Похвала стеклу, или оправдание Прометея. Парафраз

 М. В. Ломоносов
 «Похвальное слово о пользе Стекла»
 К Высокопревосходительному господину
 Генералу-Поручику,
 Действительному Ея Императорского Величества Камергеру,
 Московского Университета куратору
 и орденов Белого Орла, Святаго Александра и Святыя Анны
 Кавалеру Ивану Ивановичу Шувалову,
 писанное 1752 года



Поют: Танцуют:

Ломоносов. Стекло
Шувалов. Прометей, мастер и ученый
Рихман, коллега Ломоносова. Аристарх
Анакреон, поэт. и Клеант - ученики Прометея
Матрена, племянница Ломоносова, 12 лет Красавица

 «Слуги просцениума»:
Студенты, лаборанты, мастера и помощники Ломоносова, гайдуки из личной охраны Шувалова - они же участники всех метаморфоз действия:

 Силы Многоликой Натуры: Огня, Воды, Земли, Неба.
Зевс, Гелиос, Плутон, Нептун, Венера, Меркурий и т.д. – планеты и боги
Жрецы.
Индейцы
Конквистадоры
Стеклянные образы: танцовщицы, охотники, версальские придворные и т.д.


 Пролог.
Все начинается с громкого звона разбитого стекла – это Шувалов, входя в лабораторию ученого, уронил какой-то сосуд.

 Матрена
 (испугано)
 Все к счастью! К счастью!

 Шувалов
 Право, не нарочно…

 Лаборант
 Ну, граф.… Насмарку все труды!

 Шувалов
 Я заплачу!

 Мальчишка-ученик
 Заплатит он, куды…

 Матрена
 Увидит дядюшка – прибьет, уж это точно…

 Ломоносов
 ( в дверях)
 Уже увидел. Кто же тот медведь?
 Или слониха, впущенная в лавку?!

 Матрена
 Из всех-то, дядя Миша, ты – медведь!
 Как заревешь, враз падаем со страху.

 Шувалов
 Виновник – я. Приму любую кару.
 Что стоит это битое стекло?
 Надеюсь, не дороже моего
 Алмаза, помещенного в оправу?
 (снимает с руки и подает перстень)

 Ломоносов
 (не сразу)
 Неправо размышляют те, Шувалов,
 Которые Стекло чтут ниже минералов,
 Приманчивым лучом блистающим в глаза, -
 Не меньше пользы в нем, не меньшая краса.

 Шувалов
 Наставник мой, не рады вы обмену?
 Алмазам, слава Богу, знаю цену…

 Ломоносов
 Сказал ли я хоть слово о цене?
 Иные качества мы чтим в стекле.

 Шувалов
 Вы знаете, с каким я нетерпеньем
 Уроков ваших жду, бросаю все!
 Благих искусств, Истории теченье
 Заменит ли нам это вещество?
 (поддевает туфелькой осколки)

 Ломоносов
 Ну да, ну да… Сияющие вехи…
 Величия и славы монолит…
 Конечно, их стекляшка не заменит,
 Зато Стекло чем можно заменить?
 (подбирая осколок)
 Сегодня я урок свой отменяю –
 Риторику оставим на потом,
 Другим предметам время отведем
 И ваш пробел восполним, обещаю!
 Одним осколком этим, уверяю,
 Всех барышень Парнасских созовем!

С этого момента «слуги просцениума» начинают помогать действию, в мимических или балетных сценках развивая ассоциации и образы ученого.

 Ломоносов
 Что рядом со Стеклом поставим?
 
 Шувалов
 «Хрупкость»,
 Продолжу следом: «фальшь», «каприз», «любовь»…

 Ломоносов
 В таком подборе слышится мне глупость
 Неопытных поверхностных умов:
 Не станет разрушаться это тело –
 Оно в подземной магме не сгорело!
 [В оркестре возникает тема Грозы, Неуправляемой Стихии]
 Взгляни вокруг, Шувалов, и запомни
 Сияющий и кроткий мир Стекла...
 Нескоро возвратимся мы сюда –
 Я уведу тебя в другие времена:
 Там в подземельных сводах бьются огни!

 Одно за одним исчезают все стекла, блиставшие в интерьере: столовая посуда, богатый инструментарий ученого – реторты, сосуды, оптика, потом витражи и мозаики, светильники и люстра… наконец, пропадают окна, и сразу врываются ветер и тьма!

 Картина 1: Рождение Стекла.

 В бушующих недрах Земли, в неистовой борьбе, сошлись извечные противники – Огонь и подземные воды Океана. Эта многоплановая хореография сопровождается мощным хором. Силы Огня, Воды и Недр, в светящихся разноцветных костюмах, сражаются на всех ярусах помоста…
Хор Стихий:

Огонь [мужской хор] Вода [женский хор]

Всесокрушающий Владыка, В пределах наших на Земле,
Бушующий во всех мирах, В глубинах моря и во мгле
Я сею, возрождаю прах, Владений под ее корой
Горю неутомимым ликом! Закон определен Водой.

Я прочное даю родство Не тронь священной темноты!
Сцепленьем ураганной топки! Секрета недр не знаешь ты!
За мной живое естество Безумным пеклом их не тронь!
Покроет мир узором тонким! Погубим мы тебя, Огонь!

