Моё лоскутное счастье или счастливый марафон

                После прочтения миниатюры
                И.Ихеновой-Тимошиной "За счастьем"

   Теперь  я просыпаюсь рано. Теперь – это, как  вышла не пенсию. А ведь мечтала: "Спать будуууу… "  Увы,  не спится! Потихоньку выползаю на кухню, завариваю кофе.  По моей пенсии кофе – это громко сказано, скорее  всего,  суррогат. Я не любительница сладостей, но   позволяю себе утром кофе с  прозрачным ломтиком лимона и ложечкой сахара.   
  Кофе для меня – ритуал.  Способ уйти   в «нирвану», то есть в размышления. В  настоящей нирване,  как утверждают,  пустота, а душа блаженствует. Но если пустота, то  откуда   блаженство? Это понять под силу только философам, а на меня в этой самой «нирване»  находят  разные  воспоминания, 
   Сегодня из  прошлого я выбираю  счастливые лоскутки, сижу в своём стареньком кресле,  покачиваюсь и сшиваю из этих крошечных кусочков, разбросанных  на пути жизни, как маленькие яркие пятнышка, своё большое   лоскутное счастье. 
    Я  вспоминаю "белые ночи" Заполярья.  Видели бы вы,  как радостно встречают люди солнце  после  долгой беспросветной ночи.  Я  бывала  на  этих  праздниках.  В первый день с замиранием сердца ждёшь  выхода солнца из ночного плена. Наверное, первобытный страх -  вдруг оно так и не выйдет и жизнь закончится,  собирает людей из посёлков и отдалённых стойбищ  вместе в один  тесный  круг.
  Какой  восторг, какое счастье – солнце всё-таки выходит! Показывает свой  красный краешек… и  теперь с каждым днём будет все светлее и выше, и  до конца лета не будет  заходить за горизонт. Начинаются оленьи забеги,  потом игры:  тут и ряженый шаман , и охотники, и оленеводы  с  жёнами и с детьми в  национальных костюмах. Запах шашлыка из оленины  и, конечно же,  привезённой  по этому случаю  водки, куда же без неё…
    На Севере летом  мы уходили в тундру за грибами  почти  на всю ночь. И было не важно, что утром на работу. Лето короткое, надо спешить, тогда будешь, одарён радостью - найдёшь под ветками,  ползущей по земле берёзки, маленький серый обабок,  потом  еще,  и ещё.… Сколько крика, смеха,   беготни! Вокруг носятся  комары и мошки, но  кто бы стал  обращать на них внимание, когда в руках дары летней тундры: грибы, черемша и букетик маленьких, но пахучих до головокружения цветов.
    Поражает   простор  без конца и края - огромное блюдо, ровное, ни холма, ни деревца.   Вернее деревьев  много, но они все лежат на земле,  по камням и мхам,  цепляясь ветками за кустики.   Безжалостная  неумолимая вечная мерзлота не позволяет им разогнуть стан, подняться  навстречу солнцу.  Лето коротко, за ним - долгая, жестокая зима,и поэтому  мудрая природа придумала способ выжить.
    По часам уже давно ночь,  но  солнце висит  на небе,  чуть склонившись к горизонту, воздух прозрачный  и  видно  далеко-далеко  огромное   стадо оленей. Невольно охватывает ужас, что они вдруг  пойдут в нашу сторону, но олени бегут  по своей веками проторенной дороге,  переправляются через реку и уходят на новые пастбища.   
   
   Я пью  свой кофе и  слышу  запах  из детства. Мы тогда пили кофейный напиток, вы уже не помните,  продавали его в картонной коробочке, на которой  был нарисован ячменный колос. Старшая сестра уже работала, и  в день получки, пока  ещё не отдала деньги матери, брала меня с собой в городской   кинотеатр, где был буфет. На столах  в тарелочках под салфеткой - хлеб, рядом горчица- это  бесплатно. Сестра заказывала сосиски и кофе.  Этот запах кофе  и вкус сосисок  до сих пор  обволакивает  меня  ностальгией.  Потом мы возвращались на электричке домой. На  соседних сидениях – ребята, которые не прочь были бы с нами позаигрывать,  но мы гордо не вступаем в разговоры. И уже дома  мы  вспоминаем их шутки, остроты, полунамёки с весёлым смехом. 
  «Пустосмешки»,-  лодшучивала над нами мама, заражаясь на минутку нашей детской беззаботностью. 
    Эта душевная близость с сестрой так и осталась на всю жизнь сияющей радугой  над нашим старым,  теперь оказавшимся за границей домом.
   
