За что?!

..А её портрет по- прежнему висел на стене.
Портрет её далёкой и ушедшей за грань невозврата, молодости.
Немощная, слабеющая с каждым годом, иногда теряющая способность к здравомыслию, Анна Александровна однако могла с точностью указать на дату появления в свет, своей подлинной копии.
На то, когда в ней ещё жила надежда на иную, лучшую долю: где её глаза светились неподдельным счастьем, и не покидала мысль о том, что она никогда не встретит на своём пути недостойной старости.

Маленькую комнату спаленки окутал полумрак.
Близоруко всматриваясь в очертания своего портрета, написанного в пору своей далёкой, счастливой молодости, ещё своим покойным мужем, Анна Александровна, ненадолго прикрыв глаза, словно воочию, увидела рядом с ним, другое, не менее желанное изображение: портрет своего младшего сына.
Эти две разных, по дате выхода в свет и дате совокупности прожитого, натуры, были до боли родственны зрительной схожестью, что Анна Александровна, открыв глаза, стала лихорадочно отыскивать освещённые, падающим наискосок светом безликой луны, родные, милые её сердцу черты, отмечая больше всего в своей памяти: мягкий овал лица, разрез глаз, чёткие линии, красиво очерченного рта, любимого Сашеньки.

Глядя на родной образ, ей казалось, что она видит будто самоё себя: давнюю, не сломленную годами, и, не потерявшую веру в жизнь. С трудом отведя взгляд от портрета, Анна Александровна подумала, что нужно видимо запереть на ночь дверь; но эту, внезапную мысль, тут же сменила другая, заставив гулко и тревожно забиться сердце.
Она вдруг снова вспомнила, что от неё опять ушла её внучка; ушла не попрощавшись, и не сказав, когда вернётся вновь. По дряблой щеке пожилой женщины скатилась непрошеная слеза...

Около полудня, возле подъезда двухэтажного дома, остановилось такси. Мило улыбнувшись шофёру, из него выпорхнула молодая девушка лет двадцати пяти. Не обращая внимания на соседок, сидящих тут же, на лавочке, она быстро поднявшись по ступенькам, направилась в квартиру, под №15.
-Счас опять доведёт до слёз, и уйдёт,-обронила одна из них.
-А иначе она не может,-ответила другая. Сколько вложили в неё дед с бабкой, а всё мало. Иваныч-то, помнишь, Маш? Картину, за картиной рисовал, всё копил, чтоб её вертихвостку выучить. А она чем ему отплатила? В подоле принесла.
-Да уж, как не помнить, Петровна...Тут с руками-то не нарисуешь, как он своими культями изображал! А когда узнал, о ней-то, так и свалился. Еле откачали. Инфаркт ведь тогда у него был. Охо-хо.Ведь одна надежда на деда у ей была, отец-то, сын Михайлы, совсем спивался, до ученья-ли ему, нужна была ему дочь, как собаке пятая нога.
И она, нет, чтобы ценить того, кто её на ноги поставил, наоборот, в гроб загоняла. Он ведь и недолго пожил после того случая, года 2-3-ли, но успел правнучку-то повидать.
Нянчил ли, не знаю, врать не буду, а видать, видал.
А теперь вот и вовсе нет его, и за бабку некому заступиться. Когда при смерти был уже, не раз повторил: что мол де, плохо будет тебе без меня, Аннушка, не дадут тебе внучки спокою. И вишь, по нему вышло-то всё. У бабки глаза не просыхают от слёз; крепится она, виду не подаёт, а мы разве не чуем ли, слепые что-ли?Как ей плохо, и как она переживает? Охо-хо.

Замолчав на секунду, обе соседки, вдруг с удивлением увидели выбежавшую из дома внучку.
-Ну вот, а что я тебе говорила? Видать опять деньги требовала.
И, словно в подтверждение её словам, из тёмного проёма подъезда, донёсся слабый голос Анны Александровны.
-Надя, Наденька, на, возьми!
Опираясь о перила слабеющей рукой, она медленно спустившись со ступенек, вышла во двор.
-Не видели....Наденьку?-тихим, прерывающимся голосом, спросила она, зажимая в руке тысячную купюру.
-И на кой ляд она тебе нужна, Аня?-резко спросила Петровна. Ведь доведёт она тебя до кончины, как однажды Михайлу довела...
-Ну как же,-нерешительно промолвила Анна Александровна, осторожно, на ощупь опускаясь на скамью.
-А так же! Что ради денег она к тебе и ходит. Чем-нибудь подмогнула она хоть тебе когда?-пытливо заглядывая в глаза соседке, снова осведомилась она.
-Вот, то-то и оно: плохо ли тебе, хорошо ли, одни мы и ведаем.

Словно уйдя в себя, Анна Александровна молчала.
И это молчание, как и её взгляд, полный тоски и непонимания, был красноречивее любых слов.
Он так и тянулся, вслед за убежавшей в неизвестность внучкою, за нагрянувшей, вдруг из ниоткуда старостью, тянулся в полной опустошённости, за не дававшим в последнее время покоя, вопросом: ЗА ЧТО?!