Слёзы Вечности

Слёзы Вечности


Реальность может содержать в себе метафору; это не делает ее менее реальной.
Салман Рушди «Дети полуночи»

Мир в сочетании оков нелепых слов
и тускло-серых красок одиноких снов,
здесь преходяще всё, лишь неизменна Вечность,
и ливень за окном – основа всех основ…


Над иссиня-чёрной листвой ближних клёнов, окунавшихся в поздние летние сумерки, разлеглось небо, перемежавшее в себе осколки тусклой, закатной лазури с клочьями тёмно-серых грозовых облаков. Отсюда, с балкона заведения смотреть было практически не на что. Гигантская рождественская ёлка телебашни, нависая над единообразными рядами тёмных крыш, холодно мерцая рассеянной клюквой огоньков, указующим перстом упиралась в грозовую тучу исполинских размеров, в чреве которой сновали короткие ослепительно-белые вспышки. Бульвар внизу издавал единообразный шум, сочетающий сдержанный гул голосов металла и живой плоти, перемежаемый отголосками полиуретанового топота и громкого, протяжного шороха «good year-овских» резиновых копыт сотен стальных лошадей, рвущих удила в замкнутых пространствах моторов. Надвигался ливень. Звуки неожиданно сделались выпуклыми, взмывая над миром на крыльях мгновенно налетающих порывов ветра, лопались на уровне третьего этажа, напирая на балконную раму, обжигая обоняние иглами озона и умирая под ногами, протяжно опав со своих разгонных траекторий, чтобы дать место иным, походившим на них, как две капли воды. За спиной, неожиданно, кто-то уверенным движением с размаху поставил на стол, в центр компании ведро хохота, налитое до краёв и мириады трубно жужжащих брызг, рикошетирующих от стен и потолка, словно стаи слепней жгли обострившийся слух. Другим краем сознания он уловил мягко разлившийся над городом бой старинных башенных часов, словно не имеющее возрастов, лиц и границ Время, свидетель тщетных усилий и суетных устремлений, улыбнулось неожиданно каким-то своим, неведомым мыслям. Тень от этой улыбки походила на давно истлевшее воспоминание, по обрывкам которого невозможно сложить целостную картину; воспоминание не приходящее во время суетного дня и лишь во сне являющееся ярким пятном в отдалении, меж сотен сосновых стволов, упиравшихся в ослепительный небосвод, объединяя линии в центре иероглифа «сё-то». Дыхание близкого ливня участилось. Собеседник, съёжившийся над стилизованным под серую, гранитную с розовыми прожилками плиту, столом, собирался с мыслями; взгляд его искрился инеем, опадавшим в охладевшую, мертвенно-жёлтую пустыню «фри», заключённую в синтетическую скорлупу тарелки. Он не вписывался в ливень, как не вписывалось в него всё, что окружало их в данный момент, в особенности эта дурацкая светящаяся вывеска «Lobby’s», швыряющая горстями однообразные сполохи и не реагирующая на метаморфозы бытия, как дешёвый парфюм не реагирует на особенный запах каждого тела. Ливень у Дэнни с тех пор намертво ассоциировался лишь с Ней. Не желая срывать корку с ещё не зажившей раны, он перестал впитывать каждой порой надвигающуюся грозу и с тенью улыбки, кочующей по губам, словно нищий монах «комусо», в развевающихся на ледяном ветру чёрных лохмотьях одежд, продолжил разглядывать собеседника. Затем переместил свой взгляд в его тарелку. Иней на глазах Сила стал превращаться в сочащиеся осенние капли тоски, скатывающиеся всё также в низ. Мир на его тарелке, моляще воздел персты. В пространствах между исходной и конечной точками, рождались и погружались во мрак разноцветные планеты, где в тысячные доли секунды появлялись, достигали пика своего могущества, затем – заката и полностью деградировав, погибали цивилизации, кружились обломки, подхваченные солнечным ветром астероиды и метеориты, в следующий миг также исчезавшие во мраке. Зелёный дракон воспрянул ото сна и поднял свою многоликую, тысячеглазую голову.
- Пиво, Сил?
- Что?
-Я предлагаю выпить. Пиво. «Franziscaner» - продолжил Дэнни, видя, как с лица собеседника, один за другим стали отваливаться и опадать слои древесной коры «кебрачо» - За твоё здоровье. Что-то ты мрачноват сегодня. Экстренные выпуски «Breaking news» не стоит смотреть слишком часто. Там всё без комментариев и одна чернуха. Ощущение такое, будто бы ты в центре событий, то есть, непосредственно на месте. Твоему здоровью это явно не на пользу.
