Про любовь, как есть - про любовь...

Давно энто было... Егда с девками ишшо знаёмились не куражу пустого ради, а удовольствия для. Ажнак в прошлом тышшалетьи, стал быть...
Подались наши робятки в Москву. Чаво оне там забыли - ужо не упомню, да не об том и речь. Идут, по сторонам тарашацца: знамо - дело молодое, а девок справных в столицах завсегда поболе нашего будет...
Глазеют оне, значицца, как вдруг, сердчишко-то у одного, у Васятки - аж заколдобилось - така краля навстречу выхаживат. Не девка - пава, чистая пава! Сглотнул Вася сердечко на место и гуторит: аще не моя будет нынче же ночью - не бывать мне и шестого разряда слесарем! О как сказал! Даром, что невеста в городе ждёт и про свадьбу промеж них оговорено...
Смекнули тут робяты, что дело сурьёзное...
А он ужо кепку правильным образом на башку пристроил, походку нужну наладил, цигарку засмолил и попёр павлинычем.
Чаво он ей трендел - никто не слыхал, потому врать не буду, да токмо отчалили оне оттель ужо рука об руку, тока нашенские рты и поразевали...
А наутро, в окошки-то - гля! - бегит наш Вася в гостиницу - будто черти за ним гонюцца! Пропал, кричит, ой пропал! И ни лица на ём нет, ни форсу вчерашнего...
Смекнули тут робяты, что дело сурьёзное...
А он ужо ноги в руки и к вокзалу наладилси. Токмо в вагоне, егда состав стронулся, отдышалси, да как есть всё и рассказал.
Подходим, грит, к дому ейному, а вокруг ограда такая справная, с финтифлюшками чугунными, у оградки той - будочка, а в ей - мент - как есть мент! - сидит. Кральку-то мою завидел, подскочил весь, в струнку тянецца, одной рукой к фуражке метнулси, а другой кнопочку жмет - ворота отчинять. Мне б, грит Вася, ишшо тогда призадумацца. А я рот раззявил, да внутря сунулси, что теляти неразумное...
А внутрях-то: лифты зеркальные, хоромы барские, еда-питье заморские, перины пуховые! Врать не буду - не сробел: и выпил, и закусил, и перины девкой взбил - всё по-нашенски, без балды. Уважил по полной.
Да только уселись кофея поутру испить, как двери отворяюцца и мужик в комнату входит... Здравствуйте, говорит, молодой человек. Вижу, говорит, что нравитесь вы дочурке моей. А потому, коли она не против, говорит, то и я - за. Быть вам, говорит, отныне ейным мужем. О как говорит!
Слушает его Васятка, а сам всё башку свою скребёт - гдесь я того мужика видеть мог, думает. А как вспомнил - как сто чертей кипятком окатили! - так его карачун-кондратий чуть не прошиб! Он жеж энтого мужика на Первомай на демонстрации нес! В смысле - патрет евойный!...
Как сбёг, как до гостиницы добралси - бог весть...
Смекнули тут робяты, что дело сурьёзное...
И порешили Васятку спрятать, коли за им из Москвы кто приедет. А мысля родилась такая: ежели учинить по приезду хулиганство какое невеликое, то сможет Васька на ментовской шконке затихарицца суток на пятнадцать. Тама и не найдут, а коли и найдут, то кому ж в тех хоромах столишных хулиганье нужно - глядишь, и отступяцца. Сказано - сделано. Учинили на вокзале небольшое мордобитие, пару витрин расхряпали, да с родной милицией всё порешали. Спрятали горемышного.
Про то забыли, с кем тягацца удумали. На другой дён из Москвы энтот мужик с дочкой и челядью нагрянул. Челядь-то - людишки служивые, нашли Васятку и суток не миновало. Да в столицу и свезли...
Погоревали робяты, водочкой горе горючее залили, да мысль надумали: знать, совсем столица на мужиков обнищала, коли наш Васятка тамошней крале всех лучшей оказалси...
Ослобонился-то Васька наш только как перестройка в Москве приключилась, да про то ужо другая история...