Памяти Александра Борецкого

                Памяти Александра Борецкого

                І

Как жаль, что мы не молоды опять:
Портвейн в подъездах, и спешим гулять,
Не смея даже в мыслях представлять,
Не то что думать, что такое старость.

Что осень может быть для нас иной,
Где за нее, а не «за упокой»,
Произносился тост всегда хмельной,
Чтобы такой навеки оставалась.

Ты, может, вспомнишь там, на небесах
Свободу, смех в звенящих голосах,
Когда, открыто презирая страх,
О ценностях тогдашних вслух язвили.

Но жизнь расставила все по местам:
Кто приспособился и негодяем стал,
А кто настолько от дерьма устал,
Что стал бояться собственных извилин.
.
Но ты… Ты мертв. А я еще
Будто язычник… Будто не крещен…
Как обезумевший слепой вещун
Пытаюсь словом осязать пространство.

Хоть знаю, что глупей затеи нет,
Вносить осмысленность в вокруг царящий бред,
Но должен наш последний, Саша, свет
Хоть в чем-то, хоть на время, но остаться.

Поэтому сквозь мельтешенье дней
Тебя любить я буду все сильней,
И может от того, что свет тусклей
Становится с годами все заметней.

Тому, кто только памятью живет,
Все обреченней каждый оборот,
Где календарь кружит небесный свод,
Все убыстряясь до черты последней.

Прощай. Наверное я вряд ли атеист...
Но если Бог так добр и не прижимист,
То создав почему осенний лист,
Он срок тебе такой отмерил малый?...

Где осень так пронзительно чиста,
Жизнь продолжая в памяти листать,
Бреду туда, где наши голоса,
Но, кажется, бреду куда попало…

                ІІ

Наши ночи становятся, Саша, все глуше и глуше.
Ближе к осени поздней и ранней холодной зиме,
Оставляя глазам одиночество каменной суши
На которой дожить еще нужно немножко суметь.

На остатках из памяти дыбится горькая зрелость,
В черных дырах из нервов уставшая глухо хрипеть.
Первый ты из троих, кто решился на крайнюю смелость-
Свой последний аккорд, по весне оборвав, умереть.

Мы пространством уже обросли, как дубленною кожей.
Мы сильны верой хлипкой свою обреченность хлебать.
Нам любовь оживить даже чье-то бессмертье не сможет,
И спасти, как когда-то даренные с неба хлеба.

Нам обрыв не связать, не зашить, не заклеить.
Ангел бродит хмельной и все просится что-то сказать.
Обвисает цветком на кресте почерневшая фея,
Где в громадную глыбу, застыв, превратилась слеза.

Наши ночи уже преднамеренно – скоропостижны,
Из бессонниц уставшие время вслепую вязать.
Нам земля тоже будет когда-то последней отчизной
И единственной той,
                что у нас невозможно отнять.