden hunger, thirst for heavenly sensation,
In this underworld ennobled by the Orpheus of today
With his violin prophetic  –  an award, but not donation
In the case agape and waiting with my humble hand I lay.

Подарок
Евгений Клячкин
Перевод Марины Мартыновой

Ветер
Гонит стаи листьев по небу,
Нагие ветки подняты,
Как руки у тебя.
Светел
Золотой листок у ног твоих,
Зато трава груба.

Даришь
Мне букетик одуванчиков
И говоришь: «Храни его,
Иначе я умру».
Как же
Донесу домой подарок твой
Я на таком ветру?!

Keepsake

Wind blows
Chasing herds of leaves up to the skies,
The naked bows in prayers rise,
Like those thin hands of yours.
Primrose,
Light and lonely leaf lies at your feet,
In grass so stiff and gross.

Handing
Me a bunch of tender dandelions,
You say, “Be sure to keep it safe,
So that I won’t be dead…”
Oh, how,
Can I carry home your keepsake dear
With wind so wild and mad?!


СЛОВО
Николай Гумилёв
Перевод Кристины Паренаго

В оный день, когда над миром новым
Бог склонил лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

А для низкой жизни были числа.
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла
Умное число предает.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелье от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
 
WORD

on a chosen day, when over world a new
god has leaned his face,that moment true
word would stop the sun and word alone
would demolish cities,we know home

narrow, shallow life, made use of numbers
kindred to a cattle, used to plow
because all the shades of definition
a smart number can relay, with wow

But we let forget that iridescent
only word amongst earthly facade
Gospel states from john for us to grasp it
that there one the same that word is god

We erected boundaries for its meaning
meek and humble limitations of the skin
just like bees inside a breathless beehive
inert dead words leave us with stench within


5.ВЗРОСЛЫМ  О  ДЕТЯХ

Ты царь, ты раб, ты друг
Сан-Торас

Методика, вышитая минусами,
или
Размышления на тему японского воспитания:

До пяти лет ребенок царь,
после пяти раб,
потом друг.

Это формула японского воспитания.

Дитя – раб

Нет в жизни ничего страшнее рабства! Ибо рабство – это насилие, подавление, подчинение.
А рабство после царствования – есть насилие вдвойне!
Сила контраста удваивает степень страданий!
Спросите себя: хочешь царствовать?
– Мгммг не плохо бэ…
– А после это стать рабом?
– Да ни за что!
– А хочешь, чтобы твой ребенок был царем?
– Ну, ммм, почему бы и нет?
– А после этого рабом?
– Да никогда! – Не хочу быть царем, если за это мне надо стать рабом!

– А потом другом!
– Кем, кем...?
– Другом!
– Кому?
– Тому, кто был твоим хозяином в период рабства!

– Я стану другом? – Тому, кто волю подавлял, кто свободу мою забрал?
– Никогда!
– А кем же я стану моим подданным, которые вдруг меня поработили?
– Я стану их врагом!

Пять лет – эта вся жизнь ребенка, его точки отсчета в своих оценках не охватывают будущего.
Они базируются только на прошлом,
поэтому, что бы ни случилось – для ребенка, – это случилось навсегда.

Итак, я был царем! Мои желанья исполнялись.
Я царствовал, я был любим.
Но вот она – смертельная свободе дата – ударило пять лет!
И… – произошла революция! Бунт на корабле! Команда ополчилась на капитана!
Да, Король Лир – дитя в сравнении со мной!
Это не просто стресс – переворот жизни – катастрофа!!!
Появились новые слова: «Нет! Нельзя! Ты должен!»
Кто это говорит?
– Тот, кто вчера  еще любил!
Картина мира рухнула. О Боже!

Я буду бороться!
Я буду бороться против произвола!
Я буду отстаивать свои права! – Защищать их!
А если у меня не хватит сил? Если враги сильнее?
Я рухну на землю!
Я стану кричать и хотеть умереть.

Но родители – мои милые, любимые – неумолимы.
Значит, больше не любят! АААААААААААААААА!!!!…… Они ненавидят меня!
О крах! О горе тьмы! – Но я не сдамся!
– Это война!

Я не знаю царей, которые без боя сдают свои империи!
Я не знаю рабов, которым нравится рабство!
Я ненавижу благие намерения по дороге в ад.
Я больше не доверяю тем, кто  предал меня.

Вот спектр чувств на пороге угнетения.
И это раненное «Я» – в каждой строке – это «Я» ребенка.
И если воля моя будет сломлена – я отомщу!
Я затаюсь.
Я буду ждать своего часа.
Неудивительно, что в древней Японии существовал обычай относить стариков на снежную вершину горы и оставлять их там умирать.
Холод и голод – лучшие друзья японской эвтаназии!
Выполнять этот ритуал должен был старший сын.
Легенда о Нараяме, как ни трактуй, а все равно называется:
айдосталтыдедушкосдохниужсам!

Я не в силах даже думать о плюсах такой методы воспитания.
При их возможном наличии, минус настолько длиннее, что перечеркивает все крестики.
А минусами вышивать  пока еще никто не научился.

В размышлениях этих, руководствуюсь только собственными чувствами, не опираясь на какие-то примеры, или чьи-то доводы.
Поскольку собственные чувства в этом вопросе мне представляются настолько стандартными, что доводят мысль практически до обобщения.
Не знаю ни одного человека, которому понравится рабство.
Смириться может только трус и слабак, что жалости достоин.

Не знаю ни одного, кто с удовольствием пойдет умирать в одиночестве на горе.
– Бай, сынок!
Этот обряд, пусть древний, непроизвольно вытекает именно из этой, столь же древней, формулы воспитания.
Ибо седьмой принцип построения Вселенной – это принцип Причины и Следствия.
Далее – принцип Ментальности.
Мне нередко приходилось слышать эту восточную формулу детовоспитания, как светоч мудрости.
Но, слово «раб» всегда ранило слух, уже самой своей фонетикой.
Представьте, мне ни разу не довелось вдуматься в эту кодировку родительского устава. Вот только сейчас…. и я в потрясении…
Я в потрясении от того, куда вывела эта формула! Боже мой –
к снежной горе!
К молитве:
Господи, не дай мне дойти, не дай мне достичь вершины!
Господи, забери душу мою у подножья!
Убей меня в начале пути!
И я не обернусь – взглянуть последний раз на сына моего.

Постскриптум:

Дорогу к Эдему найдем в темноте!
Была бы дорога, да были б мы те,
Что в небе с крылАми летают.
Мы те, о которых мечтают.

Смешно, что на одной странице я превращаюсь, в сознании своем, из пятилетнего ребенка  в старика, который идет умереть.

А теперь я японец! –
Что же отвечу себе я?
Старик- ребенок Лао-Дзы (китайский мудрец, советник Желтого Императора, он родился младенцем-стариком).

Я отвечу: ты, Сан, не можешь осветить истину, ты смотришь  с одной стороны, ты видишь один бок.
А нам дана трехмерность восприятия пространства.  Четверное измерение – это время. Трехмерность – во времени.

И потому – сначала  освети  объем вопроса, а после покажи, что диссонирует в нем по отношению к истине, которая есть золотое сечение мысли.

Я отвечу, тебе, Сан, что крестиком вышивают  простаки – это самая примитивная вышивка!
А мы – японцы – вышиваем минусами, мы вышиваем стежками – стиШками! – это более крепкий шов, им шьют мешки.
Минусами  сшивают прорвы!
Пиши стишки, Сан!
Мы подарили миру искусство вышивки гладью, искусство Темари.
Мы – древняя восточная культура, и мы знаем гораздо больше способов вышивания в воспитании, чем крестики твои.

Ну ладно, скажу я, это была наметка! Это была наметка оторванной лиштвы.


ПЕРВЕНЕЦ МОЕГО ПЕРВЕНЦА

Сан-Торас

(Книга в журнале)

ОТ  АВТОРА:

Моя книга не для методик, не для вооружений педагогических коллективов. Она только для тебя, для тех глаз, которые сейчас ее читают. Для того, кто сам растит, развивает и общается со своим ребенком.
Моя книга интимна – в ней то, что вытекает из моего личного опыта, личных наблюдений. 
Она – не методика, а способ общения со своим ребенком. В ней не научные концепции, а мои представления о том, как сделать мое влияние и участие максимально полезным, интересным и продуктивным. Она для матери, бабушки, для отца, для того, кто сам растит и воспитывает.
В ней я расскажу, как в каждую минуту общения влить каплю пользы, как развивать, не утомляя, учить незаметно и любить безгранично. В этой книге я расскажу о своих импровизациях по отношению к своим  детям. Потому что все мы, родители, по сути, импровизируем.
Никому наши дети не нужны больше, чем нам, ни для кого они не дороги больше, чем для нас. И если мы для них не постараемся, то глупо надеяться, что это сделает кто-то более добросовестный и менее ленивый, чем мы сами.
Я не рассчитываю на то, что кто-то, помимо  меня,  с бескорыстной отдачей  даст моим детям что-то важное и нужное,  пока я отдыхаю, занимаюсь собой или другими делами.
Я  не могу надеяться, что в то время, пока мне не до детей, кто-то вместо меня (сад, няня, школа) научит моих детей, воспитает их, привьет им...  Если я родитель, то я остаюсь главным источником защиты, заботы, любви и развития моего ребенка – до определенной поры. Значит, я буду образовывать себя, чтобы мой ребенок всегда мог утолить свою потребность из моего источника.
Главное, с моей точки зрения, в воспитании детей – образование родителей, которое иногда заменяет опыт! Ты не можешь  объяснить ребенку то, чего не знаешь, научить тому, чего не умеешь, привить  навыки, которыми не обладаешь.
Но не отчаивайся, главное – стараться и не лениться.

Первое правило до рождения: настрой себя и всех близких на волну любви к  своему ребенку. Как относишься ты, так и остальные. Продумай свои правила, увлеки, помоги осмыслить. Знакомь свое окружение с новым человеком.
У тебя есть 40 недель: самообразовываться,  вырабатывать принципы и правила. Это помогает в  дальнейшем, когда устаешь, огорчаешься, не знаешь, что делать.


Первенец моего первенца. Блубэри. 1 часть

К. ждет малыша, и я хочу вникнуть в состояние беременности. Мне хочется написать о том, как проходит жизнь у человека, который дает жизнь другому; какое это великое дело – поднять жизнь. Мне жаль, что женщины так мало рассказали о таких больших делах и чувствах. Мужик слепит скульптурку – и хвали его, премируй, пиши про него статьи.  А дети – так, будто сами рождаются и растут. Хочу раскрыть необычность этого обычного дела.

ДНЕВНИК О БЛУБЭРИ

Часть I

20 марта 

БЛЭСТЕСИС *

К. ждет ребенка. Она бросила курить и практически отголодала 27 дней, чтобы очистить организм. Провела почти месяц только на овощных соках – свекла, морковь, огурец, сельдерей. Соки чистят кровь, моют тело изнутри. В чистом организме завязалось дитя.
Сегодня, 20 марта, ему три недели, и зовут его Блэстэсис!
Блэстэсис – это бэби в закваске; малюсенький шарик, состоящий из скопления клеток,
которые делятся: 2, 4, 8, ...
Пока они не покатятся по фаллопиевой трубе.
У него много работы.
_________________
* Более благозвучная транслитерация по сравнению с правильно-академической:
«блэстецист» - blastocyst (бластоциста, зародыш на ранних стадиях развития)               
17 апреля

О, БЛУБЭРИ! *

Седьмая неделя – большая новость: Блэстесис стал Блубэри!
У него появились ручки и ножки, похожие на маленькие толстенькие лопаточки, и есть хвост. Весь человечек размером с блубэри – черничинку, его рост – пол-инча.**
У него прекрасные, длинные, полуприкрытые веки, веки делают  взгляд томным, как у Федерико Гарсия Лорки:
               
Прикрыв горделиво веки,
Покачиваясь в тумане...

Будто он написал это про Блубэри.
У Блубэри появился кончик носа, вЕнки на тельце покрывает тонкая кожица.
Оба полушария стремительно развиваются, а его печень  вырабатывает красные кровяные клетки. Блубэри непрестанно трудится, шутка ли – вырабатывать красные кровяные клетки!
Хвостик – это единственное, что у него уменьшается; все остальное растет!
__________________
* «Блубэри» - blueberry (черника).
** Инч  - inch (дюйм, английская мера длины, равная 25,4 мм)

19 апреля

На седьмой-восьмой неделе Блубэри прошел, в смысле внешних преобразований, пубертатный период.
Так неказисто выглядят подростки в смятенье чувств ...
Сначала он был круглой загогулиной, потом квадратной.
Это было время, когда Блубэри не блистал красотой. И все-таки он оставался очень обаятельным.

24 апреля

МАДОННА САНТИ

К. заметно округлилась, не в смысле фигуры, а общим впечатлением гладкости и завершенности.
Она похожа на наглядное пособие «Священная Красота материнства» – свет изнутри. 

Если бы мне пришлось использовать эпитеты, получилось бы нечто дико цыганское:
яхонтово-сапфирное с жемчужной кожей и изумрудными глазами.
Когда мы с К. были в Италии на конгрессе, то сидели в ресторане той гостиницы, где Феллини снимал свои «Восемь с половиной» (чуть не вырвалось – недель).
С нами пили кофе интеллектуальные синьоры, переводила беседу Лора Гуэрра. Они сказали ей, чтобы она перевела мне, что моя дочь похожа на мадонну Рафаэля, (имелась в виду мадонна Санти). Лора улыбнулась и промолчала.
К. говорит по-итальянски – Лора этого не знала.

БЛУБЭРИ-КЕЙС!

Сегодня Блубэри восемь недель.
У него уже проглядывают перепончатые пальчики, а веки почти полностью покрывают глаза.
Блубэри активно формирует в мозгу проходы и дорожки, его хвост практически пропал.
К. прислушивается к нему, она внимательна и осторожна, будто внутри нее хрустальный шар.
Ее подруга Л. назвала К. «Блубэри-кейс».

8 мая

У К. день рождения. Свят * организовал торт.
Задувание свечей, традиционная песня, аплодисменты – грусть.
Блубэри резко похорошел  и стал похож на гуманоида с большой головой и большими
глазами на висках. После своего подросткового периода – «смятенье загогулин» – он просто вылитая фотомодель.
Ученое человечество  занято вопросом: есть ли жизнь во Вселенной? К. – Космос, Блубэри – гуманоид в космосе. Он и есть ответ, потому что он – жизнь во Вселенной.
__________________
* Святослав, младший брат К.

15 мая 

На одиннадцатой неделе Блубэри дорос до инжирины.
Он пинается и подтягивается, его движения похожи на фигурное плавание, но мать еще не ощущает его акробатику.
Сейчас он занят тем, что икает, потому что у него развивается диафрагма.
Свят выгулял в парке собаку и прибежал домой. Он приложил ухо к ее животу и сказал: «О, Блубэри, привет! Приходи к нам! Ты даже не знаешь, какой у тебя здесь есть прекрасный пес!»
Джордан лежал в ногах, высунув язык, и дышал, как олимпиец на финише.

22 мая 

Двенадцатая неделя: рост – спичечная коробка!
Блубэри развивает кишечки быстрее, чем свое тельце, поэтому часть кишечек он держит в пуповине, как в шкафу.  Со временем он начнет их подтягивать и располагать у себя. Сколько ему еще надо трудиться, чтобы  обустроиться!
К. чихнула – я говорю: «Гад блэс Блубэри!»**
Так мы общаемся с ним.
Она полностью изменила образ жизни – она не занята ни одним пунктом из прежних увлекательных и интересных занятий. 
Любовь – это беспрерывная цепь компромиссов ради того, кто дорог. Цепь рвется, когда исчезает любовь.
____________________
** «Гад блэс Блубэри!» - God bless a Blueberry! - (Бог благословит Блубэри! Элегантный эквивалент русского пожелания чихающему: «Будь здоров!»)

27 мая

Как развивать? Как воспитывать Блубэри в нашем хамовом мире?
Развивать.
В России входит в моду система тестов. 
Мне кажется, что тесты – это набор множества фактов, которые следует запомнить. Они не требуют понимания  глубинного смысла, не требуют творческого обобщения и синтеза, что по сути и есть цель образования.
Как воспитывать?
Сейчас сформирован новый тип человека с гипертрофированно хватательными рефлексами.
Мне кажется, что это результат уничтожения дворянства.
Дворянское  воспитание ориентировало человека не на успех, а на идеал. Потому у людей этого класса нет хватательных рефлексов, они благородно уступают.
Пробиваться, расталкивать, заявлять о себе – недостойно, неприлично.
Но именно эти качества нынче входят в понятия, без которых немыслим успех.
Так получается потому, что дворянин не должен доказывать свою принадлежность к избранному.
Он с ней рождается, поэтому у него высвобождается ресурс для совершенствования.
Понятия чести и чистоты – анахронизмы.
Благородство – слово, выпавшее из лексикона, как атавизм, как хвостик Блубэри.
К. сказала, что Блубэри можно назвать Алексий Эль Себастьян Николос.
Алексей – Защитник, Себастьян – Благородный, Николос-Ника – Победитель.
Защитник благородства, победитель!
Как же Блубэри может защищать то, чего нет?
Получается защитник атавизма, то есть  хвостика.
Бедный, мы еще подумаем над твоим именем.
Блубэри, дорогой наш дворянин, что делать?
Возвращаться к твоим родовым корням, к твоим благородным предкам, или готовить
тебя, по тестам  АЙКЬЮ, к современному, беспородному миру.
Политики уничтожили наши родовые древа, как будто таким варварством можно добиться равенства.
Глаза и уши съехались на положенную средину, хорош – невозможно как.

29 мая

Сегодня Блубке тринадцать недель. Он подрос, но еще очень махонький.
На  вид полностью сформирован, особенно торс.
Рост от головы до копчика 3 инча.
Весит  одну унцию. Голова пропорциональна  телу.
У него уже есть отпечатки пальцев! Неповторимая индивидуальность.
На этой неделе  Блубэри начнет покрываться мхом – крошечными волосками.
У него по-прежнему  много работы, печень начала вырабатывать  инсулин.
К.  сказала: «Он поправляется на 10 граммов, а я  на 10 фунтов!»
Ей нравится его носить, потому что он всегда с ней. Беременность дает спокойствие...

... Моя подруга сказала, что укладывает своего младенца спать так: выключает в комнате свет, кладет в кровать.
Младенец плачет, она выходит, терпит крик, приучает.
Чудовищно.
Мы маленькую К. не снимали с рук.
Со всех сторон стращали: «Не приучай к рукам! Вот приучишь к рукам!»  Свят  младенцем просто жил на мне.

ДЕТИ АБОРИГЕНОВ

К. сказала, что одна журналистка, психолог, поехала на острова, к аборигенам изучать строение их кланов (на предмет: матриархат, патриархат  или  триумвират).
Во время работы она обратила внимание, что дети аборигенов очень вежливо себя ведут. Не кричат, как наши, не вопят: «Хочу!» и «Дай!»
Ее поразило, что у дикарей какие-то совсем не дикие дети! Настолько поразило, что она   забросила свои кланы и принялась изучать супер-воспитанных дикарских детей.
Из ее наблюдений выяснилось, что ребенок живет на матери. Она не кладет его. Если ей надо освободить руки, то передает дитя в другие руки.
Ребенок не бывает один, он мигрирует на ней, пока сам  не проявит интерес к мобильности и не захочет прочь с рук – познавать мир.
Свои наблюдения она передала ученым.
Они исследовали и подтвердили тот факт, что ребенку после 9 месяцев внутри матери нужно еще 9 снаружи на ней,  чтобы удостовериться, убедиться, что этот мир с ним – о’кей.
Если его оставлять одного в комнате, где он плачет – он чувствует обделенность,
заброшенность.
Недаром,  укачав ребенка на руках, кладешь спящего,  как сомнамбулу, в кроватку – будто обманываешь.


Первенец моего первенца. Часть 2

Часть II

ХИЧКОК*

Метод  укладывания спать в темноту  возмутил  К.
Мать кладет в черную комнату ребенка, как в чулан! Кладет в  кровать с решеткой! Как наказанного!
Так укладывал папа маленького своего Хичкока, и тот в результате стал мастером кошмаров!  Он с детства знал, чего боялся!
Вся Америка в ужасе от его фильмов: гаснет свет... медленно закрывается дверь... темная комната… шаги... ожидание...
Мир дрожит и холодеет от его кино, а он просто так жил со своим папой, его так спать укладывали!
Так укладывали, чтобы через 20 лет  мир содрогался от его воспоминаний!
Аборигены ребенка с сиськи на сиську перекладывают, а эти кидают в темноту!
______________________________________
*Альфред Хичкок – режиссер фильмов ужасов.

ПРОТИВ ОДНОЙ ОБИДЫ – СТО РАДОСТЕЙ!!

Психологи утверждают, говорит К, что за одно отрицательное замечание ребенку надо
дать 100 положительных, чтобы загладить урон, нанесенный его психике. Огорчил человека, а теперь делай ему хэппи, делай хэппи!!
Хэппи делает юмор. Шутка – это испуг.
Хотя шутка смешна из-за элемента внезапности, шутка – это неожиданность, неожиданность – это испуг,  защитная реакция на испуг – смех.
Мозг справляется с испугом через смех.
Ребенок смеется в 400 раз больше взрослого!

4 июня

ЦАРСКАЯ МАТЕМАТИКА

Завтра – 14 недель!
Добро пожаловать, дорогой Блубэри, на второй – хотелось сказать «семестр» –  но все-таки скажу «триместр»; потому что 9 (девять) внутриутробных месяцев – это  три этапных
периода по три. Три по три – сказочность числа!
Ты, милый Блубэри, в  тридевятом государстве!
Непонятно было в детстве: «Что это – три девятое царство? Где это? Видимо, очень далеко?» 
Теперь чувствую, что тридевятое царство – это явно что-то внутриутробное. Что-то,
что сближает нас. Мы вышли из тридевятого царства; мы родом оттуда, где молочные
реки  и кисельные берега. Каждый знавал те берега, жил там, и каждый забыл.   
Блубэри-кейс – его мама – много спит и жалуется на нехватку железа.
А  Блубэри уже умеет сосать свой большой палец!
Это мастерство меня сводит с ума!
Еще он умеет щуриться.
«Спасибо мозговым импульсам за то, что они дают сигнал лицевым мускулам,
а те упражняют  малюсенькие черты Блубэри, которые.формируют одно выражение его лица после другого».
Когда К. сказала эту фразу, мне стало очевидно, как она думает по-английски, а потом  переводит свои мысли на русский, потому что «сенкс ту» (thanks to) надо перевести как «благодаря», – «благодаря клеткам вырабатываются импульсы...».
Но меня так тронуло это: «Спасибо мозговым клеткам», – что не стану править оригинал ее речи.
Почки Блубэри производят аммиак,  а ручки хватают, дисциплинируя  хватательный рефлекс. При ультразвуковом исследовании – УЗИ – можно разглядеть, как он гримасничает и вытягивается. Но мне кажется – как-то неприлично подглядывать. Выйдет из тридевятого царства в тридесятое – увидим.
Блубэри вырос на пол-инча, весит полторы унции.
Его печень вырабатывает желчь.  Красные кровяные клетки по-прежнему трудятся. А глаза видят свет: если к животу поднести яркий фонарик, то на  сонограмме (снимке на УЗИ) можно увидеть, что из-за фонарика Блубэри щурится и отодвигается вглубь.

5 июня

Н., муж К., погиб в авто, в апреле, когда Блубэри был Блэстесис. Не хотелось говорить.
Больно. Дневник этот задуман, чтобы ее поднять, укрепить, утешить, отвлечь.

8 июня

К. сейчас живет с нами. Мне  тяжело держать биополе психотерапевта. Вечерами езжу
с ней в блокбастер, беру фильмы. Переглядели весь Голливуд – глянцевая матрица.
Говорю ей: «Как ты можешь смотреть это меню массового общепита? Пластмассовый
герой в красиво грязной майке спасает народ, завершая  дело поцелуем в хэппи энд.
Нет глубины, нет жизни!»
Она говорит: «Это позитив, а как смотреть русское кино?
Все дела до войны или после войны.
Если до войны, то он ушел на стройку или целину, а она ждет. Но все думают,
что она б... (переглянулась  с каким-то трактористом),  а потом оказывается –
она  честная.
Это он узнает через сто лет, когда жизнь уже поломана.
Или – он ушел на войну, она ждет, но все думают она б... (партизана у себя припрятала). И он так думает, но потом узнает, что нет. Возвращается без руки или ноги, и они живут счастливо – калека и честная. 
Таково все русское кино.
Про бабу, которая несется на  пожар, а в горсти – яйца коня».
Разговор без капли юмора.

13 июня

Сегодня мы пойдем снять сонограмму – художественный фильм о Блубэри.
Волненье. Но я-то знаю, что Блуби – мальчик. Я знаю, чувствую.
Приехали в Глэндейли, офис, никого, я и К.   
Нас встретила девушка, похожая на Брэнди, которая играла Синдереллу вместе с Витни Хьюстон.
Но эту чернокожую Синдереллу зовут Маша.
Маша положила К. на кушетку и намазала на живот гель; гель теплый – Америка!
На большом широкоформатном экране должен появиться Блубэри, и мы надеемся узнать его пол. Если не увидим, тогда прийти еще через две недели.
К. не верилось.
Но, как только Маша включила кино, поводив камерой по  животу, так сразу на весь экран – грузик!
МАЛЬЧИК!!!!!! Ну, здравствуй, Алешка!
Лица не показывал, то ручками закрывает, то плацентой, маленький еще.
НО главное, главное показал – мальчик!
Долго Маша возилась с К., но сделала фото Блубэри и кино сняла о нем.
Вот!

15 июня

ЖЕМЧУЖНАЯ НИТЬ

К.  воодушевлена Лешкой. Мы шли после сонограммы; она сказала:
– У меня такое чувство, что  мне хочется ходить и раздавать автографы!
Еще она сказала:
– Я так рада, что он мальчик! Не поломает мою Дельку!
(Ее любимая кукла ее детства).
А потом сказала:
– Люди такие кондовые – они не чувствуют в материнстве величия, тонкости и особенно
тайности!
Сказала, что Алешеньку мы будем растить как аборигены – с рук в руки, на руки. Сказала:
– Он никогда не увидит удаляющуюся спину бросающего тебя! 
Сказала:
–  Давай посмотрим кино (сонограмму). Хочу еще раз увидеть жемчужную нить его позвонков!

17 июня

МАНЬЯЧЕЛЛО ГАВРИИЛ

Сейчас моя дочь лежит возле меня под боком, мы смотрим живопись, библейские сюжеты, на которых Архангел Гавриил сообщил Марии Благую весть.
К. говорит о Благовещении:
– Если бы надо мной какой-то мужик завис и начал вещать, что у меня будет мальчик, я бы испугалась, а ты?
Мне стало смешно, а она продолжает:
– Такой ужас – сидишь, книжку читаешь, вдруг мужик  с потолка, с цветком, какой-то
маньячелло Гавриил. Здравствуй, дева прекрасная, ты не то чтобы невинна, а ты серьезно беременна! И будет у тебя мальчик!
Ой, страхи, охи! Ой, ужас какой! А попугай тоже разговаривал?
– Это  голубь был.
– Это все мужики насочиняли, никто не думает о человеке. Сидишь себе спокойно, книжку читаешь, вдруг: «Привет, я Гавриил! Я к  тебе с дрессированной птицей!»
Ой, какой ужас! Эта птица  тоже что-то сказала?
– Тоже!
– Значит,  все-таки с попугаем приходил!
– Нет, это голубь был.
– Голубь не мог разговаривать.
У Бога странное чувство юмора – даже Хичкок до такого страха не додумался.


Письмо от подруги:
«А ведь дочь твоя абсолютно права – в первое явление Мария испугалась архангела, не поверила, убежала. Ведь ему с «попугаем» (чудо!) три раза пришлось приходить. Так что не все так плохо. Кто придумал это, все-таки чего-то о женщинах понимал».

Реакция К.:
– А-а... так он над ней издевался! Подглядывал!
Он считал, что может ходить через стены. О, ужас, от него не спрятаться – три раза приходил! Маньячелло! Донимал,  пока она ему не сказала: «Ну, хорошо, пусть
будет мальчик! Отстань уже!»
А что делать? Он же АРХАНГЕЛ, ему не обязательно через дверь входить. Она задвинет дубовый засов, а что ему? Он с потолка заваливает. Она только за книжку, а он  уже тут как тут. О, ужас!
Гавриил... Где-то я слышала это имя... А, вспомнила:
«Гаврила был хорошим мужем, Гаврила женам помогал!»!
А какую жуткую судьбу Марии и ее ребенку напророчил – не дай Бог!

Блубэри-Лэкси – 16 недель.

