С портрета листа

У  ПРИСТАНИ

Я в Мире затерянном где-то
в пространстве забытых времён
иду по тропинке Поэта,
считаю беспечно ворон,
что каркают грустно с забора
в межзвёздном полёте мечты,
сожжённой в тени разговора,
увенчанный лаврами ты,
меня обманул, и нахально
сказал приблизительно так
безрадостно, всё же овально
без мата, упав на верстак,
уснул безвозмездно, но вскоре
я понял ошибку свою,
и встал онемев. И во взоре
горели огни. И вовсю
пылали стриптизы заката,
горели за мною мосты.
И кто-то сказал виновато:
– Стихи до безумья просты.
В них нету сюжета и мыслей,
в них нету красивых идей,
и действие словно бы киснет
без глав, без картин, без частей.
Стихи со стихией едины,
слова, безусловно, легки,
как будто разбитые льдины.
От истины так далеки,
что хочется крикнуть в пустыню,
чтоб слышали голос тоски,
звенящей печали поныне
на странном безмолвье реки
у пристани старых паромов,
где доски, ржавеющий круг
и каркают люто вороны –
не надо лететь им на юг.


С  ТИХОЙ  РАДОСТЬЮ

В подтвержденье ваших слов,
я скажу не в оправданье,
я без мер тупоголов,
и живу опять в изгнанье
неизведанных высот,
поимённых наслаждений.
На лугу растёт осот,
и без лишних рассуждений
выхожу на клин дорог
в перекрестие свободы,
где идёт ненужный торг
за беспамятные годы.
На осиновом листе
трепет невезенья замер.
Жизнь, живущие в чисте,
говорил мне старый фраер,
умирают в нищете
гениальные потомки
ходят ночью в темноте
с фонарями, как подонки
ищут памяти пятно
на душевной в жизни драме.
Снова крутится кино,
как картина в новой раме.
Я смотрю на тот экран,
удивляюсь постоянно,
где шагает караван,
остаются только пятна
неизвестности степной
из пустынного настоя.
Я всему давно виной
стал, упав лицом в пустое
объяснения: зачем,
почему, однако, если
я – булыжник от систем.
У меня такие песни
без припева до конца
непонятен смысл тревоги
не за брата и отца,
обивающих пороги
бесприютности земной
в надувательстве с обманом,
занимайте не за мной
очередь на то, чтоб кануть
в бездну песенных тревог,
в пропасть лёгких восхищений,
подводя опять итог,
понимаю грусть мгновений,
испарившихся вдали –
за бугром без поворота,
где валяются рубли
словно листья в позолоте.
Только плотный снегопад
их накроет пеплом вскоре.
И пойду я наугад
с тихой радостью во взоре.


***
И снова идёт амфибрахий
по странно спокойной Земле.
Меня посещают не страхи.
Страшилище часто во мгле
маячит рукой шестипалой,
кивает в ответ головой.
Струится полоскою алой
заря под глухой синевой.

Стою я, задумавшись часто
под сенью осенних тревог.
Мне, кажется, надо смеяться,
однажды, спустившийся в лог,
не видит живой перспективы,
и сужен его горизонт,
не слышит печали мотивы,
и снова берут не на понт,
а просто за локоть без дружбы,
а просто за руку не в знак.
По осени странности кружат.
А я попадаю впросак,
мечтающий быть невеселым,
стараюсь пенять на себя,
идущего ночью по сёлам,
порой матерясь и грубя.
И я понимаю напрасен
мой труд в безмятежной стране,
где каждый влюблённый опасен,
с преступником он наравне
записан в анналы опалы,
и числится в списках убийц.
И в памяти будто провалы,
в провалах убийственно нищ
его лексикон, и, буквально,
он в трепете ночью, а днём
записана речь и аврально
пылает безумство огнём.


БЕЗВЕСТЬЯ

Гуляет осиновый ветер
по склонам печальных забот,
где взор одиночества светел,
где кошка по сердцу скребёт.
И думы идут по поляне
сознанья, что выпала честь
увидеть закат на рояле,
и руку убийцы отвесть
от звёздного блеска мечтаний
у входа в осенний чертог
на грани иных расстояний
под общий без песен восторг
увидеть из прошлого радость
на лёгкой улыбке лица,
где вьётся безумия пакость
и подлость цветёт без конца
цветами из тухлого мяса,
протухших зелёных котлет.
Полощется веером ряса
и гнётся её силуэт
в безмолвии этом сюжетном
на волнах качается плот,
крахмально сверкают манжеты,
хохочет безвольно пилот
на уровне песенной сказки
у кромки лесной тишины,
где снова вершатся развязки,
свисает шпагат со стены,
разъятой по времени строго
не с юга на север, а вдоль
пространства на верхнем пороге
доступности знойной как жаль
упругой донельзя в обиде
безнравственно быт вороша,
былое на стыке при виде
мечей из воды камыша,
стреляющих в небо безвестья
в осеннюю сухость листа,
где пишется новая песня
с портрета седого куста.