Не случившийся разговор

Нам кажется –
             это весна:
обрубленные руки тополей,
луны латунная блесна
и
           крики журавлей.

Нам кажется –
           это любовь:
насморк от невыплаканных слез
и
     не хватает слов
при явном избытке роз.

Нам кажется –
               это судьба:
в перекрестье градуса и широты
в пипетке –
           счастье,
               в мензурке –
                борьба,
работы –
         до тошноты.

Мы думаем,
          что мы живем,
раз умеем дышать,
                привычно
настаиваем на своем
и
       глотку рвем за личное.

Но однажды
          в замкнутой тишине
в предательски ровном квадрате окна
привидится Вам,
              ему
                или мне
другая
        – настоящая, несбыточная –
                Весна.

Такая, что
          – ах! –
                и тебя уже нет:
какой-то крылато-голенький на волю отпущен.
И кто-то тебе говорит:
                «Привет!»
Приглядишься
             – ба! –
                да это же Пушкин!

Александр Сергеевич!
                Я здесь случайно –
залетел со стихиры из новых времен…
Тайна? Какая еще тайна?
Ах, да, эта…
            я был от нее отлучен.


Перестроено все –
                перепахано в крошево.
Пока прорастает одна лебеда.
Я тоже
        надеюсь на что-нибудь хорошее,
вот только не знаю –
                где и когда?

Но мы Вас помним:
                мы Вас проходим в школе.
А еще Маяковского и других…
                понемногу.
А недавно я даже выходил в поле.
как тот,
         после Вас, который
                один выходил на дорогу…

Александр Сергеевич не станет слушать
только вяло махнет в ответ
                крылом-рукою –
исчезнет,
          как исчезают души,
                и не позовет за собою…

Что останется мне?
                Возвращаться
в междустрочье отпущенных мне времен,
в строительные леса реставраций
при отсутствии исключительных имен?

Мы не хотели той первой революции,
завернутой
           в рваные метели февраля.
Но,
        видимо,
                обречена лицезреть поллюции
обделенная взрослыми сыновьями
                земля,

у которой горькими гроздьями Кромвели
рождались из темных утроб
                вЫносивших их матерей…
Потом стреляли,
               расстреливали,
                строили
лучшую страну для советских людей.

И мы вросли в нее,
                стали ее героями,
соловецкими плевочками
                осыпая алмазную тишь
                Калымы.
Обрюзгли,
         заматерели Кромвели,
войдя с плакатов и проповедей в умы.

Мы с их именами вздымали и
                рушили,
и
        падали на амбразуры войны,
и даже племя имени Грушина
серпастые видело сны.

И даже Андрей Андреевич
о ленинском бредил Лонжюмо.
Мы все еще плачем и греемся
у экранов прошлого кино.

Трудно было?
          Не то слово –
                до блевотины.
И все-таки кровью нашей
                политая страна
была той,
        на которую мы работали,
веря в то,
         что работа эта нужна,

веря в каждое слово,
                рожденное нашей поэзией,
и,
  поэтов по пальцам нашептывая иконостас,
мы любимым дарили их строки,
                их строками грезили,
потому что они были частью
                нас….

Перестроено все,
               перепахано –
                в крошево…
Референдум –
           подстава плешивых козлов.
Перетерпим,
           я верю,
                и снова
                родится хорошее
из удобренных потом и кровью основ.

Александр Сергеевич!
                Прошу –
                полмгновения.
Вам оттуда виднее,
               Вы знаете все наперед.
Подскажите,
          моргните
                на подвиг смирения –
новый
      избранный Вами
                грядет?...

Но в предательски ровном квадрате окна
тишина –
         ни звезды на молочном экране…
Наступает другая весна,
натыкаясь на новые
                грани,

обрекая на новую
                смерть,
призывая на новые
                строки,
что откроют нам новую
                дверь,
потому что мы все таки
                боги.