Вот, он идёт...

Вот, он идёт вниз по лестнице.
Спускается всё ниже и ниже – прямо к солнечному свету.
И на большом расстоянии сгорбленные континенты
Могут слышать шум улиц из уст его
И рыдания маленькой потерявшейся повседневности,
Зовущей своего, канонизированного ангелами,
Безвоздушнопространственного отца
И свою девственную, рождающую девственников и девственниц,
Воздуходышащую мать.

Вот, он идёт
И на одной его щеке
Капли трансцендентальных ливней,
А на другой – татуировки лжесвидетелей и блудниц.
Он движется пятнами чистоты по бельевой верёвке.
Движется брезгливой мизантропией кошек,
Пытающихся разобраться в траве.
Движется девочками, девушками, женщинами и старухами,
Режущими еду на куски.
Движется дворниками рассыпающими золу и песок
По обледенелым подворотням и безлюдным скверикам
Увидевшей Господа странником и принявшей его,
Увидевшей Господа алчущим и накормившей его,
Увидевшей Господа жаждущим и напоившей его,
Увидевшей Господа нагим и одевшей его,
Увидевшей Господа в опасности и защитившей его,
Увидевшей Господа в темнице и посетившей его,
Отведённой под снос, ноосферы.

Вот, он грядёт с облаками истинных заимодавцев,
Дабы отереть всякую слезу
С каждого правого глаза каждого должника,
Вырванного каждым должником
И брошенного им от себя.
И узрит его всякое, какое бы оно уже ни было, око,
И услышит его всякое ухо.
Вскочит и побежит к нему, как олень, всякая нога.
Язык немого, усовершенствовавшись,
Будет то браниться, то петь псалмы – всякое…
Запах его будет с безграничным облегчением,
Переходя границы патрицианской роскоши, вдыхать
И с пуританской сдержанностью выдыхать всякий нос.
И всякая спина только для того и склонится перед ним,
Чтобы всякая рука
Удостоилась развязать ремни его сандалий.

2012.