Записки лётчика. Зондировка

Из воспоминаний отца, ветерана ВОВ, летчика московской авиа-группы особого назначения(АГОН), позднее переименованной в 10-ю гвардейскую дивизию ГВФ,  записанных собственноручно. Более полно опубликованы в произведении "Твердь небесная. Записки лётчика".


   В октябре 1944 года наш экипаж во главе с Печкориным был назначен на зондирование атмосферы.
   Дело это было новое, ни приборов, ни специалистов для этого не было. Просто мы три раза в день(утром, в полдень и вечером) поднимались над аэродромом на максимальную высоту и передавали все, что визуально наблюдали: высоту верхней и нижней кромки облаков, характер облаков, температуру воздуха по высотам, одним словом - все, что видели. При этом вылететь должны были в любую погоду. Если для всех аэродром был закрыт плохой погодой, мы все равно заправляли полные баки горючего и взлетали. Горючего брали много, на всякий случай, чтобы при невозможности сесть во Внуково, можно было улететь на другой аэродром. Печкорин был молодой, но отличный лётчик, и при самой скверной погоде мы садились во Внуково, хотя наземные  и самолетные средства для "слепой" посадки почти не были оборудованы. На земле было две приводных радиостанции(дальняя и ближняя) и на самолёте - два радиокомпаса(но это только на СИ-47, на ЛИ-2 был только радиополукомпас). Эти два радиокомпаса и классность лётчика позволяли садиться во Внуково в любую погоду.
   Работа наша считалась особо важной и сложной, а потому и отношение к нам было особое. Кормили нас четыре раза в день по особому меню - летная пятая норма. Она была сама по себе высшая, а нам готовили еще лучше, выполнялись почти все наши заказы, которые мы делали заранее. В профилактории во Внуково нам отвели лучшую комнату и на вылет возили специальным автобусом. В общем, находились мы на привилегированном положении. Каждый вылет занимал часа два, значит - 6 часов в день и 180 в месяц. А это много, если учесть, что после войны санитарная норма была 120 часов. При этом полёты эти были сложные, высотные. Я думаю, создав нам отличные условия, начальство знало, что делает. И все это не за "хорошие глазки" делалось для нас.
   Летали на зондировке месяца полтора, и все это время жили в профилактории в Валуевской усадьбе. Жаль только, что девушки в то время у меня еще так и не было...
   На зондировке я впервые сел за управление самолетом. Как-то, набрав высоту, командир предложил мне сесть в кресло пилота и попробовать пилотировать. За то время, что я летал, я, конечно же присмотрелся , как это делается, и теоретически это было не так уж и сложно. Но когда я сел за штурвал, самолет никак не хотел меня слушаться. Как норовистый конь, шарахался из стороны в сторону, то влево, то вправо, то вверх, то вниз, и я никак не мог его выровнять. Стал просить командира, чтобы он сам взял управление, иначе мы свалимся в "штопор". Но  он посоветовал работать штурвалом плавно и не дергать. И правда, после этого дело пошло на лад, и самолет выровнялся. После, и в войну, и после войны командиры разрешали сесть и покрутить "баранку".
   На этой зондировке я и загубил свой слух. Поднимались мы на максимальную высоту(а двухскоростные моторы позволяли набрать 6000 метров. С трех-четырех километров мы надевали кислородные маски, так что  с этой стороны было все нормально. А вот во время снижения резкое изменение высоты давило на барабанные перепонки. Да и командир любил "похулиганить": как только самолет переставал лезть вверх, он резко отдавал штурвал от себя, и самолет стремительно шел вниз. Причем, для того, чтобы снизиться быстрее, выпускались шасси и щитки. И самолет с 6000 метров, сделав один круг по большой "коробочке" заходил на посадку. Уши закладывало, мы то и дело разевали рот, как рыба, вытащенная из воды, чтобы уравновесить внутреннее и внешнее давление, и, если это вовремя не делалось, то в ушах была страшная боль.Особенно это сказывалось при насморке. Сначала мы просто терпели и не придавали этому значения. Потом стали просить командира снижаться медленнее. И он нас понял. Снижаясь, всегда спрашивал:" Так нормально или медленнее?"
   Я к этим полетам адаптировался легко и быстро. А вот однажды по какой-то причине вместо меня полетел другой радист, так у него из ушей пошла кровь, и больше он не летал.
   А я почувствовал, что на этой зондировке загубил свой слух, только в 1946 году.
  (Продолжеие следует...)