Блуби обещает сделать большой скачок в росте, потому что в этом возрасте идет интенсивное развитие. За несколько недель он должен удвоить свой вес и прибавить 4.5 инча, это примерно 11 с половиной сантиметров.
Его ножки оформились больше прежнего, и развивается шея.
Глаза  ближе к истине (имеется в виду правильное расположение на лице), и ушки
в финальной стадии миграции на свое законное место. Уши – эстетически, психологически и антропологически – имеют для нас громадное значение.
Если мочка уха неподвижна, «пришита», это означает ограниченность, вырождение, жестокость, так же, как сросшиеся пальцы. С «пришитыми ушами» нам трудно общаться.
Внутри уха тоже интересно, потому что там формируется самая крошечная из всех  наших костей косточка, она зовется – стремечко.  Это  стремечко (3 миллиметра) трудится как рычаг, увеличивает давление звуковых волн и  помогает передать колебания барабанной перепонки  клеткам внутреннего уха.

МУЗЫКА, МУЗЫКА, МУЗЫКА!!!

К. спрашивает:
– А вообще – сколько сформируется у Блубэри косточек? Я знаю, что примерно более двухсот! Как это – «примерно более»??
– Более 200 в каждом скелете. Назвать точное количество  нельзя. Например, один из  двадцати  имеет лишнее ребро. Вопреки  библейской сказке  о сотворении Евы из ребра Адама, у женщин лишнее ребро встречается так же часто, как и у мужчин.

Сейчас на скальпе Лэкси-Блубэри формируется макушка и граница волос, несмотря на то, что его кудри еще неузнаваемы. Я прошу К. подумать об этом – чтобы волосы красиво располагались, дать им задание.
На пальцах его ног уже растут ногти. Это также важно обдумать, представить, внутренне увидеть.
Большие изменения проходят  и внутри: сердце Блубэри в возрасте 16 недель продвигает 
23 литра крови. У взрослого  за день сердце перекачивает около 10000 литров.  Один удар
в аорту выбрасывает  130 миллилитров. Сонограмма показала, что Лешкино сердечко
бьется 158 раз в минуту. Какой-то медбрат сказал К., что надо 160. Она испугалась,
что Блубка два удара не добивает. Я ее утихомириваю тем, что у взрослых сердце колотится вообще в два раза медленней. А у женщин оно бьется каждую  минуту на 8 ударов чаще, чем у мужчин. Мужички как слоны – частота пульса – 30 ударов в минуту; кто потемпераментней – как  быки – 45, или холоднокровнее – как лягушки – 20! А женщины – ну, конечно, не как кролики  и мышки (у первых – 200, у вторых – 500 сердечных ударов в минуту), но все же... 
Цифры меня  всегда как-то впечатляют!
Например, человек состоит из  ста триллионов клеток. А в слоне шесть с половиной квадрильонов!
Мне такое число цифрами вообще не написать, могу только прописью.
О клетках слона знаю со времен работы на радио. Однажды в прямом эфире мне задали дурацкий вопрос – сколько б мне хотелось иметь денег?
Какую цифру ни назови – глупо. Брякаю – столько, сколько клеток у слона! А потом узнаю про квадрильоны!!
Вообще, к слову, мне надо столько денег, чтобы о них не думать.
Слоновьи квадрильоны – это что-то за гранью моих способностей к размышлению.

20 июня 

ГОРМОНАЛЬНОЕ СОЕДИНЕНИЕ ЭПОХ – ГАРМОНИЯ

Пришел вечер. Чтобы развеяться, щелкаю ТВ-каналы.
Идут разные программы. Щелк – о войне: любовь, жертва страх. 
Щелк – наш быт: соитие, порыв, пошлость.
Глядя в телевизор, ловлю маятник времени.
Сочетаю с тем  послевоенным ощущением, которое знаю по фильмам и книгам: смятенье чувств,  эстетика поведения – стыдливость: свечи огарок, пиджак наброшенный, ситцевая скатерка, алюминиевая кружка, окурок, примус, дорога без асфальта, узловатая рука,
шершавое прикосновение.
И – эти теперешние,  современные, сиюминутные, люминесцентные, чувства: наклеенные ногти, накачанные  подбородки... Груди  твердые, как мячи, и губы, вздутые, как велосипедные шины, чтобы поцелуй – в гланды.
Нынешняя эстетика – другая, такая другая, что непонятно как эта, современная манера жить, этот лайф стайл смог вылупиться из того костерного прошлого? 
Ну, как те модные платья ниже колен с фонариками превратились в стринги, и в
эти модные джинсы на п...е? 
Будто поп-культура с оси сбилась или с резьбы сорвалась. Сколько ни воспитывай,
вырастишь себе противоположное. Будто то, что растишь, старается вырасти тебе назло!
Как с этим сладить?!
И не то чтобы  назад хочется, но и вперед не очень.
Прошлое  тощало и стремилось жир нагулять, а  настоящее жиреет и исхитряется жир выкачать.
В нас не любили  длинноволосых, теперь мы не любим бритоголовых.
Две эпохи,  их наследство. 

22 июня 

22 июня, понедельник, 6 ч. 22 мин.
В этот день началась война (в воскресенье).
Спасибо, люди – за то, что закончилась! Я их люблю до слез, людей войны.

БЛУБЭРИ-ЛЕШКА – ПОДАРОК ПОД ЕЛКОЙ

16 недель – на пальчиках Лэкси-Блубэри сформировались ногти! Он чуточку потолстел – на пол-унции. К. следит, чтобы ему хватало железа.
Кто пьет «железные витамины», у того запирает живот.
Можно заменить витамины яблочным ежиком.
В детстве  мы писали простыми перьями, а обратной их стороной сверлили яблоки и получался ежик, его-то и надо есть. Только из нержавейки перья или терка не
подходят, нужно ржавеющее железо, в нем-то все и дело! И железом снабжает, и не крепит.
...К. сказала, что она подарит мне Святика-малыша!
Подарит нам  его на Новый год! Представь, под елкой – Блубэри-Лешка!
Видимо, нам всем возвращаются наши младенцы, в детях наших детей.

24 юаня 

К. села в свой одинокий джип и покатила к врачу.
Одинокий джип, она  и Блубэри в ней, а мы – каждый по делам.
Я погружаюсь в магию чисел и цифр.
Вот что высчитываю. Человек на 60% состоит из воды. Распределена она неравномерно.
А у Вознесенского помню:

В человеческом организме 90 процентов воды,
Как, наверное, в Паганини 90 процентов любви,
90 процентов музыки, даже если она беда.
Так во мне, несмотря на мусор, 90 процентов тебя.

Ерунда – воды всего 60 % в человеческом организме. В жировых тканях – 20, в костях – 25, в печени – 70, в мышцах – 75, в крови – 80 и в мозге – 85% воды от общего веса. При взгляде на эти цифры удивляет парадокс – в жидкой крови меньше воды, чем в довольно плотном мозге. Но дело не только в количестве, но и в «упаковке» воды.  Медузы на 99% состоят из воды; тем не менее, медуза не растворяется в море – ее можно взять в руки.
Остальные 40% веса человеческого тела распределяются так: белки – 19%, жиры и жироподобные вещества – 15%, минеральные вещества – 5%, углеводы – 1%.
Из элементов, слагающих наше тело, самую важную роль играют кислород, углерод, водород и азот. В организме взрослого человека их около 70 килограммов.
Немало также кальция и фосфора – вместе их почти 2 килограмма, они входят в состав кости, обеспечивая ее прочность. Калий, сера, натрий, хлор содержатся в количестве по нескольку десятков граммов. Железа в человеке всего около 6 граммов, но оно играет
исключительно важную роль, входя в состав гемоглобина.
Зачем мне все это? Интересно, из чего мы состоим, как что работает – так мне легче понять и представить.

ЗДОРОВЬЕ РЕБЕНКА ДО РОЖДЕНИЯ

Например, на 5-ти месяцах детенок в животе бьется, его удары надо считать, следить за ними, потому что больше их, либо меньше нормы – этим определяется правильное или проблемное развитие. Удары – сигналы.
В штате Калифорния всем делают обязательный тест «Квад маркер скринен». Кровь из вены.
К. сегодня сдавала. Игла в вену, было больно, говорит: «Ой!».
А медсестра:
– Наверное, иголка толстая.
К.:
– Так возьми тонкую.
А она:
– Они  кончились.
Этот тест делается в первый триместр беременности, потом во второй, и результаты сравниваются. Узнают разное: нет ли опасности  синдрома Дауна – это лишняя, третья хромосома в 21-й паре (трисома-21). Потом проверяют на трисому-18 – лишняя хромосома 18-й пары, и  еще бывает лишняя в13-й; это все разные аномалии. Следят, чтобы позвоночник у зародыша не получился поверх кожи спины.
Еще – чтобы кишки не были поверх живота, снаружи тела.
Оказывается, бывают такие страхи.
Если что не так, то мать на основании теста может отказаться иметь такого ребенка.

«ПИЗ…ТЫЕ ШАРИКИ»

Врач сказала, что беременным надо носить несколько часов в день специальные мячики в вагине. Как-то называются по-английски – не помню, называю их по-русски. Эти мячики
укрепляют мышцы, чтобы при родах не было разрывов. Американцы считают, что физкультура необходима не только мышцам ног, рук, спины и т.д., но и внутренним мышцам, через которые ребенок идет на выход. Мышцы эти надо готовить к родам, чтобы были эластичны, не рвались на живую. Дикая боль при родах не норма.
Мышцы надо укреплять, дышать правильно и рожать в воде.

ПРИСВОИЛИ СЕБЕ НАШЕ ЧУДО!

Ученик сказал Будде: если ты мне не покажешь чудо, я не поверю в тебя.
Будда показал ученику великое чудо, и тот поверил: «Пойду за тобой, куда хочешь!»
Но Будда сказал: «Теперь ты мне не нужен».

– Обиделся, что его заставили доказывать, – прокомментировал Святик, – да?
– Да!
– А какое чудо он показал?
– Рождение ребенка.
К:
– Надо же! Наше чудо, женское – и то себе присвоили  мужчины.
Потом сказала: «Рождение – это не чудо, это сильнейшее потрясение и  впечатление.
Чудо – это нечто нереальное».
– А разве тот факт, что объем головы младенца больше, чем родовой туннель, а  все же проходит этот путь, не чудо?! – возражаю я.
– Вау! Вот что имел в виду пушкинский «Странник»:
Спасенья верный путь
И тесные врата! – cказал сын.
«Странник» – моя любимая вещь у Пушкина, и он знает его.
– Мы, мужчины, не забираем ваше чудо, – cказал сын.
– Конечно, – она зевнула, – Авраам родил Исаака, Исаак родил Якова… Яков родил…
Она заснула…
– Чем там у них Сара занималась? – cпрашиваю зевая, думая, что он заснул.
– Я не сплю… думаю…

Первенец моего первенца. Часть 3

ВЕРХУШКИ АЙСБЕРГОВ

Комфортная степень взаимопонимания  для меня заключена в глубине ассоциаций.
Слова лежат на поверхности, обозначают только верхушки айсбергов,  но понимают друг друга лишь те, кому известна  подводная часть.
Затронул тему – как поверхность айсберга, собеседник сказал несколько слов вглубь, остальное понятно. Вернее, понятно, как глубоко он нырял, бывал ли там, где ты, или не доплыл, или погружался глубже; или вообще не подозревает, что большей своей частью айсберг уходит под воду.
Я точно знаю – у кого есть дело на старость, тот мечтает о ней, ждет ее с нетерпением.
Это отдельно, и очень интересно.
Если мы начали с зародыша, с того, кто Первенец моего Первенца, начали с Жизни до рождения, то старость естественна в конце; и уж потом жизнь после смерти?
Я разваливаюсь, но это закономерно после пережитого.
Об этом пока не могу дышать.
...  Только сейчас замечаю прочтя свое 24 «юаня». Ошибку.
Ошибка дислексика! Какой китайский звук – юань!

26 юАня 

Пятница, 5 утра.
«Не спится, няня: здесь так душно! Открой окно, да сядь ко мне».
У Тани Лариной депрессия из-за Онегина, а няня – как психотерапевт: про себя, про Ваню... 
«Голубчик Ваня моложе был меня, мой свет, а было мне тринадцать лет».
Я тоже заснуть не могу, водичку со льдом глотаю.
У меня  няни от рожденья не было, хотя по праву рождения мне были предназначены и няни, и гувернантки.
Но вместо  предначертанной судьбы – перечеркнутое детство: всё круглосутки – ясли, да сады, да интернаты ...

Представляю, как у Блуби на голове сдвинулись ушки, а к голове от самого копчика, где прежде был хвост, тянется, врубаясь в череп, позвоночный столб, похожий на шею и головку лебедя. Лебедь, как ретикулярная формация старого животного мозга, располагается под dura spinalis (тонкая кора,  латинское  название дура спиналис – прикольное) и там, по бокам, обрастает слоями нового волокнистого мозга, присущего человеку.
Если паутинку нервных волокон распрямить, как мотки вязальных ниток, и соединить,
то сложится путь в миллионы километров – путь в космос без ракеты – 8  раз до Луны и обратно!

СИНДРОМ  ТУРЕТТА

Все еще нескончаемое 26 «юаня».

Я тут волнуюсь, что мы с К., скажем прямо, не слишком церемонимся в озвучании
неприличных слов.
А психиатры и неонатологи утверждают, что мозг младенца улавливает и хранит в подсознании слова, произносимые в период беременности (бедный Блубэри!), и даже фразы, произнесенные при рождении, и то, что говорится, когда ребенок спит.
А еще ученые говорят, что синдром Туретта (непроизвольная матерщина) – это вирус, что он развивается у мужчин с риском 99%, у женщин – 70%.
В основе болезни лежат структурные и биохимические нарушения в подкорковых центрах башки.
Вы матерились в школе? Мы даже в детском саду говорили:
– Дай, ну дай кусочек!..
– Каждому давать, поломается кровать!
Мне было неясно –  при чем здесь кровать? Наверное, это для рифмы.
А исследование показало, что синдромом Туретта страдают 20% школьников.
Взрослые страдают им повально. Массовая матерщина – трудно управляема, как алкоголизм и наркомания. Мат и слова-паразиты – инфекция речи, и если не прекратить материться, то это способствует снижению  интеллекта.
Я своей ужасной речью снижаю интеллект Блубэри – ведь он меня скоро отлично расслышит своим стремечком. Лучше избегать, чтобы не надувало в ухо и не выдувало из горла.

29 июня

17 недель. Мы с К. обмениваемся информацией про Блуби, кто что вычитал и узнал. Она  сказала, что  в 17 недель его скелетик меняет мелкие хрящики на косточки и что он весит 5 унций, а рост 5 инчей от макушки до копчика.
Еще она сказала, что он начинает развивать «потные гланды», имея, видимо,  в виду потовые железы.

30 июня

Люди любят авторитеты, поэтому Моисей, прежде чем вручить  им  правила поведения (10 заповедей) сослался на историю с Неопалимой купиной.
В плане руководства для женщин, на тему как рожать, растить и воспитывать,  я не нахожу ни таких мощных авторитетов, ни каких-то особенно ценных проспектов Марии.
К. попросила: «Расскажи о тех вещах, о которых мы зря стрессуем во время беременности?»
10 заповедей на эту тему.

СОВЕТЫ БЕРЕМЕННЫМ

1. Если вы волнуетесь, будете ли вы хорошей матерью, то вам нечего волноваться, так как
плохие матери не волнуются, будут ли они хорошими матерями.
2. Если вас беспокоит то, как бэби тусуется в утробе, не беспокойтесь – это круглая, мягкая клетка, в которой ему, вероятно, удобно.
3. Когда вы примете изжогу, недосып, перепады настроения как нормальную часть  жизни, это перестанет так раздражать вас.
4. Если вы стараетесь все делать правильно, и у вас не все получается, не переживайте об этом. Женщины рожали задолго до того, как они знали, что им можно делать, а что нет.
5. Если вы не успеете все приготовить до рождения ребенка, не волнуйтесь – новорожденным не так много надо.
6. Не впадайте в стресс от того, что можете повредить бэби, когда  стоите возле микроволновки или что-то в этом роде. Помните, что в большинстве случаев дети рождаются здоровыми.
7. Не паникуйте о родах. Они есть то, что есть. Образовывайте себя и будьте готовы принять информативное решение, если понадобится. Вдохните, выдохните – и с БОГОМ!
8. Независимо от того, какое решение вы примете, найдется тот, кто с ним  не согласится – 
не обязательно  это слушать!
9. Свекровь не все знает.
10. Ваш вид у многих вызывает личные ассоциации...
Это o’кей – не принимать слишком близко к сердцу чужие ассоциации и советы! Все беременности разные.

9 июля 

Когда мы пришли с прогулки, К. уже приехала от врача, принесла Лешкины фото.
Свят сказал, что он будет с Лексиком ходить на рыбалку и всему мужскому учить.
Эти УЗИ-фото мне напоминает фрески Феофана Грека, вот эти белые смелые мазки,  как нимбы «святых космонавтов» и общее состояние...
Или это вижу только я?

*
У нас второй триместр!

Вес – 8,5 унций – это период, когда в мозгу выделяются специальные участки, предназначенные для восприятия пяти чувств: слуха, зрения вкуса, запаха, тактильности…
Ручки и ножки  Блубэри  в правильных пропорциях, на скальпе образовались ростки волос. Его кожицу покрывает восковая смазка, чтобы он не «замариновался» в амниотической жидкости (околоплодных водах), как огурец в банке.
20 с половиной недель! Рост 30 сантиметров, формируются брови! Кожа делится на 4 слоя – как земной шар, как почва! Можно услышать его пульс!
Лешка развивает антитела – иммунитет! Матка подкралась к пупу – тяжело дышать, изжога. Если громкий звук,  который дает УЗИ,  его пугает, он закрывает уши руками!

22 недели

Блубэри очень занят гимнастикой: он напрягает и расслабляет ручки и ножки, упражняется. Его кровяные сосуды видны через кожу. Уши, несмотря на то, что еще не вошли в свои пазухи, уже придвинулись к своему окончательному месту.
У девочек в этом возрасте уже сформирована матка и фаллопиевы трубы. А у мальчиков – гениталии.
Дочь сказала:
– Природа дает  одинаковую силу инстинкта, но мальчика растят на развитие и раскрепощение, а девочку на подавление и смирение. Вот почему я хотела сына.
– Ты думаешь, это принцип?
– Да! И твои сказки, о том, как я – то в лесу заблудилась, то в овраг свалилась, а братик тут как тут, он и сильный, и смелый, и защитит, и выручит, – подтверждают это. ОН всегда герой, а я все время  какая-то недотепа: то забреду куда-то, то в яму попаду.
В воспитании человека мужчину-ребенка  всегда поощряют и воодушевляют, а женщину стращают и одергивают.
– Но сейчас твой брат  спасает тебя, твое дитя.
Он говорит мне: «Даже если она неправа, я не могу идти против нее. Никогда. Твое воспитание».
– Спасибо. Я знаю это, он лучший в мире мой брат! Поэтому у меня мальчик и еще раз мальчик.

ИЗ  ПИСЬМА
Москва 86 год. Лучший роддом.
Крики, мольбы, плач, растрепанные женщины в мятых сорочках с окровавленными пеленками меж ног. Идут по коридору в общий туалет, пеленки вываливаются. Врачи прошмыгивают  мимо, в глаза не смотрят, чтоб не остановил, не спросил – гестапо.

Американский Глендейл госпиталь 2009 – полы блестят, как леденцы, на стенах картины,
звучит музыка, у каждого своя комната с диваном, телевизором, телефоном, интернетом и
креслом для гостя.
То тут, то там раздается «писк мартовского котенка», смех, аплодисменты и хором –
конградюлэйшин!!! Ни стражи, ни замков.
Спрашиваю:
– Мать заснет, а вдруг кто-то войдет и унесет ребенка?
Ответ:
– У каждого младенчика на ножке браслет, такой же, как у матери на руке, только
она может с ним выйти. Если кто и возьмет дитя без ее ведома, даже врач, подойдет к
лифту, тут же включится сирена, и на все окна в здании упадут решетки.
– Почему матери не кричат, а улыбаются, и слышны только песни новорожденных и
аплодисменты?
– Потому что у каждой в руке управление капельнице, если чувствует боль, то чуть нажмет
на кнопочку и добавит обезболивающее.
Все перед родами, с отцами или без, ходят на классы, изучают, как рожать, осматривают
заранее свою палату, знают своего врача, название всех лекарств и их действия вместе с
побочными.
– А вдруг женщина не хочет дитя?
– В роддоме есть окно, куда можно подойти с улицы и положить ребенка,
не оставляя ни имени своего, ничего. Ты не убей, ты положи свой сверток и уходи.

ЛЕШЕНЬКА ПРИШЕЛ!!!!

ВЕС - 3кг 855 г, рост - 53 см,  голова - 14 см 5 мм
         
Ночные роды...  Ветер сник,
Косые полосы рассвета...
Что возвещает первый крик?
Мне нужен Свет! Мне мало Света!

Застыв на темном вираже,
В моем измученном пространстве,
Он разрывается в душе,
И в каждом взрыве его странствий

Я слышу сокровенный крик
Из океаньих недр на сушу:
Мне нужен Свет! Чтоб он возник!
Чтоб он  пролился  прямо в душу!

Летящий зов сквозь пропасть лет,
Из тьмы, из ракушки жемчужной –
Сильней тоски. Мне нужен Свет!
Мне нужен Свет! Мне это нужно!

Пусть тучи плетками грозы
Стегают землю, хлещут ветром –
Ты вырвешься из пут лозы! 
Увидишь мир, пронзенный Светом!

Я не берусь искать слова,
Молить или судьбу назначить,
Не здесь задумана судьба,
Здесь мир иной, здесь все иначе!

Не смей его поранить, ночь,
Осколком позднего рассвета!
Чтоб эту муку превозмочь,
Нам нужен Свет! Нам  мало Света!

Спрашиваю: «Когда будешь начинать учить чтению»?
Говорит – сразу. Ты вылез из матки «М!» – Матка! Мир  спешит, мир  на скоростях познания и продвижения! Проводить человека по родовым путям и встретить на свету. Здравствуй – это мир. «М!» – МИР!

Очень хорошенький и своенравный мальчик. Настолько сформирован, что похож не  просто на младенчика, а на маленького человечка, который вот сейчас скажет: «Хелло!» и пойдет по своим делам. Говорливый,  все время  выдает вокализы, озвучивает свое кормление, гуляние, даже во сне подпевает. А спит как взрослый: ручку под щеку и на боку; во сне принимает  живописные позы.

Что я думаю о плаче?

Наш не плачет совсем,  следим за малейшим его желанием с глубоким убеждением  в том, что ребенок не должен плакать. Плач – это не норма, а дискомфорт, недовольство, жалоба, зов о помощи. Почему ее сын, в ее присутствии, при ее заботе о нем, должен плакать, ощущать  негативные впечатления?..

Говорю: баюкай, не давай  плакать.
Держи его на руках, сколько он хочет! Если ребенок плачет и успокаивается, когда  ты качаешь его – значит, на руках ему лучше. Зачем оставлять его там, где ему хуже? Кто занят, пусть привяжет к себе, как аборигены.  Не оставляй его. Не слушай, что приучишь к рукам.
Вырастет – сам слезет.   

Не верь, что плач развивает легкие, слезы промывают глаза, а понос очищает желудок. Нет!
Кто это придумал, пусть сам и практикует.  Плачет – значит, чувствует дискомфорт. Прислушайся к его просьбам, разберись и ублажи.

Натуральное кормление? Да!!!
Надо кормить грудью, сколько он захочет, и так долго, пока ему нравится (в разумных пределах). Кроме того, что материнское молоко – иммунитет от болезней, эта еда больше в жизни не повторится. Пусть наслаждается!

Предупреждай болезни и закаляй.
Если ты сидишь с ребенком дома, а он кашляет – значит, ты недотепа!
Не обижайся, но ты его кормишь, одеваешь, прогуливаешь, укладываешь спать, занимаешься им все время – почему он болеет? Значит, ты что-то делаешь не так. 

У меня  четыре правила против болезней:
1) следить за поглощением продуктов питания,
2) следить за выделением продуктов распада,
3) холодное пятно,
4) пенопластовый чепец.

1) Если кормишь грудью, то важно, что мать сама ест. Хороша тертая морковь, политая сгущенкой – грудное молочко от этого вкусное, сладкое, сытное. Чай со сгущенкой, пряники. Кашки, супы, пюре и т.д. Острое, соленое, перченое – прочь, это всем известно и само собой понятно.

2) Продукты распада – следишь, какой стул и «пук» у ребенка. По результатам видишь, что ему подходит из еды. Если он грудной, а живот твердый, стул темный, мать – разберись со своей едой! То же – при искусственном питании и прикорме.

3) Холодное пятно – купать младенчика в травках  (череда, чистотел, ромашка) потом в саму ванну добавить немного холодной воды. В теплой воде образуется и некоторое время держится холодное пятно. Заводишь младенчика в прохладное, а потом в теплое несколько раз. Заканчиваешь прохладным. Все постепенно и в меру.

4) Пенопластовый чепец – на обычный чепчик нашить  широкую длинную ленту с карманами. В карманы вставить квадратики пенопласта; проверить удобство и прочность концов. Лента длинная,  держишь за концы; головка на поверхности воды, а тельце плавает, старается, ручки-ножки двигаются. Нужно, чтобы страховали и поддерживали под спинку. В три месяца врач сказал, что наш-то – пловец со стажем!

Правильное питание, сон, горшок и купание – залог здоровья.
Сон поближе к тебе.
Если ребенку нравится засыпать с тобой – потеснись!
Сколько тебе лет? Ты любишь спать одна? Нет, любишь возле... И чтобы погладили, и обняли,  и  пошептали, какая ты хорошая, красивая, любимая. А он маленький... Он тоже любит. Разумеется, следи, чтобы ему было просторно и свободно дышалось.

Главное, когда  родился человек – не сомневайся:  твой младенчик – гениальный!
Он такой хорошенький,  он самый-самый, он смешной, он просто чудо! Ну, нет таких детей, как твой!!  Дураки, кто другого мнения!! Восхищайся и умиляйся, не слушай никого!! Твой – бесподобен. ТОЧКА.

Детский дом
Сан-Торас

…В мои 15 мне довелось вожатить вожатым в пионерлагере. Мама директор, я и работаю на зарплате.
А на практику, мне в стажерки, прислали барышню – студентку (у нее в универе практика летняя).
Она ко мне по отчеству, а ее Велечка – Виола, Виолетта, значит.
Тоненькая еврейская девочка-девушка, волосы блестящие, как мех нутрии.
Ножки палочки. Мордашка бойкая – медалистка.
Мы играли: «Нас двенадцать 32, чью душу желаете?»
Дети друг напротив друга, шеренгами, скрепились за руки.
Тот, чью душу вызывают, с разбегу разбивает цепь рук.

Хорошая игра, даже мяча не требует, голая фантазия!

Кто разбил, забирает игрока на свою сторону, кто нет – становится в неразбитый ряд.
Чья цепь наберет больше игроков, та команда в фаворе.

Говорю Веле: становись в игру, против нас.
Стоит, платьице – лоскутком ситцевым, костлявой ручкой вцепилась, напряглась, старается.
Затребовали душу пацана из моего звена.
Он и нацелился прямо на нее, крепыш лобастый, ну, думаю, сейчас улетит моя девочка-стажерка.
Как боднул он ее, так она и рухнула коленками в асфальт, и вся ее цепь завалилась, но ручки своей с ногтями погрызенными, не оторвала.
Проиграл мой лобастый козырь!
Смотрю на нее…. Мгм… пять минут поработала, и уже инвалидную коляску подавай.
А она встает, колени содраны, платьице в хлам, улыбается:
– Ну, давайте же дальше играть!

А тело трусится, в глазах волна кипит, но не скатывается по щеке.
И такое чувство у меня к ней… такое чувство… что 30 лет дружим.
Особенная девочка, жизнь прошла железную, жесткую, но такая же, как была – рук не расцепит.

Волшебная примочка.

Уложили мы детей после отбоя, сидим ночью, шелестим о молодом, я стишами, конечно, шелестю, у нее в глазах любовь, восторг собачий.
Вдруг ребенок заплакал, прямо криком, она побежала, крику еще больше.
Малышка проснулась, палец болит на руке.
У стажерки испуг, ЧП, что делать? Медпункт спит.  Звать директора?
– У меня лекарство есть (малышке говорю), волшебно действует!
Спец-примочка от больных пальцев.
Эту примочку в тайной аптечке держат, для самых важных случаев, прячут, никому не дают.
Тебе принесу, я знаю, где ключ!
Стажерка, и та повелась:
– Какое лекарство, откуда? Где?
– Ты новенькая, ты не знаешь наших тайн!
Беру кусок ваты, незаметно макаю в воду (Иисус, блин):
– Давай скорее свой палец, – наматываю мокрую вату и трижды дую.
– Всё, больше в жизни не заболит! Ни-ко-гда.
И малышка тут же храпака дала.
А Велечка в трансе.
– Что это за лекарство? Откуда у тебя? Заграничное?
– Да, волшебное, называется аш два о, знаешь? Живая вода!
Больше про тот палец не вспоминали.

Ножницы.

Малыш у нас был, Витя, без конца себя за пиписку дергал, не вынимает рук из штанов детеныш. (Это уже в детском доме работать пришлось, во время учебы в академии, лет девятнадцать мне, занятия днем, а вечерами, ночами и выходными – там пропадаю.)
Витю этого и позорили, и без обеда… а руки все равно блудят. Худенький, молчаливый, забитый мальчик.
Подзываю его, по-дружески, идет понуро.

