Великие наносят мне визиты

Великие наносят мне визиты,
ко мне заходят
     даже из элиты –
поверить трудно! –
     в гости просто так
заглядывает часто Пастернак. 

Однажды было –
     я спросил: "Кто там?"
Как оказалось,
     это Мандельштам.
Представьте,
     поздно вечером
     вчера –
ко мне сама Ахматова пришла!

Обложки открываю,
     словно двери.
Потом их закрываю
     и не верю,
что все стихи
     они писали сами,
и не было содружества
     с богами.

******

Эдварду Григу

Томик старый открыл – Стефан Цвейг.
В нем билет в филармонию – Григ.
Вот тогда и влюбился в Сольвейг…
Так вернул себе прошлого миг.

Как же много читал тогда книг!
С их героями очень дружил.
В мир надежд их и мыслей проник…
А билет мне закладкой служил.

Звон трамваев. В тумане бреду – 
в филармонии ждет меня Григ.
Эту встречу давно уже жду.
И вот – он! Торжествующий вскрик...

Было это полвека назад…
Город звался тогда Ленинград

******


Юрию Левитанскому

В душе моей есть город – Левитанский.
Он весь в стихах и строился стихом.
И каждый томик, даже маломальский, -
поэзия распахнутых окон.

И город этот очень часто снится.
В любое время года в нем – апрель.
От слов поэта голова кружится.
Иль виновата все-таки капель?

Его тональность. Как сказать иначе?!
Ведь мы с ним бродим, радуясь весне.
Он – мой кумир. Он – нерв мой, и тем паче
ведь город этот сотворён… во мне!

Вы не забыли? Город Левитанский.
Он весь в стихах и строился стихом.
И каждый томик, даже маломальский, -
поэзия распахнутых окон.

******

Исааку Бабелю
          
Я Бабеля читал запоем
             и на уроках, по ночам.
Я упивался его слогом,
             опохмеляясь по утрам…

Расстрельный подвал не имеет окон.
Здесь серые стены и грязный плафон.
Отсюда не слышен ни крик и ни стон.
Узнать невозможно. Исаак? Это он…

Выстрелы взрывом ударят в упор.
Вот так – очень просто! Таков приговор.
Исаак, от рожденья ты был обречен –
еще один мерзкий еврейский погром…

Вот гильзы собрали. Курнули – и всё!
Жил гений – наш Бабель! – не стало его…
За руки, за ноги снесли на крыльцо.
И бросили в кузов, сняв с пальца кольцо…

Мечтал я о конце уроков,
             чтоб с Бабелем уйти в запой.
Не знал, что повеленьем рока
             история вершилась Тьмой…

******

Марку Шагалу

Счастлив он: только лишь для него
книга жизни – огромная радость.
Забывать ему Богом дано
все плохое и всякую гадость.

Потому что вся жизнь, как вино,
от которого вкусно кружится
голова и весь мир, а в него
он не может никак не влюбиться.

Потому что Поэзия в нём –
с ней тончайшими нитями связан.
Потому что реальностью-сном
ей всей жизнью своею обязан.

  ******      

Вольфгангу Амадею Моцарту

Мы слышим откровения оркестра
о чувствах, жизни и его душе.
Он к нам пришел совсем не как Маэстро,
а просто чтоб поведать о себе.

И как итог его судьбы,
вдруг крик отчаянный трубы –
как будто он из глубины
пространства, полного тоски.

И горестно, как у сирот,
повисли дирижера руки.
Как у кладбищенских ворот,
особо остра боль разлуки.

И будто слышим голоса.
И одинокая струна.
Поминовение. Тоска.
И обреченность. И беда.

Кумир и пасынок судьбы,
он похоронен был средь нищих.
Засыпали – и всё. Ушли.
Оставить знак сочли излишним…

Очаровательный букет
к тебе бы, Моцарт, принести –
такой вот из цветов сонет! –
и поклониться до земли.

Ах, эти откровения оркестра
о чувствах, жизни и его душе!
Он с нами был совсем не как Маэстро,
а просто так поведал о себе.

*******

Альфреду Шнитке

Полыхнуло как зарница –
парус пламени на спичке.
Слышу я иль это снится –
музыка Альфреда Шнитке.

     Парус – к печке. Тень качнулась.
     Праздник начался в ночи:
     заплясало, закружилось –
     пламя вспыхнуло в печи.

Вспоминаю. Есть моменты –
до сих пор меня волнуют.
Словно кадры киноленты
возникают и минуют.

     Блики ползают по стенам –
     безмятежная игра.
     Почему-то пахнет сеном –
     точно так же, как тогда.

Побережье. Чайки. Ветер.
Чу! – мелодия на скрипке.
И такой же зимний вечер.
И мотив Альфреда Шнитке.

*   *   *

Исааку Левитану

Натурщица медлить не стала.
Ведь знала она, чем и как
увлечь, и она увлекала –
влюбился в нее Исаак.

Природой натурщицу звали.
Воспел он ее красоту.
В портреты сквозь дымку печали
он вкладывал душу свою.

Поэтому в каждом пейзаже
сплелись и мечта, и тоска,
и грусть, и раздумье, и даже
российская радость в слезах.

И все же с такою любовью 
натурщицу не написать.
И кажется мне – Левитаном
воспета любимая мать...

******

Имре Кальману

Приходят к нам, и в этом зале,
как будто наши современники,
звучат Шопен, Бетховен, Малер
и музыканты – их посредники.

В ряду с такими именами
для вас сегодня, здесь, сейчас –
сам Кальман будет вместе с нами.
Что прозвучит на этот раз?

О том, что плоть и наш рассудок –
дуэт, и мы ему послушны.
И то, что каждый наш поступок
мы принимаем благодушно.

Ах, Кальман-Кальман, что за чудо!
И не возвышенные мессы –
души изысканные блюда,
из музыки – деликатесы.

Во власти музы неземной
им очень много было создано,
и всё приправлено Мечтой.
Всё, господа! Вам «слушать подано!»

******

Исааку Шварцу

По ночам нынче здесь полусвет-полутьма.
Удивительно. Странно. При этом –
из невидимых лун льется свет, и земля
вся из грёз неземного поэта.
Парапетов гранит и Фонтанка, и я –
гармоничные звуки рождаем.
Появились они,  словно из небытья.
И зачем? Почему? Мы не знаем.

Может быть, к нам сейчас снизошла благодать –
из космических далей подарок.
Звучит музыка – та, что готова вобрать
Ленинград мой и ночи остаток...
Мимо улиц, домов, наших жизней и снов
протекает безбрежное Время.
Я тебя уношу как судьбу, Пять углов,
и мелодий счастливое бремя.