Скорый Одесса-Москва. Ночной разговор

ей нужно было в Киев, на работу...
вагон, отчасти пьяный, спал давно,
басок локомотивного фагота
влетал, дробясь, в раскрытое окно.
вахтовики, геройские ребята,
приняв накат, как Смольного конвой,
устали. Богатырский сорок пятый -
завис в проход над каждой головой.
а женщинам все не спалось чего-то,
длина ль пути отпугивала сон?
склонились у окна, как у киота,
три женщины из трех земных племен.
так много есть о чем поговорить им!
хоть веруют различно, суть одна, -
любовь в цепях обыденных событий
и как порой причудлива она...
та, что вошла, сидела без движенья,
и чувствовалось в сонной полутьме,
как нервному тугому напряженью
в сердечной опостылело тюрьме.
она заговорила. Замолкала,
соломенной назвав себя вдовой,
страдание жестокого накала
закаменело осью становой.
-Ни одному не верю я отныне,
бессмысленнее дикого скота,
любовь, судьбу, семейные святыни -
все предал, искалечил, растоптал.
да дети... существуешь поневоле,
мотаешь дни, как на веретено;
где сердце было - там сосуд для боли,
а остальное - мертвое давно.
есть дом, есть сад, но все стоит пустое,
мы больше не поставим там ноги.
он там один живет, как на постое,
среди всего, что было дорогим.
...а за окном рассветно побелело.
купе, в едином выдохе: Держись!
разноплеменно искренне жалело
чужую обескровленную жизнь.
а я молчала. Что сказать мне было?
сухой огонь горел в ее лице...
жива; хоть сокрушило, - не убило,
затянется, как корка на рубце.
и я смотрела, как она красива,
какая сила в ней, какая страсть.
вокруг нее - стеной - четыре сына,
и не дадут ни сгинуть, ни пропасть.
и в этом тесном родственном пространстве
любовь живет и плавится печаль.
а он в своем блудливом окаянстве
пусть пропадает. Подлецов - не жаль.