– Витюш, я тебя понимаю, ты хороший парень, просто мешает тебе эта пиписка, бедный ты мой! Давай я тебе помогу, мы сейчас с ней быстро справимся! Беру ножницы (на столе всегда в стакане с карандашами) портняжных размеров, йод, бинт.
– Ща, я тебе чик, йодом залью, и все!
– Это ж ни капли не больно! – и ножницами, как пастью акульей, клацаю перед его носом, с невинной рожей –  не воспитателя, конечно, но лучшего друга.
– Зато больше мешать не будет, забудешь это дело!
– Я ж просто помочь.
Боже, как он схватился за эту пиписку.
– Да брось, Вить! Ну я же вижу, ты ее сам хочешь оторвать, да не получается у тебя.
А ножницы эти эвон какие острые, ими, знаешь, железо режут, не то что твой хлястик!
Чик – и забудем! Давай, никто не узнает!
Взмолился, уверял, что не мешает.
– Да ты пойми, я ж тебе помочь хочу!
Ну, договорились, в общем, пока не мешает, пусть болтается, а если все же опять мешать начнет, то я уж помогу по доброте, чик и выкину!

Что сказать, таки перестал. Только руки в штаны, а тут я, киваю и многозначительно на ножницы гляжу, мол, мешает все-таки! Хоттабыч, ни дать ни взять.
Подружились мы с этим Витькой, славный пацаненок.

Йод как награда.

А дети в детдоме йода не боялись, любили травмы.
Им главное, чтобы ими занимались. Меня это с самого начала резануло.
Мажешь йодом, сидит довольный, потому что лично его мажут, лично ему такое внимание.
Это само по себе – мозг выносит!
Как помажу одного, макушку поцелую, другой бежит, помажу, поцелую, смотрю – третий.
К вечеру вся группа перебинтована – партизаны!
Директриса пришла:
– Что здесь происходит?
– Отряд раненных бойцов!
А Витька сказал:
– Да это они нарочно бьются, чтобы поцеловали их.
Боже мой! – растут без ласки.
С ума сойти.
А миловать их нельзя, потому что это привязывает детей, потом ты уйдешь, а они болеют.
Там же текучка.
Пришлось мне вести мою группу до самой школы, хотя стипендия уже была трижды повышена: 80 руб.

Возьму своих чернокожих, Марлен и Сашу, на выходные в зоопарк, люди думают – мои, плюются вслед.

Каравай и прутик.

А вечером все спят, как сурки. Директриса зайдет:
– Что ты с ними делаешь? Как это они у тебя так быстро отрубаются?
Система, конечно, хлопотливая, но простая.
Сначала расстелешь постели.
Потом все вокруг караваем ходят, сидишь в центре, командуешь.
– Витька!
Бежит, кидается на шею, расцелуешь – и секрет в ухо:
– Ты никому, это наш секрет. Я тебя, Витька, люблю больше всех!
Ты – самый, Витька! Ты – золотой.
И он нырк под одеяло.
Хоровод ходит, командуешь:
– Марленка!
Бежит, хлоп на шею.
Целуешь и секрет:
– Ты, Марленка, – блеск, я тебя люблю больше всех!
Сходим в цирк, никому, это секрет.
Она плюх в постель.
И так 28 раз.
После этого берется волшебный прутик (из веника, естественно) – соломка,  довольно колючая. Распахиваются настежь окна.
А там дубак вдрибадан и колотун немыслимый.
Все под одеялом с головой.
Ходишь в шапке между кроватями и монотонно говоришь:
– Саша спит, Катя спит, Витя спит, Лёля спит…
Если кто высунул пятку…
Молча – укол соломкой.
– …Маша спит, Зорик спит…
Глядишь, а вокруг уже мертвое царство.
Окно закрывается, потом надо пройтись, всем носы открыть, и пять часов покой. Можно лекции просмотреть, затем писюнов штук 10 поднять на горшки, а с 3-х до 7-и – спать.

Не всякий вечер  хороводные целования, другой раз спиночесание, а другой – просто мечты перед сном.
Все лежат и слушают о себе, мой поток сознания.
– Витька будет летчиком, будет Виктор самолет вести, а Мурыгина, конечно, станет к нему в кабину лезть, потому что Мурыгина Катя – стюардесса.
Марленка будет дрессировщицей, она кошек любит, а Зорик детским врачом, потому что Зорик всегда хорошо бинтует.
Приведет к Зорику Машка своего сына Петьку, а Зорик и скажет ей:
– Здоров твой Петька, и нечего мне тут мешать!

Лёля будет балериной, у нее ноги за голову гнутся, мы все придем к Лёле на концерт, а там Женька сидит в оркестровой яме, барабанит и золотыми тарелками звенит, потому что Женька лучший ударник страны.
А Саша будет звездочетом, он две звезды знает и Большую Медведицу.
Придет Саша к Лёльке в театр и скажет:
– Я новую звезду открыл, а Лёлька подпрыгнет в фуэте и улетит на Сашкину звезду, а Витька на самолете за ней… И…
Все спят.
А если я кого упущу, то пусть он мне завтра скажет, и мы тогда с него начнем, это даже лучше.

Голос в тишине.

А днем в группе тишина.
Директриса заходит.
– Что ты с ними делаешь?
Тихо, и все.
А это у меня голос пропадает как бы.
Устану от воплей, от хронического недосыпу, хлопаю в ладоши и хриплю.
– Дети, у меня голос ушел!
И все начинают шептать, недолго, они просто подражают, но бывало, и час шепчемся.
Кто голос подаст, остальные шепотом орут:
– Тихо, голос же пропал!
А голос мой только в тишину возвращается, вот так.

Батон.

Директриса славная была, порядочная, заместитель ее Галина – доброты, сердечности большой.
Детдом этот Питерский был на высоком уровне, третий по стране.
Дети ни в чем материально не нуждались.
У всех разная одежда, фарфоровая посуда, игрушки.
Правда, прихожу как-то, батон хлеба торчит из портфеля, спрашивают: что это?
Они думали, хлеб только нарезанным бывает.

Семья – идея.

Мучила меня мысль и сложилась в идею.
Дети детдомовские, все необходимое имея, отличаются от домашних только тем, что семьи нет.
Но можно ведь из этого горя, из недостатка этого – достоинство соорудить!
И я знаю, как именно это сделать.
И средств особых не надо, только организация и разрешение свыше.

Система другая родилась, чистое золото эта система.
Вот ее суть.
Расскажу непричесанно, так, как у меня происходило.
Еду в монастырь и говорю с настоятелем, с божьими людьми вот о чем.
Два человека, мужчина и женщина, берут под опеку (условную) шестерых детей.
По три на каждого – не много, нормально.
Детей к ним в семью (условную) подбираем по возрасту и характеру на совместимость.
Что они (родители) должны делать?
Ничего особенного.
Раз в неделю приходить и брать этих своих детей гулять, в парк, в музей, в кафе.
Все.
Отмечать их дни рожденья 6 раз в год. И называться их папой и мамой.
Дети должны иметь через черточку их фамилию – свою и их.
Например, Семенов-Сергеев, Мурыгина-Сергеева.
И называть эти дети должны себя – семья Сергеевых.

Что самое горькое для сироты? – Отсутствие родителей.
О чем всегда говорят дети? – Кто папа, кто мама, кем работают, кто брат, сестра.
Но у домашнего ребенка один брат или два, а здесь у каждого – пять, вот уже и приоритет.
Мама и папа (монашеские) имеют ведь какие-то специальности.
Можно сказать: мой папа повар! а мама швея! а мой брат, Женька, барабанщик!
И брешь эта закрывается.
А дети живут уже не просто в группе, а с сестрами и братьями, они не могут разойтись, в другую группу перейти.
Ну, поссорились, подрались, такой у тебя противный брат, но это же лучше, чем совсем никакого брата? А главное, что? А то, что в лексиконе появляются новые слова, такие как у всех: мама, папа, брат, сестра, семья. Слова «детский дом» – убрать. Просто дом.
У нас дома… мы с братом… Сестра Маринка мне на день рожденья подарила…
Мы с мамой и папой ходили в кино.
Ну, это же не трудно – раз в неделю погулять, отметить день рожденья. Альбом, фотографии семьи, родителей история, что папа сказал, что мама, что братья.
Это же не жить с детьми, не кормить, только чуть опекать, почти условно.
Директриса сказала: попробуй, Песталоцци!
Направила, куда идти.
А мы с малышней уже ездили в монастырь, она мне позволяла многие незаконные вещи.
ГОРОНО на детский дом выделил прописку и комнату, тем, кто проработает 10 лет, у меня через год была эта прописка, и комната, но она мне была не нужна.
Спрашиваю ее:
– Можно тем, кто за комнату обязан отработать, доверить целовальные хороводы и спиночесание?  Ведь они же – не текучка, эти няни?
Разрешила.

Мешок с г*ном.

А идея провалилась.
Молодой организм мой не выдержал.
По звонку директрисы прихожу к большому начальнику, в бархатный кабинет.
Излагаю мысль, и монахи уже есть, которые хотят, и монашки, весь детдом по шестеркам готовы разобрать, и с кинотеатром мне удалось договориться, на сеансы 60 копеек, на шестерых детей.
А он как заорет:
– Детей, наших советских, церковью травить?!
– Я клянусь, что слова Божьего они не услышат! Монахи по воскресеньям в цивильном будут приходить и только гулять с ними.
А он колотит по столу.
– Нет, невозможно! Невозможно!
– Ну, коммунисты же не захотят с детьми (объясняю ему), они же заняты на собраниях!
– Это невозможно, – орет, – невозможно!!!
И стало мне темно…
– Ты кто такой? – Чтобы пути закрывать?
Кто ты такой? Чтобы знать, для кого что невозможно?
Ты Бог? Царь? Владычица морская?
Я сутками думаю об этом, а ты за секунду знаешь, что возможно, что нет!
Что ты дамбы городишь?!
Что ты знаешь о возможностях человека?
Мешок с говном!
Сцепились...
А детей мне пришлось доволонтёрить до школы.
(Волонтёрство – бесплатная работа.)
Только вечерами приду, уложу и ухожу.
Мучительно.


POST SCRIPTUM

Л.С.:

Эх... В каждый детдом бы по такому Санте. Да что там в детдом – в каждую семью бы неплохо.

Санто:

Спасибо, Любовь Евгеньевна!
Полагаете, что наши с Вами клоны могут осчастливить человечество?!!
Неплохо Вы о нас думаете.
Сейчас развинчу для баланса свои антипедагогические способности.
Мне часто приходилось слышать, что этот дар у меня есть.
В основном потому, что мои дети на четыре года раньше закончили школы.
На самом деле дар, конечно, есть, но способности нет.
И более того, мои дети, несмотря на этот сногсшибательный результат, не обладают никакими сверхъестественными данными.
Думаете, кокетство, провокация комплиментов?
Ничуть, я правда так думаю. Сейчас расшифрую, почему.
Сначала в отношении детей.
Считаю, что талант – это когда папа пьяница, мама проститутка, а ребенок играет на скрипке. (Сам тянется, понимаете, без среды, против обстоятельств – это дар.)
Во всех остальных случаях – любого здорового ребенка можно развить гораздо больше, чем это делает большинство.
Потому что взрослые: родители, учителя – ставят детям умственные дамбы по своим зашоренным понятиям.
Знаю по опыту, ребенок может воспринять ровно столько, сколько ты способен ему дать.
Практически в любом возрасте.
Это мне открылось на моих детях.
Что именно открылось?
Однажды рассказываю трехлетней дочке «Гамлета» и поражаюсь, все атрибуты сказки:
Принц, Офелия в пруду – Алёнушка, Призрак на стене, Йорик, яд в ухе короля и т.д.
Ей было так интересно, что иду дальше и вижу, что вся мировая литература, все романы имеют фабулу, понятную любому ребенку.
Жульен Сорель, любовь к госпоже Де Реналь, Матильда, карета, его мертвая голова на ее коленях. (Кажется, как можно ребенку такое? Но это легче Карлика Носа. Старуха идет, а в корзине вместо капусты – человеческие головы – ужас. А там всего одна голова.)
Легче Красной шапочки – идиотская сказка Шарля: волк сожрал бабушку, потом ему вспороли живот дровосеки, глупость просто, не понимаю этой прелести.
Достоевский – детский детектив.
Раскольников, топор, старуха, золото, Соня, раскаянье, любовь, признание.
Там бабку какую-то злую тюкнул (упускаем ее сестру Елизавету), а тут бабушку сожрал, что-то родное.
А Гюго? Козетта – Кукла, Жан Вольжан. А собор Парижской Богоматери – Квазимодо, Эсмеральда и т.д.
Вся мировая литература, вместе с Гоголем – особенно он, Вий и проч., – усваивается и понимается наравне с Мойдодыром.
Дальше – больше, вся живопись, особенно передвижники – детские картинки.
Перов, Поленов, Брюллов, Суриков, Кипренский, Левицкий… не могу развернуть здесь, насколько это легко и интересно детям, если уметь рассказать и показать. В три года мои дети знали Третьяковку, вполне прилично.
Ходили там, как экскурсоводы. Это ж большие картинки!
Дальше архитектура, каждая деталь здания – это семантика-символ, можно идти рассматривать и отличать композитный от дорического и т.д. Проще простого, особенно в Питере.
Все исторические личности – это готовые сказки: Суворов, Кутузов…. Все эти военные хитрости, умности, фантастические победы: битва Невского, Чудское озеро, переход через Альпы – вкусности одни. А цари? А царицы? – мармелад.
А Греция? Все эти Персефоны – (шесть гранатовых зерен), Эвридики, Орфеи…
А Египет? Клеопатры, Хатшебсуды… А Рим? Гладиаторы, Колизей, матроны и патриции?
А Испания – корриды, тореро? Это же детское все! Мир – это большой ребенок, он создан для детей.
А гении ученые? Джордано Бруно, Коперник? А Франция? Орлеанская дева, походы, смелость, долг, честь и костер. (Костер по возрасту горит, в три не горит.)
Но читать детям это невозможно, Незнайку можно читать, а это только рассказывать.
Хотя могу адаптировать для детей любой текст, любого уровня, который мне люб.
Математика, астрономия, биология, зоология окружают нас.
Если рассказывать, показывать – все будет знать ребенок – это элементарно.
Детям все равно, что курочку Рябу долбить, что мушкетеров слушать, что «Войну и мир» – бал, Наташа, Москва горит, Кутузов плачет, Наполеон на белом коне ждет ключей, а фигу?
Это от взрослого зависит, от его диапазона, а не от ребенка.
А так как везде очереди в Москве, двухчасовые поездки в метро, а дети у меня выросли без садов, яслей и нянь, то есть на руках, все то время, которое поневоле с ними, – ну, кормишь, купаешь, едешь куда-то, – не просто так, а с историей, не просто толпишься в очереди, а работаешь на ребенка.
Меня поразило, сколько же они могут втягивать, эти пылесосы, все, что я могу, и больше, чем я могу.
Но гениальности у моих ни в чем нет. Просто развиты, т.к. сами ничего не произвели, но усваивали в игре в процессе жизни. Мозги, конечно, крутые, но не в степени вундеркиндов.
В отношении моей педагогики, поверьте – не гожусь.
Первое – не могу ровно относиться ко всем детям.
Признаюсь, посредственные дети мне неинтересны.
Что значит посредственные? То значит, что я четко вижу в ребенке модель взрослого человека и его потолок. Кроме того, когда плохо усваивает – теряю интерес.
Нет вдохновения, а троечники, по сути, меня не интересуют, не могу их учить.
Потому что средние результаты не греют. И все.
Детей очень люблю, но может ребенок и не нравиться, тогда не то чтобы не люблю, но не интересуюсь, понимаете. Какой же это педагог? – Никакой.
Не все дети мне любы, особенно с годами. Потому что четко вижу конечный, то есть зрелый продукт, и это убивает мою искру, гасит.
А выбирать детей – подло. А всех любить невозможно.
Конечно, я всегда найду, за что зацепиться, прикол какой-нибудь в ребенке, чтобы относиться с симпатией, но мировую литературу открывать – нет, только ярким.
В классе моей дочери таких ярких на 36 человек нашлось 17, они вместе с ней перескочили год. Но это их учитель брал мои методы и внедрял.
С этими 17-тью мне хотелось позаниматься вне класса, дома у нас.
А остальные – застрелиться.
Детдом – другое, там жалость. Потому что жаль мне всех детей независимо ни от чего – всех. К тому же там они не учились, а просто жили.
Хотя литературу знали, не умея читать.
Читать с ними мне было в лом, это в школе любая серость втолдычет, как буквы сложить.
Но рассказывать, открывать, пробуждать души – да, хотелось, и они усваивали – просто блеск.
Люди любят знакомое, а не новое, вырос, увидел – Гоголь! О, так он же родной! И давай читать!
Потом, я не воспитатель. Не люблю системы, не умею наказывать, потому что так надо, Просто общаюсь, любуюсь, ничего не делаю специально.
Наказывать, лишать чего-то – вообще не могу.
С глаз долой! Все наказание. А, чтоб забрать, угрожать, не пускать – нет.
Еще имею слабость к красавцам. Не красавцев не люблю.
Ну, конечно, если личность и нос картошка – сойдет, если мозги и кривые ноги – сгодится, но если без мозгу, да еще ноги кривые, нет – иди маму радуй!
Вот так.

Л.С. 

Ну конечно, вы поняли, что не про клонов я говорю.
Речь о самой сути отношения, даже не о методах. О том, что вам до них ДЕЛО БЫЛО, а во скольких семьях взрослым нет дела до детей, не говоря о детдомах. И ведь вы-то сами тогда ещё юным человеком были, и дети были не свои – ничьи вообще. А вышло, что ваши.  Этим нельзя не восхищаться. И тем, как вы потом со своими, – конечно, тоже. Нам же просто лень их развивать: иди играй с игрушками, или мультики по телику смотри. А вам не лень было.
А кроме того, чтобы вот так «напичкивать» ребенка мировой культурой – надо как минимум её знать, да и уметь рассказать.
Многие ли так сумеют? Да не знаю я таких!

Санто:

Да мне тоже такие люди не встречались, знают не много, и то ленятся передать.
А передают, так лучше не слышать. Просто убивают.
Но у меня это не достоинство, потому что усилия моего специального в этом нет.
Меня просто несет и взрывает. Как кому-то охота в клубе скакать. Вы ж не станете его хвалить за это.
Просто не совсем привычно то, что меня воодушевляют именно дети, а кого-то не знаю там, в домино стучать. Мне интересно и все. Я люблю их рожицы, как воспринимают, люблю, как интерпретируют.
Но восхищает меня в людях усилие, а не склонности.
А это склонности мои, органичные. Просто натура.
А Вам спасибо, приятно все равно.


Детство без отца
Сан-Торас

Моя формула:
«Любовь ребенка к матери – заслуга природы, любовь ребенка к отцу – заслуга отца».
То, что я скажу сейчас о своем отце, мне важно не для того, чтобы рассказать о моем детстве, не для того, чтобы открыть что-то о себе.
Но для того, чтобы понять, как такое может быть? И почему?

Папа был дирижер, композитор, погиб, когда мне не было полутора лет.
Мое отношение не связано с его образом.
Детство без отца. И вот что страшно.
Можно сделать тест, провести соцопрос: «Что означает детство без отца»?
Могу состояние положить на карту, что ни один пункт ответов не совпадет с тем, что я сейчас скажу.

Мне приходилось учиться во многих школах, видеть немало разных семей, бывать в разных домах. Случались крепкие дружбы, обсуждалось с детьми то, что происходило их семьях.
Диапазон и динамика такова: за 10 лет у меня сменилось 8 общеобразовательных школ, что говорит о разных коллективах, разных знакомствах.
Плюс спортивные школы (почти все виды спорта, какие были доступны) и несколько музыкальных школ, и каждое лето – три месяца пионерлагеря – широкий круг людей, семей, детей и их родителей.
Характер у меня был открытый, дружбы велись взапой: с доверием, откровениями, как у всех активных, развитых детей.

Об отцах

Теперь о главном:  никогда, ни при каких обстоятельствах, ни разу за все детство мне не пришлось пожалеть о том, что у меня нет отца.
Никогда – ни в детстве, ни в юности мне ни разу не пришло в голову, что отсутствие в семье отца – это потеря.

Видя другие семьи, их нормальные взаимоотношения, вот что мне приходило в голову: отсутствие отца – это преимущество.
Всякий раз, всякий! Когда  приходилось бывать в гостях у  одноклассников, мы вместе играли, и все было хорошо, пока не появлялся чей-нибудь папа, и нас, детей, тотчас гнали.
– Пришел с работы папа, пора убираться!
Не обязательно этот папа был драчуном, алкашом или дебоширом, просто с его глаз следовало исчезнуть!
Ведь домой он приходил отдыхать, а дети – помеха для всего, что ищет расслабления.
Почти в любой семье сохранялся определённый уют и свобода, пока в доме не появлялся их папа.
От друзей и просто знакомых ребят часто приходилось слышать:
– Ой, скоро папа придет, пора сматываться!
Или:
– Привет! Папаши дома нет, заваливай!

Чей-то папа пил.
Мои мысли: как хорошо, что у меня этого нет!
Кто-то, нашкодив, боялся папы, кто-то, получив двойку, был бит папой.
Чья-то мама ссорилась с папой, были скандалы.
Чей-то папа гулял, уходил, приходил. (Ребенок стыдился, страдал.)
Чей-то папа бил маму, и во мне рычал волк: если б это случилось в моей жизни, какой выход? – сжечь дом, город, себя, его…
Чей-то папа не выносил чью-то бабушку (теща), а она хорошая.
Другой папа был военный и крыл свой дом матом.
Третий папа…

В общем, бесконечный список, в каждом пункте которого одна мысль: папа – это бедствие.

Заиграешься с кем-то в доме, чья-то мама улыбнется, накормит, а то и стоит в дверях,
чувствую – любуется нами: играйте, дети!
А то вдруг зайдет – чужая, озабоченная – и скажет:
– Сейчас папа придет! Ну-ка быстро собирайтесь и марш отсюда!
Бывало, что и выскользнуть не успеешь, а он заходит, этот чей-то папа. Неповоротливо снимает обувь в тесной прихожей, и ноги воняют нестерпимо, и думаешь: ужасный, как хорошо, что у меня нет этого.
Помню, как чьи-то мамы разговаривали о наших школьных делах, вникали в них.
Но никогда ничей папа не сказал мне, за все мое детство, ни одного живого слова, ничем не угостил, ничем не поинтересовался, даже просто не погладил по голове.

Можно подумать, что у меня был страх перед родителями, боязнь пап?
Нет, не было комплексов, скорее, папы моих товарищей боялись побеспокоить себя об мою природную живость.

Чьи-то папы

В присутствии чьего-то папы, если нас и не прогоняли, то все равно жизни не было. Чувствовалось, что он терпит (это были лучшие папы, способные терпеть нас) через отношение к нам, как к помехам. Как к чему-то, что мельтешит на экране, когда ты смотришь футбол.
Две страшные вещи моих детских и юношеских ощущений, в которых отсвечивалась жизнь вокруг:
Первое – чувство большей свободы без папы.
Второе и главное чувство: жизнь более безопасна без папы.
Потому что от пап в целом исходила какая-то угрюмая беда, с перегаром, тревогой и равнодушием.
Это мои искренние и истинные впечатления, вынесенные из обычного окружения моего детства.
Мне, конечно, не приходилось связывать их с моим родным папой.
У меня не было о нем ни малейших воспоминаний.
При упоминании о нем у мамы вздрагивали губы, она любила его, он погиб.
Но это другая история.

Наверно, он был прекрасным, мой папа, писал музыку, любил…
Все мои чувства не к нему, не о нём, это просто отражение жизни.
Безотчетное, отражение, отсвет.
Не говорю, что отцы плохие, у каждого свои примеры, но в детстве у меня не было возможности анализировать, понимать, любить умом за, то и ценить за это.
У меня просто были не замутненные нужными понятиями чувства, рефлексия, если хотите.
Это впечатления не наученные, как надо относиться, что ценить, как и за что.
Это просто реакции на окружающую жизнь.
И самое... мгм... странное – то, что с возрастом переоценки этих ценностей не произошло.
Сама картина, конечно, изменилась. Теперь я понимаю иначе, чем тогда, и могу оценить, и знаю хороших пап, глазами их взрослых детей, но в общем, это сути не меняет.
То, что папа хороший, понимаешь с каким-то усилием, с объяснениями.
И примеры других ситуаций – они, конечно, есть, но на стандартную картину не влияют.

Если мое взрослое отношение к отцам проскальзывало в общении, то в ответ мне приводились довольно банальные примеры, в которых выпирали два факта.
Первое – видно, что хочется противоречить. Чесотка спора и бытовые  пересказы своих детств, (интересные только рассказчику.)
Второе – желание выделиться: а вот у меня!… И все приукрасить, и как-то беспомощно прихвастнуть, замыленной чужими внушениями памятью.

Поэт Шаламов говорил, что на Колыму приезжали за мужьями женщины, но никогда за женами мужья.
Ахматова говорила, что плохо стала относиться к мужчинам, потому что в очередях в тюрьмы стояли, чтобы сделать передачу, одни женщины.
Чуковская думала, это оттого, что сидит больше мужчин.
Но Гинзбург (мать Аксёнова) в «Крутом маршруте» писала о том, сколько женщин сидело, и как.
Будучи человеком взрослым, могу понять и чувствую себя вполне нормально с другими родителями, но стоит взглянуть на них через чувство ребенка, их ребенка, и снова – мгм…

«Бывший» ребёнок

Сплошь и рядом отцы бросают детей.
Не считаю правильным связывать этот факт с фактом развода.
Жена и ребенок – разные категории.
Жена может стать бывшей.
Этот термин применим к понятию жена.
Но ребенок бывшим стать не может!
Можно сказать: познакомьтесь,  моя бывшая жена…
Но нельзя сказать: познакомьтесь – это мой бывший сын, сейчас и я сам с ним познакомлюсь.
По какому праву отцы присвоили себе подлость, как норму: бросать детей?
Мать остается  с  ребенком,  тянет на себе груз, предназначенный  двоим.
Еще  и вынуждена создавать  из отца-предателя образ «летчика испытателя», то есть отца-героя. Потому что сознание – отец погиб, легче переносимо, чем понимание: отец бросил.
 Смерть – горе,  но ею можно гордиться, а брошенность – хуже смерти: она унижает.
 Ты такое ничто, что не нужен, даже тому, кто тебя родил, кому ты тогда вообще нужен?
 
Сыновья, выращенные при живых отцах, без отцов – дети предателей, а не героев – это факт, нравится он вам или нет.
А мать, после всех жертв,  вместо награды несет жертву вины.
Ребенок рано или поздно узнает правду.
– Ты лгала мне всю жизнь!
А каково узнать, что ты сын не героя, а труса?
Потому что сбросить с себя ответственность за ребенка, под любым предлогом – это прежде всего трусость. (Страх взвалить на себя: то есть меньше, спать, гулять и так далее.)
Как разрубишь этот узел фарса, лжи и страданий?
Ответ отцов: «Она не дает ребенка», – не принимается.
Это оправдание себе, своей лени, безразличию, жадности и тупости.
 
Вы взрослый человек – вы сами строите свои отношения – вы отвечаете за них. Но – не ваш ребенок.
Предательство и подлость – тоже всегда имеют причины. Чтобы не совершать таких вещей, требуется стойкость, воля, мужество.
Вот и проявляйте по отношению к своим детям эти качества! Тем более что они имеют прерогативу считаться мужскими.

Принципы наоборот

Пишу всё это только для того, чтобы подумать об этом.
Практически каждому мужчине предстоит быть отцом. И это не спонтанный ход жизни, к нему надо умом готовиться, умом в первую очередь, потом уж все материальное.
Родители часто руководствуются таким принципом: я так рос, и он пусть знает! Или: меня лупили, и я!
У меня другой принцип: сделать моим детям, в каждом моменте их детства, лучше того, что выпало мне.
И если у меня было что-то неладно, то не допустить, чтоб с ними происходило так же. Для этого нужны всего две вещи.

Первое – любить их  превыше своих удобств.
Второе – не загаживать свой мозг общими понятиями, живо чувствовать то, что чувствует ребенок, исходить из его особенностей, его ощущений, а не общих правил на этот счет.

Результат равнозначен вкладу.

Вырастив своих детей и отражаясь теперь в них, и в их любящем отношении, могу твердо сказать: мы получаем то, что воспитали.
Эти выводы уже не на уровне рефлексий, но на уровне опыта.
Проанализировав самые мощные несовпадения в теме: «Путь  наших детей  и наши пожелания», – вижу: все то, что мы получаем, есть результат наших вкладов –
осмысленных или непроизвольных.
Многие получили не то, что думали, мечтали или воображали.