Тебе ли, мой холодный враг, Стреми студеные ключи!
Сдержать напор свирепой силы! Вскипайте, тайные озера!
Огонь не знает слова «мрак»! Наш враг шипит! Пылает взором!
В любые я сойду глубины! Остудим мы его лучи!

Я плавлю ваши берега! Он плавит наши берега!
Творю я новые составы! Стекают вечные кристаллы!
Невыносимая борьба! Невыносимая борьба!
Гудит, качается Земля! Гудит, горит сама Земля!
Ломаются ее суставы! Она изнемогла, устала!

Сменой фоновых декораций и освещения действие переносится на поверхность Земли. Ярость Стихий вырывается наружу, и вулканическое извержение превращает день в ночь, наводя ужас на смертных, спасающихся от катастрофы.

 Хор смертных:
 Спасайся, жалкий червь земли!
 На пашни, стойла и жилища
 Седые боги гнев свой низвели,
 Жизнь обращая в пепелище!

 Какая горькая судьбина –
 Не ведать часа своего!
 Дрожать от силы Господина…
 Чем мы прогневали его?!
 
 Гадает волю ваш оракул
 По птицам, по кишкам, золе…
 Не понимаем высших знаков!
 Чем не угодны, Зевс, тебе?!

 Мы жертвы тучные приносим!
 Хвалу всечасную голосим!
 За что сжигаешь лавой рек?!
 Чем провинился человек?!

 Картина 2: Знакомство со Стеклом.

 Несоизмеримы миры планетарных стихий и человека, и благо этих Сил открывается ему со временем. Постепенно буйство стихий укрощается. Сумрак рассеивается, и земля опять прекрасна: солнце, синева моря и буйная зелень встречают все еще робких, озирающихся людей.
 Они бродят по пепелищу, пытаясь найти что-либо уцелевшее и пригодное для жизни. Это – не дикие люди, это – древнегреческая цивилизация. Среди них – Мастер, прообраз ученого, Прометея, который будет развит в другой картине, но уже сейчас он проявляет свои качества наблюдателя и испытателя Натуры.

 Неожиданно, среди развалин, ученик Мастера - Аристарх находит такое же, как сам он, юное и необыкновенное создание, блистающее и легкое. Это – Стекло. Оно искрится! Оно – веселое! Оно завораживает Ученика и Мастера своими чудесными свойствами. Стекло умеет отражать: оно, как бы, передразнивает людей – их мимику, движения! Оно играет солнечными зайчиками, от которых жмурятся и не могут увернуться Ученик и Мастер. Оно вдруг становится невидимым, препятствуя рукам взять что-либо, а телу двинуться.… С помощью своего Отца, Огня, Стекло творит новые чудеса: выдувает через камышовую тростинку светлые пузыри, и те летят по воздуху, принимая форму всевозможных прозрачных предметов: кувшинов, ваз, бокалов… Зараженные веселым нравом Стекла, люди тут же находят новой утвари применение! Наполняются вином кувшины, в вазах появляются цветы, начинается радостный праздник!

 Картина 3: Стекло и вечность.
Действие разворачивается безостановочно, поэтому, еще в конце предыдущей картины, за общим пиршественным столом оказываются наши основные герои – Ломоносов и Шувалов. Там же появился жизнерадостный старик Анакреон – гуляка и поэт.

 Анакреон
 Проходит жизнь мгновенно,
 Ах, если бы продлить! –
 Я стал бы непременно
 Сокровища копить,
 Чтоб смерть в мою годину,
 Взяв деньги, отошла,
 За откуп мне, кончину
 Отсрочив, жить дала.
 
 Но если твердо знаю,
 Что жизнь имеет срок,
 Зачем крушусь, вздыхаю,
 Что мзды скопить не мог?!
 Не лучше ль без мученья
 Мне на пиру гулять,
 А слезы и пыхтенья
 Любимой отсылать?

 Ломоносов
 Анакреон, воистину
 Великий Философ:
 На деле ты действительно
 Своих держался слов!
 Ты жил по тем страницам,
 Которые писал:
 Не верил небылицам,
 Гулял, любил, плясал!

 Бессмертным Пантеоном
 Ничуть не дорожил,
 Но лиры нежным звоном
 Столетья пережил.
 А есть еще Сенека:
 Тот свод трудов своих
 Взвалил на человека,
 И кто исполнил их?
 (Шувалову, в то время, как Анакреона увлекли в танец)
 Любуйся, юноша, как легкий наш поэт
 Живет в согласье с миром и рассудком…
 Он правнуков своих перепоет –
 Ему за девяносто!

 Шувалов
 Это шутка?
 Ломоносов
 Конечно, – шутка жизни! Даже смерть
 За ним придет с улыбкой и внезапно:
 Смех с виноградной ягодой влетев,
 Уж вылетит с душой его обратно…

 Удел завидный! – чаще горьких мук
 Исполнены терзанья плоти слабой,
 И здесь Стекло, как сердобольный друг,
 Спешит на помощь нам с целебной влагой.

 Оно состав лекарственный хранит
 Надежней лампы Алладина,
 Слив герметичность и стерильность воедино,
 Стекло в любой холере – монолит!
 (Увы, но наш российский эскулап
 Порой не знает, где и вымыть лап!)

