Май догорал. Светало

Вырвалась из оков, помотало изрядно,
По чужим, по своим, и снова, один на один
Ты сидишь на кухонном столике, голый и пьяный,
Сам себе добрый доктор и господин.

Ночь до утра слушаю Тома Уэйтса,
Окна настеж, ветер играется в шторах.
Он утверждал, что для хрупкого моего сердца
Будет сложно сделать маленький шаг в сторону.

Было поровну, по слову вкачивал Морфий,
Всегда забывал на ночь погасить свет.
По обе стороны мира берег Мефистофель,
А теперь, ни его, ни мира, в сущности, нет...

И дом освещают лишь свечки да мониторы,
В телефоне живет не доступный для всех абонент,
А под моими ногами искрится город,
Миллионом танцующих кинолент.

Чужих обнимала сильней, сбегала еще до рассвета,
В человеческом море тонула на линиях метро.
В моей парадной темно, под подушкой нет пистолета,
И только выцветший снимок хранит твоих глаз серебро.

Сейчас теряюсь между смоленско-арбатской,
Станет теплее - спрячусь в Василеостровском.
Чтобы не помнить этой своей дурацкой
Привычки сдаваться. Под взглядом нежным, но острым,

Хочется выреветь все свои неприятности,
Она ведь не бросит, и как всегда поймет.
Выявить степень слабости в вероятности,
Не смей набирать ее номер, она ведь домой позовет.

Отпаивать вкусным чаем, лечить своим острым словом.
Склонять тебя браться за книжки, а не за перо и лист;
Ты ее любишь конечно, но начинать по новой
Наносить свои траектории на кипельно белый лист

Мне совершенно не хочется, бег мой без траектории,
Не ложится теперь в условности, как по рельсам идет трамвай.
И если станет теплее, уеду к Балтийскому морю,
Моя любимая мама, лучше не приезжай.