- А я смотрю по мере того, как они выходят. Я же не собираю их на DVD, чтобы глушить под них «пульке»…
- Не заводись – Дэнни мягким движением сдержал колючую проволоку слов Сила, змеившуюся из его ощетинившегося бивнями рта по столу между двух «Franziscaner’ов», словно между штангами футбольных ворот.
Сил умолкнул. Дэнни отвёл взгляд в сторону, за окно, далеко, туда, где уже вовсю бушевала гроза, гипнотически приковывая к себе всё его сосредоточенное внимание. Край одной из сфер его сознания, словно зеркало, в отличие от обычного, наделённое ещё и даром передавать запахи и звуки, по-прежнему проецировал Сила. С тех пор, как корпус морской пехоты с почётом выплюнул его в мир, уже окончательно переставший быть для того привычным, Сил взорвал свою оболочку, за которой таилось сразу две его сущности – агрессивная и слезливо-депрессивная. К последней всё чаще и чаще стал примешиваться животный ужас от ощущения полнейшей беспомощности и одиночества, при внезапном пробуждении в ночи, страх темноты, ледяной ужас, шевелящийся в низу живота при виде сходящихся дверей лифта, отрезавших от внешнего мира. Однажды он оказался в таком положении и вынужден был провести в обесточенной, замершей между тридцать вторым и тридцать третьим этажами, погружённой во мрак кабине лифта, что-то около сорока минут, пока парни из S.W.A.T. шерстили здание в поисках то ли террористов, то ли бомбы, то ли ещё чёрт знает чего. После того, как Сила вынули из кабины лифта, его чердак основательно подтекал, так, что конопатить его крышу пришлось в Poyndexter mental institute. Побывать за гранью добра и зла и не свихнуться, может далеко не всякий. Практически каждую ночь, Сил видит один и тот же сон, постепенно сводящий его с ума: высушенный добела безжалостным солнцем овраг, на дне которого рои летучих насекомых, кочующих из одних полураскрытых ртов в другие, чудовищное зловоние и медленно всасывающая его в себя, разверзнутая дыра дульного среза «Глока», приставленного к его затылку каким-то чёрным силуэтом, издававшим запах агрессии и пота, вместо головы имевшим пёстрый ком «арафатки», затем удар. И всё. Гофрированный метал ангара, в котором был базовый госпиталь, натужное гудение мощных моторов транспортного «Геркулеса» С-130, физическое ощущение турбулентных потоков, госпиталь в Алабаме – всё это приходило эпизодически и уходило бесследно, не изменяя полного отсутствия эмоционального фона – осознающей пустоты. Говорили, что его подобрал патруль. Редкая удача. Или нет. Зная его нынешнего, справедливее было бы предположить, что уж лучше пуле тогда было уйти на четверть дюйма левее. Жизнь Сила разделилась на две неравных доли: тусклые обрывки воспоминаний о детстве, с вкраплениями школы и колледжа и нынешнее состояние, назвать которое жизнью, наверное, было бы слишком бестактно. Он мой детский друг, и потому я здесь, с ним – думал Дэнни. Остальное не стоит того, чтобы вникать. Гроза приближалась. В проходах между строениями струились хвосты прозрачного дракона – ветра. Сверкнуло ослепительно яростно, затем, практически без паузы, чудовищно громыхнуло. Это значит, что она уже здесь. Она там же, где и Джесс. Значит, у грозы женская сущность. Это многое… и не более того. Вот, вот он, этот долгожданный миг: несколько секунд между миром и грозою. Краткая, беззвучная увертюра, когда палочка дирижёра, словно в замедленном воспроизведении плавно взмывает от пульта, вздыбив эскадроны фаготов, артиллерийские дивизионы труб и фанфар, роты скрипичных и виолончельных смычков, чтобы с верхней точки своего полёта, резкими, рубящими, расходящимися по дуге в стороны, движениями, обрушить на зал бурю. И грянуло. Свет фонарей и автомобильных габаритов подтекал жёлто-красными кляксами размытый и расплющенный об оконное стекло. Мощный шум, доносившийся из внешнего мира, приглушил сухой треск сталкивающихся биллиардных шаров; абсолютно неуместная здесь музыка, квакавшая и утробно отрыгивавшая примитивные аккорды поверх стойки бара, неожиданно обрела ясность звучания, органически втекая в монотонный шум летнего ливня и до невозможности преобразуясь, благодаря тому. Сил оторвал взгляд от своего «фри» и перенёс его за окно.
