Судьба солдата

            Светлой памяти Лапшина Ивана Яковлевича
            и сотен тысяч, чьи судьбы схожи с его,
                П  О  С  В  Я  Щ  А  Ю

Мобилизован был, как все я,
Считай, что с первых дней войны.
Враг смерти и пожары сеял
На западе моей страны.

Конечно же, чесались руки
Разделаться с врагом скорей
И отомстить ему за муки
И слёзы вдов и матерей.

Война, мы знали, ненадолго -
От силы месяц или два.
Кто знал, что ждёт ещё нас Волга,
Что будут Ленинград, Москва.
Что на четыре года с лишком
Мы покидаем дом родной,
Что столько лет моей Маришке
С тремя детишками - одной.

На сборном пункте сортировка,
Затем отправка по войскам:
Кому пехотная винтовка,
Кого в танкисты иль десант,
Кого во флотские мундиры.
А я, не знаю,почему,
На курсы младших командиров
Направлен был под Кострому.

Четыре месяца ученья
Мне стали школой боевой,
А первое своё крещенье
Я принял в битве под Москвой.

Я был сначала помкомвзвода.
Служил, где легче, не искал.
И вот прошло чуть меньше года,
Я младшим лейтенантом стал.

Пехоту зря не награждали,
Хотя ценили высоко -
Имел я "Славу", шесть медалей,
Был трижды ранен. Но легко.

     *     *     *
Война, она не всё - бои,
Геройство, храбрость и отвага,
Там и свои - не все свои.
Боюсь, не выдержит бумага,
Коль всё захочешь описать:
Там, на собраниях речисты,
Но ловки лишь себя спасать
Политруки и особисты,
Спецы подсчитывать трофеи,
Советники Большой Руки,
А с ними свиты их лакеев
И прочие тыловики.

И все в блестящих сапогах,
И все прекрасно помнят даты -
Их много путалось в ногах
У в бой идущего солдата!

О, сколько б нас спаслось тогда,
Когда б не даты-юбилеи,
Когда б не брали города,
Солдатских жизней не жалея.

Ведь тысячи ложились зря,
Когда форсировали реки
То к годовщине Октября,
То к дню рождения Вождя,
Не думая о человеке.

     *     *     *
Не в каждом праведник живёт,
И яя не свят. Но как-то ротный
Загнал мой взвод, мой бывший взвод,
Под автоматный, пулемётный,
Под миномётный, и в болотной
Сгубил в пучине ни за грош -
От взвода четверо осталось,
И все-то были молодёжь,
Им жить да жить бы полагалось...

Лишь в том была моя вина,
Что не погиб, что жив остался,
Но на кого должна война
Повесить промахи начальства?

И крайним оказался я!
Попробуйте мой гнев измерьте!
Простите, павшие друзья,
Не я повинен в вашей смерти.

Но я в себя полфляги влил,
И хмель навёл на мушку мысли.
Да, я б ту сволочь пристрелил,
Жаль, что друзья на мне повисли!

Тогда не стал я штрафником,
Лишь зло сверкнуло ликом грозным
Под белорусским городком
С названьем ласковым "Берёза".

А спас меня сам комполка,
Могло бы быть намного хуже,
Но он сказал"Воюй. Пока
Ты здесь мне больше будешь нужен.

А что горяч, то не беда,
Но будь немного посмышлёней".

Я принял новый взвод тогда
В полку, в соседнем батальоне.

     *     *     *
Война - она такое дело:
То со щитом, то на щите,
То полосой шагаешь белой,
То в беспросветной черноте.

Так было и со мной, и снами.
Однажды получилось так:
В бою наш полк теряет знамя,
А это, брат, позорный факт.

Чтоб символ Чести не сберечь!
Тут с нами разговор короток -
Всему полку погоны с плеч
И звёзды с шапок и пилоток...

Всех - прав ты или виноват -
Лишили званий и наград,
Хотя из огненной лавины
Нас вышло меньше половины.

Был комполка у нас Героем,
Красив, русоволос,высок.
Он перед нашим жалким строем
Из "Вальтера" - себя в висок!

Чем ждать позора и ареста,
Взял на себя за всех вину,
Немного не дойдя до Бреста,
Где взводным начинал войну.