   Кофе почти остыл, уже рассветает, встаёт солнце. Здесь,  на юге, оно  встаёт и садится  каждый день и   мне не грозит  теперь  долгая полярная ночь. Солнце тут  щедрое и под ним уже  благоухают   сирень, черёмуха и акации. Пропитанная этим целебным ароматом, я блаженствую. Много ли для счастья надо? И  вот  за окном вырисовывается моя  теперешняя подружка – ива. Кажется,  никогда я не видела такой огромной, пушистой и весёлой ивы. Просто «кустодиевская купчиха».  Она  расцвела, а  ветерок играет с её ветвями- косами, свесившимися до земли. Я здороваюсь с ней.  Вот и дожили,  опять лето!
    
И воскресает в памяти наш огромный общий двор, обсаженный  инжирными  деревьями  и виноградником. Плоды почти никогда не дозревали до конца - детишки  обрывали  их чуть  раньше. После войны жили бедно и голодно. Кормильцы -  одни женщины,  потому что почти в каждой семье погибли отцы или  старшие братья. Но у меня не осталось от того времени  ощущения нищеты и чувства  отверженности.
    
Старший брат вместе с друзьями перед  уходом в армию  на долгую срочную службу  построил посередине двора «гигантские шаги».  Можно ли передать счастье, когда ты, кое-как сделав работу по дому, отпрашиваешься у матери и бежишь туда к дворовым друзьям.
     Разбег, и ты летишь на этом скрипящем сооружении чуть ли не в небо, сердце замирает. Писк, крик , смех, и ты  в этом единстве со всеми...
    
  Проходит всё, а многое забывается, но эти мгновенья... Они замирают,  хоронятся глубоко, не выказывая себя до поры - до времени.  И ты удивляешься, неужели это было со мной?  И начинаешь  узнавать давно забытую себя.  Летом, до  глубокой ночи страшные рассказы,  о  «чёрной руке». Лишь бы  не позвала  мать домой,  не оторвала бы  от этого жуткого и сладостного желания  побыть со сверстниками  ещё подольше, рассказывать и слушать, и знать , что ты здесь своя , это твои друзья, все вы  равны и весь мир кажется счастливым, как и ты.
    
   А сколько времени оставалось на книги! В маленькой,  почти как кладовка, спальне, я влезала на широкий подоконник, подкладывала «думочку» за спину и, спрятавшись от всех за плотной занавеской, читала. Книг было много,  старшая сестра уже была учительницей русского языка и литературы и  носила из библиотеки  их стопками, Я читала всё подряд.  Сколько детских  мыслей- размышлений! Но  меня находили и отправляли, то за хлебом, то  за водой  или  подмести двор, покормить кур... Семья была большая, вода в  колодце , «удобства во дворе» - работы всем хватало.
     Так и осталась навсегда эта привычка иметь под рукой книгу и днём в свободную минутку, и на ночь, чтобы уснуть под впечатлением сопричастности  к важной мысли или   кем-то написанному стихотворению.
    
   А вот и ещё одно маленькое счастье. Наша соседка  купила телевизор, нам повезло! Тётя Оля  вечерами  подходила к забору и звала нас смотреть фильмы. Мы сидели полукругом на полу, обменивались шёпотом впечатлениями, на нас шикали, но сдержать себя не было сил.  А мама, не умевшая быть  без дела, всегда  брала с собой  вязание. Она не очень хорошо понимала русский язык  и  реагировала на всё с опозданием:
     «И что  смеются, вот пустосмешки»?   
     Конечно же,  мы  ходили в кинотеатры,  а  на каникулах нас  обязательно возили  в драм театр, в театр оперы и балета,  в театр юного зрителя  или в цирк. Билеты стоили дёшево,  но  в кино мать отпускала только в качестве поощрения за хорошие отметки.
    