Но ты не можешь дать того, что не имеешь сам!
Поэтому – приобретай смолоду, копи, чтобы было чем делиться и что отдавать.
Счастье, когда мои детские восприятия пап получают отпор. Чем грандиозней отпор – тем больше счастье.
Отношение к моему эссе «Детство без отца» необыкновенно тем переворотом, что его автору  согласие с ним читателя – в горечь, а противостояние – в радость.
Милый, милый папа, жаль, что многое мы не можем понимать в детстве, а можем только рефлексировать, не осознавая  причинно-следственных связей.
Кто поспорит со мной, защищая, свою любовь к отцу – слава Богу.
Я пишу глазами ребенка того времени (70-80-е годы) – может быть, теперь что-то изменилось.
Главное – чтобы каждый в своем отрезке жизни и судьбы оставался честен.


Я был сквозь детство проведен за ухо
Сан-Торас

Я был сквозь детство проведен за ухо
Заботою о нравственном пути,
Чтобы во мне крепчала сила духа,
Чтобы до светлой цели мне дойти.

Горели уши пламенем так сильно,
Что ими мне хотелось мир спалить.
Пришли к нам гости… Боже, балерина
На табуретке в юбочке стоит.

Воздушная, фарфоровая детка –
Никто ее за уши не таскал.
А я смотрел зверенышем из клетки.
И я пуанты ей поцеловал.

И ручкою она меня по уху
Погладила слегка, прильнув ко мне,
И я залез на табурет без звука,
И я запел, сгорая, как в огне.

Все встали с удивлением: как лихо! –
В безмолвии глухом разинув рты.
Она сказала ласково и тихо:
«Ты – лучший в мире! Лучший в мире – ты!»

И я заплакал. Сколько драли уши –
Скулил без слез. Но этой добротой
Смутился, и она запала в душу,
Запала в душу, вместе с красотой.

Баллада о рыжей дворняге
Сан-Торас

МЫ И ОНИ

 В молодости хочется быть зрелым, в зрелости – молодым. Желания, осуществляясь несвоевременно, теряют первичную ценность. Старое поколение маршировало под барабаны, новое пляшет в экстремальных децибелах. 
У нас звучал патриотический гимн – сплачивающий и бодрящий. У них – речитативный рэп – гормональный вопль вибрирующего нутра!
Мы свою песню слушали, трепеща на лирической слезе. Их музыку не слушают, ею сносят голову! 
У нас были в фаворе длинные волосы, короткие юбки и твист.
У них модно плясать полунагими, демонстрируя мышечное познание мира мускульным чувством.
Для нас А.С.Пушкин – инициалы без точек: АС.
Для них он – вчерашняя попса, «черный рэпер»!
Их первобытность  восприятий  конфликтует с  нашей нафталиновой искушенностью.
Наш твист попрал вальс, а их пляски попрали вальс, твист и чарльстон. 
Мы для них – динозавры, потому что наши страсти уже не вопиют, а рационально расходуются по всей площади увядающего тела. 
Шагреневая кожа лица, как ее ни ублажай, съеживается, а резиновые мордашки юнцов – хорошеют.
Каждое поколение по-своему расценивает любовь.
Они способны плениться силиконовой грудью и сшитой за ушами кожей. Любовь видоизменяется. У нас ценилась возвышенная – до гроба. У них упразднена – до вазелина или до формулы: «Любите меня таким, каков есть!»
Мы против! Любить то, что есть, – все равно, что хотеть то, что имеешь. Теория удовлетворения минимализмом.
Мы готовы совершенствоваться!

Крошка сын к отцу пришел,
И спросила кроха:
– Что такое «хорошо»?
И что такое «плохо»?

Вечные вопросы – быть или не быть? Быть хорошо или плохо?
В принципе, если хорошо быть, то это и не плохо. Но, чтобы хорошо «быть», надо урезонить своих эмбрионов, которые становятся сложны и неузнаваемы  в пубертатном периоде.
Мы и они – это русскоговорящие, живущие на континенте, и наши континентальные дети.
Хочется, чтобы они были прилежны и послушны.
Гляжу на послушных – выглядят подозрительно. Свой первородный интерес заглушают осторожностью и страхом. Не пробуют, не нюхают, не дымят из ноздрей. Они не популярны в своей среде, они не кул.
Гляжу на грубиянов – те экспериментируют, ошеломляя противоречиями: самовлюбленность и тяга к самоистреблению.
Предложишь им верную  поговорку: «Береги платье снову, а честь смолоду». Услышишь:
– Чепуха! В 50 ни платье не наденешь, ни честью не блеснешь!
– Почему это?
– Так оно же выйдет из моды!
Резонно! Мода  меняется.
Мы не любим бритоголовых, а у нас не любили длинноволосых.
Картина «Встреча поколений», многофигурная композиция – поп-арт на плэнере: идут в обнимку длинноволосые стиляги с бритоголовыми качками! Это мы и они. Они – качки! Они другие!
Диалектика  предлагает новые виды, и слава Богу, потому что круговорот в природе лучше, чем столбняк.
Движение есть жизнь!

Когда происходит момент превращения нежного чада в мятущегося монстра?
С каким  умилением обращался Пушкин к молодым дубкам: «Здравствуй племя младое, незнакомое!» А вымахали из дубков большие дубы, и никакого умиления, и понимания никакого. И если надо объяснять, то – не надо объяснять.
Ведь пишущий – как фокусник. Он обладает даром фокусировать взгляд.
Пишущий – это указательный палец для читающего.
– Смотри! – говорит он.
– Да видел я, читал! – отвечает читающий.
Но давным-давно один философ сказал: «Никто ничего не читает, а если читает – не понимает, а если понимает – то не помнит...»

ШКОЛА

Когда мы были пубертатны, как ныне наши дети, главным  нашим делом была школа. Школа любила ликовать.
Все объявления торжествовали через громкоговоритель: «Сбор металлолома! Сбор макулатуры! Сбор дружины!»
Культурное радио тоже вещало, ликуя. Под раскаты баянов и трям балалаек – наперебой,  доярки, трактористы и председатели колхозов хвастались своими успехам.
Все лихорадочно состязались между собой. Целые коллективы, сплоченные клятвами, бегали друг за другом, догоняя, обгоняя и перегоняя.  Ударяя по производству, победители вывешивали вымпелы и назывались ударниками. Страна лупилась об заклад пятилетками, существуя в заядлой атмосфере заядлых спорщиков. Вечные марафонцы с грузом непосильных обязательств.
Все единогласно, единодушно, как один! Власть ненавидела самородков.

Что означает индивидуальность? – Темный элемент, отщепенец, контра, проходимец, прощелыга, профанатор – выродок из клонированных рядов партократии!
Школа  не любила индивидуальность, предпочитая ей коллективный стандарт, жидко разбавленный общественно-активными единицами.
Любовь к предмету зависит от педагога. Этот постулат остается неизменен. Посредственные учителя штампуют посредственных учеников. Школа, как инкубатор, десятилетия вынашивает то, что по осени считают. Штучный товар – выбрасывают из конвейера! Неспособные нести эстафету и передавать вахту получают мутные характеристики, чреватые темными пятнами в свете плавного течения их дальнейших биографий.

Моя персона проявляла свое активное лицо за счет художественной самодеятельности. Коронным номером была «Баллада о рыжей дворняге». Поэт Асадов воевал, пожертвовал зрением, уважил мораль, глубоко не вскопнул, но и не выпал из строя...
Плач по дворняге в  моем драматическом исполнении приносил дивиденды из года в год. Баллада являла собой антипод эволюционной теории: росли дети, старели взрослые, а дворняга оставалась юной  и актуальной.
Она побеждала на самодеятельных смотрах и хоры, и сложные акробатические этюды, и целые танцевальные ансамбли. Взирая с сардонической улыбкой на их усилия победить, я понимал, что против баллады не устоять. Дворняга крыла все, как Джек-пот!
Я малодушно спекулировал ею, сачкуя полезные предметы в школьной раздевалке.  Зарывшись в кучу сваленных пальто, я читал, пахло сырой улицей и горелой кашей.
В перипетиях «Человеческой комедии» меня занимала именно мимикрия шагреневой кожи месье Растиньяка. 
Опять – они и мы...
Мы носили школьную форму на вырост, стирая ее чуть ли не раз в год, исправно менялись только воротнички и манжеты: девочки терли под краном, сушили утюгом и пришивали на «живульку».
Мы сидели за партами, поднимая руку, чтобы ответить, и вставали целиком, чтобы приветствовать старших.
Наши, континентальные, дети учатся лежа. Они валяются на ковролине среди бумажных тестов, не подозревая, что на свете существует каллиграфия. Если по почерку определять характер, то графологическая экспертиза сломает копья о каллиграфию наших детей.
Они заходят в школу через металлоискатель, им раздают контрацептивы. И наклеенными  ногтями они весь день ковыряют в носу, хлопая приставными ресницами. Даже в трепетные часы досуга мы  не позволяли себе такой  бесшабашной  праздности.
Наступила эра новой музыки, новых тротуаров, нового почерка. Старыми в ней оказались мы, рожденные в прошлом веке. Остается держать фасад вверх забралом и вписываться в компьютерное соответствие текущего момента.

ПЕДАГОГИ

Наши учителя, персонажи нашей жизни...
Любого можно извлечь из дежа вю, рассматривая в разных ракурсах.
Наши американские дети учатся без перемен и без персонажей. Они не знают, кто чем дышит, но при встречах обнимаются, как земляки, и целуются, точно фронтовики в День Победы.

ИСТОРИК
               
Мне удавалось любить предметы, несмотря, и не любить, вопреки...
Допустим, мне удалось полюбить историю и стать по второй профессии историком искусств, несмотря на Исаака Львовича с его натуральным наплевательством на любые события до н.э. и после.
Исаак Львович, по кличке Харкалка, в прямом смысле заплевывал каждую эру после невнятного пояснения ее сути.
Этот коротенький лысый «Геродот» с полипозным клювом, ставил на доске такую точку, что мел отлетал  белыми брызгами.
Свои письмена Исаак Львович неизменно заканчивал одним и тем же характерным харком.
Уточнив римскими цифрами новую тему, он с размаху влеплял в нее точку салюта, затем мгновенно застывал и шумно вытягивал воздух из класса.
Наполнившись им, Иссак Львович конвульсивно извергал из своих темных, прокуренных недр  коричневую мокроту, направляя ее прямо в сложенные лодочкой измелованные ладони.  Рассмотрев  содержимое, он  яростно растирал его.
Умыв таким способом руки, Исаак Львович открывал журнал, приступая к допросу.
– Тэк-с, – нараспев мурлыкал удовлетворенный самоочищением историк, – кто отличится?
К внеклассной работе он относился с пониманием и меня, как радужную надежду самодеятельности, отпускал на мнимые репетиции «Баллады».
В целом Исаак Львович был не злобным и не мстительным. Несмотря на ритуал, с ним можно было ужиться. И даже, вопреки ему, мне удалось полюбить историю.
Гораздо хуже дело обстояло с  литературой.

АПТЕКАРЬ

Арнольд Павлович Аптекарь, будучи прирожденным словесником, обожал волокиту. Он ежедневно измывался над нами, делая это ненамеренно. Просто он  так существовал – такова была его органика, и невыносима была его натура. Арнольд Павлович занимал собой чужое пространство, его было слишком много, он имел манеру вторгнуться в личную зону, наскочить и брюзгнуть слюной.
 Аптекарь состоял из гремучего сплава вздорных эмоций. Он был порывист, нескладен и суетлив одновременно. На моей памяти А.П. содержал в себе много веса, много бурого и жаркого носа и мало губ. Плоский, как у образцовской куклы, рот, не сдерживал желтых поредевших пеньков.
Мне удавалось вылавливать предметы через толстые стекла его роговых очков. Очки, как кривые зеркала, чудовищно искажали реальность. Через них А.П. буквально вплотную взирал на мир, и все равно ничего в нем не видел. Вопреки логике, к нему прилипла индейская кличка «Соколиный Глаз».
Но – не прост был Аптекарь. Когда он  улыбался, два дверных глазка под близорукими линзами неожиданно мило съезжались к носу, делая лицо лукавым.
Арнольд Павлыч носил лысину, исправно зачесывая ее одинокой каурой прядью. Прядь укладывалась от мохнатого уха через розовый череп,  аккурат на правый бочок. Весь процесс осуществлялся стихийно.
Спохватившись  посреди урока, он  выдергивал из нагрудного кармана мелкую расчесочку и, зацепив непокорную прядь, восстанавливал  зыбкое сооружение на место. Закончив укладку, Арнольд Палыч стремительно подносил расческу к носу и, сдунув мощными ветрами мерзкую перхоть, на время успокаивался.
Но строптивый локон снова соскальзывал, и действие повторялось.
В конце дня, забросив борьбу, Аптекарь бродил растрепанный, как панк, с длинной жиденькой прядкой с одного края и бесстыдной лысиной с другого.
В таком виде он пребывал до тех пор, пока, встрепенувшись, снова не принимался  за свой марафет.
Наведенный шик держался недолго. Арнальд Палыч всегда был бесполезно занят своей неблагодарной красотой.
Ах, если б наш словесник жил во вражеской стране Америке! Ему бы раз и навсегда прилепили эту порочную прядь! Ему бы не пришлось конвульсивно манипулировать гнусной расческой посреди великих дел.
Но он был патриотом! Он был партийцем с огнем большевистким в груди, и потому его тыквенная головка терпела хаос изнутри и снаружи.
Он суетливо хватал тетради, обнюхивал их и тут же бросал, утратив к ним интерес. Безграмотное письмо его будоражило, а грамматические ошибки разъяряли, как личное оскорбление.
Поскольку никто из нас не отличался правильным писанием, Аптекарь частенько пребывал  в дурном настроении.
Зажав под мышкой тетради, Арнольд Палыч заваливался спиной в класс, плотно затворяя дверь, разворачивался и, подойдя к столу, швырял на него кипы  безграмотных прописных истин. С отвращением обозрев аудиторию, он нюхал журнал и по слогам произносил фамилию. Ученик шел к доске, становясь на лобное место.
Распахнув диктант, Аптекарь сминал страницы, точно намереваясь утереться ими и, не смиряя набухшую злобу, потрясал над головами школярскими опусами: «Я щас закатаю такую пощечину, и жалуйтесь, кому хотите!».
Класс исподтишка пакостно хихикал. Аптекарь багровел, азартно заворачивал обшлаг рукава, показывая волосатый кулак, и кричал: «Я щас закатаю такую пощечину, и жалуйтесь!» – кулак  имитировал в воздухе не пощечину, а нокаут. «Я щас закатаю»... Эта фраза была лейтмотивом на протяжении всего его ученья.
Никому никогда Арнольд Палыч не «закатал» никакой пощечины, но, воодушевляясь, он был не в силах отказаться от такой согревающей мысли.
Ученики втягивали головы, хватали авторучки и строчили: число, классная работа.
Чуть ли не каждый день он вызывал меня к доске, диктуя одно и то же предложение: «Из-под куста мне ландыш серебристый приветливо кивает головой». Нужно было подчеркнуть подлежащее одной чертой, сказуемое – двумя и сообщить, что предлог «из-под» пишется через черточку. Видимо, это предложение чем-то успокаивало Арнольда Палыча, потому что после него он умиротворялся и входил в колею.
 
Однажды  Аптекарь был стихийно развенчан  и навсегда нивелирован. В тот день у доски, застряв в лабиринте падежей, изнывал злополучный Вовка Кикоть. Арнольд Палыч позабыл о нем.
Потеряв нить задания, Вовка  затосковал. Аптекарь носился по классу, клюя носом в тетрадях, и раздавая подзатыльники. Вовка обессмысленно вертел в руках меловую тряпицу, но  вдруг изловчился и удачно забросил ее на плечо Аптекаря. Не заметив этого, Арнольд Палыч понесся с тряпкой, угрожая пощечиной гогочущему классу.
Тем временем Кикоть ухитрился пристроить вторую тряпку. Аптекарь, не замечая, продолжал метаться между  рядами парт, как царский генерал в новых эполетах.
По литературе проходили «Преступление и наказание». Арнольд Палыч явно сочувствовал Раскольникову, хотя вряд ли он стал бы рубить старушек топором, его кредо была пощечина. Тем не менее, нищий, преследовавший Родиона, чем-то нервировал и его.
«Убивец! Убивец! Убивец!» – надрываясь, цитировал А.П. «Тварь я дрожащая или право имею?» – пытливо вопрошал он, вздымая заляпанный красными чернилами кулак.
Успех Вовкиной проделки вдохновил остальных. Кто-то, свернув трубой толстую тетрадь, раскатисто пробасил в нее: «В чем у вас руки?» Вынырнув из журнала, Арнольд Палыч неожиданно взвизгнул: «В красных чернилах!»
– В чем у вас руки?
– В красных чернилах!
– В чем у вас руки? –
– В красных чернилах, – рапортовал Аптекарь, – я же сказал, в красных чернилах!
– Убивец! – пробубнил трубный глас.
Аптекарь взвился, схватил журнал, грохнул об пол и театрально растоптал, как ехидну. Цунами хохота накрыло ряды.
 – Я щас закатаю такую пощечину, – загремел, оголяясь до плеча, Арнольд Палыч, – и жалуйтесь, кому хотите!
Кто-то, тряхнув авторучкой, выстрелил чернилами, след  дорожки на его пиджаке оказался сигнальным. Отовсюду понеслись в сторону бедного словесника пулеметные очереди из чернильных дул. Фефелов скрутил тетрадные  листы в длинный хвост и закинул за хлястик аптекарского пиджака. Арнольд Палыч с хвостом, в тряпках-эполетах, с развевающейся каурой прядью бесновался, не в силах усмирить фиолетовую истерику класса.
Не выдержав, он с грохотом рванул дверь.
Мне было жаль его: Аптекарь любил балладу в моем проникновенном исполнении и видел через нее славное будущее моей артистической карьеры.
Вылетев вон, он унес на плечах тряпки, за что Кикоть   расплатился на следующем уроке.

ОДНОРУКИЙ

  Математик был одноруким – это были его last name, first and middle name, это было его основной приметой.
– Встретимся после уроков, у вас сейчас кто?
– Однорукий.
– Фу! Ну, ни пуха!
Однорукий математик был неулыбчив, неподвижен и конкретен, как наука дактилоскопия. Свои мысли он излагал ребусами и ни во что не ставил мою балладу.
Его протез всегда покоился в левом кармане, как будто он там что-то прятал. Никто из учителей не носил рук в карманах – это мог позволить себе только однорукий математик.
Он входил в класс боком, как заходят  в опасное место, поворачивался всем корпусом и устремлял в нашу глубь немигающий взор. Примерно так через много лет смотрел с освещенных подмостков в зал психотерапевт Кашпировский. Гипнотический взор.
Математик метнулся к доске записывать алгоритмы, но, не обнаружив на месте тряпки, огорчился. Спина его нервно завибрировала.
– Кто дежурный? – не поворачивая головы, обратился он к классу.
Вовка Кикоть, пискнув что-то, вылез из-за парты. Математик, разрезая душную атмосферу недобрых предчувствий, двинулся на него, как ледокол.
– Ищи! – гаркнул он.
Взъерошившись, Кикоть пошарил под партой.
– Ищи! – рыкнул математик, дернув ноздрей. Вовка открыл портфель и протянул дневник.
– Ищи! – взвыл Однорукий, вперяя в него немигающий взгляд.
Кикоть, озираясь, вяло полистал тетрадь.
– Еще ищи!   
Вовка обмяк, не понимая, что искать и где.
– В карманах ищи! – настаивал математик.
Выворачивая карманы, Кикоть нехотя извлекал оттуда драгоценный мальчишечий хлам.
– Ищи! Ищи! Ищи! – не унимался учитель.
Исчерпав варианты поиска, Вовка обессилел; тощие руки, разобщившись с телом, отстраненно повисли, как плеточки.
– Ищи! – напирал  математик.
Кикоть превратился в истукана.
– Совесть свою ищи! – ткнув его в лоб, закончил выступление Однорукий.
Белобрысая Вовкина голова мотнулась и приблизительно встала на место. Учитель развернул свое туловище и, переместив его к доске, добротно вытер ее спортивными штанами дежурного Кикотя.
Такие спектакли были не редкость, но, как правило, ничем не кончались: математик не любил разборки с детьми и беседы с родителями. Любой инцидент он исчерпывал сам.

ФИЗРУК
 
Кроме математика, еще два человека в школе не признавали мои самодеятельные успехи: физкультурник и физичка.
Физкультурник был одноглазым (I'm sorry), худым и сухопарым. Он носил знаковый для эпохи синий спортивный костюм со вздутыми, точно чашки бюстгальтера, коленями. Костюм имел такой вид, будто физкультурник провел жизнь в тамбуре плацкартного вагона.
Его темное, худое, с древесными морщинами, лицо было малоподвижно. Но, в антитезу мимическому застою, на пупыристой шее задорно торчал острый, прыгающий кадык. Около левого виска физрука изумленно застыл потухший вставной глаз.
В раздевалке спортзала всегда стоял крутой дух цирковых кулис. От самого физкультурника мощно пахло вольером.
Он ценил свой предмет и обещал девочкам, что если они не станут прыгать через козла, то непременно обабятся.
Физкультуру вполне можно было терпеть, если бы не отвратная необходимость напяливать на себя после нее душную форму. Моя страсть к спорту не выдерживала таких испытаний, к тому же таланты мои не впечатляли физрука.
Физрук и физичка положили конец балладному триумфу.

БАЦИЛЛА
 
Физику преподавала Лариса Бенционовна, по кличке «Бацилла». Она была персонажем с подвохом, косая (не погрешу против правды, пусть даже правда неправдоподобна – ну что поделать, ежели Лариса Бенционовна перманентно косила). Были у нее, как у тихоокеанской акулы, плотные рядки мелких острых зубов, примерно четыре рядка. На макушке она носила залихватский  кучерявый хвост. И ходила Бацилла круглый год в кримпленовом зеленом халате, от горла до колен застегнутом на золотые обтрепанные пуговицы.
Халат был знаменателен. За несколько лет у меня сложилось впечатление, будто Бацилла в нем родилась и дала священный обет не снимать до гроба. Она не имела возраста, не пользовалась косметикой и ничем не пыталась себя приукрасить.
К школе Бацилла подруливала  верхом на красном  мотоцикле, с оглушительным ревом, как какой-нибудь чикагский «Боинг». Из-под шлема горизонтальной трубой торчал пегий хвост. Ученики высовывались из окон, любуясь  лихой Бациллой.
Для полного шика ей, конечно, недоставало стиля.
 
Ах, если бы Ларису Бенционовну угораздило завернуть во вражескую страну Америку!
Она бы стала крутой рокершей! Ходила бы Бацилла, бряцая цепями, в кожаной жилетке, с татуировками на локтях. У нее был бы проколот язык, и пуп, и бровь. Она бы не зашивала розовые чулки белой ниткой и не заклеивала бы ползущие стрелки лаком для ногтей. 
Бацилла бы брила свои мохнатые ноги и смело натягивала бы на них дырявые лосины, потому что это very sexy!
Неотразимо гламурная Бацилла носилась бы по highway-ю с каким-нибудь культуристом, и была бы в ее судьбе великая гармония интимных ощущений.
Но увы – Лариса Бенционовна была продуктом Страны Советов, и потому вместо роскошного гардероба у нее был кримпленовый халат на всю жизнь и пегий хвост на все времена.
Бацилла изрядно подпортила мое детство, мучая переэкзаменовками. Никакой физикой мы никогда не занимались. Она задавала множество вопросов,  пытаясь понять наше племя, и казалась мне динозавром.
Утратив бдительность, я доверился ей, выразив глумливое отношение к самодеятельности и к балладе. Коварная Бацилла решила осадить меня, придумала хитроумный план.
После уроков учитель украинского, с которым мы сошлись на почве любви к этому самому языку, под страшным секретом рассказал о ее планах.

УКРАИНЕЦ

Анатолий Васильевич Коваленко был высок, красив и провинциально элегантен; на нем отдыхал глаз. (Слава Богу,  не косой, не хромой.)
Он приходил в школу, словно на свидание: в светлом костюме с ярким галстуком и носовым платком.
Верхом на скакуне c рапирой, в камзоле и шляпе Коваленко был бы неотразим, как мушкетер.
Ах, если бы ему посчастливилось родиться во вражеской стране Америке! Впрочем, душистого носового платка  вполне хватало для школьного ах... Анатолий Васильевич нравился всем. Легкий, изящный, голубоглазый, как свежий лютик, он порхал по классу, объявляя: «Два аркушi папeру, словниковий диктант!»
Он обожал каламбурить, смешивая языки; с удовольствием цитировал мои дурашливые переводы.

Нiч, вулиця, лiхтар, аптеця,
Безглузде свiтло iз вiкна.
Живи собi, мeнi здається
Все буде так, кiнця нема.
Помреш – почнеться все з початку.
I буде, що там нi гутар,
Нiч, крижана вода, канавка,
Аптеця, вулиця, лiхтар.

Мы шли из школы через детскую площадку, оборудованную вкопанными в землю шинами от колес КАМАЗа. Там Анатолий Васильевич непедагогично расколол физичку.
Оказалось, физичка, физрук и хоровичка придумали забрать у меня мою коронную «Рыжую дворнягу» и передать ее хору, который исполнит мой номер «акапелла».
Нокаут! Эстафета выпадала из рук, а вместе с нею терялось мое активное лицо и положительная характеристика...
Понятно, что в рамках самодеятельности другие поэты не могли конкурировать с балладой Асадова. Коваленко все варианты отмел. Баллада, превращенная в песню, отпадала, как художественное чтение, он уверял, что зритель, погрустив над вокалом о  дворняге, повторно не воспылает состраданием к ней,  даже после моего проникновенного чтения.
Мы сидели в песочнице на колесах КАМАЗа, углубившись в режиссуру будущего смотра. В голову ничего путного не шло.
Номер «а капелла» о дворняге, наверное, мог перекрыть только профессиональный стриптиз.
Такая идея в кулуарах нашего заговора не озвучивалась. Мы вообще не ловили разницы между транссексуалом и трансвеститом. Предполагаю, что теоретические познания Анатолия Васильевича в этой области вполне соответствовали моим. А у меня было, можно сказать, общественно-бесполезное детство, я не любил коллектив и не следил за последними новостями.
Это граждане континента уверенно исправляют ошибки природы: отрезают и наращивают разные органы по собственному усмотрению. Чей-то сынок, отсекая у себя что-то лишнее и приживляя что-то недостающее, становится похож на неправдоподобную девочку. А чей-то папаша, путем тех же манипуляций, превращается в молодящуюся тетку – телезвезду или азартную домохозяйку.
Главное, что это никого не тревожит, никто от этих впечатлений «не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума».
Если бы среди нашего племени какой-нибудь субъект столь радикально видоизменился, мы, пожалуй, не вынесли б эмоций.

Анатолий Васильевич слыл многоженцем – значит, традиционным практиком.
    
«Хрустеть в нежных лапах», а не рассматривать  картинки «Плейбоя» – вот удел «интимно-активной нации».

Забыли вы, что в мире есть любовь,
которая и жжет, и губит... –
писал поэт Александр Блок.

Янки, выматываясь в своих ненасытных бизнесах, теряют силы. Любовь их разоряет и обирает, а нас и жжет, и губит.
Недаром они зачастую своим ушлым стервам предпочитают наших тургеневских барышень.

Но американы  все равно более толерантны, чем мы: хоть проколи себя по-папуасски настежь, хоть выкрась в кобальт, главное – плати налоги.
А в Совдепии в то время гуманный закон не карал за неуплату. Криминальным считалось носить неуставные прически.
Одинаковая длина  волос – залог безопасных мыслей. Длинные мальчишеские кудри запрещались; будто главный руководящий орган опасался, что в связи с этим завшивеет остальной подчиненный ему организм.

ОБЩАЯ ГРЕБЕНКА

На  Западе процветали бунтующие хиппи, а у нас с трудом выживали упрямые  стиляги. Барышни сплошь седели, подкрашивая челки под Индиру Ганди. За это их клеймили в стихах.
   
Эй ты, модница, злая молодость!
Над улыбкой седая прядь.
Это даже похоже на подлость –
За полтинник седою стать!

Юноши не стриглись. Длинные волосы считались фактором асоциальным. Обзаведясь ими, одна аморальная личность как бы бросала вызов всему высоконравственному коллективу. В  длинных волосах усматривался опасный симптом предательства родины.
Для тех, кому это покажется «слишком» – поясню.
Не стригшийся желал выделиться, не походить на остальных – значит, не голосовал единогласно. Бунтовал, шел против строя.
Длинноволосый желал сам распоряжаться своей головой. То есть, выражал отказ от мудрого руководства. Внешней формой проявлял внутренний протест, не подчинялся, не стригся. «Стригись!» – говорили ему. «Не буду!» – значит, выбирал что-то другое, «роковую отраду в попиранье заветных святынь». Выходит, предпочитал западное своему, свое родное подвергал сомнению. Значит, в некотором роде предавал – предатель!
К тому же в заросших головах усматривался элемент страшного разврата.
– Фефелов, состриги космы!
– Нет!
– Ах ты, стиляга! И хипник! Вон отсюда!
Менять направления рек, вырубать леса, переставлять рукава и устья – пожалуйста. Но длину волос следовало блюсти строго – короче говоря, коротко стричь.
Глупость нестерпима, как нестерпима непогрешимая правота.
Ведь и Лариса Бенционовна, и Арнольд Павлович, и все остальные были непоколебимо уверены в непогрешимости своих взглядов.
Но спустя время они удрали от восхваляемой ими системы на поруганный ими Запад. Дали деру, даже не извинившись.   
И то, что было преступным, стало доблестным. А правильное – ошибочным. Кто был осужден – оказался невинен, а кто карал – виновен. И не осталось высоких убеждений, которые со временем не изменили бы сами себе. Выходит, непреходящей ценностью на все времена остается  только право выбора – потому что право менять стиль прически не менее важно, чем право менять направление рек. И никакой самодур не смеет препятствовать свободному росту и свободному течению.
Любая категоричность – есть  ограниченность. А самосвятость – самообман. Принимая на веру, выпадаешь из реальности, подменяя понятие «думать» понятием «верить».