- Помнишь, ту ночь в баре в Сохо, когда мы провожали тебя? Когда ты записался в морскую пехоту? Штабель «Будвайзера» и с виду, точно такой же ливень…
- Я не хочу об этом вспоминать.
- Не об армии. Я хочу, чтобы ты вспомнил тот ливень.
- То была не армия, а флот. А ливень всегда один и тот же. Чёрт побери, какая в чём есть разница? Я не хочу вспоминать свою прежнюю жизнь… и точка.
- А чего же ты хочешь?
- Ничего.
- Так не бывает. Сил, пойми, нельзя углубляться в себя. Когда ты замкнут в себе – ты в своём собственном мире. А он полон демонов и фобий. В себе ты, словно маленький ребёнок, которому неоткуда ждать помощи, ибо там никого кроме него нет, а посторонний сам не отыщет туда дорогу.
Лицо сила неожиданно дало трещину. Трещина углублялась и расширялась, осыпаясь чёрно-серой породой, превращаясь в провал, на дне которого полыхало адское пламя.
- Ты… что ты можешь знать о страхе, ты? Никто на этом свете, ни Папа Римский, ни коп с угла Мэдисон авеню и двадцать шестой улицы, ни Президент, ни твой высокомерный Гарвард, никогда доподлинно тебе не втолкуют, что это такое… у тебя диплом психиатра, но это всё чушь собачья, bullshit!
- Сил, полегче, на нас оглядываются люди.
- Плевать! Ты – специалист по призракам. Практиковать психиатрию, это всё равно, что судить о сексе по фильмам, которые показывают в специальных кинотеатрах!
- Зато безопасно – без тени улыбки сострил Дэнни.
- Что ты можешь знать об опасности, гарвардский выкидыш?!
- Сил, не переступай черту. Я не испытал в своей жизни того, что пришлось пережить тебе, но это не даёт тебе повода ставить себя в какое-то особенное положение и требовать к себе того, в чём у тебя нет абсолютно никакой нужды. Помощь заключается не в слезливом сочувствии и гунявом сюсюкании, бедный, бедный малыш наш Сил, это лишь потакает твоим страхам, а в создании предпосылок для того, чтобы ты вновь поверил в себя и вновь ощутил интерес к жизни. Ты должен говорить со мной, делиться всем, что происходит внутри твоего «Я», иначе я не смогу тебе помочь…
- Да пошёл ты со своей помощью! – Сил рванулся, что было сил, едва не опрокинув стол, отчего и стул, на котором он сидел, с глупой улыбкой ощерившихся прутьев, впечатался спинкой в пол, поздравив окружающий мир полихлорвиниловым – «КЛАНГ»!
Дэнни подхватил обе пивных кружки, расплескав пенящиеся, усеянные крошечными пузырьками мелководья по фальшивому граниту штампованного, лишённого искренности, кабацкого гостеприимства. Сил быстрой походкой ринулся к выходу. Дэнни не окликнул его и не пытался задержать. Он лишь переместился обратно, в ливень. Через миг всё вернулось на круги своя. Лица, обращённые к Дэнни, приняли исходное положение, взгляды, содержавшие в себе вопросительное недоумение, погасли, игроки вновь склонились над биллиардными столами, а музыка опять низвергнулась мыльными потоками, не задевая за живое, а лишь играя роль никому не нужного звукового фона. Дэнни доподлинно знал, что в этом баре, как, вероятно и во всём остальном мире, он сейчас не нужен абсолютно никому. Парочка за соседним столом пришла к убеждению, что это всего лишь два гомика разругались и поссорились, и что в этом нет ничего особенного, ибо даже их взаимоотношения подвержены тем же коллизиям, что и у других людей. В любой ситуации человек должен во что-то верить. И находить выходы, делать выводы, пусть даже эти выводы ни на грамм, ни на грош, ни на сантиметр не соответствуют действительности. Страшит всегда неизвестность, самое паскудное из чувств – недоумение, ибо медленно отравляет твою жизнь. Когда ты что-то для себя уясняешь, недоумение исчезает, и ты спокойно двигаешься дальше. Дэнни видел её вновь.
