Сказки бабы Топы 2

-А давайте-ко я топере вам росскажу про козу, про волка, да про козлятушёк.
А мы и радёхоньки. И опять потекла неспешно следущая сказка.

Волк, коза и семеро козлят.

Жила-была коза и было у ниё семеро козлятушек – робятушек. Жили оне жили, не тужили. Коза уходила с утра травку пощипать, поись, да водицы ключевой попить, а козлятушки дома одне оставались. Коза им строго-настрого наказывала двери не кому не открывать и в избу не куго не пускать.
-Не то придёт волк и съест вас всех. А я приду, постучусь во двери и спою:
-Козлятушки-робятушки, отворитесе, отопритесе, ваша мать пришла, молочка принесла. Бежит молочко по вымечку, из вымечка по копытечку, из копытечка во сыру землю. Я буду петь тоненьким голосочком вы и отворите мине двери. Коза больно баско пела. А волк смекнул, што коза в лес уходит,
Выбрал времё, пришёл ко дверям и запел толтым голосом:
-Козлятушки-робятушки, отворитесе, отопритесе, ваша мать пришла, молочка принесла. Бежит молочко по вымечку, из вымечка по копытечку, из копытечка во сыру землю.
Баба Топа изобразила нам как пела коза, и как волк пел, это было так уморительно, что мы не выдержали и прыснули со смеха, а она невозмутимо продолжает дальше и мы прекратили смешки.
А козлятушки нему отвечают:
-Слышим, слышим, не матушкин то голосок, поди волк прочь.
Стал волк думать, какбы нему козлят оммануть. Думал, думал, да и придумал. Пошёл волк в кузницу и говорит кузнецу:
-Кузнец, кузнец, перекуй мине голос, сделай тоненькой, как у козы.
-А на што тибе? - спрашиваёт кузнец.
Не твоё дело,- отвечаёт волк. – А делай, об чём тибя просят.
Кузнец и перековал волку голос. Радёхонёк волк:
-Ну, топере омману козлят.
Вот ушла коза из дому, а волк тут, как тут. Подошёл ко дверям и запел тоненьким голоском, совсем, как коза:
-Козлятушки-робятушки, отворитесе, отопритесе, ваша мать пришла, молочка принсла. Бежит молочко по вымечку, из вымечка по копытечку, из копытечка во сыру землю.
Подумали козлята, што ето мати воротилась, и отворили волку двери.
Бабушка тяжелёхонько вздохнула и продолжает дальше. -Заскочил волк в избу, набросилсе на козлят, да и съел всех, только семой, самой маленькой козлёночёк успел спрятатце под печку, волк него и не заметил.
Пришла коза домой, а в избе, как Мамай воевал. Понела тут всё коза, села на стул и горько заплакала. А козлёночёк вылез из-под печки и говорит козе:
-Надо у волка брюхо розрезать и козлятушек достать. Соласилась коза:
-Ты сиди дома и не выкуркивай, а я пойду козляток вызволять. Вот заперла коза избу и пошла в лес волка поискать. А волк тут как тут, ней настрету идёт. Волк и говорит козе:
-Коза, я твоих козлят съел, давай будём дружить.
-Давай,- согласилась коза.
-Пойдём розведём в яме большой котёр и будём через него прыгать,- предлагаёт волк козе.
-Ладно, - опеть согласилась коза.
Вот нашли оне большашшу яму, розожгли матерушшой костёр, волк и говорит козе:
-Прыгай первой, а сам думаёт: «Вот сичас коза прыгнёт, упадёт в костёр, тут я ниё и съем».
-Ладно, говорит волку коза. Розбежалась она, да как прыгнёт и перепрыгнула таки яму с костром. –Топере твоя очереть, говорит коза волку.
-Ладно, согласилсе волк. Розбежалсе он, прыгнул, да и свалилсе в огонь, брюхо у волка от жару и лопнуло, и выскочили оттуля козлятушки живы- здоровёхоньки, бросились к козе, а та и обрадела, што козлятки все живы, а волк так и сгорел в костре, туды нему и дорога.
Баба Топа умолкла, призадумалась, а нам всё мало, просим ещё рассказать.
-А не пристали слушать то? – спросила она нас.