ПАРИ

Вернемся в песочницу на колеса КАМАЗа, из нынешнего века в прошлый.
Анатолий Васильевич надеялся, что мы  что-нибудь придумаем.
Дуэль с физичкой переросла в глухую вражду. Акробатические пирамиды крепли, а я слабел наедине с балладой и Бациллой.
Она отыскала меня на лежбище, в раздевалке, как раз в тот момент, когда дворняга обрела новую биографию.
– Зубришь «Белеет парус одинокий?» –  насмехалась физичка.
– Зачем «Парус» – мне баллады хватит. Я ей  не изменю.
Я вызвался прочесть после «хора» именно «Балладу». Бацилла заявила, что меня освистают. Мы заключили пари: я читаю про дворняжку, а она освобождает от переэкзаменовки по физике.
По ее мнению, пари было беспроигрышным, но именно в ее подвохе скрылся мой  козырь.

ВОСКРЕСШАЯ ДВОРНЯГА

                Эх, будь ты хорошей породы,
                А то ведь простая дворняга!
                Э.Асадов
               
Наступил  день смотра. Все носились в белых фартуках. Я скучно сидел в затрапезном виде. Бацилла косилась, перешептываясь с физруком и хоровичкой. Коваленко был начеку. Мое деланое равнодушие злило их, и это забавляло его. 
Наконец хор, покачиваясь, затянул  песнь про тоскливую собачью участь.

Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
– Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал: – Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит, задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...
Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце – чистейшей породы!

Мы стояли за кулисами.
Арнольд Палыч, однорукий математик, Коваленко и Бацилла  заседали в жюри. В момент, когда хор жалостливо затянул последний куплет, перед ним выскочила рыжая дворняжка.
Еще Станиславский отметил, что появление на сцене живой кошки пересилит театральное действие, потому что правда сильнее вымысла. Хор смутился, зрители захохотали.
Дворняжка прожила у меня несколько дней, изгрызла  домашнюю утварь. Но ей была уготована помпезная участь звезды, ей все прощалось.

Вслед за собакой, ковыляя в валенках, в истопницкой фуфайке вечно хмельного кочегара Феди, в его шапке-ушанке, на сцену явилась моя растрепанная персона в образе непутевого старика. Под гогот зала «старик» достал из одного кармана молоток, из другого – огромный гвоздь, и натренированным ударом пригвоздил чудовищного размера говяжью костомаху к сценическим подмосткам.
Дворняга должна была стать гвоздем программы, и я не собирался менять ее звездную участь. Рыжая псина – наша надежда – тут же  набросилась на кость.
Аллегория с гвоздем не входила в мои художественные планы, но на репетициях  никак не удавалось удержать собаку посреди сцены. Пришлось  приколошматить берцовую кость  в качестве приманки.

Вовка Кикоть вынес стул.
Мой дед почесал затылок, зевая, обошел дворнягу и, по-стариковски кряхтя, продолжил историю:

Зря думал старик, что собака
О рельсы жестоко разбилась.
Пусть шло все к тому, но, однако,
Дворняга в купе очутилась.

Фефелов, в железнодорожной фуражке, вынес на сцену кастрюлю с кипятком и, сняв крышку, удалился. Старик обратился к клубящемуся пару:

Над поездом дым заметался
Взревел проводник, что есть мочи!

Проводник выскочил и заревел, затопав ногами.

На месте, как бык, потоптался –
Дворнягу везти он не хочет.

Выступление проходило на фоне звуковых эффектов. Массовка за кулисами имитировала вокзал, издавая трубные паровозные гудки.

А дед все вздыхал у окошка:
– Эх, будь ты получше породой,
Ну, будь хоть породистой кошкой
С красивой, приветливой мордой...

Мой старик погладил дворнягу; она, занятая костью, огрызнулась. Последовал комментарий.

Собака в ответ зарычала
(Замучили псину невзгоды):
– Уж чья бы корова мычала!
Старик, ты не лучшей породы.

– Что ж... – дед почесал ее спину, –
Довольна, лохматая ряха?
Эх, будь ты породистой псиной,
А то ведь простая дворняга.

Зашел проводник в фартуке, принес столик со скатертью и чай в подстаканнике, отхлебнул сам, поставил на столик и удалился.

Она благодарно скулила:
– Старик, ты не знаешь природы!
Бывает красивое рыло,
А сердце паршивой породы.

Раздался паровозный гудок и звук тормозов. На сцену вышли пассажиры с чемоданами и мешками. Кикоть волок под мышкой своего  одноухого кота Степу. Фефелов тащил вместе с желтым заграничным чемоданом любимца семьи старого мопса Кузю. Остальная массовка с чемоданами гуськом растянулась по «вагону».
«Станция Балладная! Стоянка – одна минута! Просьба пассажирам занять свои места!» – объявил Димкин голос.

Массовка начала моститься на ночлег. Застучали колеса. Поезд набирал ход: чух, чух, чух...

Давно грохотали колеса.
Все спали, забыв передряги
В купейном – пушистые мопсы.

Прожектор выхватил лучом из полумрака, зажмурившегося мопса Кузю.

А в общем вагоне – дворняги.

Луч перекатился на меня – старика, захрапевшего возле рыжей дворняжки.
Моя режиссура изменила ее судьбу. Happy end.
Из-под ушанки, наехавшей на глаза, я следил за Бациллой. Она хохотала.

И в последний раз баллада не подвела. Она обеспечила единственное в моей жизни свободное лето.

По следам баллады
Сан-Торас

Почему возникла потребность потребность написать продолжение?
Во-первых, многое в «Балладе о рыжей дворняге» осталось за кадром. Многое не сказано.
Во-вторых, реакция читателей меня удивила: меня упрекнули в том, что слишком безжалостно я изобразил учителей.
Что искренне меня поражает в психологии людской?
Вернее – нашей, именно нашей психологии.
Какой-то «сострадательный перевертыш» сознания.
Учителей пожалели, только потому, что я вольно их обрисовываю – сила как бы на моей стороне, исходящая от независимости, оттого, что не жалуюсь, держусь в тени – прожектор на персонажей, не даю ссылки на сочувствие мне, то есть ребенку.
А ведь это трагедия – иметь подобных учителей.
Мука оказаться в руках такой карикатуры, как Арнольд Палыч, да еще в период закладывания жизненных приоритетов, литературных предпочтений – это горе для неокрепшей души.
Боже мой, кто обучает, кто открывает мир?
Страдаю по сей день от этих черных-пробелов.

Физичка – взрослый «педагог» – придумала, чтобы хор спел без музыки мою (простим мне это присвоение) балладу, чтобы отобрать карт-бланш, поставить на место, подавить.
Она пошла с двенадцатилетним учеником на спор, в неравной расстановке сил, уверенная в своем преимуществе.
Это ученик проявил сногсшибательную, находчивость:
написал на балладу пародию.
Поставил маленький спектакль.
Стащил у Станиславского идею живой кошки, прочитав о нем – там, за вешалкой, в куче сваленных пальто, когда она выгоняла своего ученика.
И справился, черт побери, со взрослым террором.
Не любим мы победителей, что это – ущербность, зависть, что э-т-о?
Будь не я тот самый ученик, мне бы все рано в голову не пришло так передвинуть акценты.
Похвалить учителя, который сжигал лето, детство, свободу,  издевательскими переэкзаменовками – и не учил при этом, а развлекался.

У кого есть воля не обнажать своих ран, к тому и с бинтом не подойдут.
Детство мучительно впечаталось в память, каждым днем своим, лицами, словами…

Вернемся к школе.

Школа для меня была страданием – ничему не научила, даже читать – фальшива насквозь.
В жизни не было так грузно, как в школе. Давили, стращали, врали, унижали – всё что угодно, учили не тому.
Приходилось любить предметы, в частности литературу, вопреки учителям.
Неужели Вы думаете, что мне не хотелось принести любовь и восхищение, если б была хоть лазейка для этих чувств?
Неужели не понимаете, сколько несказанной доброты пришлось  мне процедить через слои тяжести, чтобы свести всю эту косность, лживость, тупость, к смешным расческам, халатам, спортивным штанам?

Встретив в Нью-Йорке бывших учителей – патриотов собраний, борцов за нравы, знатоков правильной жизни, трудно было унять презрение.
Ведь клеймили, требовали, карали, а сами трусливо смылись на дармовые пособия этого загнивающего Запада – какой фарс!

В любой ситуации, будь то стагнация общества, разгул фальшивых ценностей, репрессии, война – дОлжно оставаться человеком.
И эта человекомера для меня – есть первичность в восприятии, в оценке любой личности.
Не профессия, не социальное положение, не биография, не твои взлеты и падения – а человечность в тебе!
Человекомера твоей сущности: доброта, ум, глубина, широта, высота – душа.
То, что есть ты! – Независимо от того, куда добрался, что получилось в жизни, что удалось или нет.
Не то что меня не интересуют достижения либо биографические казусы – интересуют, но не как первичность человека, не как замена того, что он есть!
Такой подход навсегда освобождает от снобизма, высокомерия и заблуждений.
Достижения человека – лишь бекграунд, фон его личности, но не его сущность, и не он сам.
Ты есть – то, что составляет чистую прозрачность человеческого в тебе!
И это больше того, что с тобой случилось, того, что ты сотворил, того, за что тебе стыдно.

Перевертыши

Им не было стыдно!
Им не было совестно говорить мне прямо противоположное тому, что прежде они декларировали, требуя единогласия, чему подчиняли, за что клеймили!
Руководствуясь фальшивыми приоритетами, учителя формировали из нас персонажей паноптикума, а потом, встретив  меня – продукт своего воспитания – на арене совсем других подмостков, даже не краснели: за свою ложь! За мой искореженный позвоночник! За наши надломленные души.
Какая наглая безответственность!
Какие бесстыдно мелкие душевные резервуары!
А сострадать тому, кто сбивает с полета, хватает за ноги, чтобы  притянуть к своему потолку, диктует, как ты должен  нивелироваться, чтобы не ущемлять его духовную немощь одним своим существованием?
Знаете ли, разбогатеть – это кому как повезет. А духовное развитие, так же, как развитие и дисциплина ума, – доступно любому самоусилию.
Библиотеки везде бесплатные, даже в гетто.
Кому-то повезет родиться аристократом, а кто-то Ломоносовым пропилит пешком в столицу через Сибирь и все равно станет аристократом! Этот шанс есть у каждого.

Равноправие и равенство

Большинство понимает равноправие как равенство.
Это не так! Один болен, другой здоров, один умен, другой глуп, один силен, другой слаб – какое тут равенство?
Равенства как тождества не существует – есть разность, – но равенство прав дает каждому шанс поднять себя.
Мне не важно, говорила Марина, сколько Вы можете поднять, важно, сколько Вы можете напрячься! Старание – вот о чем речь, совесть, труд, усилие!

Лучший учитель

Читала у нас, в классе девятом, литературу нестандартная личность – Елена Яцевич.
Крупногрудая дама, пышущая жаром, как печная труба.
На пальцах – громадные перстни с бутафорскими самоцветами (точно Нарышкиной выскочила из павильона  «Мосфильма»).
Брови выщипаны задорными пучками, губы тонкие – мимо помады, дух – горячечный, доброта.
Говорила мне: знаешь, о чем мечтаю?
Жить в избе, ходить босиком по некрашеному дощатому полу!
Скажу тебе по секрету, это не третий мой муж, это – четвертый!!!
А тут что? – живу на 10 этаже… только плевать на всех и все!
И плевала! – зло, искренне, показывала, как это удобно с десятого этажа…
– А будешь делать революцию, зови меня! Пойду с тобой на баррикады!
В классе не дергала, не вызывала, сижу себе рисую… вечно что-то рисую.
Если кто гавкнет, что, мол, мне можно… Яцевич налетала трубой и орала, барабаня перстнями по парте: мг… (барабанный бой перстов – не горами двигать!)
– Когда будешь знать вот так литературу (пальцем в меня) – тогда рисуй что хочешь!
А мне, тихонько: проводишь меня после уроков?
Киваю.
Расскажешь, что пишешь, читаешь?
Киваю.
Это – мой лучший учитель.

Бедолаги

Грубо я выгляжу, имея столь неумильное отношение к учителям, бедолагам, в сущности. Жили на копейки, старались…

Мама 45 лет отдала школе, 25 была директором – тонны тетрадей таскала с троллейбуса на автобус, до вздутых вен, ночами корпела над ними, готовилась, проверяла…
До спазма в горле – вижу склоненную над тетрадями ее голову, у настольной лампы, за полночь….
Эти планерки, педсоветы, ЧП. Проверки, ГорОНО, ОблОНО.
Все знаю изнутри до кИшенек. И все же, все же…
Если в человеке прореха душевная, то даже благородным званием учителя ее не замуруешь.

Ответственность

Мне удалось преодолеть школу, в которой независимость нестандартного ребенка  почему-то вызывала желание подавлять, а не развивать, поэтому давление атмосферного столба сказывалось на мне больше, гораздо больше, чем на других.
Люди должны нести ответственность за свои убеждения, поступки, за то, чему они учили, за то, в чем заблуждались, – это личный груз каждого – его совесть.
(За базар отвечай, да?!)

Что значит – мы не понимали? Что значит – нас обманывали?
Вы – дети несмышленые? Или нравственно инфантильные существа, не дающие себе отчета? – В таком случае – признайте это!
Иначе ваше неразумение есть трусливое нежелание озвучить свои промахи, покаяться, ответить.
Впереди всего вижу стремление оправдывать себя, оглаживать, отстраняться от тех, кого ты вел, кто был в твоей власти, кто страдал от тебя.

Это жалкое самовыгораживание присуще вообще нашим людям.
Неспособность признать. Да, признать! – Назвать свою пакость тем, чем она называется, раскаяться, хотя бы для того, чтобы стать лучше! –
Нет, мы будем выдавать себя за что-то, сваливать свою вину на кого-то и уходить от ответа.
А это означает – закрывать для себя не только возможность самоосмысления, но и внутреннего роста, нравственного продвижения.

Мимикрия  зависти

В нашей неполноценности  кроется тот факт, что мы не любим чужой успех, потому что чувствуем свою ущербность, чужой успех не воодушевляет, а ущемляет нас.
Здесь и гнездится зависть – уродливая мимикрия нашей натуры.
Почему не я, почему он?
А что ты сделал, чтобы быть там, где он? Какие труды приложил, чем жертвовал? Какие лишения  перетерпел, какие горы преодолел, почему ты хочешь заполучить себе чужой результат?
Почему ты не завидовал ему, когда он недосыпал, а ты дрых? Недоедал, а ты жрал? Почему в ту сторону не посмотреть? Позавидуй началу пути, а не концу. Меня возмущает эта наглая, завистливость хапуги: хочу себе твое лучшее!
Да с какой стати? А худшее  не хочешь? Это ведь неотделимо в судьбе человеческой.
Эти алчно вывернутые глаза, которые видят только яства на столе, но не видят мокрых спин в огороде.
Может, и яств чужих не захочешь, когда поймешь им цену.
А если ты трудился, старался и недополучил, значит, он больше тебя.
А если кому-то просто повезло, ты при чем со своей мензуркой измерений?

Видишь в человеке что-то лучшее, большее тебя самого – возвышайся до него! Но нет, мы подленько пытаемся опустить его до себя, манипулируя ложными призывами к скромности, укоряя, будто кто-то хвастает «своим большим», а не просто обладает. 

Даже лучших, талантливейших, мы изгадили и при жизни, и после смерти – Ахматову этой подлой, антибиографической книжонкой, Марину, Толстого, Достоевского, Пушкина… квазифантазией какого-то Сорокина. А его сакральная снедь представлена за рубежом, переведена на 14 европейских языков плюс японский и китайский. О нем написано более 30 диссертаций. Это означает, что мир ознакомился не только с новыми русскими, но и с новой русской литературой. А у меня чувство, когда его печатный продукт относят к литературе, будто княгиню в шелках вывели на заплеванную панель. Боже, неужели им интересно, как будет то, что с ней будет? Наше согласие – вот его постыдные тиражи!

Первый русский писатель новой породы был Александр Радищев, уязвленный в самую душу тем, что никого прежде в России не уязвляло и не волнует по сей день – попиранием человеческого достоинства, и он заплатил за это сумой, тюрьмой и самоубийством.

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах…

Старую интеллигенцию вырезали, новую не нажили. Что может породить брежневское поколение имитаторов и лжецов? – поколение имитаторов и циников.
Чехов писал: каждый день нужно по капли вытравлять из себя раба.
Думаю, все-таки – холопа. Ибо раб может восстать, холоп – никогда!

Прощание с Данте

Мне довелось побывать во Флоренции на литературной конференции, посвященной Данте, там флорентийцы просили у него прощения за то, что пять веков тому мучили его, своего родного гения, преследовали!
Мне плакать хотелось, хотя душа так вымуштрована, что слезы не пустит.
Когда, где, у кого мы просили прощения? За наших писателей, художников, ученых, за простых людей, униженных и попранных. Какой «крутой маршрут» дал раскаянье?
Когда, где мы раскрыли свою ложь, свои преступления, свои заблуждения?
Ни один учитель мне не сказал – прости… чтобы и мне, теперь уже взрослому его ученику, сказать ему – прости.
Прости мою непокорность, нетерпимость, невыносимость, непослушание.
Прости мою трудность, неуважительность, мое разгильдяйство. Прости мою глумливость, своеволие, протест, мою безалаберность, лень, бездарность и вранье.
Мне некому это сказать!
Потому что эти люди – какие-то передаточные звенья, перевертыши.
Они ни за что не в ответе, будто не осознают самих себя.
Но когда Вы цените в каждом человеке, прежде остального, человеческое, то Вас не смутит в нем ничто.
Живи он хоть во дворце, хоть под мостом, будь это проститутка или монах.

Современность

Вся  Московия выглядит фарсом – эти дерущиеся с дамами депутаты – избранники народа, плюющие в зал дума-спикеры, оголтелые ворюги (но ворюга мне милей, чем кровопийца).
Этот тусовочный теле-бомонд,  который так гонится за социальным статусом, за внешним видом, прикидом, упаковкой, за  эффектом, что человеческого не углядишь, хоть зырь в подзорную трубу глазами Циолковского.

Они называют себя и друг друга звездами, Боже мой!
И эта разнузданность с прицелом: кто скунсом прыснет в глаза, замельтешит, оголится, оскандалится, в каком-то апофеозе дьяволизма – происходит еще и потому, что раскаяние не прозвучало.
А признать за собой вину – значит осмыслить, а осмыслить – значит, стать лучше, продвинуться к первичному замыслу, к тому, что человек есть высшая ипостась творения Божьего.
А если то, что я вижу, и есть высшая ипостась, то я не хочу этого видеть.

Читали ли, как Волошин, задыхаясь от революции и астмы, писал:

С Россией кончено. Напоследях
Ее мы погалдели, проболтали.
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях.
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав?
И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с Запада, Монгол с Востока,         
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!

Его тоже мучило это… искупить, ужас в том, что читаешь написанное почти век тому назад, а будто написано только что, ни толики не утратило этой гнусной актуальности.


О наркотиках и детях
Сан-Торас

У  моем  московском дворике, на Филях, вокруг песочника, обычно сидят  8-10-летние дети и пьют из ярких баночек «Отвертку» и «Вертолет», а люди проходят, как ни в чем не бывало.
Что это за напитки? Каков их состав?
«Отвертка» состоит из водки с кизиловым сиропом –  выглядит как шипучка в детских баночках.
«Вертолет»  – это «Фанта», размешанная с водкой – оранжевая этикетка, нарисован вертолет.
Дети пьют, каждый день после школы – как норма.

Может быть, у взрослых поломан менталитет?
Он сломан в том месте, в котором то, что за пределами, стало нормой.
Люди не видят проблемы там, где она не только есть, но  вопиет!
А скажешь: у вас проблема! – Оскорбляются.  Воспринимают, как упрек.
Не хотят видеть саму проблему, не считают, что она существует, не желают ее решать.
Я говорю об отношении к алкоголю внутри общества, о бытовом восприятии,
а не о государственных программах и дебатах на эту тему.
В обществе бытует понятие: алкоголь – норма, наркомания – страх.
Об алкоголе представление есть, о наркомании – никакого.
При слове «водочка» зажигаются улыбки, потираются руки.

Алкоголь романтизирован и дозированно считается полезным.
Наркотик – враг. Алкоголь – друг и товарищ.
Дочь говорит мне:
Я простыла, кашляла, и  отовсюду наши сердобольные люди (просто прохожие) мне давали  добрые советы:
– Ой, ты кашляешь?! – надо водочки с перцем выпить!
– Спасибо, не пью!
– Аааа… ну тогда пополощи горло!
– Не могу!
– Тогда хоть разотрись водкой!
Все лечение – водкой: не пить – так полоскать, не полоскать – так растираться.
Водка – панацея!
Было холодно.
Люди себя вели так, сказала она.
Пришли куда-то:
– О! – так надо выпить, чтоб согреться!
Уходим.
– О! – так  надо выпить, идем на холод!
Кто-то опоздал.
– О! – так надо выпить штрафную!
Пора идти.
– О! – надо выпить на посошок!
Хотя известно, что алкоголь не согревает, это заблуждение.
Экскьюзов – т.е. поводов выпить – полно у всех и  на все случаи жизни.
В ресторан заходишь, шубу снимают, уносят, и тут же – на! – выпей стопку  на подносе!
В маршрутках беззубые бабки говорят по мобильникам про магазин и  про водочку: успеем, не успеем, закроется, откроется – все вокруг этой темы…

Алкоголь как транквилизатор настолько привычен, что считается нормой.
НЕТ!
Норма – это ясная голова. И только так.

Я поднимаю эту тему не как великий трезвенник и борец за чистоту нравов…
(Что-то я не люблю ни трезвенников, ни борцов) – не надо уже сходу кидать в меня камнями банальных выводов!

Но перед вами человек, который решил испытать наиболее распространенные виды дурманов по одному разу.
Для чего?
Чтобы теоретически вникнуть в суть некоторых эффектов, знать их родословную, понимать симптомы и не выглядеть отсталым в глазах подростков, которые нуждаются в участии и внимании нашем. Каждого из нас.
Чтобы на личном опыте понять, что такое транквилизаторы, каковы их действия, чем они опасны или прекрасны и как справляться с детьми, которые знают больше своих  неуважаемых родителей.
С детьми,  которые находятся (просто живя в нашем обществе) в зоне риска.
Считаю, что  взрослые  несут за них прямую ответственность, по той причине, что они наши дети.
Нота Бене! – Наркоманов, так же как пьяниц, – не терплю!
Но поскольку мир, в котором живу я, мои дети, все мы, подвержен  транквилизаторам, считаю нужным знать, в чем заключены их действия.
Среда моего обитания весьма насыщена неадекватными состояниями, вызванными разными искусственными и искусными способами. Так же, впрочем, как  ваша.
Тема различных наркотиков – бездонна. Интересно то, что на познание работает.
Но радости я ценю только живые, жизненные:
это Любовь, Природа, Искусство...

По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданиями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья –
Вот счастье! Вот права!
А.С.Пушкин
И только так, други мои, только так.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Мой экспирьенс был сделан для того, чтобы мне понимать, чем дышат подростки, что они чувствуют, как выглядят, если используют тот или иной транквилизатор.

У меня дети, и я считаю неправильным, когда родители хлопают глазами,  не понимают: «А мы не знали, а мы не подозревали, что он...»
– А ты знай! Родил, растишь, будь в ответе за все, что происходит, за все, что может произойти!
Ты дал им жизнь, и ты обязан удовлетворить все их вопросы, даже не озвученные.
Ответить на все, что их интересует, нравится тебе это или нет, – так говорю я себе, перед тем как предстоит мне говорить с  моими детьми.

Почему дети в тинейжерстве грубят именно родителям? (У меня этого не было, слава Богу).
Они экспериментируют, самоутверждаются.
На ком?
На тех, кто менее опасен, то есть на своих.
А то попробуешь где-то – и голову оторвут!
А своих прогибать – более безопасно.

К тому же грубость родители зачастую провоцируют своей упрямой ограниченностью.
Они перестают развиваться, останавливают  свой  рост (где-то там, в рамках своей молодости).
Из-за чего  «нафталинят» и «динозаврят», не понимая ни музыки, ни моды, ни вкусов, ни правил, в которых живут их дети.

Два наиболее распространенных типа поведения родителей особенно претят мне.
Первый тип –  те, которые критикуют, отрицают – не понимая, не зная.
Приводят бесполезные примеры: вот в наше время…
Ибо такими примерами ничего  не доказать, не опровергнуть – прошлое оживает в историях, в трогательных рассказах, но не в упреке или унижающем настоящее примере.
Когда его таким образом преподносят, подростку хочется сказать: а не пошли бы вы на…
Этот тип родителей любит окунаться в  прошлое, точно настоящего у них нет.
Они его не видят, и уж подавно не живут в нем.

Второй тип поведения позиционирует себя как благородный: я не вмешиваюсь.
Считаю, что это фальшивая и довольно гадкая позиция.
Потому что, изображая свою толерантность, демократическое отношение к свободе и самоопределению своего ребенка, на самом деле родители закрываются от него, чтобы не знать, что с ним происходит, и не помогать.
Дети таких родителей, попадая в разные ситуации, борются в одиночку.
Самым близким людям они не могут довериться.
В то время как близкие живут себе, ни о чем не догадываясь.
Себя берегут от расстройств. Разве это порядочно?

Меня потрясает, сколько вреда, и морального, и физического, не желая этого, родители причиняют своим детям.
Кажется, разве возможно такое, когда любишь?
Но если ребенок  болеет, значит, ты делаешь что-то не так.
Если страдает от школы, от семьи, от чего бы то ни было – значит, ты не прав.

Нота Бене!
В любом конфликте между ребёнком и взрослым – всегда виноват взрослый.
Дикси! (латынь – я сказал!)
И если ты – любящий, и ты ранишь – то что тогда говорить о мире, часто враждебном и злом?
Можно  ли обижаться  на мир, когда ты сам своим детям не способен  стать другом –  добрым, терпеливым, понимающим, прощающим?
Такое поведение родителей – сплошь и рядом, и оно возмущает меня.
Первое – тупостью. Второе – трусостью и фальшью.

Первый тип, хоть и бесполезно, но все же пытается помочь.
Усилия – трогают.

Второй тип часто аргументирует свою нейтральную позицию тем, что дети им говорят: сам разберусь! Не вмешивайся, я сам.
Это означает только то, что ты не друг, что твое участие хуже борьбы в одиночку. Потому что друг нужен каждому. Друг не ограничивает самостоятельность, но понимает, выручает, поддерживает.
К тому же, где подросткам узнавать, хоть в теории, что – это? И что – то?
Не у своих же, юных болванов, друзей и сокурсников?
Разве можно доверить, чтобы кто-то чужой, неумелый, глупый, открывал твоему ребенку завесу, пусть даже в запретное?

Всё, в том числе и опасное, нужно получать из родительских рук, из рук, которые заботятся о тебе. Все можно понять, все имеет объяснение.
А ты старше, и главное – ты любишь!
Почему не ты должен открыть эти тайны?
Только потому, что ты – ленивый, консервативный, категоричный ханжа, свой покой оберегаешь, а ребенок твой все равно полезет и влезет куда-то.
Лови – над пропастью во ржи! Это твоя работа. (Так говорю я себе.)

Всему свой возраст. Естественно, не будешь курить, пить (и прочее) со своими, пусть взрослыми,  детьми, но объяснять им, что из чего состоит, к чему ведет – должен.
Чтобы они в своем окружении  не чувствовали себя ущербными и не спешили экспериментировать.

Они хотят от родителей знать больше, чем знают их друзья, тогда они, не пробуя, уже будут иметь преимущество, даже превосходство над теми, кто продвинут и потребляет.
В их подростковой среде это важно. И чему бы мы их ни учили, надо учитывать, прежде всего, их бэкграунд, т.е. среду их окружения, мир, в котором они живут.