В ту ночь также бушевала гроза. Он знал, что каждая из гроз не похожа на иную, он запоминал их запахи, их зарождение, течение и окончание. Он давал им имена и воспроизводил многоголосое пение ливня в своей памяти в те особенные минуты, когда заряд бодрости и сил был на пределе исчезновения. Сейчас он вновь ощутил надвигавшуюся пустоту; пустоту, ожидавшую его в квартире, впечатанной в одно из строений-близнецов, где-то в Down town, на другом конце Вселенной. Тишина в его квартире, в такие вечера становилась ревущей; он физически ощущал равномерную пульсацию сотового, не принимающего ничьих звонков, словно компания “Voicestream GSM” решала самостоятельно, стоит ли кому-то дозвониться до него, или нет. Вещи и предметы казались мёртвыми памятниками архитектуры исчезнувших миров, которые тысячелетиями находились на своих местах и которые останутся после него, Сила, других людей, что делает обладание данными вещами и предметами лишь временным явлением. И что на самом деле они неподвластны никому. В один из таких вечеров появилась Джесс. Её принёс на крыльях Западный ветер и спешно затолкнул в одну из многочисленных подворотен, истекающую водой, почему-то особенно прекрасную в таком виде, и с неимоверным, рыжим пламенем в глубине неистовой души. Секундой погодя, в ту же подворотню влетел и Дэнни. Эту грозу он звал с тех пор Джессикой. К чёрту перипетии знакомств и отношений, он всегда знал, и будет знать всем существом своим до самой своей смерти, что материализовавшееся дитя грозы явилось к нему, чтобы опалить своим пламенем навечно. Так свои ответные чувства может выражать только необузданная стихия. Сосенки и перелески, трёп с тестем, в компании двух сигар “Pueblos”, от которых тебя тянет блевать, пикники с младшими сёстрами, очкастыми дурами, весом в полтонны каждая и с брикетами на разъезжающихся зубах, индейка, набитая черносливом под самую гузку, ко дню благодарения, обязательное ежегодное лицемерие в кругу новых родственников, полученных тобой в нагрузку к этому голубо-зелено-кареглазому чуду, совершенно не нужных и чуждых тебе людей, которые забудут о тебе на следующий же день, до нового праздника, слюнявое нытьё или истеричный вой с битьём посуды, о том, что тебе отдано самое лучшее – её юные годы (как будто ты не посвящаешь ей свои) – это всё, что угодно, но только не Джесс.
Они миновали стадию познания друг друга, ибо они чувствовали друг друга без излишней детализации в словах. Они не допускали кокетства, ибо такой поворот в начале взаимоотношений, свидетельствует, скорее всего, о том, что, по меньшей мере, одна из сторон не придаёт им большого значения, либо является натурой взбалмошной, интровертивной и вне всякого разумного предела легкомысленной. Это была даже не любовь. И не страсть. Это была ярость. Дэнни улыбнулся более отчётливо, припоминая, какой же это был день. Нет, точнее – вечер, плавно перетёкший в ночь. Гроза зарождалась в отдалении, освещая изнутри чёрные тучи, было тихо и безветренно. В распахнутые настежь окна доносилось пение цикад. Джесс слушала его сердцебиение, уткнувшись ухом в центр грудной клетки, и её рыжие волосы, завивающиеся безо всякой помощи извне, источали запах жасмина, сбитого наземь ливнем. Он был до такой степени сосредоточен на ней, что не сразу заметил, как цикады прекратили своё звенящее пение. Затем внезапно налетел порыв ветра. Синий всадник пронёсся над миром, волоча далеко за собой по земле полы своего плаща, с наползающим шумом теребя вторящую ему листву и ероша полубокс газонной травы. Джесс испуганно подняла голову:
- Что это?
- Не бойся. Это ветер.
- Откуда он взялся? Я думала, что гроза пройдёт стороной. Интересно, а в чём его сущность?
- Ты же знаешь об этом лучше, чем я. Ты ведь дитя грозы.
- А как думаешь ты?
- Это Бог говорит с миром, который он создал.
- А почему он с нами не говорит?
- Да потому, что разумом эти вещи услышать и осознать невозможно. Мы не так их понимаем. А если и понимаем, то не так истолковываем. А если правильно истолковываем, то не так, как нам указано, поступаем и так далее. Каждый знает, что табак это яд, но курят даже доктора.
