Странный монолог

Философия в какой-то мере утонула сама в себе. Если существуют вопросы, которые она пытается разрешить, - значит, эти вопросы кто-то задает. Коль человечество пытается принять разнообразные варианты объяснения правил сосуществования, - значит, конечной целью таких попыток становится достижения приемлимого для всех результата, а не основы для непрекращающихся споров по поводу «зачем» и «как».

Диалоги Платона читающий воспринимает как внутренний монолог. Ему не интересно то, с чем он не согласен. Мы ищем нравственное оправдание своим поступкам в историческом аспекте. Человек смертен, и это позволяет ему делать предположения о своем совершенстве в памяти потомков.

Может быть, основные положения личной философии каждого живущего лучше всего проявляются в виде надписей на его же могильной плите? Что нам, живущим сейчас, веселое непонимание современников? Я точно знаю, что они покинут этот мир так же, как и я, и приблизительно в той же темпоральной перспективе. Так что, мнение настоящих смертных интересует только их самих. Узковато для мыслящего существа.

Меня интересует память. Только память, и ничего, кроме памяти. А она может реализоваться в симпатичной для меня интерпретации только в том случае, если я смогу выразить крошки осмысленности своей жизни в форме понятной и общегуманной.

Ага, опять общие знаменатели. Где же их найти? Не прописаны ни в одном трактате. А я ведь ищу такие истины именно в формальном их выражении – книгах, фильмах, высказываниях. Что там у нас еще для выражения?

Человек изначально расположен к нравоучениям с такой же долей лояльности, как и к наказанию розгами. «Чего ты меня учишь?», «Не учи ученого!», «Поучают тут всякие!» - это ведь не фразы…это концепции. Чего хотим от других? Чего хотим от себя? Максиму своего каждодневья можем сделать общечеловеческим законом??? Ну-ну…

Только религия придает гуманный смысл желанию людей оставить потомство. В противном случае, мы были бы слишком жестоки, порождая детей для смерти. Так я думал летом 2010 года. А сейчас я не знаю прав ли. Неужели нас обязательно что-то должно поглощать?

Мы пытаемся придать слишком серьезное значение статистической составляющей исследуемых процессов, и, таким образом, - возвращаемся от алгебры социальной действительности к ее арифметике. В конце концов, что нам дают получаемые статистикой результаты, кроме уверенного сомнения в их правдивости? Проценты, количества, графики – приводят к однозначному недоверию, основанному на том, что мы все-таки обязаны накладывать наше видение жизни общества, в котором живем, на кальку такой информации, и, соответственно, обманываться в своих надеждах, обманываться в себе и окружающих.

Грегори Макдональд устами своих героев из романа «Карнавал Флетча» (вот уж, кстати, вершины диалогов действительности и ее отражения) упомянул о проблеме терпимости. А терпима ли терпимость к нетерпимости. Это ведь не игра слов. Замечательное соотношение запрашиваемого и невозможности получить сколь угодно однозначный результат.

Ссылаясь на занятость, мы нанимаем нянь для воспитания наших детей. А потом, не повлияв в итоге на результат такого воспитания, ищем убогость как в нянях, так и в своих же детях. Желаем им лучшей доли, при этом каждый раз поминая собственную совершенность в сравнении с действительностью их мира, который сами же, между прочим, и формируем. Дети – это результаты или последствия? А мы, как родители, - причины или элементы?

Глобальность нашего времени получается из глобальности культурных перемен, которые, в свою очередь, - есть не что иное, как признак прошлого, наступающего на пятки сиюминутного сознания. Будущее нас интересует только в контексте возможной памяти о нас же самих. Человечество перестало верить в возможность вечной жизни, пусть и не в телесном ее варианте. Душа? Да что нам душа! Вулканы наших эмоций извергают столько пепла страстей, что им покрывается вся равнина сознания. Кто из нас пытается изменить мир к лучшему на долгую перспективу?

Тайные общества, религиозные артефакты, популярность фэнтезийных авторов… Мы не удивлены всему этому. Мы даже не пытаемся задуматься о причинах такого поворота в сознании. А ведь это не фантастика Лема и Брэдбери! Здесь социально значимого в несоизмеримо меньших дозах. И эти дозы могут повлиять разве что на персонажей.

Логические цепочки, которые гарантирует нам наука, приводят исследователей к усохшему Мамврийскому дубу сознания. Символы заменяют результаты, не замечая при этом, что результаты ожидаются совершенно другой структуры. Для человеческой души, кою мы все столь яростно оберегаем от потоков дурного «сегодня», символизм получает яркое оформление именно в символе, но каком!!! Глянцевые журналы и научно-популярные передачи, философические намеки телеэкранных ораторов и производственно-конторская необходимость, - все это получает свое выражение в психоаналитической квазинадстройке над сознанием и потребностями, желаниями и надеждами, доверием и разочарованиями.

Где жизнь для нас заканчивается? С какого момента человеку хотелось бы услышать песнопения в свой адрес? Кристально чистые портреты уважения и любви появляются только в момент расставания с этим лучшим из миров, или все-таки такое желание накапливается на протяжении сознательных лет жизни и обязательно должно реализовать свою действительность при жизни не только автора?

Что мы ищем? Чем является философия? Это наука-диагност или наука-ориентир? Перестав оперировать категориями вечности, философия измельчала до уровня прикладной математики (да простят меня математики!) Обяснение «сегодня» с точки зрения «Сегодня» может быть интересно только в рамках «сегодня». А что же завтра? Каков будет наш идеал для будущего человечества? Какие нравственные ориентиры мы расставим для грядущего?

Рассматривая проблемы людей, этносов, государств, рас, мы по итогу определяем вешки, которыми будут руководствоваться наши дети, или пытаемся наградить себя заботой за всеобъемлющее желание покружить в вихре сегодняшних страстей. Кто из нас сможет рассмотреть послезавтрашние потребности в ракурсе отдаленной перспективы развития человека, как биологической единицы? Неужели в нас осталось только социальное, и никто не может вернуть себе покой и умиротворенность, которую приносит удовольствие равновесия со своей душой? А ведь такая умиротворенность и необходима и возможна только в контексте «заботы о грядущем». Да на кой ляд человеку сдались гурманистические идеалы французской кухни, если во время похорон останется место только для соболезнования его родным, но никак не для доброй оценки его жизни?

Смерть примиряет? Да нет! Это уже не подходит. Смерть во многих случаях становится только прелюдией для других смертей. Хотите взглянуть на себя на третий день после смерти, – приходите на кладбище на второй день после похорон. Желательно чужих. Там будут воспоминания и оценки, любовь и ненависть, слезы горя у гримасы брезгливости. Может быть не все вместе, но по отдельности будут обязательно.