Бог любит троицу? Повесть

                Бог любит троицу? (Повесть)


                Глава I

                Три подруги

          Да, да, их было трое, три подруги: Оля, Рая и Галя. Хотя они и были подругами, но они были настолько разными во всём: характерами и судьбами, как могут быть разными между собой равнина, скалы и ущелье.
          Оля росла спокойной, искренней, доброжелательной и старательной девочкой, и со стороны окружающих более вызывала к себе сочувствие и симпатию, нежели, порицание. Однако, не смотря на мягкость характера, чувство независимости в ней было так же глубоко развито, как и остальные качества, о которых уже было сказано.
          Раю отличало упорное стремление проникнуть во все тонкости земных тайн, прямодушие и упрямство. Но, вместе с тем, у девочки было развито чувство справедливости и верности принципам честности и ответственности, впрочем, как и её подруге Оле.
          Для Гали же, в отличие от подруг, не существовало никаких преград и принципов. Она с раннего детства пыталась использовать чувства своих подруг, как инструмент для достижения удовлетворения собственных интересов и желания показать собственное превосходство над ними. Но, ни Олю, не смотря на мягкость её характера, ни, тем более Раю, подчинить своей воле Гале не удавалось. Тем самым она вызывала по отношению к себе настороженность и нелюбовь со стороны и мальчишек, и взрослого населения двора.
          Во дворе, густонаселённом детворой, девочек было всего трое. Да и вообще, в их дворе девочек было не густо, как среди малышей, так и среди взрослеющих девочек. Зато в окрестностях двора и за его пределами под шифером крыш двух и трёхэтажных домов усиленно резонировал громкой акустикой многоголосый гвалт пацанвы.
          Кто-то гонял футбольный мяч между импровизированными воротами на пустыре за домами под громкое улюлюканье и свист болельщиков. Внутри же двора, раздавались, словно звуки выстрелов, хлопки крученых ударов по волейбольному мячу, сопровождаемые диким ором разгорячённых азартом юнцов.
          Кто-то щёлкал зоской, громко отсчитывая взлёты кожаной шкурки, подшитой свинцом, ловким вывертом ноги, стараясь подбрасывать столь экзотический предмет игры как можно большее количество раз. Ревниво следящие за счётом соперники вторили ему на все голоса: фальцетом, нарочитым баском, а то и присвистывая. Или же, когда у, наконец, утомившегося игрока зоска падала на землю, раздавались торжествующие вопли, сопровождаемые гомоном, смехом и свистом.
          Ну, а между песочницами, горками, импровизированными домиком и машиной, и скамейками, на которых располагались няни и бабушки с малышами в детских колясках у их ног, напоминающими по форме оцинкованные ванны, в самой середине детской площадки можно было увидеть этих девчушек. На асфальте, расчерченном  клетками мелом, рядом с заброшенным, давно высохшим бассейном в окаймлении огромной клумбы с карликовыми георгинами, настурциями, астрами и чернобривцами, они играли либо в классики, либо ловко прыгали через скакалку, радуясь удачным прыжкам под её ритмичный хлёсткий стук об асфальт. Ну а когда кто-то из мам, бабушек или нянь просил девочек понянчить её малыша, дескать, нужно срочно сбегать в магазин за молоком или за хлебом, или снять высохшее бельё с верёвок, девочки принимались усердно изображать детсадовских нянечек или воспитательниц, а то и врачих.
          Нередко им приходилось играть и с пацанами в войнушки ли, в лапту, колдуна, прятки, или в глухой телефон. А когда на улице хлестал дождь, или свирепствовал буран, они с ребятами играли и в подкидного. А поскольку ребятни собиралось в красном уголке много, то смешивали сразу две колоды карт и играли по установленным мальчишками правилам. Проигравшихся девочек в лоб не щёлкали щелбанами, но за косу дёрнуть мальчишкам доставляло удовольствие. Хотя любой из них старался изображать, как он ловко и с силой дёргает за косу, но на самом деле, старался не причинить девочке боль из сугубо личностных мотивов. Да и попробовал бы кто из них из-за неловкости или, тем более, из дерзости, причинить любой девочке боль или обиду… Расплата такого ухаря была бы незамедлительной.
          И в школе мальчиков было значительно больше, чем девочек, и потому почти все девочки, находились под покровительством одноклассников. Исключение составляли девочки из зажиточных семей, или дочери начальников, как правило, отличавшихся от сверстниц снобизмом, предприимчивостью, а то и жестокостью. В чём же выражалось подобное проявление чувств мальчишек к девочкам? Ну, например, когда детей привлекали для сельхозработ: для прополки злаковых культур или подсолнечника, для сбора урожая, или для уборки картофеля, мальчишки, быстро справившись со своей нормой, спешили на помощь к отставшим от них девочкам – своим подопечным, совершенно игнорируя реплики тех, кого они бойкотировали.
          Девочки учились успешно. Рая, стала непонятным образом одноклассницей подруг, хотя была на год младше их. В ту пору, хотя и изредка, но была возможность сдачи экстерном экзаменов или знаний годовой программы для перевода ученика из класса в класс с опережением на год. Она отличалась живостью энергии, и потому ей удавалось всё. Раечка преуспевала по любому предмету, особенно – любила математику. В любом занятии достигала больших успехов, чем её одноклассники. Она с пяти лет уже читала, писала, считала, училась играть на балалайке, а с восьми и на гитаре, получая уроки от мамы, виртуозно владеющей этими инструментами. Кроме того её мама владела игрой на баяне, гармошке, аккордеоне и фортепьяно. Это искусство Раина мама, Екатерина Андреевна, переняла от бабушки и её старшей дочери – её тёти, некогда работавших на подмостках ресторанов и театров. Ну, а по физкультуре Раечка не отставала от самых сильных мальчишек их класса.
          Галя  с ранних лет была расчётливой, кокетливой и мстительный девочкой. У неё был изощренный ум, хорошая память. И, конечно же, она не уступала обеим подругам в учёбе. Но делать девочка ничего не умела, да и откровенно не стремилась к умению и навыкам в трудах.
          Оля всё осваивала старательностью. Всё, за что она бралась, делала аккуратно и достигала тех же успехов, что и подруги. К тому же, у девочки была феноменальная память. Нередко ей удавалось опережать мысленно то, что только что должно бы было сказано преподавателем или собеседником. Отличительным её качеством была способность сопоставлять, логически размышляя, словно анализируя, сказанное или прочитанное. При этом девочка пыталась во всём искать ассоциации, что, несомненно, способствовало прочному запоминанию усвоенного ею предметного материала и надолго. На зачётах и экзаменах по экзаменационным предметам одноклассники уговаривали её сдавать предмет первой. А затем девочку не отпускали ни на шаг от себя – то и дело просили чиркнуть шпаргалку «в двух словах» для растерявшихся или отстающих товарищей по классу, передавая её очередному бедолаге самым непостижимым образом.
          Раечка была скоропалительно влюбчивой, о чём тут же спешила с восторженными нотками в голосе вполголоса сообщить о столь важном для неё событии Оле. Но, в кого бы она ни влюблялась, её влюбчивости хватало лишь на несколько дней или недель. Но ей удивительным образом удавалось влюблять в себя кучу мальчишек и надолго удерживать их чувство преданности к себе. При любых обстоятельствах, неприятных для неё, или несущих ей какую либо угрозу, круговая порука от мальчишек ей была, безусловно, гарантирована.
          Оля тоже была влюбчивой. Впервые привлёк её сердечное внимание в четвёртом классе Витя Витюков. Скромный и тихий мальчик улыбался ей так светло и искренне, играя ямочками на щеках, что девочка, очарованная им, замирала и смущённо прятала взгляд. Но никому, ни под какими уговорами, кроме своей любимой бабушки, она бы не призналась в своих сокровенных чувствах. Они сидели за одной партой, и с каким же нетерпением она спешила в школу, и с каким старанием стремилась выполнить домашнее задание, чтобы поразить его сознание своими успехами в учебе. В пятом классе она увлеклась любимцем их класса и всей школы – Толей Гордиенко, лучшим учеником и спортсменом школы. В седьмом классе девочка уже сгорала от смущения и сердечной радости под взглядом Вити Пешкова – Галиного брата. Он был старше их на год. Его одноклассницы сходили по нему с ума, а он, не обращая на них ни малейшего внимания, уже любил её с пятого класса, а может быть и раньше. Он всегда при всех её разногласиях с его сестрой, держался на стороне Оли с тех самых пор, как они поселились в их доме. А в восьмом классе Оля полюбила Витю Литуева – соседа их квартиры, куда они переехали по обмену из-за дальности расстояния от её школы и работы родителей. Тут уж девочка и вовсе растерялась. Она ещё не разлюбила того, кто стал предметом её первой настоящей, осознанной ею любви. И вдруг всё стало странно непонятным – она растерялась: кого же она любит… И что такое любовь, вообще?
          Но, ни один из мальчиков не услышал слов признания от неё, не получил ни единой записки. Но нужно ли говорить о пылких чувствах, если они светятся во взгляде девочки с пылающим лицом и шеей под взглядом этих героев её переживаний. Но, как это не покажется странным, дружила и ходила в кино она совсем с другими мальчиками. Но это было лишь проявлением дружбы к ним, ухаживающим за ней. Они наперегонки приглашали её на танцах, провожали её, оттесняя тех, кто проявлял к ней излишнюю назойливость.
          Галя, ревниво следившая за подругами, непременно спешила съязвить, укусив любую из них репликой, сопровождая слова насмешливым взглядом. Но, Раечка, не терпящая никагого проявления несправедливости по отношению к Оле или к ней самой, спешила нанести контрудар по самолюбию завистницы. При этом, она не очень-то подбирала слова и тон произнесённых ею отповедей, после чего Галя, ехидно улыбаясь, покидала поле столь эмоционального сражения, презрительно пожав плечом.
          Сама Галя, кажется, никого не любила. Вернее сказать, она любила, но любила себя в тех мальчишках, которых влюбляла в себя, игриво кокетничая с любым, кто обращал её пристальное внимание примечательными особенностями облика – привлекательности стати или лица. Самый лучший из всех мальчиков школы, Толя Гордиенко, которого обожали все девочки школы, полюбил её так, что не мог скрывать своих чувств к ней. Это стало заметным, как для всех сверстников, так и для преподавателей. Но Гале доставляло большое удовольствие играть его чувствами, то изображая пылко влюблённую гимназисточку, то холодную надменную леди. Своим подругам он заявляла:
          – Мальчишек и их чувства надо вертеть вокруг пальца, и никогда не показывать им своих истинных чувств, чтобы знали цену настоящей леди.
         Оля старалась отмалчиваться, краснея от её бесцеремонных заявлений, нередко доходящих до вульгарностей. Рая же, возмущённая столь вопиющей на её взгляд бесцеремонностью, принималась горячо доказывать, как это подло и безнравственно – играть чувствами человека.
          – Ты, Раечка, ещё скажи нам, что меня Бог за это накажет. – При этом, смерив её пренебрежительным взглядом, с прищуром зелёных, слегка раскосых глаз, в которых лукаво играли, словно чертенята, искорки, что усиливало выражение дерзости взгляда сквозь полуопущенные густые ресницы, ехидно добавляла, распаляя тем самым гнев подруги:
          – Раечка, а может быть, мне подарить тебе лучшего из лучших мальчиков – Толика? А? Ты как смотришь на столь щедрый подарок? Слабо!
          – Ты… Ты – гнусная и подлая девка! Да ты – не человек, а…
          – А кто? Кто я, Раечка!
          – Дрянь! Вот, ты, кто! И тебя, в самом деле, Бог накажет!
          – Браво-браво, Раечка! Так поумерь свой темпераментный пыл – предоставь эту работу самому Богу. Пусть он займётся судом, а ты лучше собой займись – это будет, как нельзя кстати.
          Оля, краснея от стыда и беспомощности перед наглостью их подруги, лишь тихо, но внятно произносила:
          – Рая права. Нехорошо глумиться над чувствами окружающих, Галя! Старые люди говорят: «Не пожелай ближнему того, чего не пожелаешь себе!»
          – Ах, Ах! Наша праведница решила подвести итог нашей дружественной беседе…
          С весны седьмого класса между подругами произошёл раскол. Обе девочки объявили Гале бойкот, в ответ на что та, как всегда, презрительно смерив их высокомерным взглядом, пожала плечами.
          – Подумаешь…


