О таинственном незнакомце, бабе яге, паяльной ламп

В потемках дремучего русского леса
Скрывается бабушка – Баба Яга.
Не будем искать особняк с «Мерседесом», –
Та ж ступа в углу да больная нога;
Горшок на столе, бахромой паутина,
По срубу, кривыми гвоздями, грибы, –
Внутри и снаружи все та же картина
Известной – на лапах куриных – избы.
     Бабуля с лежанки сползет спозаранок,
Оставит в бадейке анализ мочи,
Покушает грустно сушеных поганок
И снова в лохмотьях лежит на печи.
Все то, да не то. Времена вот настали:
Тоска одолела – возьми ее прах! –
Кащеюшка с Лешим навек запропали,
Людишки же вовсе забыли про страх.
Последнего гостя – годков этак триста
Прошло с той поры, как судьба занесла, –
Задиристый, помнится, был, но костистый,
В трех водах варила – сварить не могла…
Все в прошлом. Голодная муха жужжит.
Коты недовольны. Старуха лежит…
Злодейка вот-вот бы вовзят померла,
НО ТУТ ПРИКЛЮЧИЛИСЬ БОЛЬШИЕ ДЕЛА.

    Вдруг ночью однажды, как раз
                в День печати,
Сквозь бурю тяжелая чья-то рука
С  решимостью грубой – ну стуком стучати! –
Аж двери с крючка и труха с потолка!..
Ввалился: большой, в сапогах и с котомкой,
Брезентовый плащ от дождя  жестяной.
«.. Когой-то нелегкая носит в потемках?..».
«Что, плесень, ослепла? То я – Водяной!».
Струхнула старуха, но виду не кажет:
«Ты пачпорт, лохматый, показывай мне,
Без круглой печати поверила, как же…».
«Я брат твой по вере, слуга Сатане».
«Блефует», - решила лесная волчица, –
Таких проходимцев пусти ночевать –
Для общего виду попросят напиться,
А сами, налопавшись, лезут в кровать…».
«Тю-ю, прелая герла! Совсем обалдела.
Тебе ж поди возраст – раз восемь по сто!
Без умыслу я, а по частному делу» –
Проходит и ставит бутылку на стол.

Пьянчужка со стажем, при виде «Столичной»,
Вскочила, аж сопли запели в носу:
«А ты, погляжу я, мущина приличный,
Садись, голубок, закусить принесу.
Вот миска пиявок, икорка из ряски,
С толченой осиной грибной каравай,
А, может, желаешь крысиной колбаски?».
«Нам все к аппетиту. Стаканы давай!».
…И третьей бутылки допить не успели,
Тут ражий прохожий давай приставать:
«Потом доскажу об себе и об деле,
Там кто-то, кажись, намекал на кровать?..».
Яга завертелась, прикинулась дурой.
Прохожий в кисель мухомором макал,
Царапал в грудях, отступать и не думал:
«Так кто же мне тут про кровать намекал?».
Достал два журнала: «Ношу вот порнуху,
Тут всякие виды… что скажешь, бабец?!». –
И ввел-таки, подлый,  седую старуху
В пучину разврата… Подвел под венец!
   Ну что вам об ихнем любовном полете.
Два вихря сошлись и сплелись на лету –
Хлебали бурду на медвежьем помете,
Клубком безобразным катались в поту!..
Дивились летучие мыши с карнизов
На то, как товарищ  с Ягою радел:
На что уж Кащей был на мерзости низок,
Но этот уж вовсе творил беспредел!
Дрожала изба, небеса содрогались;
С утра до темна и с темна до светла
Лохматый с горбатой скакали в угаре,
Над ними со свистом летала метла!..
       (Не морщись, читатель, на голую правду,
       Что, в нашем людском развращенном быту
       Не так ли потомки маркиза де Сада
       Хрипят и катаются в пьяном поту?
       Ревнитель морали! Прошу, не пытайся
       Огулом за пошлость сей труд очернять,
       Решись – и поглубже в себе покопайся…
       На зеркало, может, не стоит пенять?).

Ну, долго ли, коротко так продолжалось,
Но только вконец уходилась Яга:
От водки и оргий в мочалку ужалась,
Зуб выпал последний и напрочь нога…
Тут молодец жертву сгребает в охапку,
К столбу посредине избы привязал,
Поправил свою молодецкую шапку
И так он мочалке беззубой сказал:
«Я был тебе верным и пламенным мужем,
Отныне гляжу, как солдат на врага,
Расчет за вниманье и ласки мне нужен,
Где злато? Где золото держишь, карга?..».