    Моему однокласснику и соседу по двору купили велосипед - роскошь по тем временам. Его отец вернулся  с фронта и работал, мать тоже работала ,  а  детей в семье  только двое.  Колька  подходил  к нашему забору и свистом вызывал меня на катание. Я немного, чтоб показать свою гордость, выжидала, но соблазн  был выше.   Колька взялся обучать меня ездить. Я  восседала на сидении, вцепившись в руль, а Колька бежал  сзади , поддерживая «велик».  Когда, однажды,  устав бегать за мной, он отстал , я от страха  потеряла управление и врезалась в огромную общую дворовую печку, на которой летом готовили все соседи.  Несколько дней мать не пускала меня кататься. Колька терпеливо ждал у забора , посвистывая, чем вызывал неприязнь у нашего старого пса Тарзана. Но Колька, кажется, готов был ждать вечность, а у меня пропал интерес к рискованному занятию.
    
   Разве можно было сравнить это развлечение, с тем чувством, которое вызвали у меня три простые  поздравительные открытки в почтовом ящике. Они были от Шурки. Шурка тоже нашего восьмого класса, но жил он далеко, хотя из нашей школы не ушёл, когда  их барак снесли и  им  дали квартиру в новом пятиэтажном доме  в другом посёлке. Открытки,  с одним и тем же  шаблонным текстом поздравления, хотя праздников не намечалось я   от смущения  и неожиданности сожгла.  Жаль, сгорели  «послы»   Шуркиных чувств, ведь я боялась, что их кто-нибудь  обнаружит.
     В нашей школе Шурка был самый высокий парень, спортсмен, дружил с ребятами из спортивных секций. В классе  он сидел на «камчатке», часто дремал.  Позже я узнала, что ему приходилось разгружать вагоны, за работу ему давали  продукты, иногда  деньги . Тогда он покупал халву, печенье и устраивал младшим сёстрам праздник, давал им  деньги  на  кино.
     Я была в классе комсоргом, однажды  пришлось отчитывать   ребят  на комсомольском собрании за  пассивность в общественной жизни  и прогулы, поругала и Шурку. Он, молча слушал,  а потом поплёлся за мной до дома, но шёл  на расстоянии. И так продолжалось почти каждый день, иногда я разрешала ему нести мой портфель. Это было  самое большее, что мы могли себе позволить. Те времена были строгие, а  наши чувства трепетные, трогательно-детские. Вскоре  Шурка сговорился с моей подружкой, которая сидела со мной за партой,  и она под разными предлогами стала уходить от меня. Шурка, торжественно усаживался со мной рядом, разворачивал трубочкой свёрнутую тетрадь и делал вид, что  внимательно слушает перевод из французского.  И « Француженка», и  другие учителя  поощряли  пересаживания,  надеясь вытянуть из Шурки нормальные  отметки  за четверть. Я даже подумать не могла, что в конце концов  учителя   поняли в чём дело , сочувствовали Шурке и  даже  негласно потакали  "ухаживаниям". 
   Закончился учебный год , мы перешли в девятый класс, а  Шурка ушёл работать.  Учиться он продолжил в  вечерней  школе. У него, как и у меня, отец погиб   на фронте, а  в семье ещё были сёстры.
    Однако, Шуркины чувства не угасли, наши короткие случайные встречи , то в библиотеке, то на спортплощадке, то в клубе только разжигали его любовь. Не остудили её и три года службы в армии. Прошло немало времени , пока  наши  романтических отношения  переросли в семейные.  Почти 50 лет  длится  кочевая с  бесконечными переездами жизнь.
В ней были житейские трудности, дети с  их  радостями и огорчениями, страшные годы развала страны,  но никакая грязь не коснулась и не запятнала нашу первую и последнюю любовЬ
    Я ещё не докончила сшивать  своё «лоскутное счастье», в котором Шуркина любовь стала  самой широкой и самой яркой  каймой по всему периметру. Теперь Шурка   седой  отставной офицер, отец и дедушка. Вот и он просыпается и мы садимся за завтрак .
  - О чём, думаешь?- спрашивает он меня.
  - Думаю, чем  закончить свой рассказ о «лоскутном счастье». Интересно, почему  ты влюбился в самую  маленькую девочку в классе?
    Шурка  смущаясь, также как  в те, школьные, годы, отвечает:
«На физкультуре  я  всегда бежал за тобой  по кругу, я в строю первый,  ты -  крайняя, за тобой и бежал, а коса твоя передо мной скакала, дразнилась. Вот так и  бегу с тех пор, а ты не спеши дошивать наше лоскутное счастье.Наш счастливый марафон продолжается!