                Глава II


                Раины университеты жизни
               

          Раечка, закончила десятилетку с золотой медалью и мединститут с красным дипломом, стала ординатором, позднее была назначена заместителем главного врача детской поликлиники, а ещё позднее – главным врачом детской больницы. И, когда казалось, что всё в её жизни устроено: карьера, любящий и любимый муж, две замечательные и симпатичные дочери, которыми занимается её, такая – самая замечательная в мире, мама , на неё обрушился целый шквал горя и бед. Конфликт мужа с вышестоящим руководством из-за его принципиальных позиций привёл к откровенным гонениям, как в его, так и в её деятельности. Мама, глубоко сострадая зятю и дочери, не выдержав этих переживаний, умерла от инфаркта. Её мужа – главного экономиста Треста угольной промышленности – неожиданно забрали посреди дня, и насильно увезли в психиатрическую больницу. Придя с работы, Раиса застала заикающихся от страха и слёз дочерей.
          – Папу связали и увезли на скорой помощи врачи и милиционеры.
          Через несколько дней дочери с рыданиями заявили, что в школу они не пойдут. А дальше снежный ком превратился в лавину, сметающую всё на своём пути. Детей с трудом удалось перевести в другую школу, но и там им пришлось несладко. Не смогли они посещать и уроки музыки в музыкальной школе. Девочек повсюду преследовала дикая молва, упорно превращая их в отщепенцев общества. Раису, обвинив во всех смертных и не смертных грехах, перевели в ординаторы, а позднее назначили фельдшером в одном из шахтёрских здравпунктов. Девочки стали замкнутыми, почти не покидая пределов квартиры. Для них даже поход в булочную или в молочный магазин стал нелёгким испытанием.
          Раиса и её дочери оказались в центре напряжённого внимания к ним со стороны любопытствующих окружающих, что само по себе становилось невыносимым для психики, и без того угнетённой отчаянием от безвыходности их тяжёлого положения. Но ещё более страшный удар настиг её, когда ей сообщили, что её мужа больше нет. Похороны были торжественными при большом стечении народа. Рая, бесчувстенная и холодная, отрешённо смотрела на лицо мужа в течении всего пути до кладбища. Непостижимо, как могло всё это случиться? Она так любила его, а теперь, вот, он, перед её глазами, а она ничего не чувствует, словно застыла, словно превратилась в глыбу льда. Что это? Как такое возможно? Ноги её онемели. С машины ей помогли выйти, но идти она не могла. Пришлось отвести её в больницу. Микроинфаркт -- таков был диагноз. В Раисе, некогда сильной и волевой, с её борцовскими качествами характера, как будто сломался стержень, на котором держалась вся её жизнь. Она пристрастилась к так называемому утешительному для неё напитку – разбавленному водой спирту. Раньше она и слышать об этом не могла. Ни она, ни её муж, ни её родители никогда не держали спиртное в доме. В дни семейного торжества в доме было принято встречать гостей пирогами и иной выпечкой с душистым чаем и сладкими прохладительными напитками. Когда запасы исчезали, она спешила за спиртным в аптеку или гастроном. Вот в такой момент и застала её Ольга, приехавшая с двумя сыновьями в отпуск к родителям. Рая встретила подругу со слезами, рыдая и приговаривая:
          – Оля, Олюшка, родная моя, я погибаю. У меня такое горе, такое горе – и не сказать… У меня нет сил. Я не хочу жить! Я умру.
          – Ну-ну, что ты, подруга моя дорогая, так-то расклеилась? Сейчас, сейчас, родная, ты всё-всё мне расскажешь. А пока пошли-ка в ванную, умоемся, моя ты хорошая.
          Собрав наспех к столу, что у неё было, Раиса поставила в центре стола бутылку «Столичной».
          – Помнишь, Оль, когда Галька утащила у вас бутылку «Кагора»? И мы его попробовали – и ведь сумела, чертовка, нас уговорить, – а потом распевали, как три дурочки, во дворе на потеху бабулям?

          – На Волге широкой,
          На стрелке далёкой,
          Гудками кого-то зовёт пароход
          Над городом Горьким,
          Где ясные зорьки,
          В рабочем посёлке подруга живёт.

          Размазывая слёзами подкрашенные глаза, успевшие опухнуть от слёз, насквозь промокшим носовым платком, Рая допев куплет охрипшим от прорывающихся рыданий голосом, икнула.
          – Олюшка, моя ты дорогая сестричка… Ты ведь мне как сестричка приходишься. Ты же выросла рядом со мной, вместе с моими братом и сестричкой, в нашей квартире. Тебя жалели и любили: и мамка, и папка. – Опрастав содержимое крошечной стопки, Раиса, обняв Ольгу, зарыдала с новой силой.
          – Оля, горько-то как! Горько...  Не знаю, как там, в Горьком, а вот, в Прокопьевске… Что творится в Прокопьевске! Нигде правды нет! Наверное, и никогда не было… Моих родителей нет. Куда они делись? Отца на свинцовых рудниках загубили. За что?! За то, что он любил жизнь, работу, людей, своих и чужих детишек, творчество? Мужа тоже убили, нет, не в прямом смысле. В переносном, но убили. Убили в нём душу, добрую, широкую, большую... Её хватило бы на весь город. Он был мечтателем. Дурачок... Болшой дядя, а вери, верил в сказки. Понимаешь, в сказки верил, в правду? А где, правда-то? Там? Наверху? А теперь нет его. Нет и сказки в нашей семье. Девчонки мои, жуть как, любили его. На них смотреть тяжело. Не могу, Оля...
          А помнишь детство? Ты тоже всё мечтала, в сказки верила... А тебя,  мамка-то твоя, не любила. Злая была. Начальница… И моих родителей не любила. А за что?! Что они ей сделали?! Папка тебе игрушки дарил, которые вырезал, лепил, выливал, красил. Всем детям дарил эти игрушки – не продавал, а дарил! Моя мамка прятала тебя от твоей матери, от её побоев. За что она тебя лупила? Ты же среди нас была самая тихая, самая терпеливая, и такая беззащитная. Тебя вредные тётки обзывали безотцовщиной. И она не любила тебя, обижала, лупила. А за что?  Олюшка, жизнь-то, какая страшная… – Рая вдруг на мгновение улыбнувшись, встрепенулась, смахнув слёзы посудным полотенцем, но тут же, обречённо махнула рукой.
          – А помнишь, мамка тебе шила: пальто, беретку, форму, фартук, сарафан? Ты так радовалась… А твоя мамка ссорилась с моей. Почему?!
          Рыдая, Раиса время от времени наполняла свою стопку.
          – Ну, выпей со мной, Оль! Чуть-чуть, капельку… Нет, двадцать капелек. Ну же, ну хоть пригуби, чёрт бы тебя побрал! Подруга ты мне, или…? Ой, прости, миленькая! Прости… Ладно, сама выпью. Так сказать, в горьком одиночестве.
Содрогнувшись от выпитого и закусив квашёной капустой, Раиса отбросила полотенце, сокрушённо покачала головой и запела хриплым, сквозь прорывающиеся рыдания, голосом.

          – Славное море – священный Байкал…
          – Нет, не так…
          – По диким степям Забайкалья,
          Где золото роют в горах,
          Бродяга, судьбу проклиная,
          Тащился с сумой на плечах…

          – Это про папку… Олюшка, сколько он мук-то принял-пережил! А мамка? Сколько же горя нужно пережить на этом свете!? Мамка-то моя – она не просто от инфаркта умерла… От горя! Одна вырастила нас, троих, выучила, всем дала возможность получить высшее образование. Учила нас всему: грамоте, хозяйству, музыке. Вовка-то наш – каков!? Преподаватель в музыкальной филармонии! А жена гуляет! Жизнь и её лабиринты постигнуть никто из нас не научился. Мамка сама вся в трудах праведных маялась, слезами умывалась, и мы, вот тоже, слезами умываемся.
          Рая встала из-за стола и неверными шагами направилась в зал.
          – Погоди, подруга, я тебе сейчас альбом покажу…
         Вернувшись, она освободила от посуды часть стола и, насухо протерев столешницу, достала из буфета чистую салфетку, расстелила её и затем осторожным движением рук положила его, как ценную реликвию на приготовленное место. Раскрыв его, с гордостью продохнула:
          – Вот, посмотри, какие красивые были мои папка с мамкой, и какие счастливые у них здесь лица! Смотри, какой взгляд, чистый, целомудренный. Понимаешь? Чистый! – Достав из задней страницы коллективное фото, показала пальцем в центр.
          – А теперь посмотри в глаза этих инквизиторов! Глаз не видно! Одни точки! Бессмысленный взгляд точками, как пулями… Случайно?! Нет! Их теперь тоже нет на свете. Погубив папку и многих других, они сами бесславно исчезли из этой жизни. Я уверена – их души находятся в аду. Они создавали ад здесь, в стране, но и сами оказались заложниками этого ада. Их так же, как и папку, арестовали такие же нелюди, как и они. А как они вопили из рассказов очевидцев… И эти палачи стояли у руля государства…
          Вытащив оттуда же свёрнутую газету «Правда», развернула её.
          – Смотри, здесь Хрущёв, Брежнев и так далее. Обрати внимание на их глаза, на взгляд. У Никиты взгляд, явно, как у плута. А у Брежнева? Одни брови. Что под ними прячется? Спрятал он глаза от народа-то, как пытается спрятать правильных представителей народа в психушки. До этого даже Сталин не додумался! В тюрьмах уже мест не хватает?! Я уже не говорю о глазах других супостатов. Найди здесь хотя бы одно лицо с чистым взглядом ясных глаз. Не найдёшь. Почему? Потому, что к власти они все «шли по трупам».
          Перевернув страницу, Рая показала фотографию её мамы. Выражение неизъяснимой грусти во взгляде не могла скрыть даже улыбка.
          – А теперь посмотри на её лицо. Это лицо ангела во плоти, у которого сердце кровью обливается, глядя на этот мир. Сколько их, вот таких отцов и матерей сгинуло по всем фронтам, в плену, в лагерях, сталинских и фашистских, по тюрьмам, а теперь, вот, и в по психиатрическим больницам?!
          От переполнявших её чувств, Раиса, качая головой от скорби и отчаяния, в новом приступе рыдания, продолжала свой монолог. Ольга понимала – женщине нужно дать выговориться, выплакать всю накопившуюся боль, горечь и отчаяние.
          – Скажи, подруга, что это за страна, в которой собственный мирный трудовой народ, на плечах которого держится государство, его расстреливают, глумятся над его чувствами, сажают, в психушки упекают?! Что ещё нас в этакой стране ждёт?! Ты знаешь? А я, Оль, знаю. Нас, как уничтожали, так и будут продолжать уничтожать, запугивая нас, чтоб самим, таким жалким, никчемным, бесталанным, бездарным в живых остаться, размножаясь и алча нашей крови, пота, и того, что нажито трудами праведными. «Кто был ничем, тот» стал «всем»?!
          Выпив очередную стопку, запив её водой, Рая снова заговорила.
          – Вот, скажи – ты меня хорошо знаешь, – кем я была? А теперь? Кем я стала? Я, как и родители, всю свою сознательную жизнь стремилась к достижению лучшей жизни, всю жизнь училась, работала, не покладая рук, девочек моих растила, воспитывала. И что теперь?! Что?! Что с ними будет, Оль? – Раиса снова зарыдала, тяжело, неизбывно.
         Оля поняла, что женщина выложилась вся, до отказа, что теперь надо что-то говорить, надо заставить её выслушать, выслушать, быть может, то, чего она сама себе боится сказать, признать в себе. Пододвинув стул вплотную к Раиному стулу, Ольга осторожно прижала к себе подругу, и, поглаживая её плечо, заговорила.
          – Вот, Рай, ты задала мне столько вопросов, продолжаешь задавать мне их. Теперь, я надеюсь, ты терпеливо выслушаешь меня, как я выслушала тебя. Можно, я теперь буду говорить?
          – Да, да, конечно, Оль… Я уже слушаю.
          – Так, вот, о вопросах. Рай, родная моя, ты сама спросила – что будет с твоими девочками. Но ты сознательно уходишь от ответа на этот вопрос. Ты, в глубине души, сознаёшь, что с ними будет, если ты сама не возьмёшь себя в руки. Ты не можешь не понимать, этого, и ты понимаешь, что  что рыба портится с головы. А голова – ты!
          – Ольга-а…
          – Стоп, подруга! Я молча выслушала, искренне жалея тебя и сострадая тебе. Но, не только жалея и сострадая, но и возмущаясь. А теперь, пожалуйста, не перебивай меня, выслушай, что я тебе скажу.
          В тоне голоса Ольги зазвучали металлические нотки.
          – Рая, ответь мне честно, – хотя бы раз напилась твоя мама при горькой жизни своей? Когда забрали твоего отца, её ведь вообще сняли с работы. А у неё вас было двое, да третий ребёнок вот-вот должен был родиться. И у неё тоже было высшее образование. И кем она работала?! Простым маркшейдером, а не руководящим инженером, хотя в то время специалистов крайне не хватало. И, не смотря на это, её уволили! Да, она умывалась слезами, но не упивалась ими, как делаешь это ты сейчас! Она шила ночами, украдкой, не смотря на преследования доносами, допросами, вымогательствами, чтобы только поднять вас на ноги. Только после смерти Сталина она смогла устроиться в швейной мастерской закройщицей. Но она продолжала работать на дому, чтобы дать вам путёвку в жизнь.
          И при всём при этом, ваша мама успевала возиться и с нами – уличной детворой, обучая всех нас азбуке, чтению, письму, декларации, пению и музыке, организуя самодеятельную детскую площадку, умело привлекая к этому взрослое население не только нашего двора. Ответь, почему она это делала? Да потому, что наша школа-то была начальная, а когда-то была конюшней, позднее казармой, а когда стала школой, соседствовала с клубом. Была там самодеятельность? Нет. Ваша мама была образованнейшей женщиной того времени, и она понимала то, ради чего она всё это делала – ради нашего будущего. Она понимала, что всесторонне образованному человеку легче пройти сквозь все испытания в жизни, что при любом устройстве государства всё удерживается на плечах опытных специалистов. И кто знает, может быть, потому-то и не забрали её, хотя запросто могли это сделать, распределив вас по детским спецприёмникам и приютам… Скажи, когда она успевала делать всё это, да ещё и вкусно готовить для вас, и время от времени угощать нас – детвору?! Откуда она брала силы, чтобы не упасть, как ты?!
          Рая, было, дёрнулась, чтобы выскочить из-за стола, но Ольга, крепко удерживая её за плечи, плотнее прижала к себе, продолжая их поглаживать успокоительными движениями ладоней, теперь уже смягчив тон голоса.
           – Нет-нет, дорогая подруга, ты меня выслушаешь. Вполне вероятно, никто тебе этого не скажет, кроме меня, выросшей с тобой бок о бок, как ты уже сказала. Никому до вас нет дела – это, к сожалению, так. Тем более что ты сама, сдавшись на милость произвола, самоизолировалась от потенциальных друзей и их покровительства. А почему, Рай? Скажи-ка мне честно? Да потому, что тебе самой нет дела ни до себя, ни до своих дочерей. Так ведь легче прозябать, ничего не делая, и не желая обо всём этом думать, и искать выход из положения, кажущегося тебе тупиковым, безвыходным. Ты не желаешь думать о том, что из всякого безвыходного положения есть выход из положения.
          – Да уж, как минимум – два: нырнуть, либо головой в омут, либо – в петлю…
          – А дети? Твои, ведь, кровинушки? На самом деле, ты воешь да скулишь больше от стыда, а не от страха и отчаяния. Тебя мучает стыд за то, что ты творишь. Это ты несёшь ответственность перед своей совестью подобной расплатой, и опустила руки в самый тяжёлый момент жизни, что само по себе преступно по отношению к дочерям.
          – Оля, не рви мне душу…
          – Что ты сказала!? Ты себя слышишь, Рая?! Тебе не кажется, что я здесь не случайно? Рая, случайное – не случайно. И ты не можешь этого не осознавать. Вряд ли тебе хочется, чтобы я сейчас встала и ушла…
          – Оль, Оль, прости меня, не обращай на меня внимания – я совсем запуталась. Я слушаю тебя, ты говори. Говори – не жалей меня. Будь моя мама жива, она, наверное, говорила бы то же самое. Может быть, это она говорит твоими устами, если не сам Бог, который нас видит и слышит, как говорила мама. И говорит Он нашими устами. Говори, Олюшка. Говори, только не уходи, молю тебя.
          Тронутая раскаянием и мольбой подруги, Оля, вздохнула.
          – Да-да, я не ухожу, успокойся, родная. Я постараюсь убедить тебя, что ты на ложном пути, и что не так уж всё безвыходно. Тебя не выбросили совсем с работы, как твою маму. У тебя не отняли жильё, хотя и пытались, как отняли они жильё у твоей мамы, превратив вашу трёхкомнатную квартиру в коммунальную, подселив в неё другую семью. Ты работаешь почти по специальности на полуторной ставке и получаешь, хотя и небольшое, но пособие на детей за отсутствием кормильца. Этого, худо-бедно, хватило бы на проживание. Верно? Но ты посмотри на своих дочерей. Во что они одеты, как они выглядят? А во что одета-обута ты сама? Разве ваша мама и вы были в столь неприглядном и запущенном виде?
          Рая, посмотри на своих дочерей, посмотри на себя в зеркало. Во что ты превратила их и себя?! Ведь ты так упорно стремилась расти во всём: в учёбе, работе, в быту, всюду стремясь сохранить свою репутацию. Ты была образцом для всех сверстников, сокурсников, сотрудников, друзей и знакомых. Что теперь?! Жизнь остановилась? А ведь не станет тебя при таком-то образе жизни – твои дочери погибнут! Слышишь, мать, погибнут! Эх, ты… Как же ты могла стать на путь детоубийцы. Как, скажи?!
          Ольга, поглаживая опустившиеся плечи притихшей подруги, заглянула ей в глаза, и, укоризненно качнув головой, неожиданно для Раи улыбнулась.
          Что, подруга, испугалась? Всё, моя родная, – в твоих руках! Прошлого не вернуть. Как не вернуть и мужа. Но жизнь продолжается и судьба твоих девочек – в твоих руках, дорогая. Ты – мать! Вот и думай! Крепко думай! Ты же давно взрослая и очень умная тётя, каких не так уж и много. Ты обязательно найдёшь выход из положения! Не такое, уж, оно и отчаянное…