 Тем временем Стекло одарило Мастера и Ученика новыми дарами – разноцветными и долговечными Смальтами, элементами мозаики. Яркие существа в облике детей рассыпаются в танце, составляя красивые узоры. Хороводы умножаются и усложняются. Искусство совершенствуется и взрослеет, покоряя новые народы и культуры, новые времена – на разных уровнях сценического станка продолжается этот общий танец.

 Ломоносов
 Смотри, Шувалов, это все Стекло
 Мозаикой, финифтью, вечным глянцем
 Фарфора и фаянса сберегло,
 Сокровища упрятав в крепкий панцирь!

 Какая же, скажи, ему цена,
 Когда за тайну чаши или блюдца
 Поставлена на карту жизнь купца,
 Чьи паруса в штормах свирепых рвутся!
 Хотя их подвигам я не апологет –
 Что сделано рукой, в том тайны нет!
 
 В то время, как в левой части сцены древние ремесленники-ассирийцы, под охраной царской стражи, «священнодействуют» над секретным составом «золотого рубина», чрезвычайно красивого стекла, – в правой части русские мужички, собранные Ломоносовым в его химической лаборатории, терпеливо «расколдовывают» древнее «ноу-хау». В сложном ритуальном танце ашшуры облекают Стекло в роскошные золотисто пурпурные царские одеяния. И такое же Стекло бережно, но и смело, с простоватой «медвежьей» грацией, исследуют русские умельцы. Они ухитряются перемудрить всех: их старанием Стекло преображено в прекрасную русскую царевну!

 Картина 4: Загадка.
 
 Шувалов
 (в восторге от Стеклянной Царевны)
 Да, разделяю! Русич может все!
 Была бы цель высока и прекрасна…
 Хвалю ума его живое естество!

 Ломоносов
 В тебе, Шувалов, то же вещество.
 А ну-ка, докажи, что не напрасно!
 Открой загадку обобщенья:
 «Закрытое – открыто вместе с тем» –
 Что есть сие?

 Шувалов
 Прощу одно мгновенье…

 Ломоносов
 Не забывай, Стекло – источник тем.
 Объединяй полярные явленья:
 Трескучий Север и цветущий Юг,
 Покоя тишину и праздный Звук,
 Безумный шквал и воздух без движенья!

 Шувалов
 Стеклянное… на север и на юг…
 Одна зацепка есть – Токай в бутылке!
 Ведь тоже тихое, а как ударит вдруг…
 Валит как ветер, а на утро – труп…

 Ломоносов
 Ужасно холодно!

 Шувалов
 Ну да, – озноб в затылке!
 (все смеются)
 Не угадал? Какой же это сфинкс?
 «Открытое – закрыто».… Не бутылка…
 Ах, вот оно! Конечно же, копилка:
 Пока не разобьешь, вся сумма – икс!
 (опять смех)
 
 Матрена
 (сжалившись)
 Иван Иваныч! Я вам подскажу…
 Смотрите на меня, сейчас поймете…

 Шувалов
 Я сам! Во мне достанет куражу…

 Ломоносов
 Она лишь намекнет, доверься Моте.

 Девочка изображает вьюгу, снег, ливень, – все это летит на Шувалова и… встречает препятствие. Потом Матрена показывает солнечные лучи, приятность тепла, света… – но они прилетают к Шувалову беспрепятственно: пальцы девочки принимаются щекотать Гостя. Шувалов опять не понимает. Матрена беззвучно шевелит губами – слух для звука «замкнут», но глаза-то для света «отверсты»! Уже все «слуги» со всех сторон и каждый по своему подсказывают вельможе.
 Ломоносов не выдерживает и подводит Шувалова к стеклянной дверце книжного шкафа, открывает ее и ставит между собой и учеником.
 
 Шувалов
 (радостно)
 А! Книга! Книга!

 Ломоносов
 (даже опешил)
 А причем Стекло?
 Шувалов! Это же окно!

 Шувалов
 Окно?!

 Ломоносов
 Оно! Невидимый барьер!
 Крепчайшая таможня и граница!
 С ним люди умножают свой предел
 Жилищем, кораблем или теплицей…
 В нем примирение враждующих начал:
 Соседствуют бок о бок Плюс и Минус
 Температурных, атмосферных чисел!
 В полночных странах Русский тронный зал
 Сияньем окон обретает смысл!
 Мы укротим Стихий свирепый вал!
 Прильнут к Окну морские звезды Посейдона,
 Окружит звездами эфирный океан…
 Могущество Стекла бездонно,
 Сей дар недаром человеку дан!
 Быть сотворцом Вселенной, волны Света
 Нести во все концы, во все края,
 Окном и оком стать, любовь струя,
 Не наше ль назначенье в мире этом?

 
 5 картина: Красавицы.
 
 В звездном небе освещается Окно. Композиционно оно повторяет фламандский витраж Ганса Мемлинга, изобразившего Святую Урсулу и сонм девушек, укрывшихся под ее горностаевым плащом. Только у нас в роли покровительницы Красавиц выступает Стекло.
С нежной заботой отпускает Стекло своих воспитанниц в свет, и девы разлетаются по сцене, как бабочки. И каждая облюбовывает свое Окошко.
 То тут, то там вспыхивают окна. В их рамах предстают женские силуэты разных эпох: от строгой готики и ренессанса до ампира и второго рококо. Плиссированные талии и целомудренные чепчики, причудливые тюрбаны и необъятные рукава… манерные испанские воротники и кружевные кокошники, колокола юбок и «вавилонские башни» на голове… Целая галерея манящих и оживающих миниатюр в формате окна!
 Окно цветочной и
 галантерейной лавки,
 окно в кондитерской,
 в ювелирном салоне,
 в парикмахерской и
 у модисток… –
 везде Стекло служит Красавицам вернее самой преданной подруги:
 украшает…
 угощает…
 наряжает…
 завивает…
 припудривает…
 наставляет и
 восхищается!

