Альманах Илья Бомбочка Э. Частикова

ВАЛЕРИЙ ПРОКОШИН (1959-2009)
ЭЛЬВИРА ЧАСТИКОВА . БОМБОЧКА

 Валерий Прокошин - поэт, журналист. Родился в 1959 году в деревне Буда Калужской области. Работал редактором на городском телевидении. Автор книг стихов: «Поводырь души» (М.,1991), «Между Пушкиным и Бродским» (СПб, 2006) и других. Под псевдонимом Евгений Козинаки опубликовал несколько детских книг. Стихи публиковались в журналах «Волга-XXI век», «День и ночь», «Дети Ра», «Крещатик», «Новый Берег», «Подъем», «Родомысл», «Футурум АРТ», «Floridа» и других, в альманахе «Илья», в книге «Приют неизвестных поэтов», а также в Интернете. Лауреат литературных премий им. Валентина Берестова, им. Марины Цветаевой, премии журнала «Футурум АРТ», финалист Илья-Премии (2002) и Международной литературной Волошинской премии (2008), дважды дипломант Международного литературного Волошинского конкурса (2004 и 2006). Жил в Обнинске. Скоропостижно скончался 17 февраля 2009 года. Похоронен у посёлка Ермолино под Обнинском.

Дата публикации:  7 Февраля 2012

 «Загадка – жизнь, а смерть – её разгадка», - написала Инна Лиснянская. Я запомнила это как афоризм, полагая, что так оно и есть. Но смерть моего друга Валерия Прокошина в 2009-ом году всё перевернула, заставила поверить противоположному. Живой, он был как раз абсолютно понятен мне, а уйдя, свёл свою реальность к знаку вопроса.

   Свои последние два с половиной года Валерий тяжело болел. Онкология. Мысли о смерти донимали его, конечно. Ещё бы! Когда те, с кем лежишь в одной палате, один за другим оставляют этот свет, когда кашель перекрывает кислород и следующий, чудом вырванный у жизни глоток, кажется ворованным… Он и в юности, казалось бы, без повода примерял на себя смерть, рифмуя свои строчки:

 Я умер двести лет назад,

И ты меня не вспомнишь,

Когда свой полудетский взгляд

На профиль мой уронишь…

               
или

               
Не выдалось быть, и не выдалось жить.

Я знать не хотел, что останется после

Терзаний моих. Мою горькую повесть

Уже никому не сложить.

 Но это – дань возрасту. Вспомним хотя бы юную Марину Цветаеву с её «Идешь, на меня похожий…»!  То, что ты смертен – потрясение, к этому знанию надо как-то приспособиться, привыкнуть. И пишущий человек выплёскивает на бумагу свои переживания. Тогда, давно, Валерий ещё «знать не хотел, что останется после…». Смерть была далеко и напрямую не угрожала, как в эти мучительные два с половиной года. И теперь про «после» он думал неотступно. Вот они, доказательства, взятые из книги «Не кружилась листва»:

 
Иду на свет, о прошлом вспоминая,

Ночная боль сильнее, чем дневная.

Врач в темноте на ангела похож…

 
Одиночество давит в груди, одиночества столько!

 
Не кружилась листва,

Просто падала вдруг,

Как убитая в воздухе птица…

 
Я смотрю во все углы,

Где живут мои гиены.

Не скрипите так, полы!

И не сдавливайте, стены!

Пусть попозже, пусть потом

Это всё со мной случится.

Не разваливайся, дом!

Не кричи, дурная птица!

 
Ты не плачь на моих костях,

Потому что мы все в гостях…

 
Впереди с распах-

Нутыми объятьями

Столпились кресты.

 

Как хочется жить…

О, как хочется –

Жуть!

 
Жить во что бы то ни стало! Его зрелость совпала с печальным открытием мучительного настоящего, когда впереди – Апокалипсис. Умом поэт может изворачиваться, но болью – нет. Её он превращает в трагическую музыку, которая «достаёт» каждого по-своему.