          Приехав через год в отпуск, Ольга позвонила Раисе.
          – Привет, сестричка! Встретимся?
          – Оль, ты приехала!? Как я тебя ждала! Как ждала!
          Встретила её Раечка у дверей подъезда, и не успела Ольга опомниться, как едва не задохнулась в объятиях подруги.
          – Я, кажется, чуть-чуть припоздала… Извини, задержалась.
          – Что ты, Оль, я так рада твоему приезду. Молодец, что приехала. У меня столько новостей – ты представить себе не можешь.
          – Догадываюсь, судя по твоему виду.
          Зардевшись, то ли от радости, то ли от смущения, Раечка, обняв Ольгу за талию, увлекла её внутрь подъезда.
          – Ты сейчас удивишься...
          Едва перешагнув порог, Ольга изумлённо ахнула.
          – Ну, и как?
          И в самом деле, Ольга опешила – Раечкина квартира изменилась до неузнаваемости. Она посветлела, сверкая от лакированной белизны свежеокрашенных окон, дверей, нежной окраски обоев, гармонично сочетающихся по цвету со шторами, покрывалами, салфетками и мебельными чехлами. Преобразились, обновлённые ремонтом, и комнаты девочек. В них появились письменные столы, полки для книг, вместо этажерок. В зале сверкало полировкой новое пианино, вместо старого, обшарпанного от времени, фортепьяно.
          -- О, Раечка, ты молодец! Я не сомневалась в тебе. Теперь я узнаю денисовскую целеустремлённость. Как девочки? Рассказывай.
          – Не так вдруг, Оленька. Сначала пошли на кухню – поможешь мне перенести тарелки с содержимым в зал.
          – Рай, а давай, как раньше – на кухне! Так будет уютней, по-домашнему. А когда придут девочки, тогда и сориентируемся.
          – Ну, если ты так хочешь, у меня нет возражений. Но, учти, они скоро появятся.
          – Да-да, хочу, Раечка. Ну, рассказывай.
         – Да, Оль, накопилось столько всего – сразу и не расскажешь… Во-первых, я сейчас заместитель главного врача детского онкологического центра. Я вернулась к работе над диссертацией. Времени ни на что не хватает. Ездила в Ленинград на курсы повышения квалификации.
          – А девочки с кем оставались?
          – А у меня сейчас живёт молоденькая медсестра – её выгнали на улицу муж со свекровью. Я её приютила и не жалею. Это такая замечательная, воспитанная и трудолюбивая девочка. Моим девчонкам она сразу же понравилась – теперь их водой не разлить. Ощущение такое, что они сёстры. Сначала я приютила её из жалости. Куда ей податься? Её родители погибли в автокатастрофе – их пассажирский автобус перевернулся на каком-то крутом повороте. Ну, а девочка шестнадцати лет попала в интернат. Закончила медучилище, получила красный диплом, вышла замуж, ну и… не пришлась ко двору. Но, как только я закончу все дела с защитой кандидатской, так непременно пошлю её учиться в мединститут. Пока она об этом и слушать не хочет – вероятно, чувствует себя передо мной в долгу. Знаешь, она заявила наотрез, что ни в коем случае не позволит мне оборвать мою карьеру, дескать, у неё всё впереди.
          Суетясь с посудой и блюдами между столом и шкафами, Раечка, говорила и говорила.
          – Оль, помнишь, ты говорила о потенциальных друзьях и покровителях? Господи, как же ты была права! Стоило мне начать битву за восстановление своих прав, как всё пошло кругом. Теперь у меня много друзей, единомышленников, так сказать покровителей. Ольга, я вспоминала каждое твоё слово – меня обжигала каждая твоя фраза. Как же я тебе благодарна – ты не представляешь…
          С тех пор они больше не виделись. Годы шли, переписка их незаметно прервалась. Сама Оля попала в водоворот бурных коллизий, полных трагизма.


               
                Глава III


                Лабиринты соблазна


          Ну, а Галя? Получив специальность медсестры, она попала по распределению в Юргу. Почувствовав полную свободу, как ей показалось, Галина устремилась к праздной жизни. Флиртуя при каждом удобном случае с мужчинами, она старалась привлечь их внимание к себе. И если кто-то из них привлекал её более остальных,  она спешила завоевать его чувства. Галина  рано поняла, что в таких вещах при поставленной ею цели, все средства хороши. Флиртуя напропалую со всеми, она заводила сразу по несколько романов, преследуя единственную цель, выбрать себе наилучшего из любовников, привязав его к себе брачными узами. Не забывала она и о материальной стороне, заставляя мужчин расплачиваться за полученное удовольствие. Нередко свои похождения она заканчивала в пьяных оргиях, и, в конце концов, обратила на себя внимание милиции, имея за плечами привод  за приводом, став притчей во языцах у местного населения. А вскоре оттуда её в сопровождении милицейских работников выслали в двадцать четыре часа в Тисуль, а ещё позднее – на Чукотку. Была такая мера наказания за образ жизни, неподобающий советской женщине. Нужны ли на эту тему комментарии? Вопросы? Да, их множество. Но государственная махина и не такие косточки перемалывала…
          От Раечки Ольга узнала, что любимец их класса и школы – Толик Гордиенко трагически погиб в шахте. Закончил он школу с золотой медалью. Страстно мечтал поступить в МГУ имени Ломоносова. Но обывательский разум матери, у которой два старших сына угодили в колонию, замкнулся на страхе потерять младшенького, самого любимого ею сыночка.
          – Не пущу! Никуда не отпущу! Ты у меня – единственный! Никому тебя не отдам!
Какие чувства обуревали парня, можно догадаться сразу. Страдал? Это мягко сказано. Для него этот удар  стал трагедией жизни.  Снедаемый чувствами неразделённой любви к Галине, и жестоким разочарованием в жизни от невозможности реализовать свои планы и мечты в реальности, отчаявшись, он сдал документы в горный техникум. Окончив  его с красным дипломом, Анатолий по распределению получил направление на местную шахту по месту жительства. В армию его не взяли, так как он – единственный сын у престарелой матери. Прежде чем приступить к работе в должности горного мастера, он должен был пройти в учебном пункте двухнедельную стажировку по технике безопасности.
         В стране гремел бум стахановского движения ради рекордов страны. Они были нужны для того, чтобы потрясать мир достижениями СССР. Впервые в мире первым космонавтом стал Юрий Гагарин. Только год спустя ступил на грунт Луны Армстронг. В степных районах Казахстана осваивали целину. Металлургическая промышленность СССР шагнула в эпоху величайших показателей. Запасы бокситных руд Новокузнецка занимали по показателям первое место в мире. Из всех радиоузлов торжествующе звенели детские голоса:

           – Эх, хорошо в стране советской жить!
           Эх, хорошо страной любимым быть!
           Эх, хорошо все книги прочитать,
           Все рекорды мира перегнать, перегнать!
           Меряй Землю решительным шагом,
           Твёрдо веря заветам отцов!
           Знай один лишь ответ –
           Боевой наш привет:
           Будь готов! Будь готов! Будь готов!
           Будь готов всегда и во всём!
           Будь готов ты и ночью и днём!
           Чем скорее придём к нашей цели,
           Тем скорее к победе придём!