Ещё немного о воспитании
(Из личной переписки)
Сан-Торас

…Не подумайте Бога ради, что у меня какие-то спец рецепты имеются.
Увы, панацеи нет!
Просто скажу о своих ходах, которые – да! – работают.
Первое: чтобы воздействовать на подростка, необходимо обойти все банальности.
Нужно не просто быть умнее, но – чтобы он это чувствовал, чтобы он имел повод так думать.
Требование уважения еще со школьных лет рассматриваю как бесполезную наглость.
Уважения, так же как и любви, нельзя требовать.
Уважение необходимо заслужить.
Любовь – вызвать.
А требовать можно выполнения правил, норм, установок.
(Но можно выполнять, презирая – мы это проходили в годы стагнации и не хотим повторить по отношению к себе).

Почему избегать банальностей? Потому что молодость – бунт!
Бунт против общего стойла!
А когда речи родителей, их аргументы черпаются поварешкой эмоций из общего котла – бунт едоков поднимается против родителей.
Против нас!
Почему именно против родителей в первую очередь?
Потому что ребенок пробует свою силу, свое НЕТ.
Попробуешь на других, могут и голову снести – (опасно), а свои… (понятно), да?
Не убьют же!
Детей всегда раздражает этот «хор Пятницкого» на кухне. И чем неоспоримей банальные родительские истины, тем невыносимей их воспринимать.

Тут есть повод возмутиться: разве правду можно переделать? Она же – хлеб, база всего пищеварительного процесса!
Но наше отношение к жизни отличается от подросткового взгляда.
Почему же родители хотят, чтобы 15-летний человек относился, как 50-летний?
Глупо ожидать, даже от взрослых детей, понимания того, что мы приобрели, обтёсываясь годами.

Но можно найти формы этого понимания, если:
Первое – напрячься самому.
Второе – хорошо изучить предмет разговора.
Третье – развить тему в свете интересов того, для кого она предназначена.
(Старики любят утеплиться и слушать песни о войне, а дети задрать пупы и выносить мозг клубными децибелами.)

Мы хотим, чтобы ребенок делал что-то трудное для себя, нежелательное, неинтересное.
Например, убирал в комнате, не производил сумасшедший бардак в доме.
Сначала самим надо сделать, что-то трудное для себя.
Надо учесть, что ребенок не может видеть беспорядок теми же глазами, что и взрослый, не может ходить с тряпкой подтирать.
Ему неинтересно, скучно, противно.
В нем нет еще того рационализма, который необходим для поддержки системы.

Можно, конечно, его выдрессировать, но это произойдет за счет его же детства.
Ведь взрослого тоже можно заставить скакать на одной ноге и сосать леденец.
Но для себя он видит нелепость этого дела, а для ребенка, если зеркально перевернуть задачу, не видит.
И вот дилемма: либо ребенок ходит с тряпкой, как тетка, либо живет как свин.
Ни то, ни другое не подходит.

Я тоже не подарок, мне и в себе разобраться не просто.
Меня раздражал беспорядок у сына в комнате: незастеленная кровать, валяющиеся джинсы,
открытые крышки унитазов, пыль.
Так же меня раздражает говорить об этом, тыкать носом.
Так же раздражает убирать за ним или чтоб кто-то убирал.
И кроме того, мне не нравятся мальчики-чистоплюи.
И в довершение всего, засранцы мне тоже непереносимы.
Ну, как портретик? Итак, начнем с себя.

Не подумайте, что речь пойдет об уборке моего кабинета, никто тут еще не сошел с ума.
Речь пойдет о разных культурах, традициях, статистиках на тему: быт и обычаи.
Потому что необходим элемент игры. Взрослой игры, требующей от родителя усилий.
Как бы чадо ни выползало из кокона детства, все равно подростки резвостью ближе к младенчеству, чем к зрелости.

Элемент игры важен – тем, что он им ближе.
И, конечно, игра-работа увлекательней, чем рациональные доводы нудных взрослых.
Мне хотелось так построить разговор об уборке, чтобы ему в кайф было рассказать об этом своим друзьям.

Ну что он скажет? – я не пошел на тусовку, потому что мыл люстру, мне ма-па велели?
Ну что он, лох какой-то?
Нет же: он кул, он лидер, он популярный, он классный!
А вот и моя задачка:
не требовать,
не упрекать,
не объяснять,
не взывать,
не нудить,
не баналить.
И никаких довоенных примеров, и никаких тухлых воспоминаний (как мы жили, чтоб вы так жили), и никакой плесени на корочке хлеба и паутины, в которую завернуты все эти цитаты из нашего трудного быта, а также мужества и геройства.
Оставим утиль воспоминаний для подходящего часа.
Когда в момент борьбы приводишь примеры как силовые аргументы, то эти примеры начинают давить (в этом их задача), поэтому они вызывают неприязнь, обидную нелюбовь к тому, что нам, может быть, дорого.
Для мемуаров есть другой час, другая обстановка и настрой.
Значит, надо найти то, что ему интересно, чтобы увлекся и не пошел на тусню, и помыл, и друзьям рассказал, и чтоб круто было.

Читаю, углубляюсь, ищу: культуры, обряды европейцы, японцы, индусы, и …
Китайцы! Нам помогут славные древние даосы.
Это так далеко от стиральной машины, что нет в этом ничего подозрительного.
Признаюсь, время ушло на изучение с погружением в культуру Цинь Гао – практики, техники энергий, главная из которых Фен-Шуй Цинь Гао – укрощение стихий! (в данном случае срача).
А также магия символов и духовных достижений.
«Во всем мне хочется дойти до самой сути». А кому не хочется?
И начинаю вылавливать самые вкусные моменты, потом анализ, и сказка, которую пришлось сочинить, чтобы юмор щекотал.
– Мама, папа мне нужны деньги на учебники!
– Ты же заработал!
– Так не знаю, потратились как-то.
– Что совсем нет?
– Нет!
– Конечно, их и не будет никогда!
– Почему это?
– Денег у тебя нет, потому что они в трубу вылетают.
– В какую трубу?
– В канализационную!
Далее идет история о китайской философии, искусство Вин Чун – энергия преобразования, здесь собрано за 7 тысяч лет чжоускими ваннами и мудрецами все лучшее, самое рациональное (а чего не поговорить, все равно едем в машине).
О восьмиугольном зеркальном багуа с восьмью триграммам И-Цзин, которое излучает мощные энергии.
О том, что все трубы спрятаны и закрыты крышками, потому что в открытые трубы улетают деньги их сила.
О том, что кровать должна стоять так и так, от этого зависит мужская сила.
О том, что есть пыль и потенция! Блеск и энергия!
Цинь – чистая сила, которая не может проникнуть через мутные окна и грязный кристалл (люстра).
О воздушных пространствах, частицах, о духе Цинь-на.
О боевых искусствах!
… Короче – физика, химия, магия, история и прибаутки.
Много говорили на эту тему, не зря мне пришлось изучить предмет, хоть зарабатывай.
Результат:
Думаете, убрал?
Думаете, помыл?
Думаете, протер?
Хуже, друг мой, все гораздо хуже.
РЕМОНТ!
Все вынес, все по схеме перекроил, сам красил, сам циклевал, сам клеил.
Боже, мы чуть с ума не сошли!
В офисе у босса все переставил, купил аквариум (семь золотых рыб, одна черная, для процветания).
Наклеил к своему рабочему кабинету следы, чтобы клиенты шли к нему по этим следам! Чтобы следы ВЕЛИ ИХ!!!
Всем объяснял, что к чему и почему.
Пугал китайцами.
Поставил освежители воздуха.
Поставил деревья в комнате.
Перевернул мой письменный стол, воткнул фонтан.
Соорудил место силы.
Выкинул мое кресло, сказал, что надо другое.
Приволок этот ужас без спинки (специальная сидуха с упором на колени).
Рассказывал, как 7 тысяч лет эта философия работает!
(Боже, ничто я так не переношу, как этот феншуййй у меня дома).
Заводит будильник на полчаса раньше.
Бежит на лекцию, а в комнате хоть кино снимай.
Все силы небесные на себя направил. Всю энергию Цинь.
Боже мой.
Вижу, карман порван на брюках.
– Зашей! – дырявые карманы работают как труба.
– Да? Ты это точно знаешь?
– А ты что, не читал?
И знаете…? Деньги, действительно пришли к нему.

И так надо выворачивать кишки, на каждую необходимость, которую следует привить.
В отношении мата – синдром Туретта – об этом у меня серьезная статья.
Она начинается с того, что если размотать волокна мозга и сложить, то получится путь от Луны и обратно до Земли… 8 раз.
Насчет приветливости к людям. История про зеркальный нейрон, нашу мимическую зависимость, умение внушить, расположить, владеть.
И так всегда. Мы что-то хотим от них? Сначала жертва! И жертва эта – мы!
Наше время, интересы, занятость, труд, сосредоточенность.
Для них – игра, для нас работа. Их результат есть продолжение нашей жертвы.
Не могу же я сказать: делай, как я говорю, но не делай, как я делаю!
А другие способы добиться… сохранив любовь, уважение и отношения – мне неведомы.
А такой прием, как «забить» на все! – потому что лень шевелиться и продуцировать –  сделает такого ребенка, что в доме появится враг, и тогда этот враг выпьет вашу кровь, так что лучше уж пойти и добровольно в каком-нибудь феншуе разобраться.
Потому что моя личная готовность способна на многие жертвы, но дискомфорта в отношениях, тяжелой атмосферы в доме – я не приму.
Считаю, что жизнь и без того нас терзает, чтобы мы еще и сами себя, своими же детьми мучили. Это безумие недопустимо.
Значит, никуда не денешься, воспитывать надо… незаметно.

6. СТИХИ  ДЛЯ  ДЕТЕЙ

Сан-Торас

ЛЁШИНЫ КНИЖКИ

ДЛЯ МАЛЮТОК

Кто как говорит

Песик лает и рычит,
А коровка: «му-у» – мычит
А овца ягнятам – «беее»
А коза козлятам – «меее»

Я сложил игрушки в шкаф.
На шкафу сидит жираф,
Вот вопрос для всех ребят:
Как жирафы говорят?

Если знаешь ты ответ,
Напиши на Интернет!
Поиграй со мной в игру!
Адрес: «Леша точка ру».

Принцесса

Принцесса на горошине
Проснулась огорошена.
Да, что ж это такое?!
В кровати нет покоя!

Пианист

Трали-вали, трали-вали,
Я играю на рояле!
Я играю на рояле,
Будто я большой артист!
Ручки клавиши достали.
Все сегодня мне сказали:
В нашем доме появился
Настощий пианист!

ДЛЯ МАЛЫШЕЙ

Ходука-Тука
 
Кто-то ходит и стучит:
Тук, тук, тук, потом ни звука...
Может быть, Ходука-Тука
Стукотуком так звучит?

Тук, тук, тук – давай играть!
Выползай скорей! А, ну-ка,
Где же ты, Ходука-Тука?
Загляну-ка под кровать…

Ёжик на меня глядит!
Догадался! Вот так штука!
Это он – Ходука-Тука?
Он тут лапками стучит?!

Ёжик, Ёжка, мой родной,
Я нашел тебя, колюку!
Я достал Ходуку-Туку,
Он теперь живет со мной!

Мама и лама

В зоопарке видел ламу,
Не погладил – не дорос.
– Как же быть? – спросил я маму.
– Главное – не вешать нос!

Я от этого совета
Аж смешинку проглотил!
Так смеялся, будто где-то
Сто смешинок подхватил!

Мама к вешалке бежит –
Нос на вешалке лежит!
Мама в ванную заходит –
На крючке мой нос находит!

Открывает шкаф мой папа,
Нос висит, а рядом шляпа!
Мама дверцу как захлопнет!
Мы со смеху кто куда! 

Пусть беда от смеха лопнет,
Лопнет сО смеху беда!
 
В зоопарках есть еда,   
Ходят ламы есть туда.
Позову с собою маму,
Буду гладить эту ламу! 

Знакомство Леши с одной милой мухой

У меня хватило духу
Ухватить за ухо муху!
В кулаке она дрожит,
Прямо в ухо мне жужжит:
– Отпусти меня, Алёша,
Я ведь знаю – ты хороший!

Я хотел спросить у мухи:
– А у мух бывают ухи?
Муха в ухо: 
– Жу-жу-жу,
Вот что я тебе скажу:
Знают мошки, знают мухи –
Нет такого слова «ухи»!

Есть на свете слово «уши»,
Cлово «души», слово «груши»...
– Муха! Значит, нету ух
Ни у мошек, ни у мух?!

Я раскрыл свою ладошку,
Муха села на окошко.
За окошком дождь бежит,
Муха в ухо мне жужжит:

– Если б ты не бил баклуши,
Ты б запомнил слово «уши»!
Хочешь – песню пожужжу?
Хочешь – брюхо покажу?
Погляди на это брюхо:
Видишь, брюхо больше уха!
 
Вот веселье, вот игра!
Но лететь домой пора.
– Прилетай почаще, Муха,
Пожужжи ещё мне в ухо!
Муха села на трамвай,
Леша ей сказал:
– Гуд-бай!

Великое уменье

В лужах школьная дорожка
А по ней бежит Сережка:
– Я умею мух ловить
И ушами шевелить!
 
Я от этого известья
Подскочил  на ровном  месте!
Нет, Сережка не юлит:
Он ушами шевелит!

– Погляди сюда, Алешка:
Шевелятся ведь немножко?
Я же правду говорю,
Я ушами шевелю!
 
Тут застыл я в изумленье –
Для чего его уменье?
Может, улучшает слух?
Может, отгоняет мух?

– Можно, если постараться
Или очень захотеть –
Так ушами размахаться,
Что на облако взлететь!

Но Сережке вы не верьте –
Он же клоун на концерте!
А ушами машет он
Вместо веера, как слон!

Без конца готов он прыгать,
Вверх и вниз ушами двигать,
Даже если попрошу,
Чтоб не вешал мне лапшу…

Вдруг я понял за мгновенье:
Вот бы мне его уменье! –
Чтоб стряхнулась не спеша
Вся Сережкина лапша!

Болтливые ноги

В нашем парке на скамейке.
Мы сидим вдвоем с Андрейкой.
Вдруг девчонка подлетает:
– Кто ногами здесь болтает?

Мы с Андрейкой отвечаем:
– Мы болтаем языком!
А ногами мы качаем,
Все ногами тут качают
А с болтливыми ногами
Разве кто-нибудь знаком?
И Андрейка замечает:
– Я не слышал о таком!

Я прекрасно отличаю:
Чем – болтаю, чем – качаю!

– Мы хотим с Андрейкой знать,
Как ногами поболтать?
Может, девочка, ты знаешь,
Где для ног язык достать?

А она не растерялась,
Звонко-звонко рассмеялась!
Ну и мы захохотали,
Потому что нам смешно!
Мы болтать не перестали!
Языками мы болтали
И ногами заодно!

Хитрый опоссум

1
У меня опоссум Прошка,
Он в аквариуме спит.
Вот вы спросите:
– Алёшка!
Разве твой опоссум – кит?
Или рыба? Нет, конечно!
Нет вокруг него воды,
Но жует он так потешно,
И грызет он так прилежно –
У него полно еды.

2
Целый день я возле Проши,
Стал на бабушку похож:
– Ну покушай, мой хороший!
Я принес тебе горошек.
До чего же ты хорош!
Я кормил его горошком
Я вокруг него скакал,
Мы играли понарошку...
Вдруг он в обморок упал!

Бряк! И нА спину свалился!
Глаз под веко закатился,
Что случилось? Боже мой!
– Мам! Опоссум не живой!
Мой опоссум, милый Проша!
– Не беда, не плачь, Алёша!
– Как же это не беда?!
Он ведь умер… навсегда!

3
Меня гладят по головке,
Утешает вся семья:
– У опоссума уловки,
Так спасает он себя.
– Лёша! –
Мама улыбнулась
И на ушко говорит:
– Твой опоссум очень хитрый,
Он нас всех перехитрит.
Не должны рыдать мужчины,
Ты, сыночек, мне поверь!
Для волнений нет причины:
Проша – очень хитрый зверь!

4
Мне так грустно! Как мне грустно!
Заглянул – он ест капусту!
Кочерыжку подложил:
– Мам! Опоссум наш ожИл!
Целый день я с ним играю,
Все его уловки знаю.
Страха нет, конец вопросам –
Очень умный зверь опоссум!

Вулкан-труба

В настроении хорошем
На прогулку вышел Леша.
Солнце в небе греет жарко,
Отдохнём в аллее парка.

Тут мне Леша говорит:
– Солнце, как вулкан, горит!
А вулкан горит напрасно –
Это страшно и опасно!
И пожарным не успеть,
Может целый мир сгореть!

– Леша, каждому известно,
Что в природе все полезно.
Если печка нам нужна,
Значит и труба важна!
А вулкан, Алеша, дышит,
Как труба на нашей крыше,
Чтобы лишнее тепло
Прямо в небо унесло.
Шар земной – как скороварка…

– Папа, мы дошли до парка!
Все бегут на встречу к нам,
Спешно, будто по делам.
– Здрасте! – Леша говорит, –
Солнце, как вулкан, горит!
А вулкан – труба планеты,
Я узнал сейчас об этом.
 
Все хотят в песке играть
Там вулканы создавать –
Ведь всегда готовы дети
Помогать своей планете.

Всюду ямы и капканы,
Всюду строятся вулканы.
За горой растет гора…
Но домой идти пора.
 
Как бы Лешу мне позвать,
Чтоб игру не нарушать?
– Леша, где наш чемодан?
Мы поедем на вулкан!

Леша на плечах сидит,
В даль далекую глядит,
На вулкан спешит обедать,
Пирогов скорей отведать.

Леша очень рад! Ура!
Не закончилась игра!
Он сегодня ляжет спать
На вулкане, так сказать.

Шкода

Во дворе у нас ненастье –
Нехорошая погода.
И, на мамино несчастье,
На меня напала шкода.

Я хочу играть в войнушки!
Где диванные подушки?!
– Эй, Алёшка, что с тобой?
– Приготовьтесь, будет бой!

Я хочу поставить пушки
На диванные подушки!
Я военный командир –
Подавайте мне мундир!
 
– Это что еще за мода?!
Ах ты, шкодник! Ах ты, шкода!
Тут приказ приходит мне:
– Миру – мир! Конец войне!
Лешка, выгляни в окно!
Дождик кончился давно!
Можно выйти погулять,
Можно в тире  пострелять!
 
Ух, какая баррикада!
Но, сейчас обедать надо.
Надо руки с мылом мыть,
Будем воина кормить.

Быстро я собрал подушки,
Сам сложил свои игрушки,
И торжественно, с победой,
Возвратился я к обеду.

ДЛЯ РЕБЯТ

Яблоко раздора

У меня в семействе ссора –
Дело в «яблоке раздора»!

Все случилось в магазине:
Я и няня, как разини,
Загляделись, замечтались,
Отвлеклись и потерялись.

Папа строго говорит,
Он расстроен, он сердит:
– Что же вы ворон считали?
Чуть дитя не потеряли!
Зря мой папа возмущен,
В магазине нет ворон!

Дело в руки взять я рад –
Я ведь нянин адвокат.
Я и мамин утешитель,
Я в семье – огнетушитель!

Отыскал я выход скоро:
Слопал яблоко раздора!
Тут семья заулыбалась,
Обнялась, поцеловалась.

Папа чай позвал нас пить:
Надо жажду утолить.
Только няня причитала:
– Как же так я оплошала?!

Я подумал – вот когда-то
Стану лучшим адвокатом!
Что мне драка, что мне ссора,
Съем все яблоки раздора!

Амфибия в мурашках

Я ныряю! – Вверх тормашки!
Как сосулька я замерз,
По спине бегут мурашки,
И веснушки, как букашки,
Облепили весь мой нос.

От нырянья  в океане
Стать амфибией могу!
Но от этого нырянья
Беспокойно маме с няней
Меня ждать на берегу.
 
Все волнуются: Алёшка,
«Осторожнее немножко!
Здесь высокая волна!»
Плыть у берега возможно,
Не опасно и не сложно:
Не большая глубина! –
 
Не волнуйтесь, все в порядке!
Вот спасательный жилет!
Над водой сверкают пятки  –
Волноваться смысла нет!

Даже не моргнувши глазом,
Доплыву до корабля!
Может, стану водолазом,
Океанским скалолазом,
Капитаном у руля.
 
Буду другом рыбе я –
Человек-амфибия!

Белое каленье

Лёша был не в настроенье,
Как голодный крокодил,
И до «белого каленья»,
Всю семью он доводил.

Что за странное явленье
Это "белое каленье»?
Мальчик очень удивлён:
Что такого сделал он?
 
Может, хватит нам терпенья
Объяснить ему сперва,
Как до «белого каленья»
Довести смогли  слова?

Лёша хочет есть варенье
Аж до «белого каленья»!
Или выкрасить колени
Аж до «белого каленья»!

Няня руки умывает,
Мальчик недоумевает.
Он сердито говорит:
– Пусть мне мама объяснит! –

У меня давно сомненье:
Что за «белое каленье»?!

– Слушай, детка, не кричи!
Если есть огонь в печи,
Пламя яркое горит,
Докрасна металл калит.
А металл бывает разный:
Синий-синий, красный-красный!.
Раскалится – и тогда
Станет жидким, как вода.
А до белого каленья
Доведёт его кипенье!

Лёша слушал в изумленье –
Трудный день прошел не зря.
Понял он в одно мгновенье:
Если нету настроенья,
То до «белого каленья»
Доводить других нельзя!

Важный помощник

Мы поставили задачу: 
Будем с дедом строить дачу!
Дача – это то, что нужно!
Мы взялись за дело дружно.

Здесь – уроки я учу,
Там – компьютер подключу,
Сиди-диски загружу,
Новый мультик погляжу…

Встали с дедом утром рано,
Дед на крышу, я к экрану.
Начинаю поутру
Электронную игру.

Дед берет пилу под мышку,
Я компьютерную мышку.
Мышкой стрелочку вожу,
За игрой своей слежу.

Поглядел за занавеску –
У него дела идут!
Отправляю эсэмэску:
«Не волнуйся, дед, я тут!»

Бедный дед мой чуть не плачет,
Шлёт в ответ мне СМС:
«Кто со мной постоит дачу,
Кто со  мной распилит лес?»
 
Я кричу ему на крышу:
– Я тебя прекрасно слышу!
Ты зачем туда залез?
Чтоб писать мне СМС?
 
Ты же видишь, я стараюсь –
Никуда не выхожу,
Под ногами не мешаюсь,
За компьютером сижу.

Ты же видишь, я без спроса
Не высовываю носа.
Не шалить и не мешать –
Вот что значит помогать!
 
Так и трудимся вдвоём:
Дед – с пилой, а я при нем.

Млечный путь

Вот история про даму...
Было все давным-давно!
Няню вспомнил я и маму:
Как-то мыли мы окно. 

Вдруг глядим – проходит дама.
В сумке – хлеб и молоко.
На нее взглянула мама
И вздохнула глубоко:
 
С дамой что-то приключилось,
Молоко-то просочилось!

Няня тут же шепчет маме:
– Надо ей глаза разуть!
Невдомек, наверно, даме,
Что за нею – млечный путь!
 
Я смеялся:
– Фу-ты ну-ты!
У неё глаза обуты?!
Вместо солнечных очков
Носит пару башмачков?

Если холодно – сапожки,
Если жарко – босоножки?
Как же ей глаза разуть,
Чтоб увидеть млечный путь?

– Обувь не нужна для глаза,
Это, детка, просто фраза,
Это выражение –
Для воображения!
 
А у дамы проходящей
Млечный путь – не настоящий.
Настоящий Млечный путь
Мы увидим как-нибудь.

Ночью светится, Алёшка,
В небе млечная дорожка.
– Сколько ж надо молока?
Три ведра, наверняка?

– В темно-синем небосводе 
Кружат звезды в хороводе!
Каждая – жемчужина,
Небо – точно кружево.

Приглядишься чуть левее –
И найдешь Кассиопею.
Целые созвездия –
Ценные известия!

Вот спасибо няне, маме,
И немножко этой даме.
Мы с окошка смыли муть,
Чтоб увидеть Млечный путь!

Зеркальный нейрон

К нам пришёл – я очень рад! –
Мой любимый мамин брат.
А они похожи с мамой,
Это все им говорят:
– До чего вы с братом всё же
Удивительно похожи!

Мы играем в бой морской.
У меня вопрос такой:
– Отчего же так бывает?
Если кто-то вдруг зевает,
То за ним зеваю я!
А за нами – вся семья!

Вот что он мне отвечает:
– Неслучайно так бывает!
Это сопереживанье,
Даже есть такой закон,
Он влияет на сознанье…
– Кто?!
– Зеркальный наш нейрон!

Если ты всегда приветлив,
Людям улыбаешься –
То улыбкою ответной
Ты в них отражаешься!
Ну, а если бровки сложишь,
Выбежав на улицу,
То зеркально люди тоже
Начинают хмуриться!

В парке всем я улыбался!
Вот что получается:
Я старался, так старался! –
Все мне улыбаются!

Тут же я завел друзей,
Вместе мы – в кино, в музей!
До чего же идеальный
Этот мой нейрон зеркальный!
 
Рад я этому закону,
Всем улыбки я дарю,
А зеркальному нейрону
Я спасибо говорю!

Детский язык

На Земле живут испанцы,
Англичане, итальянцы,
Украинцы, латыши –
Все народы хороши.

Есть китайцы, белорусы,
Немцы, греки и индусы.
Каждый любит свой язык,
Говорить на нем привык.

А у нас что происходит?
В нашем доме, например,
Леша свой язык заводит,
Говорит на свой манер:

Чайник он зовет горяка,
Нож – колюка, мусор – кака,
Непонятные слова!
Ну, хоть лопни голова!

Не букашка, а букаха,
Не мартышка, а макаха...
Леша стал нас обучать,
Как язык свой понимать:

На коленке ранка – вава,
А щенок зовется ава.
От колюки и горяки,
Под зелёнкой две боляки.

Все смеются, всем смешно:
Леш, макаха это, что? –
Есть мартышка и макака,
Есть кулек и кулебяка,
Нет букахи – есть букашка,
Есть стакан, тарелка, чашка!

Оказалось, наш Алешка
Знает все это давно,
Он шутил так – понарошку
Разговаривал смешно.

Говорит москвич по-русски,
Парижанин – по-французски.
Кто разумен и толков –
Знает много языков.

А теперь и мы с Алешкой
Говорим не понарошку,
Интерес у нас возник –
Русский выучить язык!

Свидетель

Я скажу вам правду, дети:
Есть внутри у нас свидетель!
Как ни прячься от него –
Ты не скроешь ничего!

Он все видит, он все знает,
Все на свете понимает.
Сделай самый хитрый вид –
А свидетель говорит:

– Это кто повсюду лазил, 
Нашалил и напроказил?
Кто боится темноты?
Я ведь знаю: это ты!

Ты сердито ему скажешь:
Помолчи,  ну помолчи!
Ничего ты не докажешь –
Хоть кричи, хоть не кричи!

Ты хитрить с другими станешь –
А его ты не обманешь!
Он у нас внутри сидит,
Он нам правду говорит.

Может ты кого обидел?
Твой свидетель это видел!
Понял я такой закон:
Все решает только он!

Он спокоен – я спокоен,
Он доволен – я доволен.
Если дружим он и я –
С нами дружит и семья.
Ну, а если я с ним в ссоре,
Вот уж горе, так уж горе!

Стоит показать свой нрав,
А свидетель:
– Ты не прав!
Догадались, кто он, дети?
Наша совесть – наш свидетель!


Любовь Сирота

Сказка о хвостах и крыльях

Придвинься поближе, мой милый малыш,
Присядь, или даже приляг.
А я расскажу, как в Домашнюю Мышь
Влюбился Ангорский Хомяк.

Он был бесконечно прекрасен собой:
Пушист, ослепительно бел,
Но всё же немного обижен судьбой:
С рожденья хвоста не имел.

Ответила Мышь на признанье ему:
«Не смей обо мне и мечтать!
Уроды бесхвостые мне ни к чему,
Ищи себе пару под стать!»

Хомяк от обиды поплакал чуть-чуть,
От горестных мыслей обмяк.
Но что было делать? Отправился в путь
На поиски счастья Хомяк.

Обшарил он много мансард, погребов,
Сторожек, чуланов и крыш –
И всё-таки новую встретил любовь:
Большую Летучую Мышь.

Она на  каком-то глухом чердаке
Свисала с большого гвоздя.
И новое чувство зажглось в хомяке,
В волненье его приводя.

И Мыши Летучей понравился гость,
Ведь счастье – оно не в хвосте!
И Мышь Хомяку предоставила гвоздь,
Чтоб мог он висеть на гвозде.

А наш Хомячок был разумен и смел,
Характер имел боевой.
Он долго учился – и всё же сумел,
Повис-таки вниз головой!

Висел он, прижавшись к своей дорогой,
И день, и неделю, и две,
И мысли стекались одна за другой
К свисающей вниз голове.

И вскоре он истину с грустью открыл:
«Нашел я подругу под стать:
Мы оба – бесхвосты. Но я-то – бескрыл!
А милая может летать.

Лети, дорогая! А я повишу,
Тебя подожду до утра…»
И вдруг обнаружил: «А чем я машу?
Да это же крылья! Ура!!!»