 Оно вездесуще – в его распоряжении десятки быстрых «служанок»:
 с чайной и лимонадной посудой, с сахарницами и конфетницами…
 с фруктовыми, с цветочными вазами и горшочками.…
 с зеркалами, с горой косметических флаконов и баночек…
 с ларцами и шкатулками, ломящимися от брошей, кулонов, перстеньков,ожерелий, бус, колье…
 О! Вся эта суета и дамские «побрякушки» далеко не безопасны. Музыкальный ритм становится жестким и агрессивным. Все ярче, чаще, короче вспыхивают окна, сменяя капризные силуэты, как слайды. Будуары иных Красавиц будут посуровее казарм, а Зеркало – безжалостнее иного фельдфебеля:
 Голодом оно блюдет стройность Красавиц, отказывая им в любимых кушаньях и сладостях…
 Беспощадно карает за малейшее отклонение фигуры от классических форм, требуя немедленно скрыть изъян: где надо – приталить, где – припустить, там укоротить, тут удлинить…
 Взбивает и завивает локоны, сооружает на голове целые сооружения, взбираясь для этого даже на ходули!…
 Терпеливо перебирает и отбирает украшения и драгоценности…
 Учит величественным движениям и гордым позам…
 До изнеможения оттачивает танцевальные па…
 Оно придает взорам то победительный блеск, то печаль, подернутую слезой (для этого надо пригубить лишь глоток лимонада)!..
 
 [иллюстрацией этому действию звучит вторая Песенка Анакреона ]
 Ночною темнотою
 Покрылись небеса,
 Все люди для покою
 Сомкнули уж глаза.
 Внезапно постучался
 У двери Купидон,
 В начале оборвался
 Приятный сладкий сон.
 «Кто так стучится смело?» –
 Во гневе я вскричал;
 «Согрей, замерзло тело», –
 Сквозь дверь он отвечал…
 Его мне жалко стало,
 Я свечку засветил,
 Не мешкая нимало
 К себе его впустил…
 Я теплыми руками
 Холодны ручки мял,
 Крыла его с кудрями
 До суха выжимал.
 Он чуть лишь ободрился,
 «А как там, – молвил, – лук?
 В дожде, чай, повредился?», –
 И выстрелил он вдруг.
 Тут грудь мою пронзила
 Преострая стрела
 И сильно уязвила,
 Как злобная пчела.
 Он громко засмеялся
 И даже заплясал.
 «Чего ты испугался? –
 С насмешкою сказал, –
 Мой лук еще годится,
 он с крепкой тетивой;
 Ты будешь век крушиться,
 Хозяин дорогой».
 
 И вот главное сражение! Из глубины сцены несокрушимой римской когортой надвигается на зал стена Красавиц! Их наряды – как доспехи, веера – как щиты! Их прически в виде кораблей и башен, диковинные шляпы с гребнями перьев – убийственнее рыцарских шлемов! Но самое коварное оружие они пока приберегают... Еще секунда, – вот! Они разом вскинули ресницы и метнули из глаз огонь! Вы видите эти лучи, вонзающиеся в вас подобно лазерным?! Кто и что устоит перед этой силой!

 Внезапно все сменяется темнотой и тишиной… трещит сверчок…
 Загорается одинокая свеча на туалетном столике. Ночь после бала. Красавица грустно смотрит в Зеркало, вот-вот расплачется.… Одно Зеркало знает, что под блистающей ее броней скрыто робкое, как дитя, существо. Вот оно – чистое, как ангел, выступает из зеркальной рамы.…
 Или это уже сон Красавицы, наивный и детский?
 Ей снится поляна, полевые цветы … резвая игра с юными сверстницами – не то пятнашки, не то «ручеек», и отец покупает у заезжего коробейника простенькие бусы из бисера… он дарит их ей, и она от счастья летает, летает на высоких качелях!…

 Картина 6: Простаки.

 Но агрессивный ритм Жестоких Красавиц никуда не исчез. Даже во сне он пульсирует, как встревоженное сердце, – контрапунктом с лирическим содержанием сна... И когда девушка взлетает на качелях, нить бус на ее шее вдруг обрывается, и бисер дождем рассыпается сверху! Тут-то притаившийся ритм выступает вперед тяжестью тугих барабанов, и на этот стеклянный дождь стекаются индейцы – красивые и величественные, как в детском сне… Они радуются, изумляются и без сожаления отдают за цветные шарики свои золотые украшения. Даже прожженные менялы-европейцы, не веря своей удаче, поражены их беспечностью …

 Оставшись наедине с сокровищами, белые торговцы приступают к дележу и не минуют ссоры. Ссора перерастает в драку, в ход пущены даже ножи, и… в результате, один из торговцев мертв. Но вину за его смерть Убийца взваливает на индейцев, потрясая перед комендантом окровавленным томагавком…
Появляется карательный отряд: опять из глубины сцены надвигается стена, но теперь это облаченные в кирасы воины. Придвинувшись к нам вплотную, они разом вскидывают ружья! Гремит залп…