          Стране был нужен уголь! Много угля – для поглощения доменными печами, и для ГЭС, строительство которых было развёрнуто  широкомасштабным фронтом. Нужны стимулы – рекорды. И как же они достигались? Схема нехитрая. Горняки бригады работали на одного стахановца. На стахановскую бригаду работали все бригады шахты. Как? Понять несложно. Все поставки оборудования, крепёжный лес, вагонетки, лебёдки, вагоны для отгрузки и транспортировки угля – всё это осущестлялось за счёт урезания этих же средств от других шахтёров, бригад, а то и шахт целого региона. Легко можно догадаться – какая зарплата была у «резервистов» – остальных шахтёров.
          Анатолию предстояло под контролем мастера-наставника осуществить взрывные работы в забое вентиляционного штрека для подготовки новой лавы.
          – Тебя, паря, чему учили там, в вашем техникуме? Запомни и заруби себе на носу: всё чему вас учили – полная туфта! Здесь жизнь диктует свои правила. Чем больше возьмём угля, тем больше денег загребём, стахановских. Сечёшь? Заложим двойную пайку динамита.
          – Но…
          – Никаких «но»! Пока здесь командую я. Когда будешь работать самостоятельно, тогда и будешь командовать.
          Эта драма для молодого специалиста осталась тайной «за семью печатями». Об одном можно с уверенностью говорить, что поступиться с совестью парень не мог. Очень правильным человеком он рос. Не просто так он был любимцем всей школы…
          К разработке освоения угольных пластов антрацита подходили комплексно, опираясь на техрасчёты. Задачи ставились с учётом плана выдачи количества угля «на гора». Но, задачи задачами, а выполнение плана, прежде всего. Вот и подходили к нему с умом… Задним. А так как работы в забоях по проходке угольных горизонтов в добыче и отгрузке лавы проходили по соседству, то и подрывные работы нередко велись спарено. Нарушений техники безопасности не должно было быть. Но они были, и нередко. Мастер параллельного участка не был «белой вороной», как и наставник Анатолия, и тоже действовал по «накатанной системе».
          Взрыв оказался столь мощным, что под обвалом угольных пластов оказались десятки шахтёров. Возможно, в тот период и уровень содержания метана не был учтён, и расстояние между забоями не было точно рассчитано. Остаётся только предполагать причины происхождения страшной силы взрыва. Поговаривают, что были нарушены все требования техники безопасности. Спасателям удалось вызволить из завалов лишь двадцать девять горняков. Трое скончались в течение трёх суток. Троих так и не смогли найти. Живых из них было только шестеро. Анатолию в день начала стажировки исполнился двадцать первый год. Ему перерезало живот куском чугунной вагонетки. Придя на третьи сутки в сознание лишь на мгновение, он широко распахнул небесно-лучезарные глаза. Всё, что он успел сказать перед смертью, горько обожгло сердце сестры и матери.
           – Скажите ей… Скажите Гале – я любил её с пятого класса. Тебя мама – прощаю… университет…
          Плакали все, кто присутствовал на похоронах Анатолия. Народу было много. Галина в эту пору пребывала на Чукотке. Ей, вернувшейся год спустя после смерти Анатолия, было в ту пору всё безразлично. Ничуть не всколыхнули Галину слова Анатолия, переданные ей близкими людьми из лучших побуждений. Отбывание на золотоприисках в Тисуле и в суровых краях  Чукотки не могло способствовать исправлению её исковерканной души, а лишь окончательно привело её к полной деградации. Недолго прожила она с преждевременно постаревшей матерью, потерявшей к тому времени двух старших сыновей. Один из них повесился в тюрьме, а Виктор – инженер-атомщик – скончался от лучевой болезни. Галина была зарезана в одной из пьяных оргий, бывших её стихией.


               
                Глава IV

               
                Пути-дороги 
               

          Как же сложилась жизнь Ольги? Трудно сказать… Пути-дороги жизненных коллизий разлучили её с женихом. Им обоим жилось нелегко. Мать Виктора множество раз выходила замуж и рожала детей одного за другим. Заботу о младших детях она перекладывала на плечи старших  или её сердобольных братьев. Виктор был шестым ребёнком. После него родились ещё трое: девочка и мальчики – двойняшки. С пятого класса мальчик проживал по очереди у двух сестёр, у которых были свои дети. Мужья у сестёр были шахтёрами. Как ему жилось у них – можно догадаться.
          Оля росла без материнской ласки. Отчим и его мать – бабушка – старались сгладить нелёгкие отношения матери с дочерью, защищая девочку от нападок вечно недовольной женщины. Разъяренная заступничеством, она не выбирала слов. Ветеран войны и заслуженный шахтёр, он, не выдерживая натиска и истерик жены, нередко смахивал невольно скользнувшие из глаз слёзы.
          – Эх, ты – мать… – всё, что мог он промолвить с укором.
Сняв с плечиков костюм, он спешил вон из дома, увлекая за собой дочь, задыхающуюся от слёз, вызванных незаслуженными оскорблениями, нанесёнными ей матерью. Бабушка, мать отчима, встретив их у порога, всплескивала руками и спешила обнять девочку, вытирая фартуком навернувшиеся от сострадания слёзы.
          – Болезная ты моя, внучечка…
Поцеловав обоих в приливе нежности, она увлекала девочку на кухню, где спешила достать из своих тайников припрятанные впрок угощения.
          – Ну-тко, дай-ко я погляжу на тебя, моя ненаглядная, красавица ты моя.
          С любовью глядя на смущённую Олю, бабушка ласково гладила её волосы, плечи, прижимая к груди, и всё приговаривала.
          – Ну что же мне для тебя сделать-то, родная ты моя, чтобы никто-то тебя не смог обидеть, заставить страдать и плакать?
          От бабушки всегда исходили ароматы земляничного мыла, смородинового варенья и духмяной выпечкой с ванилином. Оля навсегда полюбила эти ароматы.
          Дядя Серёжа – брат отчима, и тётя Маша – его жена, тоже всегда были рады их появлению. Не смотря на неприятие к сношеннице, тётя Маша при удобном случае спешила, обласкать девочку, всякий раз удивляя её каким-нибудь сюрпризом. Не проходило ни одного праздника, чтобы все трое что-нибудь, да не дарили Оле: платье, босоножки, школьный фартук, а то и форму, галстук, спортивную форму или роскошные капроновые ленты, только-только ставшие модными. Бабушка вывязывала для Олиной школьной формы нежнейшие воротнички и манжеты, шерстяные гамаши, гольфы, носки, варежки, шапочки и шарфы. Всё это приносило девочке ощущение огромной радости. Смущённая счастливой неожиданностью, она благодарила их внезапно охрипшим от волнения голосом.
          Она любила их всех: отчима, называя его папой, дядю Серёжу, тётю Машу, их детей: Алёшу и Алёну. Все они отвечали ей взаимностью. Но все свои чаяния и переживания от неожиданно возникающих проблем, и робкие откровения она доверяла только бабушке, полюбив её всем сердцем. Кому же ещё она могла довериться, рассказав о своих чувствах? Ведь только бабушка, да её отец могли разобраться в сложных лабиринтах, то и дело возникающих проблем дома, в школе или во дворе, тревожных для Оли,  психологически разложив их суть по полочкам на детали и нюансы, могли подсказать, как можно выйти из сложной для неё ситуации. Только они могли помочь ей разобраться со всем тем, что окружает человека, вступающего в новые этапы лабиринтов жизни. А поскольку девочку тревожили и сердечные волнения, она, хотя и с робостью и смущением, спешила поделиться ими с бабушкой.

          Первая её любовь ещё долго теплилась в её сердце и помогала ей выжить в буднях неудачно устроенной жизни, наполненной трагизмом проживания с нелюбимым мужем, оказавшемся по своей сути жестоким человеком. Он пренебрегал всем святым, что было в их жизни. Изменял ей с многочисленными женщинами, с лёгкостью фарисействуя в тесном кругу за праздничным столом, желая всем окружающим доказать, как он любит жену и детей, как святы для него семейные узы, что не мешало ему после ухода гостей глумиться над её чувствам достоинства, оскорбляя её самым чудовищным образом в присутствии детей. Ни жена, ни дети, ни его мать не были для него дороги – он легко предавал их в самые трудные моменты жизни, оставляя их наедине с трудностями и отчаянием. заработанные деньги он тратил на себя и на своих многочисленных любовниц. Ничьи увещевания на него не  не только не действовали, а и вовсе превратили  в опасного для для Ольги садиста.
          Ольга тянула весь груз житейских трудностей на своих плечах, карабкаясь к свету, как могла: содержала детей и свекровь на жалкую зарплату медсестры и на незначительные левые доходы от выполняемых ею курсовых работ для заочников. Ей неоткуда было ждать помощи. Она сама занималась огородами (приусадебным, и за тем, что нарезали от больницы за городом), домашним хозяйством (держала кур, поросёнка), растила и воспитывала троих сыновей, работала и училась заочно.
          Откуда она черпала силы – она не знала, но всё время думала, что боится жизни, боится гуляку-мужа, страшась за жизнь, здоровье и благополучие детей. Куда ей деваться с малышами, кому они все нужны? И терпела. Терпела до поры, до времени, пока её терпение не кончилось. Всяким страхам и терпению наступает конец. И Ольга, отчаявшись, ринулась в объятия неизвестности – уехала с тремя детьми вникуда, понадеявшись на дядю мужа, пообещавшего ей покровительство и помощь, и оставившего ей на первое время пятьсот рублей на дорожные расходы и временное проживание.
          – Никому не говори о деньгах – спрячь их надёжней. Будем созваниваться и переписываться, чтобы знать, что, да как. Позже вышлю ещё. Ты, Олюшка, дитя моё, езжай-ка в Крым – в Симферополь. Там на первых порах устройся в одном из прилегающих к городу сёл, вступи в колхоз кем угодно. С тремя детьми, да ещё и с мальчиками, тебе не откажут в приюте. Да, тебе будет нелегко. Но здесь тебе оставаться опасно. Мой племянник тебя добъет, если не физически, то морально. Он превратился в полного негодяя. В нём всегда была какая-то червоточина. Уж и представить не могу, как ты могла выйти за него замуж... Видно, не от хорошей жизни ты решилась на это замужество. Слышал-слышал, не очень-то любезная у тебя мамка-то была, обижала... И муж такой же оказался.  Ну что делать? Надо помочь. Если не я, то кто? Ждать помощи неоткуда. Даже, если ты и доживёшь до того момента, когда получишь ключи от квартиры, заработанной тобой, то и там он тебя достанет. Знаю я эту породу, было  ему уродиться  в кого.  Он и твоя свекровь удались в нашего деда. Ох и подлый был человек...  И мамка твоя такой же породы, видать. Я как глянул на неё, так и понял всё сразу. Не жилица ты - не выжить тебе тут. Нет, не выжить. Загубят здесь и тебя, и твоих деточек.  Езжай, дитё, езжай. Пока в колхозе устройся. А я позабочусь вытащить тебя оттуда. "Понажимаю волшебные кнопочки". Ничего не бойся – всё устроится! А здесь тебе нельзя оставаться – ты здесь пропадёшь. Он хоть и родной племянник, но негодяй, каких поискать ещё надо. Я тебе непременно помогу. Специальность у тебя хорошая – пользуется спросом из-за нехватки медицинских кадров. Возьмут тебя на работу в любую больницу.

          Возможно, так бы оно и вышло… И уже намечались просветления в разрешении её с детьми проблем. Главный врач новой районной больницы встретила её доброжелательно. На условиях, что если она будет работать в хирургическом отделении, где остро не хватало квалифицированного среднего медперсонала, ей выделят половину четырёхкомнатного блока в новом общежитии улучшенной планировки, или в блоке из двух комнат с общей кухней на жильцов половины  этажа, с последующей перспективой получения отдельной трёхкомнатной квартиры в строящемся рядом доме. Было оговорено ещё одно условие, взаимовыгодное для обеих сторон – присмотр за престарелой мамой главврача – Надежды Михайловны. А пока что задача состояла в том, что не так-то просто обстояли дела с пропиской.
          – Надеюсь, девочка моя, что Ваш дядя преодолеет эту преграду. А пока перебирайтесь-ка из села в дом моей мамы. Ей уже много лет, а она, к сожалению, живёт одна. Брат живёт в Москве, а сестра – во Владивостоке. Она будет рада вам. С детьми проблем не будет – моя мама очень любит малышей, да и присмотрит за ними, когда надо. А вы присмотрите за ней – мало ли…
          Молодая женщина сразу приглянулась Надежде Михайловне… Опросив её о том, что та умеет делать, она решила испытать её на деле.
          – Моей маме нужно провести общеукрепляющее лечение – ей назначены внутривенные и внутримышечные уколы. Я как раз сейчас иду к ней – это недалеко от больницы. Вы пойдёте со мной. Попробуете сделать это сами? Заодно и пообедаем.
          – Да, конечно, Надежда Михайловна.
          И в самом деле, пожилая женщина встретила Ольгу с детьми радушно.
          – О, милая Вы моя, я почему-то такой и представляла Вас со слов дочери. Ну, мальчики, давайте знакомиться. Зовите меня просто бабушка – мне будет очень приятно. Бабушка вас никогда не обидит. Ну, как, будем дружить?
          – Да-а! – хором откликнулись мальчики, представившись по именам.
          – Ну, что ж, гости мои дорогие, начнём нашу дружбу с того, что я сейчас буду вас угощать блинчиками, да пирогом. Но сначала на первое – борщ. Ох, и вкусный у бабушки Марьи борщ!
          Пока дети обедали, Ольга сделала Марии Никитичне необходимые процедуры.
          –  Молодец! В хирургии главное – безошибочно найти вену и попасть в неё. Это у тебя ловко получилось.
          –  У меня наставница была хорошая.
          –  Этого мало – нужно ещё иметь чутьё. Оно у тебя есть.
          –  Заметь, Надюша, Оленька и внутримышечно делает безболезненно.
          –  Я это заметила, мама, как и то, что тебя и хлебом не корми – только б сделали тебе укол, – с улыбкой заметила дочь.
          –  Что делать? Возраст своё требует. Ведь, помогает...
          – Ну, Оленька, располагайтесь у мамы, как дома. Ни о чём не беспокойтесь. Пока всё не устроится, до тех пор мы с мамой позаботимся о вас. Вы только не робейте, не стесняйтесь – живите, как у себя дома.