     *     *     *
Там, наверху, наш полк списали,
Был полк - и нет уже полка,
Нас по штрафбатам разбросали,
И вот я в чине штрафника,
А проще - смертника - иду
На Запад, к логову фашистов,
Наград не жду, весь на виду
У командиров-особистов.

Сыграв со смертью в поддавки,
Мы, проиграв, не проиграли:
Там, где обычные полки
В огне безжалостном сгорали,
Туда бросались штрафники.

Мы на себе рубахи рвали,
Мы немцев приводили в дрожь,
Под танками себя взрывали,
И погибали, и сгорали,
И жизни не ценили в грош.

Бросали нас в кромешный ад,
И лишь:"Вперёд! Нельзя назад!"
А как ты повернёшь назад,
Коль за тобой заградотряд?
И пулю в лоб (какая лучше!)
От немцев иль своих получишь.

Мы шли вперёд, врага круша,
И замыкали полукружья
Не с автоматом ПэПэШа,
А часто вовсе без оружья.

Мы шли открыто, спин не гнули,
Мы звали смерть, ловили пули,
Чтоб смыть позор.
Но только Бог
И здесь зачем-то нас берёг.

Теперь нам не остановиться!
Но полетело всё вверх дном:
Уже мы перешли границу
И где-то там под Люблином
Нам выдали огня и пыла
За всю великую войну.
Тех, кто погиб, страна простила,
Кто жив остался, те в плену.

     *     *     *
Вот так и встретился я с немцем.
Не издали, а взгляд во взгляд.
Сначала привезли в Освенцим.
Вот тут я и увидел ад!

Я до сих пор его представить
Без содроганья не могу.
Меня виденьям не оставить
Во весь мой век. Я не солгу:

У тысяч трупов в окруженье
Я до сих пор. Они встают.
Они со мной ведут сраженье,
Мне жить спокойно не дают!

Мужчины, женщины и дети,
Их в кучу всех переплело.
Как перед банею, раздеты,
Остриженные наголо.

По счёту их через ворота
В "предбанник" - преисподней пасть,
По двести человек, так плотно,
Что было некуда упасть.

На них из люка распыляют
Какой-то очень сильный яд,
Потом ворота открывают -
Они, все мёртвые - стоят.

А мы тела их на лоток,
По рельсам в печь. Закрыта дверца.
А их поток, поток, поток...
Какое нужно было сердце,
Чтоб быть в аду, где Смерть сама,
И выжить, не сойти с ума!

Там были люди всех племён,
И все на равных умирали.
Для немцев все мы без имён,
Мы им, как скот, под номерами.

Вот он, мой номер, посмотри,
Он мне, как гиря, руку тянет:
Сто двадцать-тридцать-сорок три.
Не на руке он, а внутри -
В мозги мне вколот! В душу! В память!

     *     *     *
Но на востоке грохотало,
Там всполохи терзали ночь.
А на душе тревожней стало:
Свои не смогут нам помочь -
Нас немцы раньше уничтожат,
Когда им время отступать
Придёт, они нас всех положат.
Но вышло всё не так опять.

Убить несложно, но едва ли
Для них в убийстве был резон,
Они нас рассортировали
И кто покрепче - в эшелон.

Везли нас, вроде, суток пять
В Германию, на самый север.
Как после удалось узнать,
Тот город назывался Евер.

Там на строительстве завода
Трудился пленный наш народ.
И так, примерно, за полгода
Мы им достроили завод.

Плен - не прогулка за грибами,
Но нам - приличные харчи,
В неделю раз водили в баню
И даже, веришь ли, врачи
Следили за здоровьем нашим,
Лекарство нужно - попроси:
Ведь мы их лошади, мы пашем.

В Германии иль на Руси,
Пусть где получше, где поплоше,
Не нам об этом говорить!-
Какой хозяин свою лошадь
Захочет голодом морить?

В казарме чисто, обогрето,
И память держит до сих пор,
Как немки хлеб и сигареты
Бросали нам через забор.

Но всё же мы в плену, в неволе
И разве что не в кандалах.

С какой же неумной болью
Нас Родина к себе звала!

