Ну до чего знаком мне этот звук...

       Ну, до чего знаком мне этот звук, - бесшумное паденье больших снежинок бесконечной зимней ночью. И если бы не конус тусклого света от уличного фонаря, я, вполне возможно, мог бы не увидеть этой мелодии.
      Снег под ногами не скрипел мерзко и предательски, и не скользил еще, заставляя подспудно пребывать в полной концентрации мышц и вестибулярного агрегата. Это был пока ни кем не утоптанный, добрый и мягкий ковер, который уже через пару часов начнет вбирать в себя злобу и чертыханья подошв первых просыпающихся, и чем больше их будет - тем сильнее этот трепетный покров, затоптанный и попранный, будет отвечать падениями и ушибами обидчикам; не слышным хохотом растерзанной, растоптанной, но хоть в чем-то отмщенной плоти.
       Эта картина вспыхнула, ослепила своей иллюзорностью, но окружающее успокоило столь же внезапно, вернув приятное равновесие во всего меня. Правда, шел я теперь не так торопясь, стараясь ставить ногу на всю подошву, как это делают заправские охотники, чтобы не треснула незамеченная ветка под ногами, и невзначай не вспугнула подстерегаемую добычу. Должно быть, я читал об этом, или слышал от матерых стрелков, или на худой конец просто придумал только что. Но что-то подсказывало, что идти лучше всего именно так, не нанося лишней боли, не создавая другого звука, как собственное легкое дыхание.
     И уже вскоре, я был по-царски вознагражден за свой, столь пустячный, и импульсивный жест понимания, и доброй воли. Спокойствие снизошло на меня, немыслимый подарок!
     Нет, не притупленное равнодушие, или монотонные уговоры себя, что всё хорошо, и вовсе не стоит так уж… в принципе по пустякам , - этот безнадёжный аутотренинг давно и обречено не давал результатов. Но я по прежнему твердил все эти зубрилки, где-то больше по привычки, а порой - на манер отсутствующей молитве, и прочему, многому чему прочему, отсутствующему в этой связи.
     А внезапно, на улице, в ночном зябком воздухе, с миллионами совершенных парашютиков снежинок - такой дар!  Только тогда, когда пусть слегка отступает гнетущее, приходит осознание тяжести взгроможденного на тебя всего за страницу до этого.
      Вся эта возня с конвертом, его отсутствием, появлением вновь, моим наркотическим желанием вскрыть его и тут же, взахлеб прочесть его содержимое... И первородный страх перед содержанием пухлого послания, некогда виденного мной в коридоре, с аккуратным почерком на нем и немыслимо лаконичным обратным адресом. Забытым до его прочтения.
Это выворачивало меня, рвало на части, орало даже во сне в моей голове, лишь иногда затухая не на долго, как зубная боль, но только для того, чтобы через не давшую ни радости, ни покоя долю секунды со злорадным воплем вспыхнуть вновь, с неведомой до селе силой; дав понять глубину мрака, тобою тебя ввергнутого.
      Но тут - зима, мороз, фонарь, неведомо на чем висящий, и просто тишина как высший дар, спокойствие; не безразличие, - величие души.
Как гордо падают снежинки, всю грандиозность их не описать; всей красоты - не стоит и пытаться. Однако ж их судьба - растоптанными быть, ну где удел найти печальней. Зато сейчас они - величие творения, на зависть всем нам сущим и влачащим.
       Так просто получилось, вырисовалось предо мной: чтоб быть воистину счастливым - будь счастлив сей же час, не планируй на отпуск, выходные, конец жизни. В парение белой мошкары все это казалось настолько естественным, и простым; любые другие мысли были бы ничтожны и сомнением своим - предательскими.
       Ощущение праздника не покинуло меня даже когда я вступил в мрачный подъезд, с клубами пара, неведомо откуда берущимися и под немыслимым давлением вырывающимися из трещин в стене. Неведомо когда успевший стать привычным запах людских и животных испражнений с удесятеренной силой нашатыря ударил в ноздри, но и это не в силах было вернуть меня к настороженной реальности. Я спиной ощущал свет, отражающийся от магического ковра, по которому я только что размеренно брел, безмятежно счастливый. И чистый морозный воздух, без отвратительных зловоний, простой и подкупающий своей прозрачной пустотой.   
   И только когда я уже закрывал за собой дверцу лифта, до меня донесся щемящий скрежет неохотно сжимающейся, старенькой пружины подъездной двери. А затем и грохот самой двери, захлопнувшейся на всегда, и многократным горным эхом сотрясший весь мой мозг.
   Я деловито нажал кнопку нужного мне этажа. Лифт проснулся, и неторопливо поплелся на верх, мерно урча своими механизмами, и обиженно бурча на меня за недосмотренный сон.
   Я возвращался.