1. Взгляд через прицел

Часть 1. ПОГОРЕЛЬЦЫ

1. ВЗГЛЯД ЧЕРЕЗ ПРИЦЕЛ

Тех, у кого слабые нервы, прошу эту главу пропустить и сразу
перейти к следующей. Здесь присутствуют звёздочки, заменяющие
ненормативную лексику, но это единственная такая глава в книге.
Книга "Никто не виноват" совсем не о мерзостях жизни,
как может показаться при чтении этой главы или
даже при чтении всей первой части книги.
Если же вы принципиально любите позитивные стихи, то переходите
сразу к четвёртой части этой книги — "Да будет воля твоя".
Например,  сюда  http://stihi.ru/2014/02/24/138   
 

1.
Было так: в городке Кондопога
реконструкция шла ЦБК.
Я на пьяниц поглядывал строго,
жил в общаге, но три мужика,

бывших зэка, ко мне приходили
в день получки на водку стрелять,
про тюрьму, про конвой говорили:
— Вертухаи нас ****или, ***ть!

Куманёк мне рассказывал: — Мурку,
вишь, тушёнкой грузили и так
вентиляцией в грабли к придурку.
Не поймал — и заточкой ***к!..

Я внимательно слушал — такие
дали мне приоткрылись про жизнь,
что запомнилось чётко: «В России
даже сосны садятся, прикинь».

— Дай гитару, — сказали, — забацать
пару песен про сучью страну!
Я отпраздновал ровно семнадцать.
Жаль, гитару никто не вернул.

Примечание: старый зэк Куманёк рассказывает историю
про то, как воровали банки с тушёнкой из зоновской кухни.
Банку привязывали к кошке Мурке полотенцем и запускали Мурку
в вентиляцию. На другом конце вентиляции зэк должен был поймать
кошку, но однажды животному удалось сбежать вместе с банкой,
и человека зарезали.

2.
Дядя Ваня смолил «Беломора» чинарик
и шагал, припадая на правую ногу.
А к полудню мы вышли на мшистый кочкарник
и совсем заблудились. — Как хочешь дорогу
отыщи! А не то чики-чики! — ладонью
Дядя Ваня по горлу провёл. «И зачем я
взял его за грибами? — подумал я. — Зону
привыкаешь топтать. Ни фига приключенье!»
А потом, на лишайнике лёжа, печенье
запивали коричневым крепким чифиром.
Старый зэк рассказал, как зэка Джугашвили
проклинали, заточки ховали по дырам,
а ещё стукачка одного порешили.
Стало весело вдруг, и пошли мы на север,
направленье беря по замшелости сосен.
И двадцатого века неласковый ветер
надо мною шумел, и карельская осень
разгоралась, и шаг был уверенный точен.
…Повезло! Как же долго я прожил на свете!

3.
Помнишь, женщина в Харькове
говорила: «Сибирь
воспитала нас. Харкали,
пили бурый чифирь.

Там к рукам обмороженным
прикипало кайло.
Там кричал “не положено!”,
разевая хайло,

вертухай обезличенный.
Не кончались срока».
Мы навек закавычены
жить в РФ по УК.

Помнишь, женщина плакала,
не смотрела в глаза.
Как битюг из Сарапула,
оказалась трезва.

Я забыл бы, да колется,
жжётся странный напев,
словно по сердцу конница
проскакала на Ржев.

Словно (как это пишется?)
сам удаче не рад,
на броне раскалившейся
я врывался в Белград.

Мы же в этой истории,
как в железном кольце,
от Стефана Батория
до Развала в конце.

4.
                В части, где я служил, процветало
                воровство. В частности, на всех
                не хватало обмундирования: сапог,
                портянок и прочего…

Капитан был контужен в Афгане,
и тряслась голова у него.
Говорил: — Если, сволочи, сами
не сознаетесь, то… А всего
было трое придурков: Гультяев,
да удмурт молчаливый, да я.
Капитан надрывался от лая:
— * * *ть, казённую вещь * * *я
в кирзачи намотали? Молчали —
я, Гультяев, угрюмый удмурт.
Полотенцами мы заменяли
пару драных портянок. И тут
я спросил: — А зачем командирам
столько денег? На баб? На вино?..
Восемь суток подряд по сортирам
выгребал я чужое говно.

5.
Четвёртый день учения… Бушлаты
порвались, и промокли рукавицы.
Два брата-акробата из столицы,
в сугробе мы сидим, как психопаты.

— А на гражданке есть, небось, подружка?
— Есть. Сиськи вот такие вот! И ножки…
Баланды в котелке четыре ложки,
черняшки сыроватая осьмушка.

Сейчас мы поедим — вот это дело! —
и, матеря московские приказы,
попрём, как самоходки без прицела,
на рыла натянув противогазы,
сжимая АКМы неумело.

6.
Над миром вставало созвездие Пса.
Молчали, как мёртвые зэки,
в снегах серебристых густые леса,
во льдах — неподвижные реки.
У, кровью мои наливались глаза!
Мои многотонные веки!

Шагал я и думал: «Опасная блажь —
затвор передёрнуть, и муки
закончатся. К чёрту! Сейчас бы на пляж!
А мне вот подсунули, суки,
тулуп караульный, тяжёлый калаш,
рожки с боевыми в подсумке.
Хотя бы немного поспать на ходу!
Прочесть бы хоть что! Хоть газету!»
Ещё я не знал, что за эту судьбу
и мне, оборванцу, поэту,
достанется дар, от которого нет
спасенья, и залежи боли.

Пока же гадал я по ходу планет,
чем станет, костяшками, что ли, —
а может быть, в дело пойдёт табурет —
калечить сержант-алкоголик?

7.
Приносил мне сырую черняшку,
в котелке замороженный суп
расторопный ефрейтор. Затяжку
смачно делая: — ****ь, Николашка,
две минуты. Сучара, ты — труп!

Он старательно бил меня в кунге,
аккуратно, чтоб нос не сломать.
Всё хохмил: — А мозги тебе, суке,
отшибу. Не увидишь подруги.
Ёб твою я жидовскую мать!

А вокруг приуральские сосны
в непролазных увязли снегах.
Капитан был мужчина нервозный,
краснорожий, подтянутый, рослый,
всё в зеркальных ходил сапогах.

Он смеялся, холёный и сытый:
— Наш ефрейтор большой педагог.
Ну и шты ты кобенишься? Шты ты…
— Не боитесь вы Бога, бандиты! —
отвечал я. — Какой ещё бог?

---------------------------------------

Были огненно-алыми выси,
и Чернобыль внезапно рванул.
Не убили. В каком это смысле
дохляком называли? Ну-ну.

Не убили. И славно — могли бы
член отрезать и почки отбить.
Люди — злобные ангелы, ибо
умирают. Таких возлюбить?
Зверовидных? Э, нет уж, спасибо.

Стоп! А если… а может, устало
я пройду по дороге зерна,
где укроет снегов одеяло
прах и слякоть? И всё — белизна!

Словно не было! Всё позабуду:
кровь и голод, грызню и грязцу.
Удивлюсь как великому чуду
человеческому лицу.