Росчерк

Иван Иванович Ищенко
задыхается,
ибо
решил, что в жизни
ждать уже совершенно нечего.
Пьёт, курит,
в общем, делает всё,
что умеет,
однако,
чувствует:
всё смелее
жизнь покидает
статное
его тело.

— Нет,
это не массовое,
не стадное,
вовсе не ваша
боязнь неизведанного.
Мной уже всё
проверено,
все эти ваши роли
примерены,
явки-пароли
звучат в голове
одновременно.
Мне же,
в конце концов,
очень по нраву звёздность.
Всё люблю на особицу,
всё по высшему сорту,
образу и подобию
(нет, не божьему),
всё по-моему
быть должно.
Ну а в прочем,
что толку в том?
Те же свершения-крошки,
те же будни потом.
Пусть я успешный актёр,
пусть публичная личность,
будем честны друг с другом,
вся эта ваша публичность
только помеха счастью.
Думал ли? Сам виноват ли?
Думал. Сам виноват.

Ваня,
отснявшись в программе,
скучно едет домой,
чтобы опять на диване,
нервно бродя рукой
в собственной шевелюре,
полюбоваться собой
на голубом экране;
Снова приметить какой-
нибудь неудачный ракурс,
сбегать на кухню
и
с нежно-вселенской тоской
жечь алкоголем разум.

— Может, чего покажут
с чудной девицей той,
Дашей,
которую мажут
в комнате за стеной
душной моей гримёрки.
Ей разве нужен грим?
Свежесть её
(видно аж с галёрки)
светится золотым.

— Просто ещё одна кукла
с милым живым лицом.
Ты приударь за ней, ну-ка,
снова стань альфа-самцом!
Просто разбей ей сердце,
нужно понять, наконец,
с кем она вздумала меряться?
Место её
среди прочих
милых
      живых
             овец.
Просто гордись собой
                и
в лестную сласть рядись.
Счастье ушло?
Другое
счастье подарит жизнь.

— С этой проклятой мыслью
выбрался на балкон
слабо облокотился,
изобразил поклон.
Мир перекувырнулся,
дёрнул Ивана вниз.

Утром актёр очнулся:
— Белое всё..
— Напились? —
интересуется доктор,  —
Снова вы за своё?

Даша
его навестила
даже
в один из дней.
Честная —
всё открыла,
что не решился доктор:
— Плохо, Иван Иваныч,
ваша уходят силы,
в труппе списали со счётов вас,
вам не вернуться на сцену.

Словно какой-то инертный газ
в нём совершил
                перемену.
Слёзы не тронули Ваниных глаз —
был свояком Мельпомены.
Ночь простонав,
в предрассветный час
он перерезал вены.

Без разговоров
не обошлось:
— Как это можно так?
Ну поломал себе Ищенко
кость..
— Много костей.
—Пусть так.
Ну полежал он
в палате той
месяц..
— Пол года.
— Ладно.
Ну заскучал,
           ну затосковал
там без своих спектаклей.
Доктор по телику
                обещал:
он возвратится обратно,
будет как новенький, —
говорил.
Зрители Ваньку ждали..
— И дождались
похорон.
— Как сон
я позабыть хотел бы
эту историю
(перезвон
режет пространство мерно).

— Глупенький Ваня,
всех этих слёз
гибель твоя не стоит, —
думает Даша
и пудрит нос
в новой большой гримёрной.

Дарья Кирилловна Яшина
знает, куда идёт.
Если окажется кто на дороге,
чары
     и свежесть,
           и честность даже —
весь арсенал пустит в ход.