Она влекла, спать не давала,
Давила с каждым днём больней,
Ведь чуть забудешься, бывало,
Все мысли только лишь о ней:

Как там страна? Жива ль жена?
А как детишки? Подросли ведь!
И дарит ли цветы весна
Тобою выращенной сливе?

Всё - что, Всё-как. Одни вопросы,
От них на с5рдце непокой:
Управились ли с сенокосом?
Целы ли фермы за рекой?
И видятся, хоть тронь рукой,
Метёлки налитого проса...

Сбежать?
Напрасные мечты!
Куда и как? Ты под конвоем,
На мушке автомата ты
Висишь с подъёма до отбоя.

А ночью двери на замки,
На вышках стража и за дверью.
Они отличные стрелки
Да и овчарки их-как звери.

Чуть что - и очереди веер
Прошьёт тебя. Да ты послушай,
Вот на пути из Польши в Евер
Какой с побегом вышел случай.

В вагоне, значит, мы одни,
Сто человек в вагоне каждом,
И чтоб сбежать из западни,
В одном вагоне днём однажды
Сумели как-то пол взломать,
А ночью первый, самый смелый,
Спускаться стал, припомнив "мать",
Но вот спастись-то не сумел он!

Он думал, что за ним и все
Умело лягут между рельсов,
Но оказался в колесе.
А тут, каким ни будь умельцем,
Растреплет в клочья и в мочало.
От боли, ясно, закричал он
И умер с криком на устах...
Стрельба. Тревога! Стоп, состав!

Охрана поняла, в чём дело,
Набилась сразу в тот вагон
И девяносто девять целых
Держала зорко под прицелом.
Состав осилил перегон.
А на ближайшем полустанке
Уже нас ждали немцы, танки.

Вагон тот сразу отцепили
И, закатив его в тупик,
Бензином тщательно облили
И подпалили. Вот где крик!

А нас заставили смотреть,
Внушая тем, то разумеет,
Что "Каждый будет умереть,
Кто о побеге план имеет".

     *     *     *
Но это, к слову, о побеге.
Тем временем в наш равелин
Проникли слухи о победе,
Что наши бьются за Берлин.

Все разговоры лишь о том
Велись у нас порой весенней,
Освободят нас, а потом
На родину! К домам и семьям!

Ночами не смыкали глаз,
Мечтали, мыслью заряжались,
Что помнит Родина о нас,
Ведь мы за Родину сражались.

Нам плен, конечно же, простят -
Мы в нём не по своей охоте.
Нас русской водкой угостят,
Нальют! Особенно - пехоте!
Осыплют добрыми словами -
Свои же, чёрт возьми, славяне!

     *     *     *
Но в сердце всё сильней тоска,
И лишь надежды сердце грели.

Американские войска
Освободили нас в апреле.

Всё! Мы свободны! Крик "Ура!"
Огнём метался по казарме,
Объятья, песни до утра
И толкотня, как на базаре.

От изобилия продуктов
Порой кружилась голова.
На столб прибили репродуктор,
И голос:"Говорит Москва"
Нас известил из дальних далей,
Как будто рядом был, вот тут,
Что наши немцам наподдали,
Что всей Германии капут!

Американцы -  ничего,
С улыбками всё :"Рашен, рашен!",
А мы боимся ли кого?
Да нам и чёрт теперь не страшен!

     *     *     *
Недели этак через три
Свои приехали за нами,
И что-то дрогнуло внутри,
Чего не выскажешь словами.

Все молодые, в новой форме!
Но нас, своих, не узнают.
Ну эти, думаем, накормят!
Вот эти нам теперь нальют!

Мы к ним:"Сынки! Родные! Братцы!",
Они ж не подают руки,
Никто не лезет целоваться,
Как будто и не земляки.

Как камни, лица. Взгляды хмуры.
Одни команды:"Встать!", "Кру-гом!".
Подземным холодом дохнуло
На нас от красных их погон.

Мы оказались вновь под стражей:
На каждой вышке пулемёт,
Овчарок нет, но понял каждый
То, что лишь глупый не поймёт.

Не буду говорить подробно,
Скажу, предчувствие сбылось:
Нас вывезли под город Гродно.
Вот там-то всё и началось!