 И снова темнота, но наполненная грозой и ревом океана!
 Затепливается свеча в иллюминаторе, на корме корабля. Волны треплют корабль, и качается, летает в темноте едва освещенное окно. В нем мы видим испуганного торговца-убийцу…
 Он истово крестится и молит Всевышнего о спасении! Он зажигает свечи перед Распятием, перед Мадонной, перед Морским Николой… Их неподвижные образы, как в стрельчатых витражах готического собора, светятся где-то в недоступной вышине.
А корабельное окно (конструкция рамы на трапеции) взлетает все выше и выше, раскачиваемое уже не волнами, а мстительным призраком убитого товарища. В апогее ужаса Призрак разбивает окно, и оно вместе с Убийцей и злосчастным золотом погружается на морское дно...
 ...дно, усеянное обломками кораблекрушений, доспехами и оружием конквистадоров, пиратов, россыпями драгоценностей...
 Медленно надвигается из морских глубин цепь призраков в военной амуниции XVI века. В их хоре логично развивается все та же «зловещая» тема, но теперь с испанским колоритом.

 Хор конквистадоров
 Несметные сокровища мы обрели трудами,
 Америку с Индийскими попутав берегами.
 Нас провожали миром, он звался Старый Свет.
 Мы плыли и не знали, что ничего уж нет.

 Писанием научены, что Сын еще вернется,
 Что страшной силой скрученный, свет шариком свернется! –
 Мы чтили этот символ, но все случилось вдруг:
 Мир лживой картой свился, упав из наших рук.
 
 С разбега волны вынесли в Свет запредельно новый …
 Сияния не вынесли – больным стал ум здоровый,
 Как легионы бесов в обличии скотов,
 Мы в эту пропасть вверглись с жемчужных облаков.

 Терпением и гением, мгновеньем тяжких лет
 Что чаете, что ищете, какой Новейший Свет?
 И как теперь толкуете о Страшном Судном Дне?
 Несметные сокровища погребены на дне.

 И вот уже европейским Красавицам приходится завешивать Зеркала:
 
 Хор испанских вдов
 Кому кричать, Мадонна?
 Как пусто, как бездонно!
 Мы выплакали очи у хмурых берегов.
 О, плети рук безвольных…
 О, вопли сердобольных…
 О, перстни обручальные на пальцах юных вдов!

 Заложницы венчанья,
 Мы пленницы молчанья.
 Наброшен черный полог на наши зеркала –
 Окно судьбы печальной
 Затворено печатью…
 Ее во сне лишь снимут любимые глаза.

 Игривая композиция Женских Окон повторена мрачной противоположностью: черными тканями траур опутал бедных Красавиц, темными вуалями покрыл их лица и Зеркала. Грозно гудит незнакомый Океан между двумя материками.

 Хор индейцев.
 Нас создавала обычная наша природа:
 Время, как сон или теплый туман над водой…
 Тихо скользит по протокам в лианах пирога…
 Замер, не дышит охотник с тугой тетивой…

 Ложь обошла нас, и песни не знают лукавства.
 Если под бубен серебряный старец поет:
 «С Неба опустится Гость из далекого Царства», –
 Знают ацтеки, что Гость непременно придет.

 Праздничной свитой вошли каравеллы с Востока:
 Знаком Небесным отмечены все паруса…
 С ангельским пением, в тихой молитве глубокой,
 Нас вы пронзили Распятьем нагого Христа.
 
 Кто ваш Создатель, несчастные бледные братья?
 Если и правда, что вы – повторенье Его,
 Носит ли Бог ваш стальные доспехи на платье?
 Скрыто забралом в щетине звериной чело?

 Или в далеких морях опоили вас зельем?
 Или ваш пастор в латыни своей потонул?
 Голый Бедняк на кресте обнимает всю землю –
 В золоте ходит жестокий Его караул!

 Картина 7: Оправдание Прометея.
Словно Чудотворец, ступает по морским валам Ломоносов, ободряя ученика Шувалова.

 Шувалов
 Наставник, я измучен ураганом –
 Вниз тянет помраченная душа…
 Стеклом твоим, как бритвой, я изранен!

 Ломоносов
 Стеклом ли? Нет, Шувалов, зло – праща!
 Оно, и не таких как мы, Титанов
 Сгубило, даже рук не полоща!
 Ободрись! Не ко времени скорбеть:
 Стекло не даст нас в порошок стереть –
 Оно – бесстрашный лоцман Океана,
 В который мы обречены смотреть!
 (выходят на скалистый берег)

 Шувалов
 Какой тут мрак! Какой суровый край…
 Видал я всякое, учитель, но такого
 Врагу бы своему не пожелал…

 Ломоносов
 Мой друг, мы у крыльца родного!
 Отечество любимое, встречай!!
 Меж этих льдов, камней, ночей полярных
 Я вырос. Как здесь хорошо!
 Взгляни, вон, в небе, всполох светозарный –
 Сиянье это предвещает шторм!

 Шувалов
 Но где, хотя бы, след здесь человечий?
 Укрыться бы на случай непогод…

 Ломоносов
 Укрыться?! Перед нами Вечность!
 Титанам не дано других дорог!
 Здесь места нет привычному жилищу,
 Здесь только что свирепый правил Крон.
 Теперь ищейки Зевса зорко рыщут,
 Чтоб от смутьянов оградить престол.
 Наш Север ими выбран не случайно:
 Сюда не то чтобы Макар телят не пас,
 Еще до Никона тут Прометей опальный
 От сумасшествия едва свой разум спас…

 Шувалов
 Тот самый? Прометей?

