одиссея отказника

Гнев, о богиня, воспой
                Яшки Певзнера, сукина сына!
Он говорит, матерясь, в полутёмной пивной:
«Не будьте козлами! Быстрее чешите отсюда,
из этой несчастной, пропащей, проклятой страны.
Добра не дождётесь. Дождётесь войны, голодухи.
Охота пожить, понимаете?  Просто  по-жить!
Пусть, как собчаки, в своих грёбаных думах грызутся,
а я не жилец тут,  и я уже так не могу.
Хочу либо голову сложить, либо шеломом испить из Гудзона!» -
исполнившись ратного духа, такую беседу ведёт
наш фарисей хитроумный. И ему в потемневшем чертоге,
разбавленным лакомясь пивом, молча внимаем мы все.

«Но лепо ль ны бяшет внимати паскудным речам этим, братья? –
такое вдруг слово, с слезами смешав, обронил
прораб Святослав, - куда мы в натуре поедем,
и кто нас отпустит? Нигде голодранцев не ждут.»
«Прораб перестройки, - сказал ему кто-то печально, -
уж ты бы заткнулся! Тебя, блин, забыли спросить.»
Вопрос встал ребром. И в беседе возникла заминка.
Кто грыз хвост ставридки, угрюмо таращась в окно,
кто думал о вечном раздоре мечтаний и жизни,
а кто и к побегу склонялся на Яшкин салтык.
Пацанчик с цыганкой, с картонкой, где надпись «Подайте»,
шнырял  под  столами, как  крыса, и горестно ныл
и ныл так занудно, и видно, что был не голодный,
а просто хотел нашей жалостной  крови попить.

У стойки напротив, меж тем, разразилась усобица:
гвоздили бокалами, тыкали мордой об стол.
Зегзицей подcтреленной
                истошно и весело посудомойщица Зинка
визжала : «Милиция!»  Культурно народ отдыхал.

Воспой, о богиня, и нашу пивнушку в Кузьминках,
заплёванный пол и святые глаза алкашей,
что в поисках кружки пустой, как бы в лабиринте Минотавра,
потерянно бродят, натыкаясь на стойки, углы.
Воспой, о Зевесова дочь, благосклонная муза,
сей пир прокажённых, человекоподобных мужей.
Стези наши смутны. Скудны наши брашно и пойло.
Пусты наши души и некому княжить у нас,
поне же  растерзана, распята матерь Россия,
казну растащили и пуст опрокинутый трон,
спалили иконы, нагадили в севрские вазы,
спились подчистую и нечем прикрыть срамоту.
Наипаче ж воспой, о владычица, нашу Цирцею,
сиречь революцию в славный семнадцатый год:
зело бесновато и борзо она, чаровница,
в свиней обратила дотоле честных христиан.

А Яшка опять растекашеся мыслью по древу:
«Сю  ночь, - рече, - видел я смутный загадочный сон:
как будто лежу на диване, закутанный в саван,
взалкал похмелиться и черпаю кружкой вино,
обаче оно тошнотворного синего цвету
и вкус неприятный, хоть и напоминает «Букет
Молдавии» - помнишь, где цыган зарезал Земфиру? –
не ту, не певицу, другую… Короче, потом
как будто бы Ельцин в ермолке и сильно поддатый
стоит на коленях, Путину ноги обняв,
и плачет, и просит, челом ударяя об землю:
«Владимир, красно солнышко, уж ты меня не выдавай!»
Но князь сего мира угрюмо твердит «Нихт ферштеен»
и в воздухе тает. Вдруг он же –  на белом коне
и шашкою рубит на щепки сортиры в предгорьях Кавказа,
потом будто он же, как истинный гений дзюдо,
снял свой чёрный пояс, петлю завязал, ухмыльнулся
и душит Чубайса под гиканье пьяных бояр.
Посыпались «бабки».  Кричат: «От валютного фонда!»
Я сходу нагрёб, блин, штук десять, наверное, баксов,
вдруг мне в локоть как вцепится зубами
какой-то в кургузом пиджачке таинственный Зорро,
точь в точь похожий на Кириенку.
«Ты кто?» - я спросил, и он вдруг как рявкнет
прямо в ухо мне: «Киндер-сюрприз!!»
И всех как ветром сдуло…
Потом будто лествица спустилась какая-то с неба,
и вот, восходят и нисходят по ней
суровые ангелы в форме работников ОВИРа.
К чему бы всё это?»  И, зычно икнув, замолчал.

«Пить надобно меньше!», - угрюмо сострил Яшкин кореш.
Тут все оживились и стали советы давать,
как Яшке квартиру продать за валюту с прибытком,
какие пожитки на Брайтон с собой прихватить,
чтоб не осрамиться.
«- А правда, что «евро» - это просто еврейские деньги?» -
вдруг ни к селу ни к городу зачем-то у Яшки спросил
опять Святослав, паки вельми налившийся «Клинским».
Ответом ему была всеобщая молчаливая скорбь.

По былинам сего времени, с тех пор уж прошло больше года.
Как пьяный, шёл Яша на зоркий таможенный досмотр
и только в полёте вздохнул с облегченьем, воскликнув:
«О, русская земле! Уж за шеломянем еси…»

В текущий момент Яшка бродит, небось, по Бродвею,
заходит в пивнушки, которые нам не чета,
чехвостит Россию, клепает зубные коронки,
но предпочитает хот-догам
                по-прежнему сало и  борщ.

Грусть, о богиня, воспой Яшки Певзнера, сукина сына!
Он пишет «скучаю», но я этим письмам не рад.
Вроде сам я уехал – так тяжко мне снится Россия,
так часто…
как будто и сам я теперь эмигрант