Старая лишь мутно в него поглядела:
«Ахти мне, ахти мне… Об чем ты, милок?..».
«А это и есть мое частное дело,
Я зря, что ли, водку сквозь дебри волок?!».
Достал из котомки паяльную лампу.
«Показывай клад самородков-песку,
Не то пережарю последнюю лапу
И все бородавки на роже спеку!..».
Паяльная лампа огнем загудела,
Бензиновый дух добавлял куражу,
У ведьмы от страху везде зазуделось…
«Милок, не губи… Ражвяжи! Покажу!!!».
Упала костьми, поползла на карачках,
Следами испуга следя на полу…
Юлой завертелась, зачакала крачкой
И плюнула трижды на мусор в углу.
     Замшелая крышка открылась без стуку.
«Вот тута богатство… в глухом погребу…» –
И вдруг сиганула в щелястую ступу
И с жалобным воем исчезла в трубу!..
… Из погреба вылез по-прежнему бедный.
Во прахе  земном и с лягушкой в руке.
Весь подпол изрыл – ни копеечки медной,
Лишь рухлую кучку нашел в уголке:
Сухие мышата, скорлупки, гнилушки…
И правда подумать: с каких это щей
Водилось бы злато у бедной старушки?
По этому делу спецом был Кащей.
     Собрал он пустые бутылки и лампу,
Допил, что осталось, доел все рагу,
Сломал напоследок ухваты и лавку
И дальше подался в глухую тайгу.
       А Баба Яга по сю пору летает;
       Скуля и страдая в ночной тишине,
       Косматым хвостом небеса подметает…
       Особенно видно при ясной луне.
       В избушку ни-ни. Вкруг да около блудит,
       Боится, что там притаился злодей,
       Достукалась, пакость! Глумилась
                над людом,
       Таким же концом получи от людей!

                ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ

Порвать уж хотел эту глупую сказку,
(Для смеху царапал, нечистых дразня),
Вдруг слух просочился: в краю Красноярском
Подобное нечто случилось на днях.
Про Лыковых все вы, конечно, слыхали:
В сибирской тайге и т.д и т.п.,
Про то разговоры то шли, то стихали…
Выходит, что очередь наша теперь.
Так вот. В том краю, где и пес не прогавкнет,
Одна, и не шибко скучая об нас,
Жила-была девица; проще Агафья.
(Дай Бог ей здоровья, жива и сейчас).
Мы всем государством ее охраняли,
Да вот прозевали. Какой-то мужик
Явился при всем при своем арсенале –
Котомка на лямках да плащ-дождевик.
Свалился, скажи ты, как кочет с насеста!
Задумчиво репкой в углу похрустел,
На свете, сказал он, все братья и сестры,
Пусти, Гаш, пожить; я твой брат во Христе.
Бесхитростным в душу нехитро забраться.
Пошли по житейской и божьей тропе;
Недолго ж, однако, он вытерпел в «братцах»
И вскоре хозяином полным храпел!..
Кем был: старовером? тюрьмой? лесорубом?
А пес его знает. Добро, хоть не бил,
Но ел все подряд произвольно и грубо,
Потом произвольно и грубо любил.
Терпела Агафья. Усердно молилась,
Худела боками, скорбела лицом;
И все уповала на божию милость…
Сожитель же полным ходил молодцом!
Чем дальше, тем больше. Однажды,
                спросонок
Поцыркав в бадейку по малой нужде,
Больную хозяйку схватил, поросенок,
И прямо потребовал:  золото где?
Не зря ж, говорил он, с тридцатого году
Ваш лыковский род по тайге обитал, –
Для виду копали сады-огороды,
А сами лопатой гребли драгметалл!..
Вставай, говорил он, гони золотишко!
Чтоб частные разом поправить дела,
Его я себе положу на сберкнижку…
…И тут-то Агафья его прогнала.
Прогнать прогнала, но с минуты той черной,
С тех пор как в судьбу наплевал, лиходей,
Не верит она в бескорыстье ученых,
Родни, журналистов и прочих людей.
Нагадил, варнак, на душевном паркете,
Ей на дух не надо теперь мужиков!..

Об этом в одной популярной газете
Писал популярный писатель Песков.

            


          НЕ КОНЕЦ

Нет, филина больше я слушать не буду!
Любую нелепицу выпусти в свет,
Сейчас же протесты летят отовсюду,
Что был уже в жизни подобный сюжет.
Я все понимаю: за правду обидно.
В стране, где убить, что пивка пососать,
Такое  творят современные злыдни –
Ни в сказке сказать, ни пером описать!
Видать, небылицы перо отстрочило.
Захлопнуть тетрадку и свет потушить,
Не то кабы где бы чего не случилось…
Вот время, ей-богу! Нельзя пошутить.

                КОНЕЦ