Память

          Жизнь разнолика и многогранна, радость сменяет грусть, восторг - разочарование, зиму - весна. Однообразия в бурном потоке жизни не бывает.
          У царя Соломона, на внутренней стороне кольца, было начертано: «И это тоже пройдет». Несомненно, проходит всё, и дни скорби отойдут в прошлое, лишь остаётся лёгкая грусть, да потускневшие надписи на траурных лентах...

          Задумчиво в стекло уткнулся лбом.
          Курить устал,  и  недопито пиво.
          Хочу понять, но не постичь умом,
          ну почему, опять в душе тоскливо.

          Слегка тревожит перестук колес.
          Вагон затих, попутчики устали.
          За окнами мелькают тёмный лес,
          луна над степью, снеговые  дали.

          На вешалке уютный камуфляж,
          фрагменты на нем прошлого - награды.
          Не спится мне, пропал былой  кураж,
          вокруг спокойно, проводницы рады.

          Что впереди – опять виток судьбы?
          Маячит неизвестность коромыслом.
          И в прошлом служба, там где дни войны.
          Деяния наполненные смыслом…

          Но надо жить, к покою привыкая,
          курить вот брошу, надо всё менять.
          А от цивильной жизни уставая,
          В былое научусь я улетать…

          «Вокруг спокойно, проводницы рады»...
          Проводницы. Временные спутницы на бескрайних и необъятных просторах. Сколько видим мы их на своём жизненном пути? Немало… Они разные: весёлые и хмурые, озабоченные и равнодушные, приторно вежливые и развязно хамоватые. Но почти все запомнились мне с какой-то усталостью в глазах. Непростая всё же работа на колёсах, в постоянном движении, когда и поспать удаётся в пол - глаза…
          А та девчонка запомнилась особенно — молоденькая, светловолосая хохотушка, и даже осталось в памяти её имя, Светлана. Той далёкой уже весной, была она проводницей в нашем вагоне.
          Литерный состав, практически без остановок, громыхая на стыках летел на Юг. Плацкартный был забит до отказа. Молодые, здоровые ребята. Всё свободное пространство завалено ящиками, рюкзаками, амуницией. Везде оружие, скабрезные шутки, водка, смех. Казарма на колёсах, и, она… Одна в таком непривычном окружении. Поначалу робела, испуганно забившись в уголок купе, отвечала невпопад, стреляя широко раскрытыми глазами. Потом пообвыкла, заулыбалась и похорошела. Смеясь, отражала неуклюжие ухаживания, заразительно хохотала над анекдотами, и сама, в ответ, с лёгким прищуром голубых глаз, подшучивала над кем-то…
          А через три месяца — так получилось, мы опять увидели её, на обратном пути.

          Мы уходили домой.
          Провонявшие потом и порохом, грязные, уставшие и злые.
          Все последние недели, Арби Бараев, со своими головорезами терроризировали окрестности Аргуна и Гудермеса не давая покоя. Тактика партизанской войны проверена веками: ночные налёты, обстрелы блок постов, засады. Короткий огневой контакт, и, боевики, под покровом темноты уходят в горы...
          Но вот пришла наша смена, и всё — мы возвращаемся домой. От Гудермеса на Моздок литерный шел в сопровождении бронепоезда. На его борту шутники вывели готическим шрифтом: «Железный капут». Шутка едва не стала пророческой, пару раз едва и не случился этот капут. Подрыв передней платформы, груженной (на такой случай) щебнем, не принёс ощутимого урона, но время на восстановление путей уходило немало. На расстояние выстрела боевики не приближались, не рисковали, зная огневую мощь бронепоезда. Бригада бойцов железнодорожных войск, матерясь и вздыхая, выбиралась из-под надёжной броневой защиты, и приступала к ремонтным работам. Пулемёты и зенитная установка в это время периодически — короткими очередями — обрабатывала окрестную «зелёнку», не давая бандитам даже подумать о том, чтобы помешать ремонтникам. После чего ощетинившийся стволами орудий состав тихим ходом продолжал путь туда, где нет этой странной войны.
          Три месяца назад мы, свежие и бодрые, ехали этим же поездом, и в этот раз, по какому-то стечению обстоятельств, бригада проводников оказалась та же... совпадение.
 
          Светлана узнала нас, и заметно обрадовалась, ведь возвращаться в Москву ей предстояло с уже знакомыми ребятами.
          Радость была недолгой.
          - А где же ваш весельчак, Алёшка? Ну шебутной такой, этот как его, конопатый... - тормошила она Шолубая.
          - Подсекалов, - отведя взгляд в сторону, ответил старшина.
          - Да-да, фамилия такая интересная. Не видно его. Или в другом вагоне едет? - всё еще улыбается Светлана.
          - Нет. Не в другом… Он дома уже. Похоронили его. Погиб Алексей...

          И эта, в сущности посторонняя девочка, видевшая Лёшку всего пару дней, три месяца назад, рыдала в голос, навзрыд, так, как рыдали бабы в российских селениях, получив похоронку с фронта.
          Мы не могли её тогда утешить, не было слов...
          И, неслась над землёю тоска, рвущая душу, дикая, необузданная и страшная...
          А сколько их вот так же рыдали, в городах и селах, оплакивая родных и близких людей, сгинувших в жерновах жестокой и кровавой бойни.

          Где-то слышал, что если бы министрами обороны были женщины, то никаких войн не было бы в принципе. Не знаю, может быть и так, но пока… Пока мы помним о прошлом, рождаются такие строки:
          В ТОЙ жизни остались тревога и радость.
          Друзья. Черно-белая правда войны.
          Скорбящая горечь, утраты и ярость.
          Короткий, как выстрел момент тишины...