я встала в семь утра...

Я встала в семь утра. Будильник играет сначала тихо, потом громко. Я научилась тут же его слышать и выключать, чтобы не будить соседей. Мои соседи – это кофе с молоком, химия, математика и простодушное ****ство. Простодушное ****ство вчера не давало мне уснуть, то и дело задевая мою кровать обширными бедрами, а химия и математика сидели тихо, но с горящей мне в лицо лампочкой. Поэтому мне сложно вставать.
Я надеваю тонкий короткий шелковый халат. Пояс потерялся, поэтому я нелепо скручиваю его на животе резинкой для волос и иду умываться. Вы были в общажных сортирах? Там жутко воняет и летают мошки. Но делать нечего. Еще я смотрю на себя в зеркало. Жуткий вид – волосы стоят торчком, хотя имеют приличную длину, глаза опухли, а под носом выползла простуда в три пузыря. Засмотревшись на это уродство,я  роняю зубную щетку в раковину. В раковину до меня наверняка блевали. Я представляю это, не без отвращения мою щетку и засовываю ее в рот.
Кофе с молоком ворочается в белой кровати. Мне кажется, мои неловкие движения будят ее,я  стараюсь собираться тише и роняю утюжок для волос.
Мне в общем-то срать, как я выгляжу, особенно по утрам. Не срать моей начальнице. Я медленно провожу тушью по ресницам, потом ставлю себя на каблуки и выхожу на улицу.
Странно думать о времени между собираюсь и выйду. Пограничное состояние полного не-осознания происходящего. Вот ты еще сидишь. Вот ты уже идешь. Вот утро запускает свои лучи тебе в шторы, как в душу, и настает очередной апрель.
Жаль, что я надела пиджак. Жарко.
Я отмеряю везение дня светофорами. Это когда надо идти по заданному пути. До работы путей две штуки. Могу ходить одним,а  могу – другим. Выбор зависит от зеленого света. Сначала я видела в этом экономию времени. А потом я стала фаталистом.
Огромная сосулька падает передо мной с крыши и разбивается на серые кусочки. Если бы был полдень, они могли бы показаться мне бриллиантами. А сейчас они просто маленькие серые кусочки, которые могли раскроить мне большую умную голову прямо до ямки на подбородке.
Хотя кто знает, возможно, это охладило бы мой мозг.

Впереди себя вижу свою ученицу. Перехожу на другую сторону.

В школе много людей. Я боюсь людей. Я поднимаюсь в класс, превозмогая себя, поднимаю голову и становлюсь непроницаемой. Теперь никто меня не увидит. Открываю окна, снимаю плащ, достаю тетрадки.

Каждое утро я думаю: нет, я не смогу стоять у доски и говорить. Я не умею, я ошибусь, я плюну кому-нибудь в лицо или сматерюсь. А теперь я стала не проницаемой. А теперь они заходят в кабинет. Это можно сравнить с первым сексом, с тем,к ак впервые заходят в тебя. Или с исповедью. Какая разница! Иногда тебе хочется лететь и целовать небо, иногда тебе хочется запереть это на сто ключей, расплавить их, сделать из сплава монету и положить ее на глаза первому встречному.

Они заходят и заходят. Я отключаю мозг и ловлю волну.

В окно заглядывает кот. На нем серое пальто, в зубах трубка.
- В твоей жизни больше не будет идеалов, - говорит он, -- твои идеалы попраны его ключицами, его нежными детскими ключицами.
- Пошел в зад, дикое создание! – отвечаю я, записывая мелом что-то вроде «Слитное и дефисное написание наречий».
А он все прет и прет грязными лапами на мой стол! Тащит за собой широкие алые ленты, больше уже ничего не произносит, только глаза косит на мои ноги.

Вскоре я кричу:
- Сумку убери с парты! Рот закрой! Прямо сядь!
А сама думаю: боже, я же дочерта молода и красива, зачем я произношу такие слова?!
Каблук подворачивается. Хочу спать и есть. Я хочу, чтобы мне просто так давали деньги, просто за то, что я живу. Что я живая.

По потолку расползаются большие зеленые круги и звезды. Где ты, Офелия, тонкая северная нимфа? Круги не сплетутся венками, я не упаду, путаясь в волосах и мыслях. И снова снег за окном, как зимой. Влетает в жаркую комнату, ложится на желтый тюль. Она внизу и зовет меня по имени. Откуда мое имя в датских песнях? Ах да, имя мне Любовь, сапожник без сапог. Милая Офелия, девочка, козочка, глупое создание.

-Тварь, тупая ****а, умри, сдохни!
Подхожу, смотрю на одну из них. Говорю только: «Давай дневник». Тихо и властно.

А он все приходит ко мне, этот кот, вертит хвостом, снимает котелок, кланяется. Никуда от него не денешься. Он шепчет мне на ухо:
- Ты забыла, как громко вы трахались, забыв о своем предназначении на земле?
И втыкает мне иглу в запястье.
- Ты забыла, как мертвые голуби ползли вам под ноги?
И втыкает вторую иглу.

А я стою и думаю: что если размозжить твою голову об парту, что если измазать кровью щеки и закричать? Выхожу в полутьме на перекресток. Я не сплю, совсем не сплю, мой милый, навь моя нежная, ключи-ключи-ключицы твои легли на том перекрестке костями, вросли, покрылись неровным асфальтом… а я иду, отмеряя время светофорами, отмеряя время до и после, что же, что же такое?

В магазине она смотрит на меня глазами рыбы. И ртом рыбы улыбается. Хлопает плавниками, делит салаты на контейнеры.
- Это Колбаса? – говорит басом серая шляпа и тычет пальцем в мой салат.
А мне слышится «огурцы», и я отвечаю:
- Да, огурцы.
-Колбаса! – произносит он приговор. – Отрава. Хватит отраву кушать.
- Я не кушаю, - говорю, - я жду апокалипсиса и стремлюсь к астральному существованию. Это для кофе с молоком.

Поднимаюсь по лестнице, возвращаюсь. Представляю, что мои легкие – большие воздушные шары. Они наполняются запахом дождя и почек. Кофе с молоком говорит мне, что я устала, я ей не верю, это все алые ленты, давящие мне на плечи. Кот удаляется в открытое окно, кланяется, моргает и манит лапой. В его руке потир, в потире – уксус. А под ним шевелится какое-то безумие и первородный хаос.

Я бы…