Свои у особиста мерки,
Мол, всё проверим, проясним,
Допросы, документы, сверки..
Но автоматчик рядом с ним.

И в соответствие с Законом,
В который не вписались мы,
Мне десять лет! Но не тюрьмы,
А мерзлоты под Оймяконом.

За то, что шёл через войну,
За то, что защищал страну,
За то, что побывал в плену.
И мне поставили в вину
То, что как нынче не крою,
Со здравым смыслом не вязалось:
Ведь нас в плену лишь в том бою
Почти семь тысяч оказалось.

Всем пленным счёт на миллионы,
Но кто те счёты проверял,
Когда везли нас эшелоны
На Крайний Север, за Урал!
От Соловков до Сахалина
Мы корчились на злых ветрах.
В живых - не больше половины,
От остальных-безвестный прах.

     *     *     *
Недели три тащил нас поезд
Всё дальше на восток страны,
Мы, с положением освоясь,
В вагоне были все равны,
Никто не возвышался чином,
Старались чутче быть, добрей,
Ведь мы-фронтовики, мужчины,
Всё - узники концлагерей.

Статья у всех одна, большая-
Пятьдесят восемь один "б".
Ну что ж, судьба, она решает,
Решённое нести тебе.

В Усть-Куте нас с орла на решку
Перевернул лихой конвой:
Часть нас на баржу, впермешку
С блатными, с разною шпаной.

И в трюме началось сраженье,
Мы не жалели кулаков,
Но потерпели пораженье,
И горьким было униженье
Испытанных фронтовиков.

Так, горький получив урок,
Мы поняли, что надо драться,
Ведь нам в отпущенный нам срок
Поможет выжить только братство.

По Лене плыли до Якутска,
До Хандыги - Алдан-рекой,
Потом пешком - подъёмы, спуски,
А на двенадцатые сутки
Конец пути. Теперь отбой.

Потери были по дороге.
Нас привела дорога та
На Полюс Холода - в отроги
Крутого Черского хребта.

Там жизнь нам гайки закрутила,
В отдельный выставила ряд,
Прибавка к сроку нам светила
За что почтёшь, как говорят:

Не такт взглянул в глаза начальству,
Конвою чем не угодил,
В морозы обморозил пальцы -
Всё умысел! Иль бригадир
Тобой остался недоволен;
За то, что ты разут, раздет,
За то, что ты смертельно болен,
Что нехорош тебе обед;

Иль на тебя донёс стукач,
Что о самом Отце Народов
Ты говорил, что он палач,
Что ты припрятал самородок;

За то, что слишком ты идейный,
Что Венский восхвалял балет,
Читал стихи "фашиста" Гейне -
Нам, политическим - пять лет!

Ликуй, родимый, что не десять,
А десять - что не двадцать пять,
А если четвертной отвесят,
Пляши! - могли и расстрелять.

Ты там бесправный и голодный,
Ты погружён во мрак и мглу,
Ты там готов к чему угодно,
И безразличен ко всему.

Алмазы попадались часто
В отвалах и в глуби шурфов,
Но мы сдавали их начальству,
Чтоб быть подальше от грехов.

А утаишь и будешь пойман,
Пропой себе прощальный гимн -
Рассчитывай на всю обойму -
Расстрел. А он - урок другим.

Там на этапах-переходах,
Когда за пятьдесят мороз,
Легла такая жуть народа,
Оплакать всех не хватит слёз.

Ты ткнулся, мёртвый, в жгучий снег,
И донага раздет в минуту,
Ведь ты же мёртвый человек,
Лежи раздетый и разутый.

Тебя не мучает цинга, и не поднимут утром рано,
А что раздетый донага,
Так "мёртвые не имут срама".

Тех, кто с трудом идёт в тот мир,
Кто дышит, что-то шепчет, стонет,
Чуть поотстанет конвоир,
Добьёт прикладом и догонит.

А трупы наши по ночам
Таёжные сжирали звери.
Об этом я всегда молчал,
Скажи иному - не поверит.

Там вдоль дорог и в наши дни,
Особенно заметны летом,
Лежат, кричат;"Похорони!"
Полуистлевшие скелеты.