-Нет, нет, не устали, рассказывай.
-Не знаю и каку топере сказывать, про што хотите послушать.
-А ты нам про Олиханушка расскажи.
-Ладно, росскажу, только сказка-та долга, надоес, дак скажите.

Олиханушко.

Жили-были муж да жёна, и не было у них дитей. Порато тосковали оне из-за етого. Вот как-то раз жёна и говорит мужу:
-Больно тоскливо жить одным, без робёночка. Поди в лес, да вырежи из дерева парничка, либо деушку, я дитё запеленаю, в зыбочку повалю, да качеть буду.
-Ладно,- говорит муж.  -В лес-от я не пойду, далёко больно, бываёт што-небуть у избы сосмекаю. Пошёл он на улку, а там, на задворках ольха большашшая росла, старая-престарая, вот-вот на землю упадё. Отпилил муж сук потолше и выстрогал маленького парничка. Принёс него домой, подаёт жёнке и говорит:
-На тибе робёночка, из ольшины выстрогал.
-Тогды мы него назовём Олиханушко.
Запеленала она него в пелёночку, положила в зыбочку, одеяльцом укутала, села рядом, качаёт зыбочку, да поёт:
-Баю-баюшки, баю, не ложисе на краю. Придё серенькой волчок и ухватит за бочок.
Качала она него, качала и задремала. Вдрук она слышит, как кто-то ней говорит: -Мама. Огледелась кругом, не кого нету. А Олиханушко ней из зыбочки опеть говорит:
-Мама, не бойсе, ето я, твой сынок Олиханушко. Тут жёнка так обрадела, што не в сказке сказать, не пером описать. У ниё от радости и речь отнелась, дух захватило, а когды она дух перевела, мужика позвала:
-Погледи-ко мужик, у нас топере есь сыночек Олиханушко.
Вот и стали оне жить-поживать троима, а Олиханушко ростёт не по дням, а по чесам. И вырос такой баской, да пригожой. Вот как-то и говорит Олиханушко отцу:
-Тата, а сделай-ко мине лодочку, я на ней плавать по озеру буду.
-Охти, робята, я совсем забыла сказать, што дом-от у них стоит как раз на берегу озера,- спохватилась баба Топа.
-А жёнка забеспокоилась, запереживала:
-Да куды тибе, Олиханушко, с лодочкой-то, на той стороне озера баба Ега живёт, зляшшая-призляшшая, поймаё тибя, да и съес.
-А я не буду к ней блиско подплывать, сделай, тата, лодочку.
Уломал-таки Олиханушко батька. Смастерил батько нему лодочку. И стал плавать на ней Олиханушко по озеру, а наказ материн помнит, далёко от берегу не уплываёт. А придёт времё, мати выйдёт на бережок и кличет него
ласковым голоском:
-Олиханушко, плыви, плыви на бережок.
Он услышит ниё голос и приплывёт к берегу. Вот прознала про ето баба Ега, и задумала она Олиханушка съись. Увидела она, што Олиханушко опеть плаваёт на своёй лодочке, вышла на берег и зовёт толтым голосом:
-Олиханушко, плыви, плыви на бережок.
Баба Топа так интересно говорила голосом бабы Яги, что мы покатывались со смеху, а она невозмутимо продолжала дальше:
-Олиханушко и отвечает баба Еге:
-Не омманёшь миня баба Ега, не матушкин ето голос. Матушкин голосок тоненькой, да ласковой, не поплыву я к тибе.
-Погоди ужо, объегорю я тибя, попадешсе мине на зубок,- думаёт она. -Всё ровно я до тибя доберусь.
Пошла баба Ега к кузнецу и говорит нему:
-Кузнец, кузнец, перекуй мине голос, штобы стал тоненькой, да ласковой.
Кузнец голос ней и перековал. Вот плаваёт Олиханушко на лодочке, а баба Ега вышла на берег и кличёт матушкиным голоском:
-Олиханушко, плыви, плыви на бережок.
