Дальнейшие приключения Ионы, написанные им самим

епископ Серафим Сигрист*

«Эй, Иона! Берегись, парень, я недавно повстречал Челюсть — и он приглядывает за тобой.» Мне часто приходится слышать нечто подобное.

Про меня говорят, что я — человек, назвавший себя Ионой, но ведь я и есть Иона. Секрет моего долгожительства прост: я не столь уж реален. А ведь только тот, кто существует всерьёз, может всерьёз умереть. Мой жизненный путь начался со своего рода аллегории.

Я был аллегорией разных вещей, в том числе, опыта смерти. Так что я, как говорится, прошёл огонь, воду и медные трубы, но не в том смысле, в котором это говорят о человеке по имени Лев Иуды, который, как я понимаю, явил собой исторический конец аллегории. И это оставляет меня в немного подвешенном состоянии, как будто бы я сижу на качелях, на один конец которых уселся тяжёлый мужик, а другой — то есть, мой — конец всё никак не может опуститься... По правде сказать, если на противоположном конце качелей — он, то кто может оказаться внизу? На подвешенном в воздухе конце разместился тип — это я, а антитип, как говорят мои коллеги — весьма реален и даже заземлён. И не надо мне сочувствовать, быть аллегорией — вовсе не означает быть неистинным, как вы знаете. Я — то, чем меня сделали изначально, ведь я был создан тогда, когда авторы ещё не разграничивали истинное и аллегорическое. Поэтому я говорю — что ж? В целом я справляюсь, но случаются и неожиданности...

Хотел бы я быть достаточно реальным, чтобы умереть? Что за вопрос! Давайте я вас спрошу, а хотели бы вы жить вечно в качестве аллегории? Может быть, мой вопрос не столь прост? У бессмертия, практически на любых условиях, есть преимущества, не так ли? Но всё-таки я вначале отвечу вам.

Если бы я хотел обладать реальностью, что бы я стал с ней делать? Может быть, я — Пиноккио, заключённый в кита, мечтавший быть настоящим мальчиком и в результате оказавшийся фигуркой на столике в опочивальне у римского папы с самой быстротечной в истории карьерой? Если верить книжке, то Пиноккио стал настоящим, говоря правду. Так давайте же и я расскажу вам всю правду о себе.

Я начну с начала, с того момента, как я вернулся из Ниневии и незаметно доплыл до портового бара в городе Иоппе. Это было то самое место, где я уже попадал в передряги, но ведь у них там было несравненное зелье, и девочки, и болтливые моряки со всех концов света, и кальяны в зале за занавеской... Это помогает забыть о многом, даже о том, что ты сам — чей-то вымысел... В тот вечер я видел за одним из столиков матроса в тельняшке, поедавшего консервированный шпинат прямо из банки, и рядом с ним — необычайно тощую девицу. Он был завсегдатаем этого заведения, и ему постоянно приходилось драться из-за этой девушки — так было и в тот вечер, когда я купил себе билет в Тарс. Он был достаточно крут, особенно если учесть, что он был вегетарианец. Были там и другие — несколько киммерийцев, через каждое слово поминавших своего мрачного бога Крома и разражавшихся проклятиями... За столиком в углу сидел здоровенный детина с севера по имени Фафхрад с невысоким, вооружённым мечом компаньоном по прозвищу Серый Мышелов. Там, на пути в Ланхмар, я должен был почувствовать, что беда близка, потому как этих людей беда преследует повсюду, как и они её. Увы, на сей раз это была моя, а не их, беда.

Первое, что я там понял, это то, что я говорю с каким-то странным мужиком, похожим на араба. Он был одет как шейх — тюрбан на голове, кривой ятаган за поясом — весь экзотический прикид. Выглядел он так, будто его только что загриммировали для главной роли в голливудском блокбастере, но я ведь не критик мод, в конце концов! Так вот, он сказал...

«Мне нужен кормчий для дальнего плавания... для очень дальнего... очень-очень дальнего плавания. Семь раз я ходил в море, но это плавание будет самым долгим из всех.»

«Почему именно я?»

«Потому что» — незнакомец понизил голос — «я поплыву за край света, и я слышал, что ты — именно оттуда.»

«Но кто ты?» — я схватил свой стакан с такой силой, что стекло, казалось, вот-вот должно было треснуть.

«Меня называют Синбад... Гарсон!» — вдруг закричал он, и, прежде чем я успел мысленно перебрать все возможные варианты значений его имени («Дурной Грех? Святая Баня?»), добавил: «Налей-ка моему приятелю ещё одно «Яйцо Руха», чтоб ему рухнуть!»

Он слегка ухмыльнулся собственной шутке, смысл которой дошёл до меня позже, но к тому времени мы уже побывали в местах, после которых птица Рух может показаться милой певчей пташкой.

«Куда же ты хочешь направиться?»

«В город, которого ещё не существует. Он будет называться Нуй-Орк.»

В этот миг комната погрузилась в полную тишину, как будто бы вызванную странным звучанием только что произнесённого слова. Я почувствовал лёгкий холодок, который чувствую и сейчас, когда вновь пересказываю эту историю. Так началось моё великое плавание.

* Владыка Серафим любезно разрешил мне опубликовать перевод его апокрифического опуса, оговорив, что это не богословский труд, а шутка юмора ("jeu d'esprit"), что я и делаю.