          После ухода дочери, Марья Никитична ещё больше засуетилась.
          –  Детки-то, как, спят днём?
          –  Да, спят.
          – Вот и славно. Сейчас бабушка пристроит вас, малышей-карандашей. Мест у нас хватает. Расстелив для ребят постели, и рассказав им на сон грядущий сказку про Емелю, довольная Мария Никитична пропела:
          – Бери ложку, бери хлеб – собирайся на обед! – и добавила: «Теперь и нам с тобой, Оленька, пора за стол».
          Словно солнце выглянуло из-за туч. Ольга не знала, чем отблагодарить старушку и её дочь. По собственной инициативе она с раннего утра наводила порядок в небольшой усадьбе в четыре сотки, преображая цветники, сад и небольшой участок огорода в образцовый порядок. Из скудных денежных запасов Ольга выделила часть на покупку уже цветущей рассады цветов, помидор и болгарского перца. Окантовав посадками цветов участки по периметру усадьбы, предварительно расчистив их от лишней поросли, она высадила посередине помидоры и перец, пересадила на новый  участок  клубнику, а на этом месте посадила огурцы, выращенные в  Марией Никитичной в горшках. Такими же цветами она засадила и пустовавшие уличные газоны, расположенные за тротуаром вдоль забора.
          Пока Мария Никитична отлучалась по хозяйственным делам, Ольга за время её отсутствий успевала провести по частям косметический ремонт наружных стен дома и забора, чем всякий раз приятно изумляла, вернувшуюся старушку  домой.
          – О, Господи, сюда ли я попала? Может быть, я заблудилась? Оленька, дорогая, вы меня удивляете. Мне очень приятно чувствовать Вашу заботу, но, помилуйте, Вы должны отдыхать, набираться сил – Вас ждёт впереди ещё столько забот и хлопот. А это всё терпело и вполне могло подождать и до лучших времён.
          – Мария Никитична, ведь мы у вас в долгу – вы же заботитесь о нас, кормите, поите, – могу ли я остаться в долгу(?)
          – Оказывать кредит доверия и гостеприимства это долг каждого человека. Жаль, конечно, что далеко не каждый это понимает или соблюдает. Насколько бы наша жизнь была бы замечательней… А мне уже хорошо от того, что Вы рядом – живые души, да столь сердечные, и во всём мне помогаете. А как мне, старой женщине, приятно возиться с твоими деточками, такими добрыми и послушными мальчиками. Ведь с ними почти и хлопот нет.  Мне,  очень это дорого. Нет, милая девочка, это я перед вами в долгу.
          Особенно тронуло Марию Никитичну то, что Ольге во всём старались помочь её мальчики. Это приятно её поразило.
          – Наденька, какие старательные и трудолюбивые у Оленьки малыши! Это же надо так воспитывать их! – спешила сообщить дочери восхищённая женщина. – Вот это воспитание, настоящее!
          Утром Ольгу будили пряные ароматы выпечки и всего того, что чудным образом успевала приготовить хозяйка.
          – Зайчатушки-ребятушки, просыпайтеся, умывайтеся! Ваша бабушка испекла вам оладушки. Угощайтеся, наслаждайтеся. Ждут – не дождутся вас оладушки, с вареньицем, да с медком, с чайком, да с молочком.
          И так, в течение дня.
          – А где же там мои ребятушки-цыплятушки? Господь посылает вам благословение и привет, да приглашает и на обед. Пищу, он уже освятил, да вас на добро и любовь благословил. Спешите к столу, и я вас благословлю!
          – Труженики вы мои, ненаглядные, ужинать вам пора без оглядки. Пищу-то уже освятили ангелы-хранители. Ждут они вас – дожидаются, да от нетерпения улыбаются. Ну-ка, ручки мыть, да Боженьку благодарить, мои мальчики-зайчики.
          Марья Никитична так привязалась к своим подопечным, что нет-нет, да и принималась причитать, вытирая набежавшие слёзы белоснежным фартуком. Опрятности ей было не занимать – следы её присутствовали во всём, начиная от неё самой и заканчивая пределами уличных границ усадьбы.
          – Цыпушечки мои, хлопотушечки, нежные вы мои, да ненаглядные, как же я буду без вас-то, когда покинете вы меня? Для чего и кого буду я жить-то, печь пироги, да пончики, варенье, да компотики?

          То ли предчувствия Марии Никитичны сбылись, то ли страхи обеих женщин подстегнули грядущие неожиданности? Словно небо развёрзлось грозой, когда работники паспортного стола, так долго тянувшие с пропиской, откладывая разрешение на неё, день за днём, неделю за неделей,  вдруг приватно сообщили, что следует внести тысячу рублей из-за непредвиденных препятствий.
          – Понимаете, гражданочка, это всё-таки Крым! Вы ведь прибыли из Казахстана. Отсюда и возникли Ваши проблемы, которые другим путём, увы, не разрешить. Что могу добавить к сказанному, так это то, что нужно поспешить.
          Это был окончательный вердикт, услышанный ею от начальника паспортного стола, к которому она обратилась со слезами.
          Ольга позвонила дяде, родителям, послала телеграммы и письма дяде и родителям. Послала телеграмму, а вслед за ней письмо и мужу, обращаясь к нему с мольбой о помощи деньгами ради детей. Она просила деньги в счёт будущих алиментов с их отсрочкой до момента полного погашения долга по ним, или за счёт её отказа от алиментов, если он вышлет эту сумму, тем более, что его собственный долг по выплате алиментов растёт – ведь она уже несколько месяцев не получает от него алиментов.
          На звонок дяде на сей раз ответила его супруга.
          – Василия Герасимовича лома нет.
          – А когда он будет?
          – Для Вас, милочка, – никогда! В данный момент он находится на лечении в кардиологии с инфарктом миокарда. Вас, дорогая, прошу больше не звонить нам и не отвечать на звонки моего мужа. У меня нет никакого желания разбрасывать деньги на ветер.
          Мать Ольги тянула время, въедливо допытываясь у неё сообщений о подробностях, о которых она  не могла знать, сказав лишь, что она всё сообщила письмом. Но мать звонила и звонила, чем заставляла Ольгу приходить в отчаяние, ведь всякий раз междугородние звонки будили пожилую женщину, волнуя её и заставляя хвататься за сердце. Это беспокоило Марию Никитичну, переживавшую за Олю, словно за родную. Звонила её мать ночью, вероятно, по причине большой разницы часовых поясов. Но все разговоры её сводились к упрёкам и изобличением в несуществующих проступках, и, якобы, её легкомыслия и глупости. А между тем, мать   с самого начала  не собиралась высылать дочери деньги, считая, что с этим что-то не так, либо сама дочь собирается её обобрать.
          Муж очередной раз показал свой вероломный нрав, глумясь над чувствами матери их детей, прислав телеграмму с чудовищным текстом: «Торгуй собой, спекулируй детьми. Денег нет, и не будет. Алексей».
          – Господи, что же это за изверг такой!? Как только земля-то его носит?! – всплеснула руками Мария Никитична, растеряно глядя на дочь.
          – Мама, о чём ты говоришь?! Пора давно понять, что мир состоит из людей и нелюдей. Ведь в паспортном столе есть наше с тобой согласие на прописку этой девочки, ходатайство нашей больницы за моей подписью, и, наконец, ходатайство райздравотдела. И, тем более, что речь идёт о временной прописке для трудоустройства в больнице, с предоставлением ей жилья с пропиской в общежитии,  которое ей будет предоставлено в течение ближайшего времени. И что?! Тут даже ходатайство её дяди должно бы было быть излишним. Но то, что происходит в недрах паспортного стола – просто необъяснимо, немыслимо!
          После ухода дочери Мария Никитична, обняв Олю за плечи, повела её в свою комнату. Усадив её на диванчик, и присев на краешек кровати напротив, сцепив пальцы обеих кистей, видно волнуясь, заговорила вполголоса:
          – Ты, дитё, не отчаивайся. Попробуем решить твою проблему иначе. Я уже думала обо всём этом. И вот что я теье скажу. Олюшка, я дам тебе триста пятьдесят рублей так, без отдачи. Только прошу тебя – никому не говорить, даже Надюше. И ещё хочу её попросить, чтобы она нашла для тебя возможность займа денег у её сотрудников – у самой-то у неё нет денег. Она своей дочери все сбережения отдала на взнос на строящееся кооперативное жильё. И я добавила всё, что у меня было. А эти деньги я уже сэкономила на своих расходах, да пианино продала за небольшую сумму. Старенькое оно было, а всё одно мне без надобности – только место занимало. Что ещё я могу сделать? Остаётся только надеяться. Мне, да и Надежде, ой, как не хотелось бы с вами расставаться. Мы так привязались к вам. Глубоко  сочувствую вам, моя хорошая. Мы обязательно найдём эти проклятые деньги. И я, как смогу, помогу. Буду по-маленьку откладывать с пенсии. Она у меня, слава Богу, приличная, на севере заработанная.
          – Что Вы, Мария Никитична, просто так, без возврата, денег от Вас я не возьму. Не обижайтесьна меня, но занимать такую огромную сумму я не могу при работе медсестры, даже если я буду подрабатывать курсовыми работами для заочников. Дети растут, и материальные проблемы растут вместе с ними. Спасибо Вам огромное за желание помочь, за поддержку, которую Вы нам оказываете. Я никогда не забуду вашу с Надеждой Михайловной доброту. Мы же не навсегда расстаёмся. Если вы позволите, будем приезжать к Вам.
          – Очень даже позволю! Конечно же, буду ждать с нетерпением ваших приездов, и буду молиться за вас.