Удивилсе Олиханушко, пошто матушка него оттуля кличёт, но на голос поплыл. Только пристал Олиханушко к берегу, а баба Ега тут как тут. Схватила она него и поташшила к сибе домой. Ташшит, да приговариваёт:
-Вот попалсе, топере не убежишь, а я уш поглодаю твои косточки, покатаюсь на них, кричи не кричи, всё ровно не хто не услышит. Дома он дочере приказала, штобы та печь протопила, да него и зажарила, а вечером и съидят вмистях, когды она из лесу воротитце. Села баба Ега в ступу и политела. Литит она по небу в ступе, помелом следы за собой заметаёт.
Вот протопила дочи печь, угольё розрыла и говорит Олиханушку:
-Топере садись на лопату, я тибя в печь пехать буду.
Сел Олиханушко на лопату, руки-ноги кверху поднел, не можёт дочи бабы Еги него в печь запехнуть, сколь не билась, а нечего не получаетце. А Олиханушко ней и говорит:
-А ты покажи, как надо на лопату повалитце, а то я некогды на лопате не сиживал, не знаю, как ето делаетце.
-Держи лопату и смотри, сказала молодая Егабова. -Вот едак руки-ноги протени… Не успела она договорить, как Олиханушко запехал ниё в печь, заслонкой закрыл, да ишо камень к заслонке привалил, штобы не выползла. А сам уселсе под окошком на улке посмотрить, што жё дале будё. Видит, литит баба Ега, на крылечко в ступе опустилась, носом водит:
-Фу-фу-фу, русским духом пахнёт.
Обмер Олиханушко, нукосе да найдёт него. Но баба Ега ничего не заметила и пошла в избу. Кликнула дочь, и не получила ответу. Тогды она села ись одна. Всё мясо обглодала, косточки сложила на лавку, сама сверху повалилась, катаетце на них да приговариваёт:
-Покатаюсь Ега, покатаюсь клюка на Олиханушкиных косточках.
А Олиханушко ней от окошка тихонечко и говорит:
-Покатайсе Ега, покатайсе клюка да на дочерниных косточках.
Как взревит баба Ега, да бегом во двор, а Олиханушко уш в лодочку прыгнул, только него баба Ега и видела. Приплыл он домой и россказал отцу с матерью, как он бабу Егу объегорил. Те порато перепугались, и строго-настрого нему наказали, штобы от своег берега боле не куды не отплывал. Да Олиханушко и сам топере учёной был и плавал только возле своего бережка. Тут и сказочке конец, а хто слушал – молодец.
*В это время вышла с кухни мама, (она по-видимому дожидалась конца сказки) и говорит:
-Всю бабу Топу умаяли, дайте отдохнуть человеку, да и поздно уже, темнится на улице, побегайте домой, завтра придёте,- это она уже обратилась к соседским детям, нашим друзьям. Те убегают, пообещав, что завтра с утра придут снова. Я сажусь рисовать – это моё самое любимое занятие, сестрёнки Нина с Валей разложили своих кукол, а брат Колька уселся около отца и смотрит, как тот заряжает патроны, чистит шомполом ружьё. Отец готовится к охоте. Колька от него ни на шаг не отходит весь вечер. Бабушки сидят за заборкой и приглушённо беседуют. Я исподволь слышу их разговор. Они вспомнили нашу старшую сестричку Галю, Галюшку так её называют у нас мама и бабушки, и посетовали, что «деушка была недолговека, и Господь больно рано ниё прибрал». Поперебирали свои прожитые годы, обе вдовы, у бабы Топы и второй муж уже давно умер, и она больше «взамуш не ходила». Потом и вовсе раговор пошел ни о чем, так переливали из пустого в порожнее: про погоду, про внуков что «из кривых веть не гледят», то есть не слушаются, про то, что в лавке больно худо с мукой, и пока баржи не пойдут, пожалуй, и завоза её не будет. Вечер подошёл к концу, пора и спать отправляться. Мама наладила бабе Топе место (постель) у нас в комнате – детской, так мы  называли маленькую комнатушку, где помещались только наши кровати, шкаф и печка в углу, и туда ходили мы в основном только спать. Надо заметить, что баба Топа сильно храпела во сне, и я всегда удивлялась почему, мне казалось, что храпят только одни  мужики. А потом я заметила, что и мама тоже крепко храпит, вероятно, это было у них наследственное. Я сплю у стены, а за стеной хлев и мне всегда казалось, что у нас в комнатке слегка попахивает навозом. В хлеву стоит корова Жучка, так как она вся чёрная от рогов до кончика хвоста, и поэтому бабушка так её