- Это не пример.
- Согласен. Поэтому слушай его сама. Если не понимаем, так давай возьмём от этого то, что можем взять – красоту и неизъяснимую радость… и, что же ты слышишь?
- Это серебряный дракон. От взмахов его крыльев деревья шумят… Ты помнишь из Уолтера Уитмена? «Слышно мне, как поёт… это рыбак, везущий свой улов…»
-«Это фермер, возделывающий своё поле». А ты – это ливень в пустыне моей души.
- А ты – в моей.
- Но ведь ты дитя грозы? В твоей душе пустыни не бывает!
- До тебя была. Никто наверняка не знает, кто он на самом деле. Представление о себе самом приходит к нему после многих перемен в жизни. И после определённых встреч, которые многое проясняют.
Она выпрямилась, чётко обозначаясь на фоне оконного проёма. Влажный сумрак придавал её и без того безупречной фигуре скульптурное совершенство. Наклонила голову, от чего кончики её волос защекотали грудь Дэнни, затем, энергичным обратным кивком зашвырнула десятки тысяч своих морских змей себе за спину:
- Я похожа на Валькирию?
- Ты похожа на Киприду.
- Ну уж нет. Это спокойная бабёнка, с овечьим взглядом и двумя молочными фермами наперевес. А я – её полная противоположность.
- Ты её вторая сущность. Она была богиней. А древние боги всегда имели две сущности. Это делало их совершенными. Посейдон топил корабли, отнимал жизни и лишал царей их богатств. Но никому не приходило в голову считать его злым богом. Так проявлялась его вторая сущность. В его гневе.
- По-твоему, я злая богиня?
- По-моему, ты просто богиня… Вот-вот, улыбайся. Как я люблю твою улыбку, ты себе даже не представляешь…
Затем была страсть. Впрочем, она была всегда. Джесс становилась, в зависимости от его настроения, то разъярённым мустангом, то воплощением кротости и ласки. Его состояние она всегда ощущала сама. Как-то несколько суток подряд они провели вместе, и Дэнни несказанно поражался своим собственным возможностям, о существовании которых у себя он до сих пор и не подозревал. Затем гроза унеслась.
Джесс исчезла из жизни Дэнни так же внезапно, как и появилась в ней. Однажды она просто не вышла на связь, и всё. Её сотовый телефон молчал. В трубке даже не раздавались гудки. Дэнни никак не мог пояснить себе это каменное молчание, вначале предполагая, что у него что-то с телефоном, как вдруг тот зазвонил сам. Лихорадочно схваченная трубка, голосом сестры Рупперт латунно-стеклянно сообщила, что конференция психиатров, как и намечалось, состоится в Бостоне и что он, как практикующий доктор, который занимается также научной работой, уже заявлен для участия в данной конференции. Кинувшийся было на поиски, Дэнни внезапно сообразил, что он до сих пор не поинтересовался у неё, где же она живёт и что делает в жизни. Более того, он даже не знал полного её имени. Что же помешало ему получить всю эту информацию, которую люди обычно ни перед кем не скрывают и охотно сообщают даже при шапочном знакомстве? Чертовщина и только. Не найдя правдоподобных объяснений этим немыслимым явлениям, Дэнни посчитал, что у некоторых вещей объяснений не бывает и просто перестал ломать себе голову. Самое худшее в жизни человека – это неясность. Он не подозревал себя в том, что тронулся рассудком, и Джесс была лишь плодом его галлюцинирующего воображения – их видели вместе и Сил, хоть на него в этом плане нельзя положиться, и доктор Нэвилл, и многие другие. Глупо и пошло шутили, задавали тонны дурацких вопросов, в духе – когда, мол, старина Дэнни торжественно огласит день своей помолвки и какой цвет обоев в спальне предпочитает его половина. Кем является Джессика Грэй (Вы уже позволите её так называть, мистер Грэй?) по профессии, если тоже психиатр, то кто из вас быстрее свихнётся и кто первым это заметит?