    Давясь слизью, кровью, кусками отхаркивая то ли болезнь свою, то ли душу, он пробирался сквозь мрак. Ему не хватило времени дожить до катарсиса. Испытания изматывали его, но он продолжал сражаться, порою недоумевая: «Человек большего не достоин?!»  В нём зрел внутренний протест, он не желал смиряться, выискивая свою спасительную соломинку.

   Валера не расставался с фотоаппаратом, коллекционируя остановленные мгновения, чтобы потом, в фотошопе, переиначивать снимки вопреки Божьему замыслу. Казалось, он бросил вызов Творцу. Многие его предостерегали. Однако право быть самим собой вовсе не значит являть себя миру «белым и пушистым». Чтобы по-своему противостоять смерти – надо быть сильным? Или, наоборот, слабым, изворачивающимся от страха? Он просто оставался человеком, не переставая настойчиво жить, страдать, но строить планы, подбрасывать идеи и на крайний случай – готовить нам бомбочку.  Правда, мы, его окружение, тогда не догадывались о ней.

  Однажды он спросил у меня, почему Фёдор Достоевский интереснее Западу, чем, к примеру, Лев Толстой. И я пустилась в витиеватые рассуждения о том, что он безжалостно анатомирует «загадочную русскую душу», выворачивая наизнанку, изощряясь, уничижая… Попутно прошлась и по прокошинской вещице «Достоевский в натуре», назвав её римейком, неизвестно кому адресованным. Он искренне расхохотался, а потом, пристально поглядев на меня, произнёс вполне серьёзно: «Сильнее будоражит не высокое, а низкое, запредельное…» Я что-то ему ответила, заспорила… А могла бы вспомнить его поэтический триптих «Жизнь с тремя козырями», где  лирический герой весьма убедителен в трёх ипостасях: наркомана, гея и заключённого. Мощная вещь, талантливая, но опасная своей манкостью. Валера часто балансировал на грани, ну, а нарушение границ вообще считал особым соблазном. Но это касалось исключительно творчества.
В жизни он не был нарушителем чего бы то ни было, в том числе и добрых традиций. Прекрасный семьянин, дважды женатый на одной и той же женщине (это ли не верность себе?!), заботливый отец и даже трогательный дед, обожающий свою внучку не менее, чем дочек. С ними он постоянно фантазировал, что-то изобретал, сочинял, веселился. Выпустил несколько книжек для малышей – под псевдонимом Евгений Козинаки. Почему не под своим именем? Ему интересно было создавать ещё одну реальность, разбивая творчество по читательскому назначению. Он своему Евгению Козинаки и особенную биографию придумал, поместив её в книгу «Удивляндия»:  невероятную, оригинальную, завидную. Если о нём где-то сообщали: «В.Прокошин и Е.Козинаки – одно лицо, только первый пишет для взрослых, а второй – для детей», Валерий возмущался, желая сохранить интригу, открещивался от Козинаки. Короче, оберегал, словно свою запасную жизнь.

   Ему вообще было скучно без приколов, розыгрышей, запутывания, игры. С одной стороны – в нём постоянно проявлялся озорной мальчишка, с другой – робкий,  комплексующий провинциал. Он жил на преодолении. Открываться не всегда легко, иногда проще – шутя. Порой он заигрывался и кого-то задевал этим, однако никто не воспринимал его как носителя зла, умел обаять. Умел и убедить. Настоящее творчество, будь то стихи или проза, всегда приходят к нам в «одном флаконе» с личностью сочинителя. И сам Валерий говорил, что в своих книгах, таких как «Между Пушкиным и Бродским», «Прогулки по Боровску», «Поводырь души», да и в остальных, на сто процентов выразил себя, а не кого-то, хотя и не всё, о чём написал, пережил лично сам.

  Без сочинительства невозможно прожить несколько жизней, кому не хотелось бы?! Он проговаривался в разных интервью. Когда наше хрупкое бытиё истончается, приходится уповать на творчество.