 Ломоносов
 О нем рассказ!
 Помнишь ли греков, терзаемых гневом Зевеса?
 Мщением злобным тот всюду несчастных разил!
 В чем же вина, если Рок их при Кроне родил,
 К смене богов у бедняг не развив интереса?
 Вот Прометей сердобольный им всем удружил:
 Солнечный Огнь из кузницы друга Гефеста
 Дерзко похитил и грешным землянам всучил.
 
 Вдруг объявившиеся «слуги просцениума» представляют нам версию классического мифа с похищением, погоней, гневом и расправой Зевса. А поскольку костюмы на «слугах» нашенские, российские, - вся интермедия пропитана горьковатым скоморошьим духом. Хотя бутафория и реквизит должны быть остроумно убедительны, ведь надо изобразить и Гефеста, прибивающего Прометея к скале, и хищного стервятника, клюющего плоть Прометея, и надменного Зевса. Все как в хорошем театре – без натурализма, но с искренней силой. Так что в «потешной» расправе над Прометеем ощущается настоящая жуть.

 Ломоносов
 (продолжает)
 В чем-то наш ум никогда не поймет европейцев:
 Как сладострастно им хочется страх ворошить!
 Мало, придумали вора позорно казнить, –
 Надо додуматься! – в грудь загоняют вам шип!
 Это ж какое пиитами двигало сердце!

 Есть там одна достоверная реплика Власти:
 Крикнул страдальцу какой-то холоп: «Прометей!
 Ты похвалялся чудесною силой своей?
 Ну, так избавь же себя самого от напасти!»
 Это за тысячи лет до Господних Страстей...
 Кражей они очернили деянья героя:
 «Солнечный Огнь»! Сказать ли, что это такое?

 Теперь мы видим мастерскую Прометея. После погрома, который там учинили невежды, настороженные ученики, Аристарх и Клеант, пытаются спасти что еще возможно: инструменты и приборы, модели кораблей с парусами, чертежи, свитки, глобус…
 Неожиданно из потемок мастерской выкатывается золотистый обруч, и следом, также с осторожностью, выпархивает знакомое воздушное создание – Стекло. Оно пытается приободрить юношей. Вращая на талии золотой обруч, оно притягивает к себе солнечные лучи и превращается в Пламя! Блестки костюма вспыхивают искрами, от которых снова воспламеняются горн, светильники, печи…
 Мастерская оживает и наполняется светом. А Стекло выкатывает новые и новые кольца – большие и маленькие. К затейливому танцу с обручами-линзами с охотой присоединяется Аристарх. Звездными россыпями сияет ночное небо. Стекло взлетает, увлекая за собой Аристарха. Тщетно пытается остановить товарища напуганный Клеант. Крохотные звездочки игрой колец превращаются в планеты: быстрого Меркурия, кокетливую Венеру, воинственного Марса… Оказывается, все движется и вращается! Даже сам недоступный Юпитер! Вздрогнул весь мир! Заскрипел и поехал сценическим кругом! В ужасе подхватились Зевесовы жрецы! От них уезжает Олимп?!
 Громом и молнией полыхнул Зевс! И вот уже ученик Прометея, Аристарх, схвачен стражниками, которых привел... Клеант. Он выдает и сам помогает уничтожить творения учителя – прекрасные оптические линзы. Каждый обруч погибает с жалобным звоном, и гаснут краски, свет делается мутным и серым, мир опять неподвижен и тесен, точно клетка! Мало того, сами люди этого мира превратились в подобие карликов! А Прометей и Аристарх, оставшись Людьми, выросли в мятежных Великанов!

 Жреческий Хор:
 Не смей, дрожащий червь, дерзать
 И рушить высшие устои!
 Рабам ли знать, как мир устроен?
 На это есть и Жреческая Знать!
 Спросите нас, о чем хотели знать!

 Пророков нынче некуда девать!
 Всем чудится божественное небо!
 Какой-то Плотник взялся толковать,
 И кто проверит, был Он там иль не был? –
 Конечно, только Жреческая Знать!

 В покое должно Миру пребывать!
 Со всяким реформатором построже:
 Пусть истины свои докажет кожей!
 Случается грех на душу принять…
 На то и есть мы – Жреческая Знать!


 Ломоносов
 Вот, брат Шувалов, корень многих зол –
 Тончайший яд опасного прельщения:
 Кто к истине однажды был влеком,
 Тот знает и довольство насыщенья.
 А кто познанья голод утолит,
 Теряет к этой пище аппетит –
 Он знает все! И как ужасен лик,
 Мертвеющий от самоуваженья…
 (Появляется шумная компания, по облику схожая со студиозусами эпохи Возрождения.)
 В науке, Слава Богу, есть пиры,
 Где скуки и отрыжки не выносят!
 Там нет ни зависти, ни сплетен, ни хулы!
 Там гости остроумны и добры,
 И блюда новой перемены просят!

 Студенческий хор:
 Сошлись два Астронома на пиру
 И спорили между собой в жару,
 Один твердил: «Земля, как колобок!
 Бежит вкруг Солнца, грея новый бок!»