Любовь чудеса совершает порой.
И в небо с подругою взмыл
Наш белый, пушистый, летучий герой,
Что был так недавно бескрыл!

Летали они, то спускаясь с высот,
То вновь поднимаясь до крыш,
И видела этот прекрасный полет
Хвостатая серая Мышь.

И думала: «Что ж… Остается грустить.
Всему моя гордость виной.
А он ведь и хвостик бы мог отрастить,
Когда бы остался со мной!»

Большой Парад Планет

Сияют звездные глаза, блестят от ожиданья.
И говорит звезда звезде: "Ты видишь этот свет?
Сегодня сразу пять планет назначили свиданье,
Сегодня в небе торжество – Большой Парад Планет!

Давайте встретим их, друзья, аплодисментов бурей!
Давайте дружно заблестим, зажжемся сразу все!
Должны Сатурн, Юпитер, Марс, Венера и Меркурий
Перед красавицей Землёй предстать во всей красе!

Мы им накроем в небе стол, как на большой поляне –
Нечасты встречи у светил: одна за много лет.
И, запрокинув лица вверх, пускай глядят земляне
На этот праздник в небесах – Большой Парад Планет!"

Почетное звание

Хавронье дали званье свиноматки!
Прелестны свинодетки-поросятки,
И вся свинородня восхищена
И славит свинобатьку-кабана.

Завидует лишь кошка свиноматке:
"Чем хуже поросят мои котятки?
Вот только как себя воспринимать:
Как котомаму или кошкомать?"

Не ссорьтесь, драгоценные соседки,
У вас очаровательные детки!
Пускай они растут на радость вам.
Почётней званий нет, чем званье Мам!

Про людоедов

Два ребенка-людоеда
На двоих делили деда:
«Ну не жадничай, прошу!
Дай хоть бОшку откушу!»

«Сам доверил мне делёжку,
А теперь желаешь бОшку?
Нет уж, даже не проси,
Лучше ногу откуси!»

Входит мама-людоедка:
«Поделись со мною, детка!
Ох и славные куски...
Дайте мне хоть полруки!»

Входит папа-каннибальчик:
«Дайте мне хотя бы пальчик!
Это ж надо – два мальца
Делят деда без отца!»

Вся семья после обеда
На десерт ломает деда.
Будет съеден – не вопрос! –
Шоколадный Дед Мороз.


Палад

Шмыг-шмыг

Ходит ёжик через двор,
злой колючкою матёр.
Я прошу братишку Сашу:
– Ты держи, а я поглажу.

Отвечает он:
– Ага, поищи-ка дурака!,

ёж кольнет меня невольно.
Царапнёт, и будет больно.

На меня нацелит зуб,
если ты с ним будешь груб.

Напустил туману Сашка.
И приврал небось чуток.
Я наивный первоклашка.
Он в четвёртый класс ходок.

И пока я, весь в сомненьи,
дёргал бабушкин подол,
ёж шмыг-шмыг за наши сени
и неглаженый ушёл.

7.СКАЗКИ  ДЛЯ  ВЗРОСЛЫХ

В чем смысл сказки Курочка Ряба?
Сан-Торас

Снесла курочка Яичко!.. Да не ПРОСТОЕ…
А какое?
Свершилось чудо – ЗОЛОТОЕ.
«Простое и золотое» – это ключевые слова! –
Даны две крайности, крайние противоположности.
Амплитуда от простого до золотого, как от великого до смешного.
«Дед бил – не разбил, баба била – не разбила…»
А мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и… упс!!! разбилось…
Дед плачет. Баба плачет.
Стоп. Почему они плачут?
Они хотели разбить яйцо?
Да!
Почему, когда их желание осуществилось (настойчивое желание: бил, не раз бил), они плачут?
…И эта мысль сводится к афоризму: «Не путай Божий дар с яичницей!»
Божий Дар – вот что главное!
Что за дар такой? И почему его сравнивают с Яичницей?
Почему ЕГО… не смешать с картошкой или капустой… (раз уж эта кулинария  возведена в степень философского смысла)?!
Что за «Рецепты здоровой пищи»: Божий Дар с Яичницей?
ДАР!!! – это что-то божественное!
А яичница – пустяк!
Ясно... что-то великое, что не следует сравнивать с чем-то пустяшным.
Вопрос Божьего Дара тянется к яичнице, и она намекает на Него…
Значит, они (этот Дар и яичница) хоть разновелики и несравнимы, но чем-то связаны!
Хочешь того или нет, но определенный намек тут спрятан...
И ответ должен быть в яичнице!
Спрашиваю:
– Маша!
– Што?!!!!
– Ты знаешь сказку про «Курочку рябу?»
– Кто не знает?!
– Отвечай на вопрос: знаешь?!
– Ну?!!!
– Яйцо разбилось, почему дед с бабой плачут?
– Потому что мышка разбила! А оне хотели сами!
Маша – не просто личность, а среднестатистическое большинство.
Она отражает  форум однотипных мнений!
– Маш, но из текста вытекает, что у деда не было задачи самостоятельно разбить яйцо. У него была задача разбить, а кто это сделает – не принципиально, иначе он не звал бы бабку. Но когда цель была достигнута – яйцо разбилось,  он почему-то расстроился – плачет. Почему?
– Говорю же Вам, хотел сам!
– Ты на разные аргументы даешь один и тот же довод. Если хотел сам, то почему бабку звал?!
– Да патамушта!!!
– Ну, окей, тогда почему курочка их утешает: «Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам еще яичко, но не ЗОЛОТОЕ, а ПРОСТОЕ»?
– Где логика?!!!
Маша уставилась вдаль. Продолжаю ее грузить:
– Вот потеряешь ты, не дай Бог, золотое кольцо, а я тебя утешу: «Не плачь, подарю я тебе новое колечко, но не золотое, а простое... хм… железное!»
Тебя это утешит?
– Не-а !!!
– Тогда почему курица их утешает такими неадекватными посулами и почему  их это устраивает?!
– Да... почему? – очнулась она. – Да потому, что конец у сказки хороший, ободряющий! «Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам еще одно яичко», – и все довольны.
– А в чем суть? Ты понимаешь?!
– Они думали, что там бриллиант, а там ничерта, вот они и плачут!
– Это ты придумала бриллиант, а я скажу – изумруд, – мы не можем нафаршировать авторский текст отсебятиной.
Наша задача понять то, что нам автор сказал – русский народ!
А русский народ в сказке и намека не дал на то, что в яйце был бриллиант или что-нибудь другое!
– А Я ВАМ ГОВОРЮ – БРИЛЛИАНТ! – взревела Маша.
(Она имеет способность спорить,  не продвигая историю вперед!)
– Тогда как  объяснить, для чего они вообще били золотое яйцо?!
– Говорю же вам! Искали бриллиант!
У Маши преимущества по сравнению со мной:
Во-первых, у нее есть уверенность в своей правоте!
Во-вторых – она знает, как надо.
– А давай вникать в первоисточник, в текст:
Дед и баба жили в деревне, это понятно.
– Почему вам это понятно?
– Потому что у них была курица, не в городской же квартире они ее держали.
Она снесла яичко – обычное дело…
– Но тут ведь сказка.
– Да, сказка, и поэтому Яйцо оказалось Золотым… в сказках случается волшебство. В этом жанре – почти как в фантастике – допустимо чудо.
Яйцо золотое, а они его бьют, зачем?
Зачем бить ЗОЛОТОЕ ЯЙЦО?!
– Ничего вы не понимаете, – она махнула рукой и ушла в другую комнату.
И правда: посадили бы дед с бабой свою псису на золотое яйцо, может, вылупились бы золотые цыплята – красота!
А что еще может вылупиться из золотого яйца?
По народным верованиям, по  древним представление о мире... Боже мой, да весь мир вылупился из золотого яйца!
Например, из Золотого Яйца родился Китай –
древнекитайский первородок Пань-гу!
Дыхание Пань-Гу – стало ветром Китая.
Голос Пань-Гу – стал облаками и громом.
Левый глаз засиял солнцем, правый луной.
Кровь превратилась в реки.
Жилы и вены превратились в дороги.
Плоть его стала почвой, волосы обернулись созвездиями.
Волосы на теле – стали деревьями и кустами Китая,
а паразиты, жившие на нем, превратились в людей.
Легенда заканчивается так:
Нижняя часть Золотого яйца стала Землей, а верхняя Небом.

Но при чем здесь наша курица? Куд-куда она ведет? Пока что завела в Китай.
Тема Золотого Яйца толкает этот символ... да хоть в Индию!
Птица Гагатун тоже снесла Золотое яйцо.
Желток его стал Небом Индии, а скорлупа…
...и в Египте! – Солнце Египта – это желток Золотого Яйца, а сын Солнца – фараон – Амон РА…
А Славяне? Они ведь жили тысячелетия до принятия христианства. Существовал Новгород, Киев, вечевая власть, славянская грамота, архитектура и миропонимание.
Каким было это понимание мира до подавления древней Руси и  обращения ее в христианство?!
Принято думать, что все были язычниками!
Язычество на Руси ввел Вещий Олег, в основном в Чернигове.
Христианство трижды прививалась.
Первое Крещение Руси – при Аскольде.
Второе – Фотиево Крещение – в 876 году, а третье,  при князе Владимире, через 12 лет.

А легенда о мироздании?… Земля стояла на трех слонах…
Нет, это советские учебники ее туда поставили.
В моей поэме «Славяне» есть о славянском миропонимании до РХ.
Мир пребывал во тьме.
Всевышний явил Золотое Яйцо. Вот ОНО!!!
В золотом яйце был заключен Род – РОД-итель всего сущего.
Род родил Любовь – Ладу.
Силою любви разрушил темницу и создал Вселенную.
Бесчисленное множество звездных миров, а так же земной мир.
Род породил все, что при РОДе – ПриРОДу и великие океаны.
Он стал небесным РОД-ником.
Ртом НаРОДом, РОД-ителем.
Род,  родившись из Золотого Яйца, отделил Явь от Нави, и Правду от Кривды.
Из Слова Всевышнего Род сотворил Бога Барму, который стал «бормотать молитвы»  (Первый поэт) и были на Руси – Пра-веды (правдой ведающие), православные (правду славящие) и побуды – пробужденные.

Боже! – Золотое Яйцо – это и есть Божий Дар!
А дед с бабой его били, чтобы съесть.
Они-то и спутали Божий ДАР с яичницей!
А сказано – не путай, не смешивай…
Плачут, потому что это яичко не кушается, а курочка их вполне адекватно утешает:
«НЕ плачь, дед, не плачь, баба,
снесу вам еще яичко,
но не ЗОЛОТОЕ, а простое».

Выходит,  мудрость  в том, что в мир через века катится, посредством сказки,  Золотое Яйцо, чтобы,  рассказывая  детям, многократно повторяя, люди не забыли, не утратили Исток – Истину!
А истина в  том, что до Христианства на Руси была православная вера, ведическая традиция, была славянская культура, и там, у тех истоков находятся наши духовные и национальные корни, которые глубже и дальше, чем христианские.
И к этим корням ведет персонаж – Курочка Ряба, по кольцевой дороге истории, к Божьему дару к Золотому яйцу, «из которого все начало быть, что начало быть»! 
В сказку вложена мысль о зарождении мира, она детская, простая, что бы всякие религиозные, атеистические и иные умы не навязывали ей свои трактовки.
Она сохранилась до наших дней, потому что пустяковая, безобидная.
Точно так иные, древнейшие цивилизации перед гибелью кодировали тайные мудрости в мифы, легенды, сказания, чтобы национальные первоистоки вернулись на круги своя.

Для меня эта сказка – ключ и принцип подхода к любому произведению.
Не придумывай  бриллианта в яйце, не отдаляйся от Истока, от первопричины.
Мысль – исток. Исток – Истина, в Истине – Весть.
Истина – извещает. Состоит из Вести.
Славяне считали, что Бог присутствует как Весть.
ОН приходит в сердце С-Вестью, Со-Вестью – отсюда – совесть.
Принцип курочки Рябы толкает от яичницы к Божьему Дару! От простого к сложному, от золотого к простому.

СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
Сан-Торас

После просмотра длинной анимации режиссера Д. про золотую рыбку был банкет.
Все произносили тосты, хвалили друг друга.
Беседа за нашим столом увязла в «Сказке о рыбаке и рыбке».
Мне непонятно, зачем нужна взрослая анимация «о рыбаке» в тех же детских интерпретациях, как будто на безрыбье и золотая рыбка – рыба!
Рассказываю анекдот:
«Эстонец поймал рыбку, она ему свои соблазны откупа, а он ее об тротуар:
– Нэ надо гаварит со мной по-русски!»
Смеются.
Д. – профессионал, ее работы удостоились «Эмми», хотя она сказала, что предпочла бы премию поменьше.
Малые премии поощряются деньгами, а большие обходятся одним престижем.
За почетом  в Лондон она не поехала, не на что было.
После просмотра ей аплодировали.
А драматургия – дрянь:  клише преподносит, как художественное кредо.

МОЕ КИНО
Слово за слово – завелись.
– У тебя есть своя версия?
– Да! Начинать киносюжет о «Золотой рыбке» надо со свадьбы.
Юная дева, полная грез, выходит замуж.
В ее мечтах – джентльменский набор девичьих упований:
она с супругом и пультом от плазменного телека на диване
в терракотовой гостиной; на лужайке резвятся ее чада; у дома серебрится шестисотый Мерседес.
Но получает дева в мужья, как водится, не олигарха, а дурачину и простофилю, возможно, даже пьяницу. И жизнь ее, плачевная, не может состояться ни в одном из намеченных пунктов.
В итоге скупого и безрадостного быта у нее в наличии из недвижимости – ветхая землянка, а из домашнего инвентаря – разбитое корыто.
Но поскольку у нас жанр – фэнтази, то в суровые будни врезается чудо.
Чудо не должно заставлять себя ждать!
Непутевому мужу выпадает шанс поймать золотую рыбу!
Удача улыбнулась простофиле!
Господь сжалился над несчастной семьей!
Муж, известный олух, не способен ухватить фортуну за чуб, и тогда измученная нищетой супруга берет бразды в свои мозолистые руки. 
Править она не умеет – алчность сильнее разума, и опыта никого.
В итоге – оба остаются у разбитого корыта.
Сидят они на берегу, обнявшись, и проливают солидарные слезы.
Белые волны Черного моря, похожие на ионический орден греческих колонн, разбиваясь об их прохудившиеся башмаки, расплываются в насмешливой улыбке
и медленно отползают, наливаясь новой злобой.
Глядя в зыбкую даль, фатально обреченные друг на друга, горюют
старик со старухой.
Им невдомек кто Он, тот Непознанный и Непостижимый, кто зарядил их несовместимость неодолимым притяжением разноименных зарядов?!
Ибо ее жадность и неуемность, так же, как его глупость и нерадивость,
стоят друг друга.
Сокрушаясь, они печалятся, душевно обнявшись, так как задуманы на совместность.
В их объятии – родственная неизбежность, и зритель чувствует это.
В схеме, данной Пушкиным, заключены моральные ценности позапрошлого века –
добрый старик и злая старуха живут у синего моря – как черное и белое, как добро и зло.
И в этом по шкале современных ценностей существенный прокол.
Мы не воспринимаем мир в контрастах двух красок,
где один – абсолютно белый и пушистый,
а другой – совсем черный и щетинистый.
По существу, в незадачливости семейной жизни, в той или иной степени, задействованы оба.
Потому что оба принимают участие во всем совместном и составляют единое целое общей судьбы.
На тему этой сказки бытует известное детское изречение:
«Глупый старик просил у рыбки то корыто, то избу, попросил бы сразу новую старуху!»
– Малыш! А что бы он делал с «новой»-то старухой, когда ни избу поставить, ни корыто починить, ни бизнес с рыбкой оформить толком не умеет?
Любая, за таким мужем с испорченным характером, неизбежно придет к разбитому корыту.
Кто же, тридцать лет и три года живя в подобном дискомфорте, не сделается сварливым и злым?
Разве что сам старик? Но такая доброта сродни юродивости.
Как же он жил у самого моря, где дары от жемчугов до кальмаров, и дорос в карьере всего-то до ветхой землянки?
Чем он, собственно, занимался 30 лет и три года?
Коль он столь неамбициозный, что почти блаженный, то мог бы прожить и в бочке, как Диоген.
Но в этом случае без бабы и с философией.
Предпоследний кадр моего кино.
Общий план – море.
Средний план – перевернутое, как гроб, корыто.
У изголовья православный крест.
Крупный план – одинокий старик прибивает к могиле эпитафию (наезд камеры):
«Здесь покоится старуха, которая никогда не была счастлива в браке».
Последний кадр, как штрих, постскриптум:
золотая рыбка, вынырнув из волны, видит над могильным корытом сутулую, безвольную спину старика, с цветастой заплатой – последняя забота
несчастной старухи об этой бездари.
Подмигнув, как пиковая дама, рыбка превращается в игральную карту и,
зловеще захохотав, обнажает в кровавом оскале острые зубы пираньи.
Волна, закрутившись рулеткой, увлекает ее в свою свистящую воронку,
и высокая луна, похожая на медный игральный шарик, медленно закатывается
в алмазную семерку небесного ковша Большой медведицы.


РАССКАЗ  ДЯДЮШКИ  К.
Любовь Сирота

Не поймите, милые, превратно.
Говорят, что любим мы приврать, но –
Это было! Жаль, что однократно…
Врать мне – совершенно не резон.
Помню, в уголке сидел весь день я,
Слушал, как в печи трещат поленья.
И необъяснимое явленье
Вспоминаю я теперь, как сон:

Вдруг я оказался возле двери,
Сильно увеличился в размере –
Где-то раз во сто, по меньшей мере.
Глядь – на мне штаны и сюртучок.
Всё нутро моё заголосило!
Но уже неведомая сила
От дверей меня переносила
Прямо на каретный облучок.

Не могу рассказывать без дрожи!
Вижу: я в руке сжимаю вожжи…
На кого-то лошади похожи –
Все мышастой масти, до одной!
Словом, оказалось, я – возница.
А в карету девочка садится.
(И когда успела нарядиться?)
Просит: «Во дворец вези, родной!»

Скажете, я вру? Да ведь не вру же!
Словом, бал я видел лишь снаружи.
(А внутри-то, видимо, не хуже!)
Музыка, наряды – боже мой…
Думал, возвратимся на рассвете.
Но – увы: гляжу, в одном штиблете
Девочка моя бежит к карете
И кричит: «Гони! Скорей домой!»

Тут с меня в момент слетела дрёма,
И быстрее молнии и грома
Мы помчались в направленье дома,
А за нами – всяческая знать!..
…Вот и всё.
Исчезли все обновки,
Я опять живу в своей кладовке,
Сторонюсь котов и крысоловки…
Но зато мне есть что вспоминать!


8. ОЛБАНИЗМЫ

Князь Оболенский – родоначальник олбанского

Диалог:
Палад – Сан-Торас

Санто:

Дорогой Паллад!
Интересно мне, что Вы знаете об олбанском языке, как относитесь к нему,  вообще к ненормативу, и  как Вы расцениваете само явление – олбанский язык?
Литература это или только сленг?
Мне очтиресно Ваше мнение, оч!

Палад:

Добре!))
Пока суть да дело, поделюсь мнением про олбань.
Поскольку сам грешу языковыми искажениями, очевидно, что мнение это положительное.
И тем оно положительнее, чем более метки, выразительны, остроумны и образны примеры олбанского диалекта русского языка, чем рафинированней эта языковая субкультура в лучших своих образчиках.
Есть время и место лелеять и стеречь от «сора» классическую русскую словесность, и есть «потехе час», когда образованный  (в т.ч. гуманитарий),  протерев затёкшие официозом глаза, резвится (в т.ч. лингвистически извращается)  вволю, с искоркой, чертовщинкой, и со вкусом.
Альтернативная терминологическая энциклопопия на Лурке (Луркмор.ру) тому прекрасный пример.
Откуда корни? Почему?..
Мне, всвязи, приходит на ум аналогия с «Бойцовским клубом» Чака Паланика: «белые воротнички», клерки и рядовая корпоративная шелупонь вдруг, мультииндивидуально, но не сговариваясь нарочно, начинают ощущать себя личностями (а не винтиками бездушного механизма эксплуатации). А личностям свойственно самовыражаться. Им свойственно приближать мысленно конец рабочего дня, дабы снять, сцарапать с лица и тела непременные шаблоны фейсконтроля и дресскода.

Потому, что главное свойство личности – иметь своё лицо.
Конечно же, нюанс в принятии этой аналогии  в том, что идея, становясь достоянием масс, теряет в качестве средства удовлетворения претензии каждого на проявление индивидуальности. Но тут дело за способностями каждого ярко проявить себя в данном направлении. Изначально все равны. «Равнее» среди всех только филологи, лингвисты – их сознание лучше напичкано, натаскано, мультиассоциативно и обильнее ветвится – именно то, что надо для успешного творчества устойчивых и функциональных словоформ.
И, о да, словотворчество – это такое брожение в мозгах коллективного бессознательного, которое никогда не прекращается. Язык – Феникс. Он умирает, «ветшает, как платье». Он же и возрождается, заставляемый «сверкать… заново» любыми подуровнями социума – большими и мелкими общностями. Любая профессия привносит в копилку своё, слэнговое. Есть феня, есть сугубо «дворовые», «районные» словечки, словечки-ноу-хау целого города, которыми сегодня же город осеменит интернет, и таки что-то приживётся!
А к Пушкину, Толстому, Бунину, Набокову и многим-многим неинфицированным истокам мы непременно будем прикладываться почерневшими от слэнгов устами, впитывать и исцеляться, но уже другими – обогатившимися увлекательным опытом разнообразия языковой пластичности.
Ибо, не сотворим себе кумира ни из монументальных – классических – основ языка, ни из сталкинга пограничных лингвистических областей, где эти основы теряют строгие очертания. Мы – живые люди, с живым языком.
Впрочем… вопрос предпочтений, конечно))

Санто:

Полное единодушие мое с Вами в этом вопросе выбивает табуретку спора из-под разобщенных ног.
(Имеецца в виду между изячной словесностью и олбанской прелестю.)
Кстати, и снова прав всегда актуальный Экклезиаст своим на все века афоризмом: «И нет ничоновава под сонцэм».
В той арбите, куда проникает невооруженный гуглом взгляд, олбанским языком изъяснялся известный в песнях князь Оболенский, помните?

… тарА-рарара рА, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.

Но он был не корнет, кстати, а штаб-ротмистр гусарского полка. (Хотя Оболенских было много, мы говорим о Сергее.)
О нем вспоминается в Тыняновском романе «Кюхля», про молодого Пушкина, Дельвига, лицеистов, которых люблю.
Речь о том, что Кюхельбекер делил пайку с князем Оболенским, сосланным в Сибирь. Оболенский писал письма на олбанском:
«Дарагой сасед завут меня княсь Сергей Абаленской …уже год целой, сколько продержат в этой яме бох знает..»

А усна он, видимо, изъяснялсо детатак:
– Мадам, я не имею чести быть Вам представленным, однако осмелюсь обеспокоить вопросом: отдаться не интересуетесь?
А было это в позапрошлом веке, в XIX тоизть, таки нет ничо нового (поклон Экклезиасту).
Нихачу пальцетык в тему женсчино, но, как там коллега  Ваша
с противозачаточной внешностью и длинныме ногаме, исчо магнитит тему истецтвенного отбора или уже монописуально?
Я же волнуюсь, ихмо!

А падробность пракнязя пишу затем, чтобы к сказанному вами –
(цитата):

«Язык – Феникс. Он умирает, «ветшает, как платье». Он же и возрождается, заставляемый «сверкать… заново» любыми подуровнями социума – большими и мелкими общностями. Любая профессия привносит в копилку своё, слэнговое», –

добавить и, может, улыбнуть Вас тем, что олбанский имеет благородные корни, княжеские, можно сказать.
Но Рунет утверждает – это стиль русского языка, фонетически верный, однако с нарочным эрративом, т.е. неправильным написанием: (пишыца как слышыца).
Орфография ориентирована на этимологию слов.
Получается омофоническое письмо вместо а – о и наоборот, вместо ф два фф (аффтар), и слияние слов: апстену, ржунимагу, выпеййаду.
Сегодня в письме друг мне пишет: «От усталости падаю састула пацтол».
И меня всколыхнуло гг – захотелось взрыхлить тему.
Не знаю, известно ли Вам, что олбанский, этот можноскзать, оживший язык Эсперансо, России подарила Америка (фигурально и виртуально, канеша).
Мы все равно всасываем пилесосам из загнивающего запада, что можем, кстати бОльших трудоголиков, чем паразитирующие капиталисты, мне не встречалось.
Не просто трудяги, а зомбированные яппи.

Олбанский пришел в нам аккурат из ЖЖ:
Америкос из Вашингтона, увидев текст на русском, возмутился: почему на американском сайте livejournal.com кто-то пишет на «непонятном языке? И, вообще, что это за язык?».
Некто Максимус написал, что это язык албанский!
На вопрос: «А почему Вы думаете, что комментарии написаны для Вас?» – америкос ответил:
– Это ЖЖ – американский сайт, а не албанский. Быть американцем означает, что остальной мир должен подстраиваться под меня. Но это лишь моя точка зрения.
В ответ в русскоязычной части ЖЖ был организован флешмоб «Уроки албанского» с целью помочь ему  разобрацца и выучить русский.
За два дня америкос получил тысячи комментариев с «уроками албанского» и флудом. Ему предлагалось извиниться и написать на русском языке о том, что он уже выучил албанский.
Урок первый. Про букву Х.
Х. Это важная албанская буква русского алфавита. С неё начинается ебланско-албанское национальное слово «х*й»…
Помимо жж и мыла*, америкос получил тысячи SMS-ок и звонков на мобильник. И он, в конце концов, выучил и таки извинился.
Так родился олбанский йезыг.
Вы пишете: «Есть время и место лелеять и стеречь от «сора» классическую русскую словесность, и есть «потехе час», когда образованный (в т.ч. гуманитарий), протерев затёкшие официозом глаза, лингвистически резвится вволю, с искоркой, чертовщинкой и со вкусом».
Отлично сказано, ихмо!
Люблю это словцо, вернее фразо, на агл означает: IMHO, т.е. In My Humble Opinion.
Значт – «по моему скромному мнению», что по-олбански будет так: имею мнение хрен оспоришь!
Dixi!
Дикси – это мое, вернее латинское выражение, означает: Я все сказал!

Sleng info от аффтара:
*Мыло –  от англ. mail – почта. синонимы: мыльница, майл, мейл.

* Флуд  - от  англ. flood — наводнение, затопление - это сообщения в форумах и чатах, занимающие  объемы, но не несущие  полезной информации.
Чат  - от англ. chat — болтать. Означает общение по компьютерной сети в режиме реального времени.

Палад:

Фегасе! Кокайа прелеззь за Оболенцкаго! Дякую))
И боян про «учи олбанскей!» рад был прочесть в расширенном виде, ибо слыхал его лишь в нескольких словах, не передающих максимум комичности.


Почему возник олбанский язык?
Сан-Торас

Кроме всяких легенд и примеров на эту тему, выскажу очевидную мысль:
Олбанский – это  сленг,  возникший, скорее всего, из желания создать в письменной речи  атмосферу устной, то есть передать на письме ощущение живого разговора.
Об этом говорят  и правила олбан-яза, которые сформировались как подражание на письме разговорной речи.
Пишем: автор Семенов, – но звучит «афтар Семеноф».
Из-за искаженной орфографии  может сложиться впечатление, что читаешь  безграмотное письмо.
 Но на самом деле, чтобы хорошо (т.е. смешно, остроумно) писать по-олбански,  надо неплохо знать грамматику, потому что  вариации и словотворчество опираются на базовые знания языка.
 Я умею говорить по-русски. Но пешу какхачу.
Субкультура олбанского – это просто иная форма использования языковых инструментов.  И какой бы хулиганской она ни казалась, но на самом деле вся мировая культура проистекает из наличия различных субкультур.
 Со временем они вливаются в нее, как реки и озера в крупный водоем, а дорастая до логического завершения творческих поисков, постепенно становятся адаптированными для всех.
 
Мне лично люди, способные  понять субкультуру даже в  ее изначальном, несовершенном виде, симпатичны, поскольку они более кретивны, чем общая масса.
Несмотря на то, что  субкультура  олбанского  не стремится влиться в общий поток,  она так или иначе ориентируется на основную культуру и черпает из ее источника.
Тем более что олбанский сленг возник именно в интернете, где сосредоточена большая часть всей мировой культуры, которая опирается на основные достижения человечества.
С позиции ретроградства олбанский  сленг  рассматривается как угроза  чистоте русского языка,  но думаю, что скорее он представлен как еще один  пласт, как своеобразная форма общения, способствующая  более активному и гармоничному развитию лингвистики в целом.

ИЗБРАННЫЕ ПРАВИЛА ОЛБАНСКОЙ ОРФОГРАФИИ
(ИЗБРАНЫЯ  ПРАВЕЛА  ОЛБАНСКАЙ  АРФАГРАФЕИ)

Параграф 1.