Им, да и всем прочим никогда не понять, что Джесс – это гроза, решившая подарить мне ответные чувства и воплотившаяся в ту, кого мне дано полюбить лишь раз. Другого раза не будет. Я молод и знаю наверняка, что в моей жизни скоро случится всё то, против чего так протестует вся моя дурацкая натура – «Дэнни, это тётя Пинни. Тётя Пинни – это мой жених Дэнни. (Пингвин хренов. Молча. Про себя. «Какой заносчивый молодой нахал» - ответная немая реплика из глубины Пиннинской утробы). «Дэнни, это дедушка Горди. Дедушка – это Дэнни». Подача! Мяч на базе! Добро пожаловать в приют имени старичка Альцгеймера. Маразм уже распростёр свои дырявые крылья над его рассудком. Вижу отчётливо прогрессирующий атеросклероз сосудов головного мозга, а далее как по писанному: «…отмечается легкое снижение памяти на текущие события, рассеянность, истощаемость при психическом напряжении, а также плохой сон или сонливость, головные боли, головокружения. Иногда в этот период выявляются более или менее выраженные колебания настроения с преобладанием депрессивных компонентов.
Особенностью начальных стадий мозгового атеросклероза является усиление и заострение свойственных больным характерологических черт…»… тра-та-та и банка пива. A propos, баночки и скляночки дедуля уже собирает. Скоро вы будете находить их даже в собственных корзинах для грязного белья и микроволновках. Меч Господень – дедушка обязательно спятит не от атеросклероза, так от какого-нибудь психоза позднего возраста, его атакуют с двух фронтов. А отбиваться нечем. «Дэнни, это бабушка Стэйзи». «Бабушка, это…». А вот бабуля молодец. Она ненадолго станет для меня тем, кем так и не сумели стать мои родители, однако, вскорости её бренные останки предадут земле, и я вновь останусь совершенно один. С невыразительным, белёсым, словно моль, существом, чьё воображение не простирается дальше журнала “Vogue” or “Cosmopolitan”, да и то только в отношении картинок. Её бедное нейронами серое вещество не в состоянии будет переварить даже ту, писаную для олигофренов информацию, которую эти гроссбухи любят в себя помещать. А по ночам, после секса, торопливого, словно запретного, бросать отливающее оловом «да» в ответ на её нелепые вопросы о любви и чувствовать, как она, всхлипывая, слегка сотрясается на кровати, ибо твоё «да» не более убедительно, чем согбённая старуха с клюкой против футбольной команды “Chicago Bulls”. Может быть, дети принесут мне хоть малую толику той радости, о которой я уже и не мечтаю. То, что давала мне Джесс, она же и унесла с собой.
«Можешь ли ты полюбить грозу»? «Я уже её люблю». Её кожа источает такой аромат из смеси озона с запахами цветов и луговых трав, что кожа Дэнни начинает вибрировать, а сердце неистово колотить по ксилофонам рёбер. Дэнни уже открыто улыбался, вспоминая, как эти бородатые здоровяки, эти Angels of Hell в чёрных клёпанных металлом кожанках, на «Харлеях», цена которых за штуку приближалась к цене за годовой университетский гарвардский курс, офонарело ели глазами Джесс, когда она проходила мимо и как она подошла к нему и прильнула к его губам, затем, как они вдвоём двинулись прочь, и Джесс заставила его офонареть в свою очередь, медленно проведя своей идеальной ладонью сверху - вниз по продольному шву на джинсах, разделявшему его ягодицы. Ангелы взорвались свистом и улюлюканьями, а когда самый нахальный из них, прорычав мотором своего «харлея» поравнялся с ними и сипло заорал: «Детка, я сделаю тебя счастливой на веки вечные, если ты повторишь этот трюк»! Тогда Джесс подарила Дэнни такой поцелуй, что он чуть не свихнулся, а на реплику ангела: «Не с ним, не с этим чёртовым математиком, а со мной!», Джесс невозмутимо ответила: «Но ведь ты же не уточнил, с кем именно мне повторять свой трюк. А теперь поезд ушёл. И я уже счастлива».