и назвала. Рядом с Жучкой в стайке стоит телёнок, недавно родившийся. Лёжа в постели, я слышу, как шумно вздыхает в хлеву корова, как шлёпают у неё лепёхи на пол, как бьёт в пол струёй моча. Бабушка встаёт в пять утра, затопляет русскую печь, налаживает пойло скотине и идёт обряжаться и доить корову около шести часов утра. Сперва она поднимается по лестнице на поветь, открывает поветную дыру (она небольшого размера, только, чтобы небольшими порциями спихнуть корове в ясли сено) и подаёт сено. И корова тотчас же начинает хрумкать, хрустеть сеном. А бабушка уже выливает ей в большую лохань пойло и та, фыркая, пьёт и ловит кусочки хлеба. А бабушка моет тем временем корове вымя и ворчит на неё:
-Поросюха ты едакая, куды насрала, туды сразу и повалилась, попробуй топере отмой вымя-то. Корова была у нас очень неудобная в этом отношении. Она, как только накидает лепёх из-под хвоста, сразу же и ложится  прямо на них, ей тепло, а попробуй-ка, отмой ей вымя перед дойкой. А есть коровы очень аккуратные, обязательно отодвинутся и лягут на сухое и чистое место. Ну,  наконец, навоз убран, корова подмыта, бабушка берёт маленькую скамеечку, садится под корову и вставляет меж коленей подойник. И сразу же забили звонко-звонко первые струйки молока о дно подойника, а потом всё глуше и глуше, а затем они с шипением взбивают пышную пену на поверхности молока. Молока корова Жучка давала полное с краями ведро, его хватало и нам, и телёнку, да ещё и на маслозавод носили, получая  небольшие деньги за сданное молоко, да ещё за это выписывали отруби для скотины. В доме все уже встали, у нас каникулы и спешить нам некуда, но баба Топа пришла всего на две-три ночки, и нам не терпится услышать все её сказки. Брат Колька встаёт вместе с бабушкой, он спит на печи и в шесть часов утра он уже поел мучницы с картошкой и сидит наизбе подстрагивает отцу вицы на морды. Выхожу на кухню, а бабушки уже пьют чай из самовара, отец на работе, а мама только, что пришла с фермы с контрольной дойки. Она работает лаборантом в совхозе и днём уйдёт в свою лабораторию проверять жирность молока у каждой коровы, и так она проверяет все фермы в совхозе по очереди, и каждую декаду. А нам того и надо, никто не будет отвлекать от сказок. А тут уже друзья подоспели, и мы окружила бабу Топу, которая опять заняла место на диване. Вдруг она предлагает нам:
-А давайте-ко я сегодне росскажу вам про то, што было на самом деле. Мы согласны на всё, лишь бы рассказывала.
-Ето мне ишо мама-покоенка россказывала, а топерича я вам росскажу.
Вот вам и первой россказ.

Стоял на хуторе большашшой дом, и жили тамотка муж, жёна, да дочи-невеста. Как-то раз засобирались родители в город за товаром, а дочери говорит мать:
-Мы уедём на целы сутки, ночевать дома не будём, дак ты ворота за нами запри, штобы мало ли хто не заевилсе вросплох, не испужал тибя. И уехали. А дочи про все ворота и позабыла. Пришло времё корову вечером доить, она и ушла во двор, а ворота так и стоят незаперты. И пришёл к дому мужик чужой, толконулсе в ворота, а оне и откатились в сини. Вошёл етот мужик в дом, а в дому не куго и нету. Спряталсе мужик в голбеч. Пришла дочерь с молоком со двора, прочедила молоко, кошке в черепину плесконула, после розболоклась и спать пошла, а сама про ворота-то и воймушки не воймуёт. Только уснула, а мужик этот из голбеча выполз, розделсе догола, да к ней под одияло и ползёт. Дефка-то проснулась, перепугалась, заорала по-дикому, увернулась да и выскочила в сини, а он за ней, да там штой-то и замешкалсе, на крылечко выскочил, думал, што она туды побежала, дело-то зимой было, тёмно в синях, а она скорёхонько задвижку на дверях-то и зашшёлкнула. Заскочила в избу, а саму всю тресёт от страху да от холоду. А мороз на улке матерушшой, а мужик-то там голёхонёк. Уш он так ниё упрашивал, штобы пустила, не трону я тибя, только пусти, хоть одёжу в окошко выбрось. Дефка с места не содвинулась. Так и замёрз мужик на крылечке. Утре родители приехали, увидели, што случилось, спрашивают у дочери:
-Пошто ты одёжу-то нему не выбросила?