          Иного пути у Ольги не оставалось, как трудоустраиваться в колхозе – единственном убежище для одинокой женщины с тремя детьми. Председатель внимательно выслушая женщину, с любопытством рассматривая её детей, смирно ожидающих конца собеседования.
          – Я думаю, что мы попробуем предпринять что-нибудь для Вашего трудоустройства с пропиской. А вот с жильём не так-то просто – вам придётся пока встать на постой. Управляющий поможет Вам подыскать домовладельцев, согласных вас временно поселить у себя. Подождите, пожалуйста, в приёмной, пока Вам приготовят ходатайство на прописку, направление в районную поликлинику для вашего с детьми медосмотра и направления в детский сад и на детскую оздоровительную площадку. Она расположена на той же территории. Неделю поживёте в колхозной гостинице – я сейчас напишу записку коменданту и дам его адрес, на случай, если его не окажется на месте. Это почти рядом. А за это время справитесь со всеми делами, и подыщите себе какое-то жильё. Вам нужно будет  ещё подписать ходатайство у председателя сельсовета, но, к сожалению, его сегодня нет – он в отъезде. С утра пораньше он будет в сельсовете – не опоздайте.
          Но председатель, сельсовета, пользуясь её неосведомлённостью о местных порядках, стал чинить молодой женщине препятствия, недвусмысленно намекая на его особый интерес к ней, дескать, её судьба в его руках и его связях с милицией. Прошло две недели, а с пропиской вопрос не продвинулся ни на шаг – он явно прятался от неё, чтобы довести до отчаяния. Закончились деньги – нечем было платить за проезд, не говоря о том, чтобы накормить детей. Не выдержав напряжения, спровоцированного этим ловеласом, Ольга, едва сдерживая рыдания, не смотря на протесты секретарши, ворвалась в кабинет председателя колхоза.
          Но увидев его в окружении большого количества присутствующих, обомлела – ведь она собиралась заявить о постыдном поведении председателя сельсовета, создающего ей не только препятствия, но и пытавшегося, подстерегая её, применить силу.
          – Вы что-то хотели сказать – говорите же.
          Прошла лишь пауза. И... Ольгу понесло… Она рассказала всё об этом негодяе, и о том, что ей уже второй день нечем кормить детей, нечем оплатить жильё и проезд, что сегодня она с детьми пришла пешком, преодолев двенадцать километров. Рыдания разрывали ей грудь. И вдруг она увидела виновника своих мук.
          – Да, вот же он! Скажите, что мне делать?! Это должно быть наказуемо!
          – Хорошо, уважаемая, простите…
          – Ольга Ивановна.
          – Ольга Ивановна, подождите в приёмной. Вас найдут и немедленно разрешат все Ваши проблемы.
          – Хорошо, спасибо.
          Минут через тридцать к ним подошла, представившись, как оказалось, председатель профсоюзного комитета. Протянув новое ходатайство, подписанное и заверенное печатью и подписями, бланки профсоюзной карточки и анкеты, ордер на получение денег и конверт с деньгами, женщина похлопала по её руке ладонью ободряющим жестом.
          – Здесь, всё. Пока всё, что Вам пригодится на первый случай. Заполните, пожалуйста, бланки. А сейчас поднимитесь на второй этаж и получите в кассе деньги по этому ордеру. Я подожду вас здесь. Мы ещё поговорим – обсудим кое-что.
Ольге пришлось подписать протокол заседания правления колхоза, где обсуждалась жалоба на Морозова В. В., озвученная ею в кабинете при свидетелях.
          – Давно он заслуживал наказания, да всё ускользал от ответственности.
          – Что с ним будет?
         – Он будет справедливо наказан – отстранён от занимаемой должности. За ним и так много всяких вин, да и с работой не справляется. Ну а Вы завтра останьтесь дома и ждите курьера. Он привезёт вам продукты. Вот список – сверите при получении наличие, распишетесь и передадите мне при случае, чтобы подшить накладную в документах для отчётности. А с квартирой мы Ваш вопрос будем решать, не переживайте. Не сразу, но без жилья не останетесь. Да, забыла сказать, когда место председателя сельсовета займёт новый, вы получите, хотя и небольшую, но дополнительную помощь. Счастливо вам с ребятами устроиться.
          Взглянув на накладную, Ольга не поверила своим глазам. В ней был длинный список продуктов: картофель, морковь, свекла, яблоки, мука, сахар, мёд, крупа, макароны, масло, тушёнка, утка, говядина, месячные талоны на молоко и на обеды в столовую. В конверте были деньги от профсоюза. А сто рублей она получила из фонда председателя. У Ольги голова пошла кругом.
          Но, не прошло и недели, как у Ольги исчезли и деньги вместе с кошельком, и часть продуктов. Поездка в город с целью прописки сорвалась.
          – Тёть Поль, где Ваш сын? Спросите у него – может быть, он взял деньги, если вы не брали.
          – Ах, ты с…! Это что же, по-твоему, мы – воры?!
          Ольга не стала выслушивать вопли и угрозы женщины, понимая тщетность каких-то усилий в разговоре с ней, а пошла к управляющему. Он оказался на месте. С облегчением вздохнув, Ольга сообщила ему об исчезновении денег и продуктов.
          – Садитесь и напишите жалобу. Не везёт Вам, Ольга Ивановна. Все напасти следуют за вами по пятам. Ну, да ладно, не обижайтесь. Это я так, от досады. Кто-то творит, а мне разбираться. Но, что делать? Придётся.
          Курьер, посланный за виновниками неприятной ситуации, доставил и сына хозяйки, и его мамашу.
          – Чуть не утёк, шустрик, в город. Ладно, что автобусного рейса не было, видно машина сломалась. Да и Полина брыкалась – не хотела, так сказать, прокатиться с ветерком на бричке.
          И кошелёк, и продукты оказались в сумке сына хозяйки.
          – Ну-ка, Зинаида Слаловна, составь быстрее протокольчик, – обратился он к бухгалтеру.
         Хозяйку с сыном наказали штрафом и общественным порицанием через товарищеский суд. А Ольге выделили наспех отремонтированное жильё – половину старого полуразрушенного от времени дома. Вскоре Ольге привезли видавшую виды мебель, и прочий скарб: три кровати с матрасами, подушками, одеялами с шестью комплектами постельного белья, кухонный и письменный столы, стулья, два шкафа, два газовых баллона, электроплитку с чайником и с парой кастрюль и сковородкой, топор, ножовку, молоток, лопату, веник и старый холодильник с компрессионным двигателем.
          –  Газовую плиту привезём позже. Вот здесь, распишись. Ах, да, чуть не забыл, дурья башка, – это старые списанные суконные одеяла.
          –  Зачем?
          – И-ии, не спрашивай, – как холодать начнёт, да как задует во все щели-то – сразу и поймёшь, что кстати они. Васильевна велела передать, что ещё кое-что подкинут из списанного инвентаря, тряпок – шторы и прочее. Дом-то старый – станет вам с ребятками холодновато. А угля и дровишек тебе завтра подвезут. Будешь пилить-рубить сама. И рамы вторые вставят. Вот печка у тебя никудышняя. Поставишь магарыч – переложу, будет новая.
          – Спасибо, но я сама умею печки ложить.
          – Ну, коли так, прощевай. Да, поберегись здешних жителей – есть тут такие: охотники пакость сотворить. Решётки-то недаром здесь, почитай у всех. Всего двенадцать дворов, а худа только и жди. Топор-то у двери держи, да не пущай кого не ждёшь – любят они по домам-то шастать, да высматривать, да сочинять всякие небылицы. А ты-то – девка завидная… Гони всех прочь. За молоком-творогом, да за помощью, какой, к соседям через дорогу ходи. А больше ни у кого не покупай! Ну, помогай тебе Бог! Поехал я.
          Ольга не раз вспоминала слова этого посыльного извозчика. Она  находила то распятую на дверях жабу, то прибитый к дверям, потевневший от времени крест, то кто-то прикрутилл проволокой скобы двери, лишив её с детьми возможности выбраться из дома. Кое-как достучалась через толщу стен до соседки. И что страшнее из случившегося – кто-то поджёг сарай с дровами и углём. Приезжало руководство колхоза с представителями милиции, пытаясь разобраться. Виновных не нашли, но пригрозив сельчанам для острастки лишением дополнительных годовых оплат, оштрафовали подозреваемых, не раз отличившихся хулиганскими выходками прежде. После их отъезда злоумышленники притихли, Ольге отремонтировали сарай, и привезли распиленные дрова и уголь. Позже, как оказалось, удалось найти и поджигателя при попытке поджечь дом зоотехника. При следственном расследовании он признался и в этом поджоге.

          На другой половине дома ютились две пожилые женщины: мать и дочь, и двое внуков. Их мама приезжала к ним в село изредка. Ещё реже приезжал их дядя. Дети вскоре нашли общий язык и нередко задерживались у Ольги за чаем с выпечкой.
          – Тётя Оля, у Вас такие вкусные пирожки…
          – И блинчики. Бабушка таких не печёт.
          С Таисией Дмитриевной Ольга подружилась сразу, нередко помогая ей и её матери оказанием медицинских услуг и ухода за лежачей старушкой, да и малышам, болезненным и хрупким тоже приходилось оказывать скорую помощь. Помогала Ольга и в домашнем хозяйстве. Престарелая мама Таисии Дмитриевны, разбитая параличом, была прикована к постели, и пожилой женщине приходилось нелегко. Её саму мучили недуги, а подрастающие внуки отнимали остатки её сил. Молодая женщина сочувствовала им – она представить себе не могла, как выживает эта семья, лишённая всяческой поддержки. Ей самой, глядя на них, тем горше казалась её жизнь, и ей, нет-нет, да всплакнув от накатываемых тяжёлых воспоминаний, хотелось поделиться горькими чувствами с соседкой.
          – Милая моя девочка! Больно и грустно, что нас таких, выживающих под ударами судьбы, в стране очень много. Я понимаю, работа в поле, в саду, огороде и на табаках очень трудная, особенно, если нет ни опыта, ни навыков. И за такую тяжёлую работу получать маленькую зарплату унизительно и обидно. И это ветхое жилище, отсутствие нормальных бытовых условий навевает не самые лучшие чувства и мысли. А одиночество, безрадостные и болезненные воспоминания пережитых унижений, оскорблений, и ещё чего-то худшего, потеря жилья – квартиры и дома, нажитых твоим тяжким трудом, и память страха перед дебошами мужа, усугубляют горечь в душе, разливаясь словно яд. Но, славная моя девочка, скажи себе так:
          – Оля! Посмотри вокруг себя внимательней! Что ты увидишь? Вокруг столько искалеченных душ людей, оставшихся без рук, без ног, бессильных перед невыносимыми болями, вызванными раковыми опухолями и метастазами, или выплёвывающих по частицам свои лёгкие, поражённые туберкулёзом, либо сошедших с ума, или спившихся от беспомощности перед заброшенностью и забвением их родными! А ещё посмотри на малышей, брошенных бездушными родителями, или тех, кто медленно погибают от бесчинства спившихся и озверевших родителей! Посмотри и скажи себе:
          – А я и мои дети – целы! Здоровы. У меня есть голова на плечах. У меня и моих детей целы руки, ноги. Я молода, у меня любящие и любимые мною сыновья. У нас есть будущее. Я на очереди на получение квартиры. Я могу получить новую профессию. Так не грешно ли мне гневить Бога, роптать и упиваться жалостью к себе? Я обязана опекать своих детей любовью, заботой. Я обязана жить и уважать себя за труды свои, гордиться ими, тем самым, подавая пример детям, и именно потому меня станут уважать и ценить, и дети, и люди!
          Вот так, Оленька, ты должна говорить себе и помнить об этом всегда.
          С грустью глядя на молодую женщину, Таисия Дмитриевна продолжала уже говорить осёкшимся голосом, полным скорби.
          – А у меня, девочка моя, расстреляли отца наших двоих детей только за то, что он испанец, которого сами же и вывезли из Испании, как перспективного авиаконструктора. У нас отняли в Ялте квартиру, некогда выделенную родителям, заслуженным педагогам. Забрали у нас мамой отца и брата – мы с ней так ничего и не узнали о дальнейшей их участи, как ни старались. Сначала власти препятствовали тому, чтобы узаконить наши брачные узы. А позднее поток несчастий обрушился на нашу семью, то ли из-за того, что мы посмели полюбить друг друга, то ли из-за чьих-то безумных устремлений разрушать души людей. В довоенные годы у меня умерли от скарлатины сразу двое малышей. Это были мальчики – двойняшки. Их отцу не суждено было узнать об этом – его расстреляли, якобы, как врага народа. А он был светлым человеком, образованным, порядочным и хорошим комдивом. Почему расстреляли? Его отец был белогвардейцем, а мать принадлежала дворянскому роду. Непостижимы пути человеческих судеб…
          – Таисия Дмитриевна, а когда и отчего разбил паралич Вашу маму?
          – От всего пережитого, дочка. Ведь беды наши не прекращались Мы нищенствовали. Колхоз приютил нас из жалости, без всяких обязательств со своей стороны – только выделил нам это жильё и дал разрешение на прописку, позволил мне водить своих детей в детский сад, позднее в школу. На этом всё. Моих внуков в детский сад не принимают, потому, что дочь работает в городе, как и сын, а я и моя мама – бывшие работники отдела народного образования, а не члены колхоза. Слава богу, что их хотя бы в школу примут. А не станет нас с мамой, колхоз и это убогое жильё может отнять у внуков и их матери, хотя они и прописаны тут. Ведомственность… Вот у нас, Оленька, было по-настоящему трагическое прошлое и нет будущего. Но мы живём. Живём, уповая на Бога.
          Женщина прикрыла глаза, стирая платочком беспрерывно набегавшие слёзы. Приумолкнув на какое-то мгновение, и вытерев насухо глаза и щёки, с грустью улыбнулась.
          – Нам бы кто печь переложил. У нас с вами общие колодцы на две печи. Оленька, обратитесь в правление с просьбой переложить печь, а за свою печь я доплачу печникам. Зимой ведь очень холодно – мы электрокамины почти не выключаем, но всё равно холодно. Дом очень холодный, из бута.
          – Таисия Дмитриевна, я что-нибудь придумаю, тем более, что я умею ложить печки и камины.
          – Оленька, молодец-то какая… Я в долгу не останусь...
          – Ну, что вы…
          Ольга сумела убедить председателя, что печь немедленно нужно переложить – заканчивается октябрь. Приближаются холода.
          – Я умею ложить печки предпочитаю сделать это сама. Единственное, о чём я попрошу, так это разбить печи с колодцами и вывезти обломки.
          – Почему печи? Сколько их?
          – Василий Прокопьевич, Вы же понимаете, что колодцы печей, в доме сдвоенные, а на другой половине живут две пожилые и беспомощные женщины и двое малышей. Не дай Бог, как они живут! Ведь на одну дополнительную печь можно же выделить заодно кирпича и комфорок с плитой и духовкой? Таисия Дмитриевна согласна оплатить их по себестоимости.
          – Понятно. Сколько нужно всего? Вы можете сказать, если вы мастер по печам?
          – Конечно. Три с половиной тысячи кирпичей…
          – Многовато.
          – А Вы видели это жильё? Его планировка настолько уродливая, что, так или иначе, требуется сложить, как и было, много колодцев. Если останется лишние кирпичи, я обложу ими полуразвалившийся фундамент, что будет кстати. В доме станет теплее.
          – Да, Вы – хозяйственная особа… Ну хорошо, пишу четыре тысячи. Что еще?
          – Нужны: пятьдесят-шестьдесят штук силикатного кирпича, как можно больше глины и песка, известь, асбестоцементная труба, двойной набор колосков, духовок, плит, комфорок с двумя выдвижными ящиками для поддувалов, задвижек, и одиннадцать маленьких комфорок для возможной очистки дымоходов, ну, и множество железных полосок разной длины для связки кладки самих печек.
          – Вот, как? Всё уже рассчитали? Что ж, хвалю! Завтра оставайтесь дома – Вам всё привезут в течении дня.
          – Простите, а газовую плиту, когда привезут? Газовые баллоны привезли, а плиту обещали, но не везут.
         – Выясню. Надеюсь, что завтра же и установят. Хорошо, что сказали – ведь мне доложили, что Вам всё предоставлено. Разберёмся. Ну, а помощники Вам не нужны, как я понял?
         – Помощник нужен, но только тогда, когда придётся разбирать печи и вывнзти обломки, да ещё в тот день, когда придётся выводить трубу на крыше. И ещё, Василий Прокопьевич, – скажите, мне выпишут наряд за выполненную работу? Ведь дом-то колхозный, а мне детей кормить надо, – Вы же понимаете. Алиментов я до сих пор не получаю – не знаю что происходит, ведь решение суда есть, и исполнительный лист прислали. А на сельхозработах я мало зарабатываю – не успеваю за другими без навыков. Мне бы на строительстве устроиться – я умею выполнять штукатурно-малярные работы.
          – Наряд выпишут – это правильно. А насчёт работы – решим. А пока занимайтесь печами. Я приеду, когда закончите, посмотрю – как хорошо Вы умеете это делать, а потом и подумаю – куда Вас пристроить. Ну, а для меня снимите-ка в сельсовете копии Ваших документов по алиментам и принесите мне в следующий раз – мы расшевелим этих судоисполнителей. Ну, надеюсь, всё?

