В пургу свободы - из книги - Сквер Поэтов

ДЛЯ  УНИЖЕННЫХ

Все исчезнет в Мире этом,
но останутся стихи.
Словно радости грехи,
не запаханные летом

под безнравственным навозом,
и не скроет их земля...
Всю печаль испепеля,
в небе ласково беззвёздном

я лечу по беспределу
однозначности времён
с одиозностью имён,
не испачканным в дебелом

осквернении советов
подаваемых не впрок,
а как честности урок
для униженных Поэтов.


ПО  ЗОЛОТУ

Смеётся царственная осень
в короне листьев золотых
над зеленью печальных сосен,
над грустью облаков седых.

И награждает поименно
прохожих осень золотой
медалью листьев звонких,
лазурной радостью простой.

Переполняет Души осень
и, жертвуя собой в красе.
По золоту струится просинь
с печатью солнца на листе.


ЛЮБОМУ  ИГРОКУ

Молчанье – золото! Понятно
любому игроку в очко.
Понять, наверное, легко?
Принять, что солнечные пятна

лежат на золоте молчанья
подобьем памяти без слов
дождей из серых облаков,
нестоящим ни грош в мычанье.

Но, коли замолчал серьезно,
молчи в ночи и днём молчи,
с огнём беседуя свечи,
и вместе с грустью, и порозно.

И помни, что молчанье – это
лишь золото до петухов,
прокукарекавших стихов
не из молчания рассветов.

Молчали Тютчев, Фет. Молчаньем
Некрасов, Пушкин, Мандельштам
прославились... По их стихам
мы сих Поэтов почитаем.

У них молчать учились вскоре
Рубцов и Солнцев, и Панов.
Молчал Сорока, но без слов,
а с грустью, сидя на заборе.


ИСКАЛ  Я  ПОДВОХ

От автора этой поэмы
на память печальной стране,
где были мы глухи и немы,
где были всегда в стороне
от новой печали сатрапов,
от радости старых времён,
где мы поднимались по трапам
из рамок разбитых икон,
и ставили жизни бесславно
мы на кон, бросаясь в костёр,
на нас, отлетающих, саван
ложился... Стреляли в упор
в затылок осенней прохладе
в подвале заштатных домов.
И листья кружились в отпаде
читаемых мною стихов.

Всё было на Свете прекрасно,
и даже расстрел тишины.
Разобраны были не прясла,
разобраны были с луны
осенние листья рассветов
в убогих местах, перехват
крепчал на безмолвье не спетом.
Звучавший пристойно набат
на новом витке осмысленья
случившихся днём перемен,
я слово бросал на поленья
и свой выправлял я не крен,
тангаж невезения всуе,
застигнутый градом врасплох.
Пред первою зорькой пасуя,
искал я в рассвете подвох.


ШЁЛ  НАУГАД

Летят безнравственные капли
и, прыгая, ложатся на асфальт
седые облачные пакли...
Играет одиночество не альт,
а контрабас осенней скуки
под пологом осенних мук
я слышу умирающие звуки,
и не доносится лишь звук
утерянный природой ночью
за шорохом под листопад,
прошедший просто, между прочим,
как будто шёл он наугад,
не зная цели, без задачи
по нежным склонам у скалы
не обезглавленной удачи,
стряхнувшей песенность с полы
осиновой накидки лета
под занавес осенних грёз
на выплеске лучей и цвета
под загоревшийся мороз.


И  ТРОНУТЬ  СТРУНЫ

Ещё не звук уже не шорох.
Ещё не стих, уже два чувства...
...и вспыхивает словно порох,
слова безнравственные льются.
Бумага шелестит угрюмо...
Не терпится за край мне глянуть
и тронуть ласковые струны,
и сдуть безнравственности глянец.


ЧТО  ДЕЛАТЬ

Что делать в комнате, которой нету?
Что делать мне в стране, отвергшей нас?
Скажите, если можете Поэту,
зачем вам фотография в анфас
и в профиль немудрёной грусти?
Зачем портрет на склоне дат.
Ну, предположим, даже и допустим,
я был в своём рожденье виноват?
Тогда зачем вся канитель без драмы
в трагедии печально светлых дней?
И мне, и вам доставшихся недаром
в пургу задумчивой свободы степеней.


НЕ  БЕРУСЬ

Нет вины, когда неясен грех,
совершённый кем-то под дождями
и под градом словно бы орех,
следовал который вслед за днями,
нераскрывшихся в себе надежд
в переулках оправданья лета...
Неизвестно вам, какой падеж?
Не в словах безрадостного света
на подъёме численной зари
в двуязычии беззвёздной ночи,
но: не под, не за, не где, а при-
совокуплен, куплен, приурочен,
приторочен был посмертно грех
к пиджаку, как пуговица, осень,
успевающая вновь на верх
глянуть исподлобья в эту просинь,
ей доставшуюся от небес,
прикоснувшихся шершавой гривой
и, позолотив печалью лес,
опустились на траву игриво,
разбросав росу на ветки, грусть
поразвесили как ожерелье.
Но, простите, я же не берусь
убеждать, что было всё в апреле.


ЗАБЛУЖДЕНЬЕ

К отрицаниям привык -
на Душе так грустно,
что ломаю свой язык,
но не слышу хруста.

Он, конечно, без костей
и молотит что попало:
от пузатых новостей
и до тощего скандала.

Мой язык и мне же враг,
всем понятно от рожденья,
победитель ссор и драк,
только это заблужденье.

В драке истина пуста,
пустота сквозит в скандале.
Языку лишь чистота
помогает жить в бедламе.