-Порато я испужалась, вот и не выбросила,- сказала ним дочи.
Топере другой россказ слушайте.

Убили у жёночки мужика на войне. А она него порато жалела, всё ривела ночами. Совсем малёхонько оне вмистях-то пожили, годику не прошло, даже робёночка прижить не успели. Забрали него на войну, да он там и сложил свою головушку. Вот и ревит она по нему день изо дня, вся истосковалась, не какого покою не знаёт, а нет бы к бабке ней пойти, да тоску снять. Бабка-та пошёпочёт, водичкой сбрызнёт, на напоит чем-нибуть, тоска-то и пройдёт.
*Вот пошла как-то она один раз спать, а перед тем наривелась досытушка, да и говорит сама сибе, а кабыть к нему обращаетце:
-Да хоть бы одным глазочком тибя увидеть, родимый.
Только она ето проговорила, как вдруг стук во двери.
-Хто ето там,- спосила жёночка.
-Открывай, ето я, мужик твой, за тобой приехал.
Отворила она двери и обомлела, батюшки светы, и впрямь мужик нейной стоит, только одёжа на нём вся белая.
-Родимой, воротилсе,-заривела жёнка в голос, и обнеть него хочёт, а он не даетце, отодвигаетце от ниё, и говорит:
-Собирайсе, я за тобой приехал, да поскорей, дорога будёт дальня, долга.
-Сичас, сичас,- заторопилась жёнка. –А ты пошто в белом-то весь?
-Так надо, - отвечаёт ней мужик. –Да скоро ты?
-Сичас, токо оболокусь.
-Ты с собой нечего не бери, там, куды мы поедём, всё есь.
Жёнка одеваетце, а сама думаёт: «Што-то тут не чисто». А мужик всё торопит, штоб скоряе собиралась. Одеваетце женка, а сама незаметно петушка в мешок посадила, да шило взела. Вышли они во двор, а мужик и спрашиват у ниё:
-Што ето ты в мешке несёшь, покажи.
-Да ничего, поись взела маленько в дорогу, - отвечаёт жёнка.
Смотрит она, а к огороду лошать привязана стоит и тожё белая, а от мужика холодом ведёт, а на улке зима, мороз трешшит. Не по сибе жёнке стало. Сели оне в сани, мужик вожжи в руки взял, стегонул коня: «Но, поехали!» Конь ходко побежал, а мисец на небе порато светит, всё-всё видко. Оборачиваетце мужик к ней, да и говорит:
-Мисец светит, мёртвой едёт, милая моя, не боишьсе ли миня?
-Нет, не боюсь,- отвечаёт ниму жёнка, а самой стало страшно. Едут дальше оне. Он вдругореть оборачиваетце и опеть спрашиваёт:
-Мисец светит, мёртвой едёт, милая моя, не боишьсе ли миня?
-Нет, не боюсь,- говорит жёнка, а у самой уш серцо в пятки ушло, и думаёт она, а куды жё мы едём-то. А мужик и в третьёй раз ниё спрашиваёт:
-Мисец светит, мёртвой едёт, милая моя, не боишьсе ли миня?
Не боюсь,- она нему в ответ, а сама незаметно взела шило, и кольнула петушка, тот проснулсе, да как вскричит: «Ку-ка-ре-ку!» И пропало всё разом. Смотрит жёнка, а она одна в чистом поле, не куго не видать, и до деревни далёко. Едва она из снегу на дорогу выползла, да до дому добралась, а дома ниё ишо долго тресло-колотило. Боле не просила она мужика привидетце, а сходила до бабки, да тоску снела.
*Нам не по себе от такого рассказа, сидим притихли, молчим, хотя и слышали его не в первый раз.