   Стихи Прокошина заставляют вздрагивать от красоты, чувствовать плотскую энергетику, укол от сердца к сердцу. Он сталкивает низкую лексику с высокой, чаще библейской, даже сращивает, потому что в нём, человеке, это неразделимо. И шокирующий эффект, которого он порой достигает, - его органика. В прозе это ещё отчётливее, смелее. У него свой сюжетный лабиринт, язык, колорит, образный ряд… Они-то и заставили поставить вопрос «Кто ж сочинил?», когда вскоре после смерти Валерия в московском магазине для геев появилась прозаическая книга «Другая сторона Луны» Евгения Кончаловского. Первое впечатление ошеломляющее. Мы сразу повелись на «голубую» тему. Неужели автор прошёл путём своего героя? Открывшаяся тайна оказалась сильнее смерти, ибо разом затмила её, заставила думать об иной реальности. Чем глубже мы погружались в текст, тем настойчивее аукались с ним  хранящиеся в памяти поэтические строчки Прокошина: «Ещё два слова о любви дай мне вкусить, кудрявый мальчик…», «Милый Саша, ты мудр, докажи тем, кто платит тебе чёрным взглядом…», «И в дорогу опять, и одежды менять, и питаться кое-где, кое-как, расставаться и верить, что путь, на который ступил, должен чем-то потом оправдаться…», «Мой милый друг, пока мы спали, над нами вскользь прошли века. Я не пропал, меня украли из синего черновика…», «И ты, милый, не надо, не верь в эту глупую сказку ночную…»

 Может, и нам не верить? В конце концов, книга – не документ, это всего лишь констатация литературных возможностей. Тем не менее – бомбочка сработала, бабахнула! Что лучше: знать или не знать? Ясно, что автору столь интимного произведения нелегко быть самим собой перед всем миром, проще скрыться под псевдонимом. Насколько я знаю, и Валера всю жизнь преодолевал эту неловкость.  И преодолел? После первой реакции я приходила в себя  с его помощью, бормоча любимые строчки:

 В чужом, обманчивом краю, какая разница слепая,

Кто соблазняет нас опять, из света в тень перелетая,

Какая разница, какая…

    В сущности, это ведь так. Однако книга для чего-то написана. И для кого-то! А, может быть, для нас, чтобы поломали головы, лишний раз вспомнили, поразились, да так до конца и не разгадали? Хотя… зацепочки есть. Тот же Евгений, оторванный от Козинаки. Или Кончаловский – говорящая фамилия, не случайная для нашего города Обнинска. До сих пор любовно сохраняется дом, в котором подолгу гостевал Пётр Кончаловский, буйствует сирень в саду, что позировала художнику. Кто там только не жил после него из потомков! Все люди заметные, известные. Напротив, через овраг и дорогу, - Кончаловские горы с одноимённым кладбищем, самым старым в нашем молодом городе, самым главным.

  Официальная справка об авторе – якобы учителе из Калужской области – чистая мистификация. М-да, где-то мы с этим уже сталкивались, знакомый ход. Не так их и много у нас, умеющих мистифицировать! Возникшие вопросы по ориентации автора ничего не добавляют к раскодировке псевдонима. Нельзя так убедительно написать, не пережив? А детские сказки-фантазии – легко? На то он и талант!

 
 На память приходят сохранившиеся в старых черновиках В. Прокошина стихи:

 
Словно листья стали наши лица

На слепом, безжалостном огне…

Если мне когда-нибудь простится

Это раздвоение во мне –

Я вернусь к тебе и буду мучить

Самою нелепою мечтой

До тех пор, пока волшебный случай

Снова превратит меня в ничто.

Не на что менять мои потери,

Неудачи, грустные стихи…

Если мне когда-нибудь поверят,

То сперва проверят все грехи…

 

 Я верю, что с этого человека,  перед Создателем представшего под именем, данным при крещении, но имеющим в земной жизни и другие, творческие, все грехи уже сняты за его беззаветное служение Слову, за дерзость мысли и воображения, раздвигающих границы собственного бытия. Ведь там, в неведомом нам слое, все суды, вроде бы, справедливые.