И этот крик всё время с нами,
Он надо мной! Со мной! Во мне!
Не притупить его словами,
Не утопить его в вине.

Конвой - он свой. А тот, что "их",
Мы знали и под ним дрожали,
Но то - фашисты, а таких -
Советских - злобных и цепных,
Какие матери рожали!?

Ведь хуже всякого зверья!
Я немцев меньше опасался.
Коль можно было бы, так я
На всю бы жизнь в плену остался.

     *     *     *
О письмах? Нет. Сказал надзор:
"Забудьте про родных и близких,
Вы для семей своих - позор!
Статья "Без права переписки".

В военкомат жена моя
Писала, и ответ писавшей
Пришёл. А в нём:"Лапшин И.Я.
По данным без вести пропавший".

Я еле жив был, я "дошёл",
Я приближался к мёртвой точке,
С молитвой слиться бы душой,
Но я молитв не знал ни строчки.

Лишь помнил "иже" да "еси",
Но, как ведётся на Руси,
Когда казалось - умираешь,
Молился:"Господи, спаси!
За что же ты меня караешь?"

Но в лагерях другой закон,
Там Бога нет, там бог начальник,
Там нет молебнов и икон,
И каждый молится тайком,
Но только молча и ночами,
Чтоб на тебя не настучали,
Что ты с Архангелом знаком.
И так всё время под замком
Твоя душа, а в ней печали.

     *     *     *
Всему приходит свой конец
И в марте, пятого, я знаю,
В Кремле скончался наш Отец,
Генералиссимус. И с мая
Родная пятьдесят восьмая,
Что им была порождена,
Вчистую освобождена.

"Домой! До-мой!"-стучат колёса.
"Домо-о-о-й!"-подкрикнет паровоз.
Домой! И машут мне с откоса
Косынки молодых берёз.

Июнем пахнет и сиренью,
И сердце рвётся из груди,
А в мыслях, как стихотворенье,
"Всё позади! Всё позади-и-и!"

И пусть небрит, помят немножко,
Но не смущайся, не стыдись.
На станциях тебе к окошку
Несут варёную картошку,
Зелёный лук, укроп, редис.

Ч о таких деликатесах
Мечтал одиннадцать годков!

Вот жаркий луч над кромкой леса
Подкрасил кипень облаков...

Сосед, зубами вынув пробку,
Застыть беседе не даёт
И самогон из поллитровки
В стаканы чайные нальёт.

А я цинготными зубами
Давлю редис и белый хлеб.
-Ну что, браток, отбарабанил?
-Да, было дело. Восемь лет...
-За что сидел?
Да не сидел я,
Сидят в Бутырке и в Крестах.
Не рукодельем от безделья
Я занимался в тех местах.

Всё было, говорю, законно,
Но карта всала на ребро,
Везу скелет из Оймякона
Да из Освенцима тавро.

-Ну не горюй! Не к куму в гости
Ты ездил. Тут простой расчёт:
Пусть будут кости, а на кости
Когда-то что-то нарастёт!

Так за беседою приятной,
Не так уж, в общем-то, хмельной,
Ты стал на сотни, вероятно,
Вёрст ближе к станции родной.

Лежи себе на верхней полке,
Барачный вспоминай лежак.

На Красноярской барахолке
Я приобрёл себе пиджак,
Рубашку, брюки на подтяжках,
К ним восьмиклинную фуражку
И яловые сапоги,
неважно, что с чужой ноги.

А зэковскую одежонку
"Толкнул" по бросовой цене.
Откуда, говоришь, деньжонки?
Да всем нам, а не только мне,
Начислили, ну как зарплату.
Вот мне - пятьсот рублей. Всерьёз!
Конечно, это маловато,
Но хорошо, что всё без мата,
Без  зуботычин и угроз.

Известно, сжулили, заразы:
Ведь нам за сданные алмазы
Шло по червонцу за карат.
Но я и этой сумме рад.

Цветную шаль купил Маришке
И разных сладостей-конфет.
А что купить для ребятишек,
Не знаю Ведь двенадцать лет...