-А вот ето, робятушки со мной приключилось. Сыночка Серёженьку у миня на войне убило, и я тожё порато тосковала по нему. Роботала я тогды на скотнём дворе сторожём, по ночам ходила, говна за коровами уберу, телёночка приму, если какая корова зателитце. Раньше лепестричества веть не было, с фонарём я ходила, а много ли свету от фонаря. А дело было осенью, на улке порато темно, а у миня в фонаре огонёчик рипаёт, где стою я с им, там и светло. А мне совсем недавно похоронку на Серёженьку принесли, и столь мне тежело, да тоскливо, нечего на ум не идёт, окромя него. Вот стою я посереть двора, да всё него и споминаю, а слёзоньки-то так и капают, так и капают. И вдрук я слышу, кто-то тихонечко миня зовёт: «Мама». Поднела я головушку, смотрю, а Серёженька в сторонке стоит и на миня смотрит. Я на ногах едва удержалась, всё смотрю и смотрю на него, и он смотрит на миня, а после я перекрестилась, он и пропал. Долго он потом у миня перед глазами был, как живой. Боле не приходил после того случея.
-Баба Топа, а ты не испугалась? Ведь это привидение было,- спрашиваем мы у неё. Страшно небось было увидеть такое.
-Што вы дитетки, не испужалась, я хоть на него опеть гленула, да разве он матере то родной худоё бы сделал. Баба Топа горестно вздохнула, как бы переживая всё заново. В это время вышла бабушка и говорит:
-Пойдём, сватья, чаю попьём, них не переговорить, после приходите, обращается она к гостям,- дайте человеку роздыху. Соседские ребята убегают, но ненадолго, сбегонут домой, поедят и опять прибегут к нам.
*Бабушки ушли за заборку, на кухню, пьют чай и тихонечко переговариваются.
-Сватья, а Дуня-та как поживаёт, чула ишо робёночёк у ниё народилсе.
-Парничка родила, Серёжёнькой назвали.
-Ето третьёй Толькин?
-Третьёй, третьёй. Светланка да Ондрюшенька ишо неговы. А Вовонька от первого-то мужика уш совсем большой стал. Дуня коров на скотном дворе доила до декрету и скоро опеть на роботу, вот я и вырвалась к вам на недолышко, подёт роботать, а я с робёнками водитце буду, тут уш не ускочишь по гостям.
-Всё верно, сватья, я веть тожё с робёнками проводилась и пенсию не зароботала, всего восемь рублёв получаю. Хорошо ишо прироботок есь, вежу сижу ловушки, дорого не беру, и мужики несут пре;дено на них, да заказывают кому чего свезать. Кому сетку, кому фитилёк, кому бредник, а кому и невод. С неводом порато много роботы, да я всю войну в сурпе роботала везала, наловчилась. Да вот ишо што я и зубы профукала в няньках-то. Жёнки навставляли зубов, оне правда из роту вымаютце, в стокан на ночь ложат них жёнки, а я проводилась, да и топере все десна съела, не на што зубы садить. Вишь, два зубу только внизу у миня и осталось, а один и вовсе шатаетце, наверно скоро выпадёт. (На девевне вставляли зубы все, кто нуждался в них, и если дёсна бабки не съели, то ним навставляли зубных протезов с нёбом. На что бабки сетовали, что «некакого скусу у еды не стало с казённыма зубами». А у жёнок появились во рту железные зубы, вернее сказать стальные,  улыбнутся, как молния сверкнёт.)
-Сватья, и у миня тожё мало осталось зубов-то, выболели все. Ну, ладно чаю попили, поговорили, топерича пойду к робёнкам, чула уш и суседские прибежали, дверью хлопнули.
-Поди, поди, я на столе приберу, да паду отдохнуть, устала кабыть.
*Мы терпеливо ждём, когда баба Топа выйдет к нам обратно. Очень переживаем, что она уйдёт обратно и не успеет рассказать нам все сказки. Баба Топа вышла наизбу и спросила нас:
-Ишо сказочёк надо, робятушки?
-Надо, надо, баба Топа!
-Погодите маленько, на двор схожу, и опеть буду сказывать.
-Ладно, баба Топа.
Пришла она со двора, вымыла руки и опять к нам подсела.