За братом на фронт

Первый ребёнок, мой папа, родился у Шуры через пару лет после замужества. Роды были очень трудные. Самые молодые годы прошли в таких тяжких трудах, что гибкость и податливость тела была потеряна, мышцы и суставы огрубели, и пытаясь выпустить ребёнка из узилища, Шура кровать почти сломала, с такой силой она пыталась заглушить боль и помочь сыночку родиться.
А когда он благополучно появился на свет, то его, первого  из  новорождённых  в городе, не понесли крестить в церковь, а устроили октябрины на городской площади под красные знамёна и оркестр. Не знаю, насколько это была бабушкина идея, я узнала про это уже после её смерти, жаль, не могла её расспросить, но, думается мне, это было дедово решение, на него это больше было похоже.
               
Потом родился папин братик Вова, а ещё через четыре года, сестричка, моя тётя Мила, меня и назвали в её честь.
Когда мамин отец приехал знакомиться с новой роднёй своей дочери, папина сестра необычайно ему понравилась, и он просил назвать Милой ожидаемого ребёнка, если родится девочка.
Со слов бабушки я знаю некоторые истории из их детства моего папы и его братика и сестрички.
Дети оказались все разные. Старший, темноволосый, высокий, широкоплечий, смуглокожий и черноглазый, больше в отцову родню. В Орловщине, говорят, была целая станица Латышевых, казачьей крови народ, орлиный профиль и такой же характер.
Второй сын ещё крупнее и мощнее вымахал, был голубоглазый блондин, светлокожий, в бабушкину семью Терёшиных из-под  Козельска.
А девочка вышла непохожая ни на братьев, ни на родителей, разве что всего понемножку от всех досталось.

Лучше всяких сказок для меня были истории «про Колю и Вову», так они у нас назывались. Чуть не каждый день я приставала в очередной раз к бабушке с просьбой снова рассказать мне про папино детство. Бедная бабушка, как тяжко ей было говорить о погибшем сыне, и как сладко...
Это удивительно как ребёнок знает всё, ничего не зная. Я не знала что такое смерть, война, что это за брат, которого нигде нет, но никогда не спросила бабушку, где дядя Вова, чуяла, что нельзя.
Про маленьких «Колю и Вову»  я слушала с упоением, и сколько угодно раз.

ВОВА
В детстве тётя мне сказала, что был у неё брат, который погиб на войне. Мне было лет пять-шесть. Это была первая встреча со смертью, потерей близкого человека, произошедшей не у меня, и давно, но налагающей почти неразличимую тень на всю жизнь семьи, тень, смутно парящую за бабушкиными плечами.
Я её чуяла, но не осознавала и, конечно, не понимала. Даже после того, как узнала от тёти о погибшем её сыне, родном брате моего папы, всё равно не сопоставила эти два факта. Надо было нажить своё горе, чтобы понять чьё-то другое.
Вова для меня был только портретом неизвестного человека, ни на кого из родни непохожего. Никакого своего отношения у меня к этому человеку не было ещё долго.
Перед войной ему только пятнадцать исполнилось, а бабушка уже с трудом могла понянчить только одну его ногу, когда ласкаясь, он в шутку просился "на ручки", как в детстве. Детство так и не успело покинуть его.
Он был нежный брат и сын. Был очень одарён в математике, и школьные учителя пророчили ему высокую дорогу в науке. А ещё он был рукодельник, легко постигал всё новое, и прекрасно шил одежду для сестричкиных кукол. Когда на страну обрушилась война, он ещё не окончил школы.
Семья уехала в эвакуацию на Урал, в Магнитогорск, откуда он тайком от родителей ушёл на фронт. Прибавив себе три года, он подал документы в военкомат, и никто не заподозрил, что этому могучему парню ещё только шестнадцать лет. Он оставил дома записку, где просил не сердиться, что он «уходит помогать брату Коле».
Дома оставалась одна только младшая дочь, ей было тринадцать лет в этом, 1943 году.
Я мало что знаю о жизни семьи в эвакуации. Знаю, что и там дед работал на заводе, бабушка тоже работала, в мастерской шила телогрейки и тачала обувь. Знаю, что прожили там несколько лет. Когда они вернулись в родной Днепродзержинск, узнали о жуткой гибели бабушкиных родителей, которые жили отдельно, в своём домике, и оставались там при оккупации.
Кто-то из дедовых врагов, (а что он мог их легко нажить я очень хорошо представляю, зная его крутой нрав), желая расправиться с ним, но не застав уже его в городе, сорвал злобу на его беззащитных  тесте с тёщей. Так говорили, а может это были просто грабители, но мои прабабушка и прадедушка, эти тихие и добрые люди, были зверски убиты, и вся их комнатка была забрызгана кровью, даже потолок.
Их первым нашёл сын, любимый бабушкин брат Никифор, когда зашёл навестить родителей. Увидев эту жуткую картину гибели своих самых дорогих и близких он вскоре умер от потрясения, сердце не выдержало.
Уже после окончания войны грянуло ещё одно горе: пришло известие о гибели Вовы. Он погиб в маленьком чешском городке под Прагой утром 9 мая 1945 года.
Тётя рассказывала, что сперва получили открытку от него. На картинке плыл по пруду на лебеде маленький мальчик, и написано было о скором окончании войны, и его возвращении домой. Соседка, увидев, сказала, что такая картинка – плохая примета. Вскоре вдруг неожиданно отломился и упал, ни с того- ни с сего, большой кусок штукатурки над входной дверью, и снова та же соседка сказала, что примета эта плохая. (Когда спустя много лет то же самое случилось в нашем доме, через несколько дней погиб мой папа)
А потом пришло большое письмо от Вовиного командира, выжившего после взрыва бомбы под колёсами их мотоцикла, от которого Вова погиб.
Я видела одно маленькое письмецо от Вовы домой, в родной город, написанное, когда семья ещё была на Урале. Он написал просто соседям по улице, тем, кто окажется на месте – как, мол, дела в городе, целы ли качели в скверике в конце улицы, которые ставили они с друзьями... письмо совершенного ребёнка, написанное крупным детским почерком. У него и девушки ещё не было.
Зато был талант механика, и он быстро разобрался  в немецких мотоциклах. Чинил подобранные и разбитые мотоциклы, и всю свою разведроту посадил на них. Сам, конечно, тоже прекрасно водил эти мотоциклы. Командир роты ему очень доверял, и ездил преимущественно с ним.
С ним он ехал и утром 8 мая 1945 года на главную площадь городка, на праздничный победный парад, возглавляя свою роту.
Спрятавшиеся на чердаке гитлеровцы бросили бомбу прямо перед первым мотоциклом. Волной их вместе с мотоциклом отбросило назад, и командир оказался внизу, заслонённый телом своего водителя, которому разорвало все внутренности.
Вова умер перед рассветом, промучившись много часов...

Никогда не позволяла себе бабушка на людях показать своё горе. Она всегда говорила:
«Не имеешь права ни на кого перекладывать свои проблемы, и показывать свои нервы. Другие люди не должны  страдать, если тебе плохо.  Всегда веди себя достойно.» 
Она была ровна, всегда спокойна. Когда становилось невмоготу, уходила далеко в поля, и там давала себе полную волю горевать.
Иногда люди видели её издалека и говорили деду: «Иди, забери свою жену».
С годами острота боли прошла, сама боль осталась.
Но дома не было открытой могилы. Была нормальная жизнь, шутки, смех, радости, свет, к которому тянулись люди. 
Свет моего детства.