Все глаголы в инфинитиве (отв. на вопр. что делать? что сделать?), а также в 3 лице наст.  и буд. времени (отв. на вопр. что делает? что сделает? что делают? что сделают?), имеющие на конце возвратную частицу, (нота бене!)  пишуцца через удвоенную Ц!!!
И никаких мягких знаков не требуецца!
При этом в 3 лице рекомендуецца окончание глагола -а, а в инфинитиве варьируецца (-а или -о), что никак не зависит от рода (пола) пейсателя и диктуецца исключительно его интуицией либо сиюминутным желанием.
Примечания:
• использование  окончания -о в 3-м лице, продиктованное личной прихотью пейсателя, не возбраняецца.
• использование неудвоенного Ц по тем же мотивам – не возбраняецца.
• замена гласной Е на И перед удвоенной Ц допускаицца, не возбраняицца и даже поощряицца.

Параграф 2.

Что касаецца глаголов прошедшего времени мужского рода с возвратной частицей на конце, их рекомендуецца писать с окончанием -о: вдохновилсо, старалсо, трудилсо, забодалсо, неполучилсо.
Другой пример: влюбилсо, недобилсо, застрелилсо.

Параграф 3.

В олбанском йезыке практически нет слов, начинающихся с гласных Ё и Я. Эти звуки передаются с использованием буквы йот: ЙА, ЙАД, ЙОЖЫГ, ЙОПТЬ (непереводимое междометие).
Исключением из правила является ЁКАРНЫЙ БАБАЙ, пишущийся традиционно через Ё (хотя написание через ЙО также не возбраняецца). 

Параграф 4.

В олбанском йезыке практически нет уменьшительного суффикса -чик. Все уменьшенные наименования предметов мужского рода 2 склонения следует писать с использованием суффикса -чег: МАЛЬЧЕГ, СТУЛЬЧЕГ, КРОСАФЧЕГ.
Суффикс -ик также отсутствует и в зависимости от личного пожелания пейсателя заменяется либо на -ег, либо на -ыг: можно ЙОЖЕГ, а можно ЙОЖЫГ.
Примечание: примитивные ограничения в написании ЖЫ-ШЫ через И в олбанском йезыке снимаюцца (равно как и написание ЧЯ-ЩЯ через А и ЧЮ-ЩЮ через У: ЩАСТЯ, АСЧЮСЧЕНИЯ).

Параграф 5.

В случае сомнений и колебаний между буквами В и Ф выбор следует делать в пользу Ф:
ФТОРНЕГ, ЗАФТРАК, КРОСАФЧЕГ.
Примечание: в некоторых случаях употребление удвоенного Ф не возбраняецца и даже поощряецца (например: АФФТОР, КРИАТИФФЧЕГ).

Параграф 6.

Творительный падеж как существительных, так и прилагательных множ. числа образуецца с помощью окончания –Е:  БОСЫМЕ НОГАМЕ, ГОЛЫМЕ РУКАМЕ.

Параграф 7.

Приветствуется слитное написание слов с предлогами и отрицательной частицей НИ:
НИФТЕМУ, НИЗАЧОТ.
Примечание: отрицательная частица НЕ используется крайне редко, исключительно по личной блажи пейсателя.
Слитно пишуцца также стойкие словосочетания: РЖУНИМАГУ, УЖОСНАХ и др.


Олбанские и околоолбанские стехи

Сан-Торас
Казка про ЗОлу
Бал. Серце деушки забилась;
Пульсируют ея виски,
А тут и фея  появилась.
– Хде, Фея, туфли? Хде  носки? –

Ей робко Золушка сказала. –
Ах,  платье надо заменить!
А можно, тетя, мне для бала,
Мою спиральку обновить?!
Там будет принц!!!! –
Она трепещет.
А фея думает: пусть блещет!

Волшебной палочке послушна,
В карету села, простодушна,
Взволнована, возбуждена,
На бал отправилась она.

А на балу всё пляшет, пляшет,
То стан софьет, то разофьет,
Блистает, вопщим, Зола наша
И ножку стула ножкой бьет.

Но полночь близитцца, и вот –
Пьяна, прекрасная гуляка
Из зала вышла раскорякой,
Перекусивши нервно рот:

– Уж ко всему я, блин, привыкла.
Но, Фея!... Старая тымлять!
Могла  бы все-таки сказать –
Неможно, ЗОла, опоздать:
Спиралька превратицца фтыква!

А этот башмачок хрустальный
Надеть, вапще, блинн, нереально!
Такой намздыкала мазоль…
Пойду перебирать фасоль.
   
Санто – Паладу:

Нет, я не Хомс, не Барабас,
Не дохторватсана избранник,
Ни синей бороды охальник,
И не индеец – Зоркий Глаз!

Мне мил наш-рашин мастерклас:
Летящий половик с крылами,
Стол-самобранка с пирогами
И Сифкабурковский Пегас,

Хитрец-Емелька на печи,
(Этот Обломов вечно спящий),
Милы мне наши силачи,
И леший, и шишок стучащий.

Мила кисельная река
И нежномудра Василиса,
Чтоб уж жениса, так жениса,
Как говорят, наверняка.

Пленяют вещие русалки,
Но Холмса тоже не отдам…
Палад, соскучился по вам.
Мне не с кем здесь затеять салки.

Палад

адин-нолядин*

Подали, брат, состав на Оболонь.
Пелот руля кречит патарапицца.
Ана лежыт, как раненая слонь.
Ты дапалзёж, што меченая птитца.
Тежыловат – свинцово тянит дробь.
Зокатен след кровавести сопутной.
Разшедрись, гад, – угробь себя, угробь
чужой таской па слабести менутной!
Саседи – в дым, гундят черес плечо.
А с паталка фуяред ваша фуга.
Пузь соком йим прокаплет гаречо
гармонами взбражоная падруга.
Нутром она изжалившись о хрящ.
Скрипит карниз – слетелись млеть суккубы.
– Ты настоящ, о КАК ты настоящ! –
вопят ее разрозненные губы.
Жлобьё тусит, i жрэ воно, i п'є.
С абъедкаме в адно сраслись акурки.
Так получяйте, цуки, в оливье
прасоленные ломти штукатурки!
Сменилсо год. А в стойле та же вонь.
В акошке ель фзметнула лапь ресницей.
Лежыт твая, как раненая слонь.
И рядам ты – разтрелянаю птитцай.

* 1.01

***
С того волнительного раза,
когда ты мной была полна,
я б отстрелил себе полглаза,
узнав, что кем-то не одна.
Я б ацтрелил и руки-крылья,
пустил и пуль взатылок в след.
Союз наш сталб седою былью
в устах бродяжих кришноед.
В чувств оскорблённых полной гамме
слезой последней источа,
я прикоснусь к тебе культями,
любовью млея и крича.
Ты возойдя на верх понятья
сих струн душевного звонья,
вмиг разодрав на персях платья,
готовно скажешь:
– Я твоя!
Я, подсобрав в охапки силы,
что ацтрелить суметь не смог,
твой стану суженый и милый,
усну котёнком помеж ног.
Мне шерсть распутуя и глажа,
бросав блаженный мутный взгляд,
вконец представишься:
– Я Глаша.
Отвечу с радости:
– Панкрат.

Любовь Сирота

Антиподы

Запивая водкой бутерброд,
В кабаке  вторые сутки кряду
Наслаждался жизнью Афтаржжот.
Тут подсел напротив Выпеййаду.
Афтаржжот, в согласии с собой,
Вдохновленный воплями фанатов,
Был самодоволен, как плейбой,
Не стремясь к ведению дебатов.
Выпеййаду – тот, едва присев,
С первого же слова – для чего-то
В спор полез, выплёскивая гнев,
Уязвить пытаясь Афтаржжота.
Но неуязвимый Афтаржжот
Слушал Выпеййадову тираду,
Усмехался, гладил свой живот,
Лишь сказал: «Расслабься, Выпеййаду!»
И пошел сердца глаголом жжечь,
А противник, чувствуя досаду,
Прекратил дозволенную речь
И плеснул себе в рюмашку йаду.

9. КАК СОЗДАВАЛСЯ ЭТОТ НОМЕР ЖУРНАЛА

Ещё в процессе работы над номером пришла мысль завершить его именно таким разделом: рассказать читателям о том, как он делался, какими разговорами между автором и редактором сопровождалось его рождение – наши размышления, сомнения, споры и согласия. Это диалог двух людей, разделенных огромным пространством, сушей и океаном – одиннадцатью часовыми поясами. Но разве это – препятствие для мыслей, чувств, юмора?
Итак, последний раздел – отрывки, небольшие кусочки нескончаемых диалогов, фактически верхушка айсберга.
Беседующие обозначены условными символами: А – автор, Р – редактор.

Р:
Я тут бестрепетной рукой правлю всё, что считаю нужным, и даже разрешения у вас не спрашиваю. Потом вы всё равно будете всё это проверять и вносить коррективы. Но кое в чем просто не могу сама определиться, поэтому буду приставать к вам. Но только там, где совсем уж не справляюсь.
У меня такое неуютное ощущение, будто я вас прессингую с этим журналом. То есть буквально за горло беру. ;
Вы меня останавливайте, если я становлюсь невыносимо навязчивой.
А:
Дорогой редактор, мы с вами работаем, а не прессингуем.
Иначе невозможно выбрать, выправить и распределить материалы.
Поэтому вопросы надо оговаривать и решать.
Т.е. принимать неприятности по мере поступления.
Знаете, какая у меня идейка родилась из-за ваших секси реверансов?
Может, даже заберет несколько страниц. Я обожаю такие вещи.
Собрать всю нашу переписку о журнале, перечитать, выклевать
вкусное и сделать такую закадровую кляксу (так страницу оформить).
Тема: «Как создавалось кино». Там шедевры есть. Просто фразы, характеристики, фрагменты.
Чтобы и этот труд километровых переговоров не пропал.
Нравится вам?
Р:
Идея нравится! Там (в переписке) действительно найдётся чем порадовать себя и других. Ну, этим уж займемся под конец – с удовольствием. Зарезервируем под «рабочие моменты» пару страниц – в крайнем случае, всегда найдем, чем их заполнить.
Р:
Пересмотрела ваши юморные вещи, думаю, в олбанский раздел пойдёт Золушка (я её подправила – помните, я придиралась к сдвигам ударений?), а что ещё? Таню с Онегиным не хочется мне что-то, больно рискованный текст, хотя там, конечно, есть остроумные находки, и так естественно вошел Пастернак со своими башмачками на пол и скрещеньями рук и ног. Смешно. Но я не уверена. Мне кажется, чересчур отвязно. Для стихирского дурачества или какого-нибудь капустника годится, а для журнала...
Собственно, опять же: «думайте сами, решайте сами». Скажете поставить в журнал – поставлю. Золушка тоже, конечно, с солью и перчиком, но там смешное превалирует над «кощунственным». Да кроме того – как-то вольнее себя чувствуешь, изгаляясь над ШарльперрОм, чем «опуская» Александра Сергеича. Это опять та же тема приемлемого и допустимого: у каждого свои представления о границах допустимости. Для моей тетушки (уже я писала об этом) моя «Вагонная песня» – кощунство, а для ее родного брата и практически ровесника – папы – просто смешно и остроумно. Критерий, эталон – внутри, в голове. Так что я, естественно, мерю своими эталонами, они могут не совпадать ни с вашими, ни с редакционными, ни с читательскими.
А:
Любушка, голубушка моя!
Будьте проще, и к вам потянуцца люди!
Все что вкусно, симпатично, остроумно, литературно – берите!
Не думайте о теме, о рамках журнала.
Вкусно – значит, надо кушать!
Вы точно в рубашке смирительной шарите по стишам.
Да разденьтесь! Рэлэкс! Журнал не капсула, что там прямо развернуться низя.
Все, что имеет мысль, имеет быть!
Нам ниче человечецкое не чуждо!
Мы и похулиганить можем. Вот Вам хулиганская рубрика.
Я не борюсь за это, просто расстегните свой пояс. Распоясайтесь!
Вы прям в шинели Беликова – Волга впадает в Каспийское море.
Насчет Тани Лариной вы где-то правы, надо взвесить, чего больше – наглости или остроумия.
Шока или кайфа?
Это же и молодежь читает. У них легче весовая категория.
Но суть не в этом. А только в том, хорошо написано или нет.
Р:
Санто, да я же не лезу в футляр, как этот персонаж, и не боюсь я вылезти из формата.
Но поскоку я есть художественный редактор (вроде как), то забота моя исключительно о вкусе.
Апфкусе!
Чтобы вкусно, пикантно, остренько – разве ж я против?
Но чтоб в меру всего.
Ну вот, например... Не знаю, что вы на это скажете как поборник здорового питания, но я, например, обожаю закуски с чесноком. Чтоб чуть-чуть. Пикантно. Но когда, простите, этим чесноком от кого-то несёт – это неприятно. Или – опять же, извините за выражение, хрен. Любимая приправа. Но если на кончике ножа. А ложку хватанёшь – оно даст по мозгам.
Ну да, я, конечно, эстетствую где-то. Но иссключительно в заботе об общем вкусном впятичлении!
А:
Вы меня просто паполу валяете, смишно же!!
Не будем, канеша, хрен ложкаме, но... по вашему вкусу, на кончике, так сказать.
А то что это – без пэрцу?!
Я да, за здоровый образ, но я тоже позволяю пациентам
 оттянуцца, просто учу, что делать после этого, как себя в норму
 вставить.
А:
Любушка, все, что достойно интереса, вы притягивайте.
Потому что можно выбрать или заменить что-то чем-то,
или на мысль наведет.
Я знаю, что меня хватит не один журнала,  хоть всю годовую подборку, но...
Щас объясню.
Подруга моя актриса Андрейченко (живет в Лосе) решила продать здесь дом и купить в Канкуне.
Говорит: Сан, там я буду королева. Мой пляж, имение и никого.
Как ты считаешь, это правильный выбор?
– Наташа,  зависит от человека.
Представь. Вечером  ты выходишь на свой берег моря, заход солнца, дорожка, красота (она тает).
Ты смотришь на это и... тебе некому сказать: Смотри, какое солнце!
Она сникла. ( Но все равно уехала.)
Горе, Любушка, надо держать в себе, не перекладывать – это множит его, его становится больше, ты уже не один горюешь.
А радостью – делиться, тогда ее становится больше... у тебя.
Напечататься можно где угодно. Но литературный глянец – это вещь.
А поэты так чувствительны, и к ним так мало внимания.
Мне лично эта публикация более всего ценна тем, что Вы мои тексты приведете в порядок.
Потому что срач в них меня угнетает.
Р:
И это, и это! – про пляж и солнце, про «делиться радостью» – в раздел «Как делалось кино»! (Название ваше, условное, повторяю его, чтобы было сразу понятно, о чём.)
А:
Любушка, оставьте ваш ответ, как есть, и все.
Пусть стоит, если Вам нравицца.
Это не важно для меня.
Бадацца с Вами ну не реально :))
Р:
Ну нет уж. Давайте без жертв. Не важно для вас? - Для меня важно, нравится вам моя редакция или нет. Это ваш журнал. Что мне ЯВНО не нравится – я вам скажу.
Р:
Ринад написал песенку на мой стиш.
А:
…Бож, мужчины Вам пишут портрэты, музЫку посвящают.
Вери секси, ейбог!
Р:
Надо кого-нить надоумить сделать скульптурное изображение. В полный рост. Это будет ващееее! ;
К тому же – это практично: в дальнейшем сгодицца на памятник при жызне!
А:
Ничосе аппетиты!
Фполный рост!
У нас Дима есть краснодеревщик.
Видели его скульптурный портет на его главной странице?
Ладно, попрошу, чтобэ он выпилил Вас как следует. ; Извините, ну оно тааак звучит, смучаюсь, ревную почти.
Р:
Ой, как славно! И буду я деревянная-деревянная! Фполныйрост!
Прям Буратина почти!
А:
Буратино-баобабовна.
Какой сужет.
мод музыку ренато ренато ренато
под музыку рена-ато патстарый клависисин…
Р:
Ну вот что вы опять не спите! Вы вообще спите когда-нибудь?
А меня гОните: спать, спать!
У вас же глубокая ночь!
Отдыхайте!
А я буду диалоги править.
А:
Уснешь тут, когда вы про Тонино сказали: делай сам – вот делаю.
Р:
Ну вот, опять вы меня ввергаете в комплекс вины!
Я разве сказала: прямо сейчас, и не думайте спать!
Санто, мы всё успеем.
Расслабьтесь, ради Бога, мы всё успеем! Невозможно ж так, день и ночь напролёт!
А:
Любушка, вы как истинно русская женщина-суржик,  с душой тургеневской деушки, обязательно должны чувствовать страдания?
Ну порадуйтесь! Я все ж с Вами не сплю всю ночь, а не с кем-то там!
Вы моя подруга децтва, и мы с вами не спали целыми ночами напролет!
Как вам такой тезис? :)
Р:
Уговорили, буду нестрадать!
Буду наслаждаться и тешиться предложенным тезисом. :)
Р:
Перед вашим детским я вообще робею: я не знаю, что и как выбирать. Вероятно, выбирать придётся всё-таки вам. Возможно, с избытком, чтобы потом ещё отсеять.
Но мне сейчас важно знать, что вы считаете АБСОЛЮТНО НЕОБХОДИМЫМ для детского раздела. Чтобы я с этим уже начала работать.
А:
Детскую рубрику мг… ща начну вам маячить – то, что я люблю.
Стихи для детей писать очень нелегко.
Они требуют предельной чистоты звука, рифмы, ритма.
Это же дети. Там повозиться придется.
Но я так люблю детские стихи – и свои, и вообще.
Мои мне нравятся по мысли, энергии, интонации, фантазии, идеям.
Не нравятся неряшливостью, отсутствием чистоты стихосложения.
Иногда многословием.
Если их довести до предельной внятности – там есть деликатесы.
Но пока где-то пережарено,  где-то не доварено.
Хотя в потенциале – это лучше других, потому что стихи эти написаны человеком, который больше любит детей, чем те, кто пишет для них, – это точно.
Р:
Наслаждаюсь Паладом. Какой язык – смак! Что он вытворяет с русской речью!
Он – фонетически, словотворчески – по-моему, не меньше молодого Маяковского.
Очень талантливо, просто роскошь и великолепие.
А:
А ТО! Это – в отношении Палада. Ему культуры бы добавить, поэтому я его к Вам прилепил. И Вам полезно, правильность Вашу  разбавить.
Р:
Палад таков, каков он есть, вряд ли его можно (да и нужно ли?) окультурить.
Не уверена, что окультуривание пошло бы ему на пользу. Это как поляну превратить в газон, или кусок леса – в парк. В нем – языковая стихия, языкотворчество, чутьё на уровне интуиции, вкус к языку неосознаваемый – короче, я в восторге от него, хотя, конечно, не всё мне нравится в равной мере.

А:
О Культуре Палада – красиво завернули с полянкой.
Я подарю ему Платонова «Чевенгур», Маркеса «100 лет одиночества».
То, что в его духе. Платонов – это другой язык, платоновский называется.
Это другой языковый и мыслительный сплав.
То, что близко Палладу, в  его языкотворческой страсти.
У того и другого – своя, авторская языковая Планета.
На стихире, т.е. в мире стихов Палад – Платонов.
Боже, как я люблю  поцелуй твой на челе друга! А Палад – расцелован!
А:
Вот кого мы забыли!!!!! Вашу подругу Марину!!! Переводчика!!!
Вот что я думаю – давайте-ка возьмём ее переводы. Вы сказали – она гения!
Может, она Ваш стиш какой переведет, тоже компенсация за Ваше отсутствие в ясах.
Хоть в переводе зазвучите. А? Мысль!
Р:
Только что позвонила Марине. Она обещала прислать свои переводные стиши. А меня переводить – зачем? Я и так повсюду, и может, даже многовато меня – может, даже и не стоит меня особо уж популяризировать. Как-то это не очень, если будет слишком много редактора – вроде как дорвалась – и давай своей рукой-владыкой всюду себя пихать и на себя одеяло тянуть.
А:
Перевод Марины даст мне право написать о  вас, что стихи ваши переведены на другие языки – это почетно.
Ваш папа скажет другу: мою Любу на английский переводят – вот журнал, представляете этот адреналин с серотонином?
И мама  тоже позвонит  и скажет...
Так что озадачьте Марину твердо и нежно.
Р:
Санто, родители меня и так любят! И вполне гордятся мной.
А давайте она лучше не меня, а вас переведёт! Вы ж у нас центральная фигура!
Вот! Это будет гораздо логичнее!
Санто, ну что вы так печётесь о моей значимости?
Пусть она вас переведёт! Журнал-то про вас!
А я – редактор!
А:
Просто выполняйте. Так легче.
Тут у Вас нет выбора.
Надо делать, Любушка, надо так именно и делать.
Р:
Ладно, вы меня уговорили!
Не то чтобы убедили, но я подчиняюсь.
А:
Вот и славно, отдыхайте, а то уморили меня своиме выкрутасаме.
Уф, еле уломалась это женсчино.
Ужос, скоко возни с ней.
В ваши годы, душа моя, уже  не надо стоко ухаживать, скоко вы капризничаете.
Точно пионерка, всем ребятам примерка :))))
А:
МАНИФЕСТ ОТ АВТОРА ДЛЯ КРИТИКА И РЕДАКТОРА
1. Девушки, давайте достигать взаимопонимания!
2. Каждый высказывает свое мнение, независимо от личных отношений и не перенося мнение  о произведении на личность автора.
3. Если автору что-то не удалось, с точки зрения критика,
это не означает, что автор обязан эту точку зрения разделить.
4. Так же это не означает, что критик должен свою точку зрения изменить.
5. Так же не означает, что автор и критик теперь враги.
6. Автор любит критика, но не обязан с ним соглашаться.
7. Критик любит автора, но не обязан его хвалить.
8. Автор счастлив, что у него есть и критик, и редактор.
9. Если критик обижаеццо на аффтара, то аффтар удивляеццо.
(А редактор разводит глазами: мол, что за фигня в моих рядах?)
10. Автор любит редактора и критика, считает, что это счастливый тандем.
11. Вполне возможно, что аффтар не дорос до критика, надо подождать.
Терпение! ИМХО!
Р:
Хожу по странице А. В надежде найти хоть что-то приличное. Ну НИ-ЧЕ-ГО!!! Это не примитивные стихи. Это вообще не стихи. И у Ф. не стихи.
Ломаю голову – как можно такое подать, преподнести читателям (да и редактору), чтобы не было мучительно больно. А главное – чтобы не было мучительно стыдно. Ох, погубит журнал ваша доброта! Он должен получиться содержательным, умным, интересным – и вдруг такое убожество. Моё редакторское сердце обливается кровью. :)
Придётся придумывать вкусный гарнир к этому несъедобному блюду.
Потому как блюдо это торчит у меня костью в горле и в голом (безгарнирном) виде порочит всю идею журнала.
А:
Знали б Вы мою собственную нетерпимость к бездарным стихам.
Я ведь могу жестко высмеять, просто мне их жаль.
Р:
Санто, дорогой!
Я всё про то же – про кость в горле, или где она там. Ладно, посмотрим, что получится в итоге. Но если некуда будет приткнуть эту Фиалку с Ассолью, не взыщите. Выкину.
Нет, если вам уж очень хочется их облагодетельствовать, ваше слово – последнее. Если вам это надо – я их воткну, конечно – уж придумаю, куда и как...
(Как там в анекдоте: «Господа гусары, ни слова!»)
Но я вам ещё одну штуку хочу сказать, потому что это тоже мысль, которую я думаю. Причем давно.
А думаю я, что не следует давать зеленый свет графомании.
Мы этим сбиваем ориентиры и у читателей, и у авторов.
Умный читатель пожмет плечами и удивится: Боже мой, столько талантливых и просто качественных стихов на той же стихире, из каких же соображений выбрали именно это убожество? Как ЭТО здесь очутилось? За деньги? По знакомству? (И будет прав: по знакомству-таки.)
Глупый и неразборчивый читатель решит: если такое печатают в добротном, красивом, умном журнале – значит, это СТИХИ. Не дураки же создатели такого журнала, чтобы печатать не-стихи. А раз это стихи – значит, и у меня – стихи, я умею не хуже, а почему, спрашивается, меня не печатают? И пишет подобный мрак, удобно усевшись и опершись о наш журнал.
И у самих наших авторов (Фиалок и Ассолей) возникает комплекс полноценности, они решают, что их вирши чего-то стоят, начинают гордицца, вдохновляцца, размахивать журналом как свидетельством ценности своих творений – и т.д. Мы им дали ложный посыл.
Не думаю я, что это с нашей стороны – благое дело.
Конечно, приятно сделать приятное, и поэтому я в этом отношении тоже неоднократно принимала такие решения, публиковала графомань.
Например, у меня тут есть дружественная школа, вернее, морской технический лицей. А в лицее том – литературный кружок. И пригласили меня как-то в этот кружок поболтать о том-о сем. Послушать мои стишки, почитать свои. И ушла я с этой творческой встречи нагруженная огромной кипой рукописей. Детские рассказы, сочинения, стихи.
Конечно, никто меня за язык не тянул – я сама ляпнула, что из этого можно сделать книжку.
И сделала. Отличную книжку!
С фотографиями юных авторов, с красивой цветной обложкой, с моим умным (простите за нескромность) и добрым предисловием.
Что сказать?
Много беспомощных, бездарных стишков туда вошло.
Но это – дети. У них, во-первых, есть шанс вырасти, поумнеть и – либо бросить это баловство, либо научиться писать.
У них – начало, проба пера, что называется.
А наши ассольные фиалки – взрослые, сформировавшиеся графоманы. Хватит с них того, что их хвалят на стихире невзыскательные авторы-читатели, которые и сами-то не разбираются, что такое хорошо, что такое плохо. Хватит с них того, что вы к ним так по-доброму относитесь, балуете их содержательными разговорами.
Видите, я же вам говорила, что я недоброжелательная, жадная и ревнивая!
Но, опять же, если вы всё-таки твердо убеждены, что им можно и нужно предоставить место в журнале – предоставим.
Но тут у нас уже начинается дуэт Чичикова и Манилова, пропускающих друг друга в двери.
А:
«А наши ассольные фиалки – взрослые, сформировавшиеся графоманы». гггггггаагоо
Блестящее письмо, щас как опубликую на стихире, и Вас таки побьют!!!
Ассольные фиалки, значит, выкинем, потому что слушать я тоже умею.
Но мне не жаль, что пришлось бороцца с Вами, письмо – подарок.
А:
Как все легло!!!
Очень здорово. Спасибо!
Ни одной вкусности вы не пропустили,
чувство, что правка сделана с той же любовью как само описание.
Спасибо.
Р:
Ой, ну слава Богу, что вы довольны. А то я всю голову сломала.  Долго переставляла с места на место, сомневалась – но, кажется, в конце концов расставила куда нужно. Иду спать (уже не иду, а отползаю, чтобы не упасть – ну да, ну да, оттуда, састула) с радостью в душе – оттого, что вам понравилась моя редакция, да ещё такие слова в мой адрес... Зазнаюсь жеж! Зазвездюсь! :)
А:
Мне очень дорога Ваша правка, потому что она
не выбросила вкусного,
не убила мою энергию,
не разрушила внутреннее чувство,
но все это выстроила,
сделала читабельным слету.
Катится текст, летит, как стих.
Просто спасибо.
Я так я люблю эту тему.
Не формальна Ваша работа – с душой.
А:
Не могу налюбоваться Вами.
Какое чувство меры, такта, вкуса!
Золото!
Ну, все, что можно было, вытянуто, связано, ни словечка не упущено, и все на местах.
Полноё сексуальноё удалитварениё!!!!!!!!!!!!!!!
Камасутра, а не текст!!!!
Главный сказал: увеличу страницы, Санто!
Любушка, вот эту пицетту с камасутрой – в журнал!
Пусть читатель завидует, какой у меня кайф с редактором!
Спасибо!!!!!
Р:
Камасутра – это замечательно :))
Особую пикантность придает одновременность действ: мало того, что со мной камасутра, так вы параллельно ещё и главного так вдохновили, что он согласен на всё! :))
Р:
Санто, вы меня так хвалите, как будто я написала (или хотя бы переписала) этот текст сама.
А он ведь ваш! – не считая мелочей.
Всё равно приятно, конечно. Похвала автора редактору – это не слишком частое явление.
А:
Вы шутите?
Понятно, что я и без Вас пошил платье!
НО ЕГО НЕВОЗМОЖНО НОСИТЬ!!!!!
Там торчит, там рукав длинней другого!
А тут Вы.
Я ничего такого не сделала!
Конечно, ничего.
Там подшила, там переметала, там дотачала, и модель!!!
ЛЮБИ МЕНЯ!
Без меня нет платья, а без Вас мое не надеть.
Так что обожание мое адекватно.
Тем более я знавал других модельеров.
Мне жаль, что они не читают моих к  Вам любовных писем.
Жаль, что бывшие редакторы не видят,
как нежен, уступчив и покладист этот невыносимый Санто!
А:
Бож, какая вкуснота иметь с Вами дело!
Р:
А мне-то какая вкуснота, Санто!