          Вскоре Ольгу перевели звеньевой в строительную бригаду, а позднее, присмотревшись к ней, назначили бригадиром. Бывший бригадир спился, заворовавшись, и развалил работу стройбригады окончательно. Разговаривали с ней серьёзно.
          – Ольга Ивановна, как Вы убедились, и работа, и дисциплина в бригаде развалены. Есть и серьёзная недостача стройматериалов. Работа, как видите, Вам предстоит нелёгкая. Нужно проявить жёсткость характера, не показывая слабость, чтобы восстановить трудовую дисциплину в бригаде. Никому никаких скидок! За разгильдяйство, пьянку и опоздания штрафуйте – ставьте прогулы, пишите докладные. В течение рабочего дня следите за расходом стройматериалов. Контроль, и ещё раз контроль! Надо со строителями работать так, чтобы Вас и боялись, и уважали. Будет трудно. Если кто-то будет бузить, обращайтесь ко мне – всегда помогу. Никого не прикрывать! Вам ясно, Ольга Ивановна?
          – Мне всё ясно. Вот, только, простите, почему с предыдущего бригадира не было такого спроса?
          – Вопрос резонный, но отвечу – некого было поставить на его место, а у него диплом мастера-строителя. Было безвыходное положение. Вы пришлись кстати. Легко Вам не будет, но обещаю помогать. Оклад у Вас будет хороший – сто двадцать рублей и плюс выработка – чем больше работ выполнит бригада, тем больше заработаете и Вы. Но, если Вам не будет и этого хватать, Вы можете, при возможности, выполнять дополнительные работы, фиксируя их нарядами, которые будете себе выписывать сами, разумеется, под моим контролем – буду проверять. Будете справляться – будете получать до двухсот рублей, и, возможно, выше. Но не обольщайтесь – достигнуть этого будет очень нелегко. Будете справляться успешно – квартиру получите раньше очерёдности. Желаю Вам успеха. А сейчас идёмте в бригаду – представлю Вас, как бригадира и поговорю со строителями, как полагается. Да, у Вас будет хороший помощник – он числится у нас по штату – Семён Семёныч. Он наш столяр-плотник и помощник бригадира, он же – парторг отделения. Вы с ним поладите. Семён Семёныч один из лучших работников колхоза и всеми уважаемый порядочный и ответственный человек, на которого всегда можно положиться.
          – Почему же он не бригадир?
          – А кто, по-вашему, будет выполнять работу столяра-плотника?
          И снова Ольгу ожидали неприятности и проблемы. Она оказалась, как говорится, между молотом и наковальней. Организовать работу стройбригады ей частично удалось, но за счёт тех строителей, которые относились к работе ответственно. Но провокации к саботажу и скандалу, устраиваемые выпивохами, разгильдяями и курильщиками, любящими поболтать, подстерегали её часто и неожиданно. Не так-то просто было совладать с ними, – сказались разрушительные последствия прежнего руководства бригадой.
          – А Вы, Ольга Ивановна, посылайте их ко мне – пусть ищут «справедливости» у меня. А им ставьте прогулы. За невыполненный объём работы по наряду выставляйте часы на своё усмотрение – ровно столько, на сколько выполнено работ. И качество выполненных работ тоже требуйте – заставляйте переделывать за их счёт. Составляйте акты и – мне на стол! Иначе взыщу с Вас. Вы поняли меня, Ольга Ивановна?
          Всё это говорилось при строителях, по всей видимости, больше для их острастки. Её старания были очевидны, и управляющий всячески её поддерживал, вовремя обеспечивая стройматериалами, транспортом, и, если нужно было решать возникающие проблемы, связанные со здоровьем детей, он, во время её отсутствия, препоручал осуществлять контроль над строителями Семёну Семёновичу, что случалось, в общем-то, редко.
          Результаты такого подхода к работе стали очевидны. Часть строителей стали получать значительно больше денег за объёмы и качественно выполняемые работы. Другие «работнички» – лишили такой возможности сами себя. Появляясь после работы в магазине для покупки продуктов, Ольга терпела реплики и оскорбления жён этих горе-работничков. Предпочитая не отзываться на провокации, Ольга отмалчивалась, лишь загадочно улыбаясь, чем поначалу настораживало крикуний. Были и угрозы при внезапных встречах в селе с ретивыми защитницами виновников неприятностей. Говорить что-либо в ответ не имело смысла.
          – Утопим в ставке тебя, с… , а заодно и твоих выкормышей… – у слышала она однажды подобные угрозы женщин за спиой.
          Тут уже Ольга не выдержала.
          – Послушайте теперь меня. Это хорошо, что поставили меня в известность. Я вас запомнила. Не удивляйтесь, если с вами будут разбираться всерьёз в правлении колхоза. Лучше займитесь воспитанием своих горе-кормильцев, заставив их работать, и чтобы они не являлись на работу навеселе в нерабочем состоянии. И на работе нужно работать, а не «кататься» на плечах товарищей! Кто не работает – тот не ест! Вашу работу, ведь никто за вас не выполняет, кроме вас? Ваших коров никто не доит, кроме вас? Сено никто не косит, кроме вас? Ваши рядки никто не пропалывает, кроме вас? Так почему же кто-то должен работать вместо ваших мужей, выполняя их работу?! А с меня требуют выполнение качественно выполненных работ бригадой, каждым членом бригады, и требуют повышения производительности труда! Вы же понимаете, что так не могло долго продолжаться? И потом, как бы прореагировали вы сами, если бы с подобными угрозами обратилась к вам я сама, да ещё и в адрес ваших детей?! Они-то здесь причём!? Думайте, прежде чем угрожать! Есть такое резонное изречение: «А если я замахнусь – не сдадут ли мне сдачи?»
           – Бачiшь, яка умна жiнка? Така грамотейка! Понаiхало туточки всяких коцапок...
          Однажды, подойдя к мастерским, как всегда, раньше на полчаса, Ольга увидела женщин с вилами наперевес, вмиг загалдевших при её появлении.
           – Иди, иди сюда, пад… Сейчас мы тебе покажем, как нужно уважать и ценить наших мужиков!
          Мастерские и склады стройцеха располагались на пригорке, венчавшем центр села, а у подножия пролегала дорога, за противоположной обочиной которой тянулся ставок, окаймлённый деревьями и кустарником среди травяной растительности. Правее  от ставка неподалёку возвышались здания конторы с библиотекой, и школы, расположенной позади. А, напротив, у самого подножия, ютились магазин и клуб.
          Управляющий, подъезжая к конторе, сразу заметил толпу гомонящих женщин на пригорке. Заподозрив что-то неладное, он развернулся на мотоцикле с коляской, прибавив скорость, и, стремительно въехав на пригорок, и оглушив всех ревом мотора, уткнулся прямо в толпу утихших, явно растерявшихся женщин, поспешивших опустить вилы. Мгновенно оценив обстановку, угрожающе загремел.
          – Так, Ольга Ивановна, немедленно перепишите мне всех присутствующих, а список передадите мне! Составить его Вам поможет сторож – он назовёт Вам всех пофамильно. Будем принимать срочные меры за хулиганские действия и подстрекательство. Никому не расходиться, пока вас не перепишут! Вас предупреждали. Вы, видимо, не поняли, что за свои проступки надо отвечать?! И ответите! Был разговор? Я всех предупреждал? Предупреждал. Теперь будем принимать самые крутые меры. Это не может продолжаться так долго! Перед вами честная труженица, мать троих сыновей – будущих защитников родины. А кто ваши мужья?! Лодыри и саботажники! Пора отвечать по заслугам! Никто и ни с кем не будет няньчиться! Но отныне будем наказывать, вплоть до исключения из колхоза, со всем тем, что истекает отсюда! Если ваши мужья не хотят работать, и вас, и их мы через правление колхоза и исполком будем наказывать, как за разгильдяйство на работе, так  и за нарушение общественного порядка, и, тем паче, за оскорбления, и угрозы в адрес бригадира, честно и добросовестно выполнявшей свои обязанности! Все слышали?!
          А Вы, Ольга Ивановна, выставьте сегодня всем прогулы, и никого из виновных не допускайте до работ сегодня и впредь до тех пор, пока не извинятся перед Вами в присутствии всех членов бригады, и письменно не подтвердят своего признания вины!
          Женщины, удручённые происшествием, испуганно прятали глаза от горящего яростным блеском взгляда разгневанного управляющего. По-видимому, никто из присутствующих не видел его таким.
          И тут глазам всех присутствующих представилось смехотворное явление выхода пьяных, заметно ошалевших от изумления и испуга мужей этих женщин, гуськом выходящих неверной походкой поодиночке друг за другом из полуоткрытых ворот мастерской. А в это время подходили к мастерским те, кто не участвовал в этой затее. На лицах виновников демарша легко угадывались растерянность и страх.
          – Ага, герои! Мать вашу… так! Сейчас же вызываю участкового, и составляем протокол! – с новой силой взорвался в гневе управляющий. – Вы представляете, чем это пахнет!? Вы все, до единого, вместе с вашими «защитницами» будете лишены тринадцатой и дополнительной выплат, не считая штрафа для всех участников саботажа, без исключения! Слишком долго колхоз нянчился с вами, и, как видно, напрасно!
          После этого случая, со всеми вытекающими из него последствиями, и строителей, и жительниц села, склонных к созданию провокаций к скандалу, и любивших посплетничать, будто подменили.
          – Доброго ранку, Ольга Ивановна! Как дела? Как деточки?
          – Слушаюсь, шеф! Как скажете, шеф! Виноват, исправлюсь…
          Заметней и ощутимей стали и результаты труда стройбригады. Переселенческие дома стали расти, как грибы. Стройматериалы уже никто не стремился украсть. Кажется, вовсе поутихли любители алкоголя – словно табу наложили на себя. Настроение строителей стало приподнятым – их зарплата стала стабильно высокой. Во всём они стремились помочь и самой Ольге Ивановне, ставшей для них неким кумиром. Кому же не нравятся справедливость и надёжность получаемой зарплаты, да и, что не менее важно, уважительное обращение к ним со стороны бригадира?
          Через год Ольга получила квартиру в новом доме, но в другом селе – в двенадцати километрах от работы. Пришлось менять устоявшийся режим работы, покинув её. Не было никакой возможности осуществлять её за дальностью расстояния и за отсутствием стабильного движения транспорта, даже попутного, внутри территории расположения отделений колхоза. При последней встрече со строителями Ольга не могла не видеть выражение огорчения в их взгляде.
          – Да, Ольга Ивановна, дела неважные… Стало быть, покидаете нас? Как же так? Что, у начальства не нашлось для Вас транспорта? Ну, как говорится, удачи Вам на новом месте! Хай Вам щастiт!
          Ещё много неприятностей, больших и маленьких, и тяжёлых для неё обстоятельств, исполненных трагизма, пришлось пережить молодой женщине, уязвимой незащищённостью одинокой матери. Реноме правильной «бабы» (по выражению сельских жителей) приходилось заслуживать тяжёлым трудом и душевными муками. Как следствие, женщину, изнурённую непосильной житейской ношей, ослабляли болезни: и радикулит, и почечные колики, и всякого рода острые воспаления, и сердечные приступы. Молодой женщине нередко приходилось находиться на стационарном лечении. Дети оставались под присмотром добросердечных соседей.
          А куда ей было спрятаться от вероломства похотливых особей мужского пола, их мстительной изворотливости, и внезапных вторжений тогда, когда меньше всего этого можно было бы ожидать? Приходилось всячески отбиваться, прибегая к приёмам самообороны, которым девушек обучали в медучилище, не считая скалки и чайника с кипятком. А что оставалось делать, когда попадаешь в тупиковую ситуацию – «один на один»?! И, наконец, её спасителем стал самоварный шнур, оголённый на том конце, где был штекер. Эта идея пришла внезапно, в тот момент, когда во время учебной сессии один из подгулявших заочников, обуянный диким животным инстинктом, барабанил в дверь комнаты общежития, которую она занимала (соседка была в отъезде по семейным обстоятельствам), с глубокой полночи и почти до рассвета. Мгновенные удары электрическим током, наконец-то, образумили его и заставили покинуть поле «битвы», так долго занимаемого им во имя своих непредсказуемых амбиций. Эта же крайняя мера, в конце концов, утихомирила и сельских «охотников», жаждущих приключений, влекомых всё тем же подлым инстинктом. За глаза её стали считать «чокнутой», зато жить ей стало спокойней. Ведь от этих происков страдали и дети, чей покой нарушали дяди, заблудившиеся в морали нравственности и в правилах общественного порядка. Все эти ситуации, и связанные с ними оговоры, глубоко оскорбляли Ольгино достоинство, и очередной раз ранили её душу. Ольга, содрогаясь от отвращения, жаловалась подругам на обнаглевших гуляк и их бестолковых гусынь, шипящих за её спиной.
          – Оль, не обращай внимания на подлецов и их дурищ – они, и их проступки не стоят твоих переживаний, и твоего здоровья. Всё это должно расцениваться тобой, как проявление соперничества и зависти. Они злятся, что не могут так вести себя, как ты, достигать таких же успехов от трудолюбия, доброжелательности, и признания, и способности жить по принципам нравственности и порядочности. Раз пакостят, значит завидуют. И зло они творят от страха перед грядущим наказанием. Пора усвоить это для себя и не рвать сердце на части в угоду кликушеству. Будь всегда выше их! – Так или примерно так говорили ей подруги и друзья по работе.
          Но как успевать адаптироваться в лабиринтах странной и причудливой судьбы, посылающей суровые испытания, удары за ударами, неуклонно следующими друг за другом? Её дважды увольняли с работы с помощью сбора ложного компромата против неё. Ей удалось оба раза добиться восстановления своих прав. Но как же долго длилась её борьба за собственное восстановление, хотя и не без помощи сочувствующих сотрудников, выступающих в качестве свидетелей в её защиту на очередных заседаниях суда, рискуя навлечь на себя немилость руководства; и прокуроров, выступающих в суде с протестом против ложных обвинений со стороны руководителей? Сначала на это ушли десять с половиной месяцев, с полной компенсацией зарплаты.
          Но решив уйти с этой работы, где всё напоминало о пережитой несправедливости, она «приобрела» «волчий паспорт», чего, конечно же, не ожидала, как не ожидала и гонений, незаслуженных ею. А причина была в том, что заместителю директора нужно было устроить на её место своего человека…  Женщина с трудом, в мучительных поисках кое-как нашла работу. Но и там её преследовал рок. Её снова уволили, выпустив стрелы ядовитых оговоров, вонзившихся в её спину. Второй раз она, вновь униженная и оскорблённая, боролась за восстановление по месту работы, и за гражданские права, попираемые руководством, ровно шесть месяцев. В эти тяжёлые периоды она была вынуждена перебиваться сезонными подёнными работами. Боль и отчаяние в эти периоды были настолько сильны, что Ольгин организм был сломлен, в результате чего у неё появились сразу две злокачественные опухоли.
          Рак! Это  страшный удар настиг её внезапно. Страх и ужас пронизали её душу и сознание. Перенесенные две операции не привели к успеху. Ольгу терзали невыносимые боли, преследовали ночные кошмары и горячечный бред наяву. От гормонального лечения, гаммооблучения и химиолечения она отказалась под расписку.
          – Лучше дома умереть, чем вдали от заброшенных судьбой детей. А даст Бог, и без вашей сомнительной помощи выживу. Ведь Вы  же не гарантируете выздоровление? Тогда какой смысл лечиться подобным образом, не менее опасным, чем действие раковых клеток?
          Озадаченный таким заявлением пациентки лечащий онколог, продержав четыре месяца на больничном листе, выписал её.
          – Вы отказались от лечения, а держать Вас без лечения на больничном листе я больше не могу. Вы сами сделали свой выбор.
          – Господи, спаси меня! Не дай мне, Господи, погибнуть мучительной смертью на глазах моих детей! Молю, Господи, дай мне возможность довести моих мальчиков до порога самостоятельности! Не оставь их, Господи, без материнской опёки и любви! Даруй мне, Господи Всесильный, жизнь, ради жизни и благополучия моих, и  Твоих, Господи, сыновей! Не оставь нас, Всесильный Господи, без  Твоих милости и покровительства! Господи, помоги!
          Так страстно молилась Ольга день и ночь. И Господь явил ей чудо спасения, вернув её в лоно жизни, подарив ей исцеление. Это чудесное явление возникло перед ней на экране телевидения в виде человеческого облика, имя которому Анатолий Михайлович Кашпировский, благодаря его способности исцелять людей, поверивших в возможность исцеления.
           Едва Ольга успела пережить эти потрясения, как её, да и всех граждан столь огромной и многострадальной страны, постигло новое, ни с чем несравнимое, и ещё более сильное потрясение, которое ввергло всех в ужас и отчаяние от беспомощности перед неотвратимо зияющей пропастью, разверзшей свои гибельно зловещие недра. За короткий период бурно и стремительно были ранены, сломаны и искалечены судьбы многих миллионов людей, поражённых внезапностью этого страшного явления, камертоном которого явился развал некогда сильной страны потомками тех, кто был никем и ставшими всем. Единственной их  целью было  стремление к наживе. Путь, избранный ими от самых времён начала революции и доныне, они устилали разрушениями всего, что упорно создавал народ мирным трудом, пытаясь верить в светлое будущее их самих и их потомков. Но их вера была попрана и попирается доныне этими сатрапами; и миллионы людей ломала, косила, раздавливала и стирала с лица земли эта безликая смертоносная рать, управляющая гигантским механизмом, называемым государством.
          Старший её сын, двадцати трёх лет, боролся за выживание на севере, где остался после армии. Младшему её сыну, родившемуся во втором браке и с младенческого возраста, оставшегося без отца, погибшего неизвестно по чьёму умыслу, едва исполнилось десять лет, а двум старшим – семнадцать и двадцать лет. Второй сын отслужил в армии, а его, возмужавшего, не во что было одеть-обуть. И уж ещё труднее было для него, обручившегося с новоиспечённой невестой, справить свадьбу. Пришлось обременить себя долгами, со временем превратившимися в долговую «яму». Нечем было поддержать третьего сына, забранного в армию. Послать бы посылочку, да не с чего. Родился внук, невестка сидела по уходу за ребёнком, а молодой папа перебивался стихийно найденными работами. Кое-как спасали от голода и гибели её подённые работы.
          Ольга, также вновь оставшаяся без работы вместе с исчезнувшей организацией, с трудом определилась в жизни в долгих поисках заработка. Но, не смотря на титанические поиски, усилия и труды, долги её неотвратимо росли, а дети нуждались в поддержке не меньше, чем она нужна была младшему сыну. Дети и сама она донашивали старые вещи, комплексуя от убогости внешнего вида одежды и обуви, чувствуя себя униженными своей нищетой. В поисках работы необходимо было прибегать к услугам общественного транспорта, но денег на проезд практически не было, и часто приходилось преодолевать пешком немалые расстояния, а загородные поездки осуществлять наудачу на перекладных.
          А что значит, перебиваться с сухарей на кашу или с каши на макароны, и наоборот, в обратном порядке? Даже растительного масла не хватало для зажарки. Вместо сахара и байхового чая им приходилось пользоваться его заменителем и травами, которые уже душа не принимала. Лишь какое-то время не росли цены на овощи и зеленные культуры. Доведенная нищетой до крайности, Ольга, посоветовавшись с сыновьями, решилась продать квартиру в уплату долгов, и для возможности взять тайм-аут для временной передышки от невзгод и унижений. К моменту этого решения квартиры в селе становились неликвидными, в отличие от прошедшей эпохи, когда их приобретали в Крыму, как дачное жильё жители мегаполюсов. И хотя село располагалось в пяти километрах от моря, продать жильё стало практически невозможно, разве что, только, уповая на удачу. Многие односельчане, потеряв надежду в тщетных поисках покупателя квартиры, так и не сумев продать её, бросали обжитое жильё с мебелью и уезжали к далёким родственникам.
          Ольге повезло. Наконец-то, нашёлся покупатель из Подмосковья. Но более полутора тысяч он не предлагал.
           –  Нет у меня больше денег, хоть убейте.
          – Но квартира в полном порядке, – мы только что закончили ремонт, освободив вас от излишних забот, и стоит это нынче недёшево при остром дефиците строительных материалов. Походите по магазинам, убедитесь! У вас в Москве такая же ситуация с товарами, как и у нас. Две тысячи – и квартира Ваша. Это мой последний сказ.
          Сошлись на сумме в тысячу восемьсот долларов. Прежде всего, Ольга расплатилась с долгами, приодела-приобула сыновей, мало-мальски себя. Наудачу им подвернулись два крупных заказа – в обоих трёзэтажных домах нужно было сложить по паре каминов с печками. Остаток денег, и вновь заработанные, она разделила на три части. Большую часть отдала сыну, чтобы он смог в более-менее приличном виде и со скромными подарками уехать к невесте в Москву и прожить хотя бы месяц-полтора за свой счёт. Затем оплатила учёбу младшего сына за полгода вперёд, заплатила авансом за снимаемую квартиру за три месяца и оставила ему денег на проживание, предполагая, что их должно хватить на два-три месяца. С оставшимися скудными средствами отправилась для работы в Санкт-Петербург по приглашению друзей, которым когда-то оказала неоценимую помощь.
          Из России они попеременно с сыном помогали младшему сыну – студенту строительного техникума, и старшему в самые трудные моменты в его семье. Но не успела Ольга войти в русло возможности стабильно зарабатывать как можно больше денег, работая на двух-трёх работах, как страна погрузилась в новый коллапс. Грянул новый кризис, сметая на своём пути слабо тлеющие остатки надежды на выживание.
         Старший сын, проживающий на севере, попал под сокращение. В течение длительного времени маялся в поисках работы, перебиваясь наймами случайного временного характера, сезонно подрабатывая в улусах у оленеводов. С трудом пережив период кризиса, нашёл-таки работу дальнобойщика, заочно окончил автотранспортный техникум, поступил в ВУЗ, перешёл на четвёртый курс. Он даже сумел расплатиться с долгами, и, погасив задолженность за квартиру, приватизировал её, после чего провёл полный ремонт, и обновил её приобретенной оргтехникой и кое-какой мебелью, недостающей для удобства проживания. И жить бы ему, наконец, женившись на любимой женщине… Но случилось самое страшное – был зверски убит соседом и его братом, – мелкими наркосбытчиками. За что!? За то, что посмел поспешить на помощь жене с  двумя малышами одного из озверевших наркоманов, вдвоём избивающих в общем коридоре беззащитных и бесправных существ, пытавшихся бегством оторваться от безумствующих преследователей.
          Не прошло и двух лет с момента гибели старшего сына, как при стечении случайных роковых обстоятельств погиб её третий сын, проживающий в Москве. На приобретённом участке в пятнадцать соток он благоустроил для нормального проживания купленный вагончик, огородил усадьбу, осушив около трёх соток заболоченной земли, прилегающей к приусадебному участку. Построил дом, но не успел завершить планировку и отделочные работы внутри дома, лишь начав облицовку наружных стен. Работал он на износ, без выходных и праздников, стремясь завершить долгострой как можно скорее, при этом посильно помогая братьям и иногда и ей – матери.
          Было выше всяких сил перенести такие удары судьбы – пережить двух взрослых сыновей. Это неизбывное горе неотступно преследует её муками скорби. Что удерживает её в этой жизни? Может быть, сознание, что у неё есть двое сыновей, а теперь уже и двое внуков и внучка? Откуда черпает силы? Наверное, из стремления к творчеству. Неожиданно для себя, прожив целую жизнь, начала писать. Ей даже удалось кое-чего достигнуть на этом поприще. Но боль кровных потерь неистребима и подтачивает сердце этой, глубоко несчастной женщины, которую зачем-то хранит Бог. Но зачем? Сама она до сих пор не осознала, хотя и стремится осознать.