 Второй кричал, что Гея – наша мать!
 Внук Гелиос обязан вкруг бежать!
 Да, первый был, конечно же, Коперник.
 А старый Птоломей – его соперник.

 Шумели б так до самой темноты,
 Вдруг повар усмехнулся у плиты:
 «Мужи! А ведь Коперник явно прав,
 Я знаю, и на Солнце не бывав!
 Где видели вы повара такого,
 Вертящего очаг вокруг жаркого?!»
 
 Все гости на Пиру Разума отплясывают темпераментную джигу. Поодаль за ними наблюдает Жреческий круг.

 1-ый Студент (похожий на Джордано Бруно):
 Две тыщи лет ушли в песок!
 Земля, как бы гвоздем прибита,
 Была параличом разбита –
 Николо ей вернул копыта!
 Старушка мчит, не чуя ног!

 Один из жрецов:
 Адама обратил в микроб,
 Земную Твердь смешал в комок,
 А Небеса скатал в овчинку!
 Ты сам потише пой, сынок!
 Уж для тебя зажжем лучинку!

 2-ой Студент (похожий на Галилея):
 Несовместимы Бог и страх!
 И совесть жжется во сто крат!
 Куда страшнее правды прах,
 Осевший пеплом в головах!
 А Бог нежней, чем лепесток, –
 Он дал мне глянуть в Телескоп…
 Открылась Бездна, звезд полна!
 О, как вращается она!

И опять поплыл круг мироздания, опять вернулись краски, опять на звездном небе закружились золотые обручи – оптические линзы. В каждом таком кольце, как в медальоне, мы видим портрет Коперника, Бруно, Да Винчи, Магеллана, Галилея, Эразма Ротердамского, Ньютона…

 Ломоносов
 Какая радость – новое узнать!
 Дух Истины – сплошная Благодать!
 Мне в этой пляске сразу же видны
 Творения Высокого сыны.
 (в сторону жрецов)
 А эти братья больше все скучны.
 У них Создатель вроде феодала,
 Которому фантазии достало
 Построить Замок на задворках Тьмы.

 Допустим. Извиним их, наконец!
 Ведь даже там их Благодать ласкала,
 Когда раздумье из бойниц блуждало,
 И Свету мрачный виделся конец…
 «Град Божий» был тогда не больше зала.
 Тут мавры, там татары… О, Творец!
 Им только «Антиподов» не хватало,
 Которые на стороне другой
 Живут ногами вверх, вниз головой!

 Тут мненье Августина возражало!
 И этот муж Блаженный и святой
 Отца держал на половинке шара…
 Что, впрочем, позже Папу не смущало,
 Когда Святейшество хозяйскою рукой,
 Как яблоко, Свет Божий нарезало
 Между Испанией и Портой золотой:
 «Ликуйте, дети, ибо мы второй
 Умножили Град Божий, смежной, залой!»

 И вот индейцам месса зазвучала,
 И строгий Августина лик
 Глядит на антиподов с базилик!
 (Висит ли там он, как считать привык?)
 О, им, конечно, ошибаться не пристало!
 Они – всех тайн Господних ключари…
 Пусть сослепу и путают ключи,
 Но не допустят никого в подвалы,
 Где вместо Космоса огарочек свечи!
 
 Писание буквально понимая,
 Они уперли в книгу слабый зрак,
 А Дух Святой, над миром полыхая,
 Галактиками чертит вещий знак!
 
 Быть может, сквозь Стекло взирая,
 Великую любовь Отца поймем,
 И ею темноту сердец проймем:
 На Что решился римский легион,
 Вселенское Дитя копьем пронзая?!

 И что бы стало, если бы Ему
 Пришлось дать выход гневу Своему,
 Смахнув землян, за комаров считая!
 А Он, Сердечный, словно в микроскоп,
 С терпеньем направляет в Бездну око
 И с радостью, с надеждою глубокой,
 Лелеет каждой жизни колосок!

 Жизнь бесконечна, и единый строй
 Гармонии великой подчиняет
 Вращение светил над головой,
 И микромир, где взор не помогает.
 Но там Стекло оптической средой
 Лучи искусно преломляет,
 Число существ незримых пополняет,
 И поражает ум их пестротой!

 И что же замечаем мы, Шувалов,
 Сощуря глаз у окуляров?
 
 Находим то же, что среди людей:
 Упорное сраженье Божьей жизни
 С ордой микроскопических зверей –
 Свирепой смерти механизмом…

 И вот уж Человеку самому
 Под силу повлиять на ход сраженья:
 Он сам нисходит в эту тесноту,
 Он сам спешит на выручку Творцу,
 Оберегая жизнь Его твореньям!

 Пусть не введет нас в заблужденье,
 Что поле битвы – капля на стекле,
 Там на войне, как на войне,
 И враг не знает снисхожденья!

 Возможно ль без благоговенья
 За этим поединком наблюдать,
 Как дети века просвещенья
 в миры дерзают новые вступать!

 И так – повсюду! Так – во всем!
 Вверху, внизу, в ночи и днем!
 Лишь сонный ум однообразье чает,
 А бодрый ум ученьем и трудом
 Осваивает мирозданный Дом,
 И истину, как Ангел, возвещает!
 
