сказки от сундука 30. Седло

         Сниться Сундуку, якобы он в незнакомом городе. Ну в городе не в городе, селе не в селе, в себе не в себе, в деревне, понимаешь, не в деревне, короче, в каком-то незнакомом месте. Понял Сундук – до дома далеко, пешком не дойти, а транспорта, на котором смог бы добраться, нет: ни тебе поездов-электричек, ни тебе авто-такси, ни тебе быков-кобылок… Нет быки, конечно, везде есть, и кобылки есть, но не те, не гужевые, а те, которые сами на других ездят. Загоревал Сундук. И в затылке-то почешет, и в другом-каком месте, и просто почешется. Нет, горе оно и есть горе. Его просто так не вычешешь. Совсем было скис Сундук, ну просто как молоко недельной давности, которое забыли в холодильник поставить. Может быть бы уже и в творог превратился бы, да случилось вот что. Подлетает к горемыке, то бишь Сундуку, мужичок с ноготок. Сам метр с кепкой, а сидит высоко. Подлетел, значит, и кружит вокруг аки пчела, только не жужжит. Присмотрелся Сундук, а у мужичка ни тебе крыльев, ни моторчика захудалого с пропеллером, как у Карлсона, ни какого реактивного, понимаешь, движка, как у Гагарина, – ничего нет. Нет-то нет, а летать летает, да шустро так – быстрее мухи, шустрее электровеника. И только Сундук хотел было рот открыть и спросить мужичка с кепкой, что да как, да чем он летание-то своё исполняет. Как мужичок остановился, с како-то хрени спрыгнул на землю и говорит человеческим голосом:
   – Вижу, мил человек, какое у тебя горе. Горше только похмелье после ведра водки, огуречным рассолом не залитое. Не печалься, не кручинься, вот тебе седло, оно тебя, куда скажешь, доставит.
    Только Сундук хотел второй раз рот открыть, а мужичок-то в кепке – Михалыч – опять заговорил:
    – Денег я с тебя за услугу не возьму, потому как вижу, что у тебя их, денег-то этих самых, не то что нет, а отродясь не бывало. Зато у меня их – завались. Потому бери, пользуй. А как надоест, отпусти его, оно само ко мне прискачет.
    Ударили Сундук с Михалычем по рукам. Взобрался Сундук на седло, а седло под ним как молодой необъезженный конь артачится, ещё никуда не едет, а уже туда-сюда, туда-сюда ёрзает. Артачилось седло под Сундуком, понимаешь, артачилось, ёрзало-ёрзало да и наёрзало у Сундука эрекцию. Встал у Сундука, упёрся в какую-то хреновину, что впереди у седла была загнута. И такая эта загогулинка мягкой оказалась, мягкой да пушистой, что  вроде как лучше настоящей.
 – А как этой штуковиной рулить-управлять? – спрашивает у Михалыча Сундук.
 – Да просто скажешь «на хере-эре домой», оно тебя туда и домчит.
 – А как тормозить? Педалей, рычагов-то нет.
 – А просто скажешь «тпру!» оно и встанет.
 Ухмыльнулся в ус Сундук – не затейливое однако управленьице-то, но виду не подал. А седло-то, будь оно не ладно, между ног у Сундука ёрзает, трётся, удовольствие у Сундука растёт, вот-вот в штаны выльется.
 – А откуда седло-то, чай не привозное заграничное, чай, не поделка китайских мастеров? – спрашивает Сундук.
 – А кто ж его знает, – отвечает Михалыч. – Кремлёвские говорят: будь-то бы седло это не то Новохудоносор, не то Хотабыч, не то дед Бабай не то Ворошилову, не то Будённому на день рождения подарил, а может, и вовсе  не на день рождения, а на Старый Новый год. И то ли подарил, то ли они его сами шашкой в боях за власть советов отбили. Кто ж его знает.
 – А что сам-то на нём не ездишь.
 – Да ежжу, ещё как ежжу, и на совещания-заседания, и на митинги-фитнесы, и на стрелки. Ездить-то, вскоре сам узнаешь, уж больно приятно, да каждый раз замывать езду-то приходится. А товарищам по партии всего не объяснишь. Товарищи по партии при моих объяснениях всё больше в усы ухмыляются, не верят мне однопартийцы-то. – Вздохнул Михалыч, снял с головы кепку и вытер её проступивший было на лбу пот.
 – Э, нет, – говорит Сундук, – штука эта, несомненно, приятная, и даже полезная надеюсь, но коль ты, Михалыч, не ездок, то и я извиняюсь.
 Сказал это Сундук, с седла слез, да и проснулся. Проснулся и чувствует, а трусы-то обтруханы.
 – Эх! – выругался  в сердцах Сундук, – видно всё-таки куда-то съездил.
 И пошёл замывать.