                Эпилог

          Судьбы трёх бывших подруг были такими же разными, как и их характеры. Но все они прошли через такие страшные испытания судьбой, из цепких объятий которых вырваться им было, вряд ли возможно. Почему их было трое? Почему всем троим было суждено перенести муки ада? По чьей воле? Бога? Бог любит троицу? Или это были роковые случайности? Кто подскажет? Станет ли в дальнейшем благосклонной судьба к Оле и Рае?
          Настанут ли времена благополучия для всех тех, кто пострадал от бурь, потрясших всё население страны и сознание самих людей, ставших заложниками катастроф, теперь уже глобальных? Есть ли хотя бы какой-то шанс выжить им и всем жителям  на  земле, разрушаемой пособниками зла, превращающих саму жизнь на земле в ад? Пока на эти вопросы нет ответов. Разум, и только разум должен всколыхнуть сознание всех людей, живущих на этой планете с названием Земля.
          Когда-то племя майя отсчитало сроки лишь глобальной эпохи в масштабе их календарных чисел. Но существуют числа космического календаря, способных изменять пространственно-временной континуум при переходе одной эпохи созвездия к другой. И ныне земляне оказались свидетелями и очевидцами перехода эпох из одного созвездия в другое, ярко ощущая стремительный бег, нет, полёт времени, так же быстро поглощающий за короткие промежутки времени эпоху за эпохой. Какой будет следующая эпоха? Может быть, наконец, Разум соединится с Интуицией, создав предпосылки к пробуждению и совершенствованию сознания  у всего населения. А возможно, грядет и  пробуждение ясновидения и яснослышания? И, может быть, вполне возможно, тогда и отступит зло под острым мечом изобличений и последующего самонаказания? Будем надеяться. Ведь мы все стоим сейчас у порога грядущих глобальных свершений. Каких? Всё зависит от нас самих, жителей Земли. Или...?