За окном завершалась гроза. Дэнни отхлебнул из первой встречной кружки, ибо Сил к своему пиву так и не притронулся, накрыл её измятой купюрой, предварительно разгладив оную на колене, ибо на залитый пивом стол класть деньги не хотелось, поднялся и стал пробираться к выходу. Он наверняка знал, что в этот бар он больше никогда не вернётся. Они с Силом натолкнулись на затерянное в межгалактическом пространстве мегаполиса заведение случайно, учуяв близость грозы, хотя Дэнни предпочёл бы вдыхать её запах на улице, а не торчать в прокуренном помещении, на виду у сомнительной публики, которая тут же решила, что вы с Силом – парочка гомосеков или пришельцев из иного мира. Однако, как всегда он шёл другу на встречу. Дэнни не переживал на счёт сегодняшней размолвки, ибо знал, что Сил уже обрывает его телефоны, чтобы на грани истерики заявить, какой он всё-таки кретин и как он был не прав, оскорбив лучшего друга в самых добрых его намерениях, и что он опять вышел из себя неизвестно от чего, et cetera. С упорством, достойным лучшего применения, Сил барабанит на домашний и забытый на столе сотовый телефон, который Дэнни почему-то всё менее охотно берёт теперь с собой. Как-то он попытался в этом разобраться и пришёл к весьма неожиданному выводу – он подспудно не желает, чтобы Джесс внезапно позвонила. Иначе весь отлаженный, спокойно-благополучный мир, весь этот скучный механизм взорвётся тучами брызг, миллиардами всполошенных капель нещадно уничтожая пыль и плесень, грозящую превратить его к старости в законченного циника, и тогда Дэнни, лишь услыхав её голос, поймёт, что более не сможет без неё жить. И всё полетит к чёрту. Включая семью, если таковая к этому моменту будет создана. Дэнни сделает её окончательно несчастной, но разрушать до основания что-либо или кого-либо в своей жизни он хотел менее всего. Нижний этаж заведения, где помещался клуб, уже гремел неистовыми аккордами рэйва, и Дэнни заторопился прочь, чтобы не попадать под их зубодробительное действие.
Гроза воинственно покрикивала уже далеко; по насквозь промокшей листве и равнодушным тротуарам мерно шелестел дождь, постепенно ослабевающий, словно отдающий земле свою силу. Дэнни замер, пробуя ветер на вкус. «Вот так всё и случается на этой планете. От рождения человечества до его гибели, эти ливни всегда будут сопровождать его. Затем, когда остынет солнце и земля погрузится в вечный мрак, в какой-нибудь отдаленной галактике, на какой-нибудь затерянной в Бесконечности, оранжевой планете опять возродится жизнь. И её тут же омоет ливень. Несколько раз в сезон происходит это чудо, а мы не в состоянии это по достоинству оценить. Сама Вечность льёт слёзы по нам, а мы укрываемся от неё и засыпаем, убаюканные грозой». Затем Дэнни встрепенулся: ливень нёс какой-то до боли знакомый запах. «Это Джесс. Гроза по имени Джесс прогрохотала мимо. Ч-ч-чёрт, а я в этом унылом заведении так и не окунулся в запах, всегда доводивший меня до грани вожделения и безумия и так и не ощутил сполна радость, врывающуюся в сознание через органы обоняния и лёгкие, огненным вихрем проходящую по венам! Где она теперь? Может быть, несётся с адскими ангелами к океану; встречный ветер загибает их бороды, разбивается о морёное дерево их негнущихся на сгибах курток; рёв моторов стелется шлейфом; она несётся, чтобы увидеть ещё раз то, что порождает её и затем властно манит к себе, весь недолгий период её жизни, свою Валгаллу, альфу и омегу своего Бытия. А может быть, она вновь обрела плоть, и новый Дэнни замирает от неземной радости, ощущая её близкое дыхание, кто знает. А может быть, она – ночная фея, нашёптывает сейчас грустную сказку ребёнку, разгоняя кошмар и осушая слезинки, усмиряя демонов и успокаивая его сон, кто знает. А может быть она сама уже мать бо-о-о-о-льшого семейства, и с лёгкой тоской вспоминает иногда то, что происходило с нею, скорее всего во сне, где-то на сломе времени и пространства, в доме, погружённом во тьму, с вставшими по ветру занавесками, словно паруса навсегда ушедших в море бригов, с внезапным бесшумным дождём, тихим шёпотом Небес, оплывающих слезами Вечности, кто знает. Дэнни ощутил, как усталость и меланхолия утекают в тротуарные водостоки вместе с потоками грязной воды – остатками былой роскоши Грозы и радостно улыбнулся. Вдоль тротуара, мокрой жёлтой стрелою замерли моторы Yellow Cab Company. «К чёрту»! – мысленно воскликнул он, направляясь в сторону далёкого сабвэя, чтобы побыть ещё немного с дождём, слабевшим с каждой секундой и уже почти прекратившимся. «А может быть, она так же ловит последние его капли, двигаясь мне навстречу, здесь или по той стороне бульвара, но на этот раз нам не суждено сойтись вместе? Кто же знает..»?