 Картина 8: Стеклянная гармоника.
 Повсюду мир и идиллическая благодать! Всяк занят своим делом: поселяне жнут рыжие снопы, рыбаки растягивают сети, мастеровые строят, господа гуляют под зонтиками…

 Пасторальный хор:
 Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
 Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!
 Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
 И наслаждаешься медвяною росою.

 Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
 Но в самой истине ты перед нами царь:
 Ты Ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен!
 Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен;
 Что видишь, все твое, везде в своем дому;
 Не просишь ни о чем, не должен никому.

 Шувалов
 (в открытом окне)
 Я по натуре миролюб.
 О подвигах и о величье духа
 В покое почитать люблю,
 Когда ничто не раздражает ухо…
 Какая ж нынче благодать!
 Пошли нам, Господи, подольше это вёдро…

 Матрена
 (выглядывая рядом)
 Я не хочу вас разочаровать,
 Но скоро хлынет, как из ведер…
 А, вон, и Рихман поспешает бодро!

 Шувалов
 Матрешка, ты никак взялась гадать?!
 Что, косточки заныли к непогоде?

 Матрена
 Хотите, стану на спор утверждать?!

 Шувалов
 (Ломоносову)
 Профессор! Просим руки разбивать!

 Ломоносов
 Ай, Мотя, Мотя! Несолидно вроде…
 Зачем же графа обижать?
 Она в барометр взглянула на комоде.

 Шувалов
 Что за барометр? А поподробней?

 Матрена
 Прибор – погоду различать…

 Несмотря на благостную картину, во всем обозначилось Движение: все помощники Ломоносова и он сам занялись непонятными приготовлениями – что-то подвешивают, укрепляют, озабоченно советуются. Даже Матрене интереснее с ними, чем с графом…

 Шувалов
 (осматривая прибор)
 И тут стекло! А это для чего?

 Матрена
 В деленьях атмосферы единицы…

 Шувалов
 И как же эта штука знает то,
 Что, может быть, и вовсе не случится?
 (раздается первый раскат грома, Шувалов испуганно озирается)
 Смотри-ка! Не врала девица…
 А с виду ординарное стекло…

 Ломоносов
 Как меток наш язык – «Гром среди неба»!
 Яснее и не выразить свой страх,
 Когда рычит и блещет в облаках
 Неведением сотканная небыль!

 Уж если просвещенный граф
 От сотрясенья воздуха крестится…

 Рихман
 (входя, с порога)
 Михель! Читай парижские страницы –
 Ведь Франклин оказался прав!

 Он змея поднял к тучам, словно птицу!
 Подумать только, бельевой шнурок
 Американцу этому помог
 С зарядом грозовым соединиться:
 Под ливнем моментально весь намок…
 И с проволокой нет нужды возиться!

 Ломоносов
 (Шувалову)
 Вы с Рихманом знакомы?

 Шувалов
 (степенно)
 Я…
 Рихман
 (быстро)
 Георг.

 Ломоносов
 (Шувалову)
 Не стоит вам сейчас на нас сердиться:
 Вот видите, грозу послал нам Бог!
 Хотите к испытаньям подключиться?
 Вот-вот покажется Жар-птица,
 А мы рискнем и выдернем перо!
 И этим снова воздадим хвалу
 Неповторимому Стеклу –

 Ужасный, грозный Бич Господень,
 Как плетью оглушающий рабов,
 В стекле лабораторном был уловлен,
 И задал же Европе всей трудов…
 
 Рихман
 Европа позади! Сейчас в Бостоне
 Отважный самоучка Бенджамен
 Не ждет, пока британский джентльмен
 Пером разряды молний узаконит, –
 Веревкой укрощает феномен!
 Вот с кем бы сразу спелся наш Михель!

 Американца на десяток смертных хватит:
 Он музыкант, политик и издатель…
 Сам изобрел прекрасный инструмент –
 Гармоники стеклянной он создатель!

 Шувалов
 Гармошка из стекла?! Но это нонсенс!
 Вы видели ее?

 Рихман
 Пожалуй, да…

 Ломоносов
 Георг, ты в Новом Свете был? Когда?

 Рихман
 Не помню, кажется, вчера…

 Ломоносов
 (смеется)
 Вот это для меня большая новость!

 Раздается второй громовой раскат…
 
 Рихман
 (задумчиво и серьезно)
 Так и сказали: «Это – Новый Свет».
 Я не бывал еще в таком чудесном сне…
(по мере того, как он припоминает сон, видение его материализуется на сцене )
 Вот так же, где-то вдалеке,
 Грозу раскаты возвещали,
 Как будто час последний назначали,
 Но громче пел чудесный инструмент:
 «Стеклянная гармоника» – назвали…
 
 Меня вводили в светлый кабинет,
 И звуки эти к Тайне приобщали…
 Волнение и трепет помешали
 Увидеть и запомнить все детали, –
 Аккордом семь хрустальных полусфер
 Под чьей-то кистью легкою звучали –
 И это были семь Небес и семь Планет…

 Сцена медленно погружается в полумрак. Загадочно и тревожно мерцают стеклянные полушария Гармоники – они вращаются и поют, озаряемые всполохами надвигающейся Грозы… Вспышки выхватывают величественную картину Кабинета, на пороге которого остановились Рихман, Ломоносов и Шувалов:
 В мизансцене известной картины «Школа философии», на широких мраморных ступенях Храма , в развивающихся под ветром античных одеждах, стоят замечательные мыслители нашей общей истории…


 Конец