     *     *     *
Ну вот и Шилово. Под вечер
Увидел я родной вокзал.
Пошёл. Мешок не тянет плечи.
Но ноги словно кто связал.

Помедлил у своей калитки,
Толкнул легонько, сняв кольцо.
Маришка вышла на крыльцо.
И началось! Ведь это пытка!

Пересказать - не хватит мысли.
Мне в грудь уткнулась головой
И обмерла. На мне повисла.
"Ванюша! Родненький! Живой!

Бывают ли страшнее кары
На всей планете где-нибудь!
Дай чуть передохну,Захарыч,
Стеснило в горле. Давит грудь.

Народ в наш дом валит потоком,
Кто за столом, кто у стола.
Отпели, отгуляли с толком,
И время браться за дела.

Бывали сложные моменты,
Не сразу, но и не с трудом
Я выправил все документы,
Подладил, обиходил дом,
На зиму заготовил дров.
Учились дети - дело свято!_
Девчонки на бухгалтеров,
А сын готовился в девятый.

Жена всю жизнь в животноводстве,
Всю жизнь на ферме. Ну так вот -
В посёлке было производство -
Крахмально-паточный завод.

Я на него определился,
В дневной работал и в ночной
На том же месте, где трудился
Почти семь лет перед войной.

Так жили мы без толкотни,
Других не хуже и не лучше,
Жене писали трудодни,
Я нёс в семью свою получку.

Не раскрывался всем подряд
И не вступал в конфликты с властью.
И жили мы, как говорят,
С любовью, в мире и согласье.

Живу, не плачу, не скулю,
Не за себя душой болею,
Я восхвалений не люблю
И не люблю когда жалеют.

Мне жалость вовсе не нужна,
Она мне как припарка мёртвым.

А летом в шестьдесят четвёртом
Была снята с меня вина.

Реабилитацию мне дали!
(Язык сломаешь - вот слова!),
Вернули орден и медали,
Восстановили все права.

Но память, память... Что же ты
Меня терзаешь постоянно!?
Да и от всякой сволоты
Терпел. Идёшь - навстречу пьяный.
А пьяный, он всегда речист,
Хоть я их никогда не трогал,
И вдруг в лицо тебе:"Фашист!"-
Качнётся под тобой дорога,
Как будто сам ты пьяный вдрызг
И вряд ли добредёшь до дома.

Вот в зоне попадись такому,
Так он бы глотку перегрыз
Любому. С этим мы знакомы.

Зубами скрипнешь и пройдёшь,
Лишь сердце хлещет, словно в бурю.
Случалось, что и молодёжь.
Но молодёжь, та всё от дури...

Оно и правда, облик мой
Располагал к подобным "шуткам":
Иду, а руки за спиной,
С опущенною головой.
Забудусь разве на минутку,
Остановлюсь, как сам не свой.-
Ищу глазами: где конвой...

Вот получил медаль опять
К тридцатилетию Победы.
О чём, казалось бы,мечтать!
Шесть раз уже являюсь дедом.

Растут звонкоголосо внуки!
По праздникам, так полон дом!
И, сам изведав боль и муки,
Мечтаешь только об одном:
У них была бы жизнь хорошей,
Чтоб слово Божье им в дорогу.

А прошлое? Да Бог с ним, с прошлым.
Его, как зимнею порошей,
Заносит Время понемногу...

Всё это в дальнем далеке,
Всё отдалилось, притерпелось.
Вот только номер на руке...

          май 2005 - январь 2006 года

     ПОСЛЕСЛОВИЕ
Поэма "Судьба солдата" написана мной на основе многочисленных рассказов о своей нелёгкой, но типичной для многих, судьбе Лапшина Ивана Яковлевича, уроженца Рязанской области, участника Великой Отечественной войны, сержанта, дослужившегося до младшего лейтенанта, затем бойца штрафного батальона, затем - узника Освенцима и других концлагерей, после Победы - узника ГУЛага до лета 1953 года.
Весь фактический материал записан с его слов. Мне принадлежит только литературная обработка повествования.
Это не документальное произведение, но, тем не менее, пристрастным читателям заранее приношу извинения, если они обнаружат в поэме некоторые хронологические
(но не более того!) неточности.
                Автор.